Лю Чжэньюнь
Я не Пань Цзиньлянь

И хотя это была всего лишь одна фраза и повторялась она из года в год, однако, будучи красноречивее молчания, она делала Лао Цао совершенно счастливым. Сегодняшний банкет по случаю его дня рождения проводился на втором этаже отеля «Сунхэ». Впервые Лао Цао на собственном празднике напился до чертиков. Ну а поскольку повод сегодня был важным, Сюнь Чжэнъи последовал примеру своего наставника. и пока Сюнь Чжэнъи еще мог связно говорить, то напомнил:

– Наставник знает, что обычно я не выпиваю, установив себе пять ограничений. Но каждый год в этот день я нарушаю свои правила ради того, чтобы доставить вам удовольствие.

Лао Цао снова зарделся от удовольствия. Но Лао Цао выпивал всегда, в то время как Сюнь Чжэнъи практически не пил – где уж ему было тягаться с Лао Цао? Последний прожег в ресторанах всю свою жизнь, и у него уже сложились свои манеры и привычки распития алкоголя. Его привычка выпивать была привязана к сигаретам – «Как говорится, где выпивка, там и курево». Однако в его случае это не означало, что он одновременно пил и курил. Пачка сигарет служила мерилом для уровня алкоголя в стакане. Сначала пачку располагали плашмя, соответственно, и в рюмку наливали, равняясь на эту мерку, после чего залпом выпивали содержимое. Затем пачку ставили на бок, и в рюмку наливали, равняясь на новую высоту. Снова выпивали залпом. Наконец пачку ставили вертикально, и в рюмку наливали уже по максимуму, и снова все содержимое опрокидывали залпом. Разное положение сигаретной пачки задавало разную емкость: при лежачем положении пачки в стакан входило пятьдесят граммов, когда пачку ставили на бок – В стакане оказывалось сто граммов, наконец, когда ее ставили вертикально – сто пятьдесят граммов. Таким образом, задавая уровень по трем положениям сигаретной пачки, выпивали около полулитра. Эти три прикладывания к стакану назывались хорошим стартом. и только после этого старта банкет считался официально открытым. Далее попойка проходила в русле застольных игр типа выкидывания пальцев, и тогда уже было сложно сказать, какое именно количество спиртного выпивалось в итоге. Но кое-что от Лао Цао скрывали, ведь он уже был на пенсии, а его пост занимал Сюнь Чжэнъи. Вместе с ними на банкете присутствовали несколько его замов, начальник политотдела, главный инспектор, начальник канцелярии и кое-кто еще из руководящего состава. Раньше все они работали под началом Лао Цао, но теперь ситуация изменилась, и они работали под началом Сюнь Чжэнъи. Во время «хорошего старта» Лао Цао выпивал по-настоящему и Сюнь Чжэнъи тоже. Когда же подошла очередь застольных игр, то подчиненные пустили в ход свои трюки, суть которых заключалась в том, что Лао Цао они по-прежнему подливали водку, а Сюнь Чжэнъи – минеральную воду. в результате после восьмого тоста опьянели и Лао Цао, и Сюнь Чжэнъи. Однако если Лао Цао оказался пьяным вдрызг, то Сюнь Чжэнъи – лишь наполовину. Но находясь рядом с Лао Цао, Сюнь Чжэнъи вынужден был делать вид, что тоже пьян в стельку. По окончании банкета Лао Цао вместе с Сюнь Чжэнъи под руки стали сводить со второго этажа. Именно в этот момент Ли Сюэлянь прицепилась к Сюнь Чжэнъи:

– Судья Сюнь, вы должны мне помочь.

Председателю суда частенько преграждали путь жалобщики, но тут это случилось ночью после попойки, да к тому же так неожиданно, что Сюнь Чжэнъи даже испугался. Но поскольку рядом находился Лао Цао, Сюнь Чжэнъи нельзя было выходить из своей роли, тем более нельзя было показывать, что он испугался. Начальник канцелярии, что держал его под руку, тоже испугался и поспешил оттащить Ли Сюэлянь:

– А ну прочь свои руки от судьи, не видишь, в каком он состоянии? Если есть какое-то дело, поговорим завтра.

Отцепив Сюнь Чжэнъи от Ли Сюэлянь, он повел его к машине. Но тут с лестницы подал голос Лао Цао:

– А что за дело?

Еле шевеля языком, он пытался разобраться в ситуации:

– У кого-то есть жалоба? Подходи ко мне, я в этом как-никак разбираюсь.

Если бы Лао Цао не напился, то он вряд ли бы стал вмешиваться в судебные дела, но поскольку он был пьян, то просто забыл, что вот уже три года как находится не при делах. Встреча с жалобщицей, прямо как в былые времена, привела его в необычайное возбуждение. Окружающие, видя такое дело, заволновались, оставили на время Сюнь Чжэнъи и поспешили сперва усадить в машину Лао Цао. Пытаясь его угомонить, они приговаривали:

– Почтенный председатель, да эта просто какая-то деревенская баба, что там у нее может быть. Вам сейчас нужно о себе позаботиться, хорошенько отдохнуть. а все эти дела предоставьте председателю Сюню.

Лао Цао уже не держался на ногах, и его усадили в машину. Но он все никак не мог успокоиться и, опустив стекло, приказным тоном начальника крикнул Сюнь Чжэнъи, который стоял у другой машины:

– Чжэнъи, хорошенько разберись с ее проблемой. Я как-то уже говорил тебе, что если чиновник не уважает народ, то лучше ему сразу отправляться домой торговать бататом.

Сюнь Чжэнъи, сделав пару нетвердых шагов к машине Лао Цао, поспешил ответить:

– Будьте спокойны, Наставник, я храню в сердце все ваши поучения. Я обязательно разберусь с этим делом и завтра же обо всем вам доложу.

Лао Цао продолжал что-то бормотать, но его машина уже тронулась с места. Теперь, из-за вмешательства Лао Цао, Сюнь Чжэнъи было неудобно тут же сесть в машину и уехать. Но при этом он боялся не реакции Ли Сюэлянь, которая слышала их разговор с Лао Цао. Он боялся того, что если, протрезвев, Лао Цао припомнит этот разговор, то в случае лицемерия Сюнь Чжэнъи, который вроде как слушался своего начальника только тогда, когда тот был трезв, последствия окажутся самыми нехорошими. Из-за пустяка он мог потерять куда больше. Вряд ли чиновник на пенсии мог чем-то помочь, однако испортить что-то было вполне в его власти. Лао Цао много лет провел на своем высоком посту, и наверху, и внизу у него накопилось достаточно своих людей. Поэтому проблемы могли свалиться на голову Сюнь Чжэнъи откуда угодно. и раз уж он все-таки был не совсем пьян, он предпочел пообщаться с Ли Сюэлянь. Но поскольку он все-таки был достаточно пьян, разговаривал он несколько грубовато:

– Ну что там у тебя?

– Хочу пожаловаться.

– На кого?

– На Дун Сяньфа.

Изначально Ли Сюэлянь подавала в суд на Цинь Юйхэ, потом к нему присоединился Ван Гундао. Ведь именно последний засудил ее дело. Теперь же она решила на какое-то время оставить в покое и Цинь Юйхэ и Ван Гундао, поставив цель сперва разобраться с Дун Сяньфа. Собственно говоря, к Дун Сяньфа она не испытывала какой-то вражды, да и виделась она с ним лишь один раз. Тогда на ее просьбу начать разбирательство по новой он ответил отказом. Если бы их разговор этим ограничился, то и ладно. Однако та их встреча на пороге суда постепенно переросла в настоящую стычку. и когда вокруг них собралась толпа зевак, Дун Сяньфа в запале обозвал ее «швалью», а потом еще добавил, чтобы она «катилась подальше». Именно эти две фразы и взбесили Ли Сюэлянь. Она как пострадавшая пришла пожаловаться, как же можно, работая в суде, обзывать ее «швалью», да еще и приказывать, чтобы она «катилась подальше»? Из-за него она решила обратиться к самому председателю суда, чтобы, прежде чем судиться с Цинь Юйхэ и Ван Гундао, разобраться с Дун Сяньфа. Сюнь Чжэнъи, не в силах сразу уловить суть проблемы, спросил ее:

– А что тебе сделал Дун Сяньфа?

Дун Сяньфа, в общем-то, ничего ей не сделал. Ничего противозаконного в том, что он обозвал ее пару раз, не было. Однако при сложившихся обстоятельствах Ли Сюэлянь ответила:

– Дун Сяньфа берет взятки.

Эти ее слова не имели под собой никакого основания. Возможно, где-то когда-то Дун Сяньфа и брал взятки, но в случае с Ли Сюэлянь об этом говорить не приходилось. и даже то, что жена Дун Сяньфа приняла от Ли Сюэлянь тюк хлопка и двух кур, не могло считаться взяткой. Да, кстати, и сам Дун Сяньфа пожурил свою жену за то, что она успела приготовить принесенных в дар кур.

Подул сильный порыв ветра, Сюнь Чжэнъи передернулся от холода. Ветер окончательно лишил его трезвости. Всегда такой осторожный, Сюнь Чжэнъи в состоянии опьянения легко выходил из себя. Водка превращала его совершенно в другого человека. Во многом это происходило из-за того, что обычно он не выпивал, установив для себя пять ограничений. Поэтому сейчас он нетерпеливо сказал:

– Если бы речь шла о чем-то другом, я, возможно, и взялся бы, но поскольку речь идет о взятке, я это дело вести не в силах.

– Куда же мне тогда идти?

– Это в прокуратуру.

Сюнь Чжэнъи говорил правду. Поскольку Дун Сяньфа был государственным служащим, то в случае жалобы на него по судебным вопросам следовало обращаться к председателю суда. Но если Дун Сяньфа самого подозревали во взяточничестве, то обращаться с этим следовало уже не в суд, а в прокуратуру. Ли Сюэлянь, которая не разбиралась в таких тонкостях, взбунтовалась:

– Как так получается, что всякий, к кому я обращаюсь, не в силах разобраться с моими проблемами? Кто мне, в конце концов, может помочь?

В продолжение сказанного, у нее вдруг вырвалось:

– Господин Сюнь, вы ведь председатель суда, вы ведь не можете так же, как Дун Сяньфа, брать взятки?

Последняя фраза возмутила Сюнь Чжэнъи. Возможно, где-то когда-то он и брал взятки, но в случае с Ли Сюэлянь об этом говорить не приходилось. Будь он трезвым, то наверняка бы сдержался, но, выпив лишнего, он вконец обозлился. не в силах усмирить свой гнев, он зарычал:

– Да мы с тобой первый раз видимся, как я мог у тебя брать взятку? Ах ты шваль, катись отсюда подальше!

Последняя фраза точь-в‑точь повторяла оскорбления Дун Сяньфа.

8

Начальника уезда Ши Вэйминя^[6] Ли Сюэлянь увидела перед главным входом в уездную управу. Он как раз уселся в машину и решил в пути перекусить кашей. Вдруг прямо перед машиной, преградив путь, выскочила женщина. Водитель ударил по тормозам, отчего Ши Вэйминь уперся головой в переднее кресло, вся каша выплеснулась на него. Потирая ушибленное место, он вернулся в прежнее положение. Подняв, наконец, голову, он увидел перед машиной стоящую на коленях женщину. Она высоко держала над собой картонку, на которой крупным почерком было написано одно-единственное слово: «ОБИЖЕННАЯ».

Было воскресенье. По идее, не тот день, когда Ши Вэйминь должен был быть на работе. Однако начальник уезда Ши Вэйминь по воскресеньям никогда не отдыхал. в уезде проживало больше миллиона человек: рабочие, крестьяне, торговцы, учащиеся с их вечными проблемами – так что дел невпроворот. Каждый день к ним спускалось больше ста бумаг разных уровней: от центрального до провинциального и городского, которые требовали участия Ши Вэйминя. и если рабочие трудились по восемь часов в сутки, то Ши Вэйминь пропадал на работе по четырнадцать-пятнадцать часов, в том числе заседая по ночам. к тому же каждый день из провинции или города в уезд с ревизией приезжали представители различных департаментов. а так как от провинции до города насчитывалось больше ста департаментов, то день-деньской в уездных ресторанах устраивались званые приемы как минимум для восьми делегаций инспекторов высшего ранга. Принимая во внимание и обеды и ужины, Ши Вэйминю необходимо было сопровождать гостей шестнадцать раз. Имея дело исключительно с органами власти, он никого не мог обидеть. Желудок Ши Вэйминя такого напора со стороны спиртного вынести не мог. Частенько Ши Вэйминь, держась за больной желудок, со вздохом обращался к нему:

– Должность начальника уезда для простых смертных невыносима.

Однако занять должность начальника уезда тоже непросто. в каждом уезде таких желающих больше миллиона, вряд ли наберется столько сорняков на могильных холмах. Но что еще важнее, государственная служба – это своего рода заколдованный круг: став сельским старостой, ты мечтаешь о должности начальника уезда, а став начальником уезда, ты мечтаешь о должности мэра города или губернатора провинции. Так что, кроме как на себя, тут обижаться не на кого. Надеясь постичь эту истину, бедняга Ши Вэйминь безропотно проводил на работе целые дни. и теперь сорванный водкой, нуждался в его внимании. а поскольку во время обедов и ужинов Ши Вэйминю приходилось выпивать, у него оставалось в запасе лишь утро, когда он питался исключительно жидкой кашицей. в ней присутствовали кусочки тыквы и батата, так что она была сытной и питательной. Если же после запоздалого ужина Ши Вэйминь на утро вставал позже обыкновенного, то он в спешке выбегал из дома и ел свою кашу прямо в машине. Отправляясь к начальнику уезда, Ли Сюэлянь учла горький опыт встречи с председателем суда Сюнь Чжэнъи, поэтому отныне все ее встречи, вместо обеда или вечера, переносились на раннее утро. Ведь в обед или под вечер велика вероятность, что человек напьется, а по утрам люди обычно трезвы как стеклышко. Именно поэтому в это раннее утро Ли Сюэлянь и начальник уезда Ши Вэйминь столкнулись перед главным входом в уездную управу.

Сегодня Ши Вэйминь должен был участвовать в церемонии разрезания ленточки по случаю открытия одного отеля. Этот отель назывался «Рай на краю земли». Но, в отличие от «края земли», находился он все-таки в пределах досягаемости. Отель расположился в роще, что находилась в десяти километрах к юго-западу от уездного центра. Время от времени сюда прилетали птицы, кроме того, хозяин отеля завел нескольких пятнистых оленей, поэтому данное местечко и стало именоваться «Рай на краю земли». Но было здесь и кое-что покруче: прямо за рестораном возвышался навороченный спа-комплекс, в котором, кроме сауны и массажа, имелись все виды удовольствий на любой вкус. Вообще-то, поскольку деятельность такого рода заведений можно рассматривать как сомнительную, начальнику уезда Ши Вэйминю негоже было участвовать в церемонии его открытия. Но все дело в том, что хозяином «Рая на краю земли» был шурин одного из руководителей провинции, который арендовал данный земельный участок. Поскольку участок находился на территории уезда, патроном которого являлся Ши Вэйминь, последнему предписывалось участвовать в церемонии разрезания ленточки. Как бы то ни было, после того, как «Рай на краю земли» начнет свою деятельность, уезд будет получать от него налоги, а это также входит в сферу контроля начальника уезда. Открытие ресторана было задумано на воскресенье с тем умыслом, чтобы всем доставить удовольствие. Задержавшись на вечернем приеме, Ши Вэйминь проснулся поздно, а потому сейчас ел свою кашу в машине. Церемония открытия «Рая на краю земли» планировалась на девять утра, когда они выехали, было уже восемь тридцать, из-за чего Ши Вэйминь немного волновался. Теперь же, когда на выезде из уездной управы их машину тормознули, Ши Вэйминь забеспокоился еще больше. Но гораздо больше Ши Вэйминя разволновался его водитель. Его вывело из себя не то, что они опаздывают на церемонию разрезания ленточки, и не то, что начальник уезда ударился головой о спинку переднего сиденья и весь облился своей кашей, а то, что к нему прямо под колеса неожиданно плюхнулась какая-то женщина. Резко затормозив, он весь покрылся холодным потом. Свесившись из окошка, он закричал:

– Жить надоело?

Ши Вэйминь оказался более сдержанным, чем его водитель. Такое с ним случалось не в первый раз. Можно сказать, что и это являлось частью его работы. Утихомирив водителя, он открыл дверцу, вышел из машины, отряхнулся от каши и пошел поднимать с дороги женщину.

– Поднимайся и говори, если есть что сказать.

Ли Сюэлянь поднялась. Ши Вэйминь обратился к ней снова:

– Кто тебе нужен?

– Начальник уезда.

Ши Вэйминь просек, что эта женщина живет без телевизора и уездные теленовости не смотрит, следовательно, она не могла узнать его в лицо. Тогда он спросил:

– Зачем тебе начальник уезда?

Ли Сюлянь подняла над головой свою картонку с надписью «Обиженная» и сказала:

– Жаловаться.

– На кого?

– У меня не одна жалоба.

– А сколько? – громко фыркнул Ши Вэйминь.

– Первая жалоба касается председателя суда Сюнь Чжэнъи, вторая – члена судебной коллегии Дун Сяньфа, третья – судьи Ван Гундао, четвертая – моего мужа Цинь Юйхэ, а пятая жалоба касается самой меня.

Ши Вэйминь пришел в замешательство. Его смутило не количество человек, с которыми она собиралась судиться, а то, что последней в этом списке значилась она сама. Ну, где еще такое услышишь, чтобы человек жаловался сам на себя? Ши Вэйминь заключил, что случай этот был непростым, и двумя словами тут не отделаешься. Он взглянул на часы, они показывали уже восемь сорок, и сказал:

– Раз нужен начальник уезда, то я его сейчас вызову.

С этими словами он бегом устремился ко входу в управу. Во-первых, он убегал, чтобы освободиться от этой женщины – все-таки хорошо, что он торопился на церемонию открытия ресторана. Во-вторых, ему все-таки нельзя было разрезать ленточку, будучи с ног до головы уделанным кашей, сперва следовало забежать в кабинет и переодеться. Но Ли Сюэлянь поспешила его удержать:

– Не убегай, я вижу, что ты и есть начальник уезда.

Смахивая с себя остатки каши, Ши Вэйминь спросил ее:

– А с чего это ты решила, что я начальник уезда?

– Я разузнала номер твоей машины. Раз ты сидел в этой машине, то ты и есть начальник уезда.

– В машине начальника уезда не обязательно ездит он лично, я вот являюсь его секретарем. у тебя настолько сложное дело, что сам я ничего не подскажу, поэтому вызову к тебе начальника.

Ли Сюэлянь пришлось его отпустить. Ши Вэйминь рысью помчался в кабинет. Переодеваясь, он отдал распоряжение позвонить начальнику отдела по приему и рассмотрению жалоб, чтобы тот вышел к главному входу и уладил дела с оставшейся там жалобщицей. Переодевшись, Ши Вэйминь пересел на другую машину и выехал из здания уездной управы через черный ход на церемонию открытия «Рая на краю земли».

За день не случилось ничего примечательного. Вечером Ши Вэйминь снова направился в гостиницу при уездной управе, в которой он должен был отужинать с приехавшими из центра провинции семью-восемью делегациями. Когда его машина подъехала ко входу в гостиницу, на ее ступеньках стоял начальник уездного отдела по приему и рассмотрению жалоб от населения. Фамилия у начальника была Люй. к этому моменту Ши Вэйминь уже успел позабыть об утреннем инциденте с жалобщицей. Увидев выходящего из машины Ши Вэйминя, Лао Люй радостно направился к нему:

– Начальник Ши, мне требуется ваша поддержка.

– В каком смысле?

– Тут сейчас должен подъехать начальник Чжан из городского отдела по приему и рассмотрению жалоб, наш кабинет 888^[7]. Может, придете к нам через какое-то время оказать внимание?

Ши Вэйминь остолбенел:

– А я и не слышал о приезде начальника Чжана.

– Совершенно неожиданно позвонили. Я обычно не докучаю вам с просьбами, но сейчас такой важный момент, на носу городской отчет по работе отдела за первый квартал.

Ши Вэйминь показал на свои пальцы:

– Ты у меня уже девятым будешь.

– Выпьете три рюмочки и пойдете. Пока будем выпивать, обсудим три самые главные жалобы. Ведь это может касаться вопросов стабильности. а если у нас в уезде с этим возникнут проблемы, то разве не мне первому дадут по шапке как начальнику отдела по приему и рассмотрению жалоб?

– Хорошо-хорошо, приду, мог бы своей шапкой меня и не жалобить.

Лао Люй засмеялся. и тут Ши Вэйминь вдруг вспомнил ту жалобщицу, которую встретил утром у входа в здание уездной управы.

– Послушай, а что там с той женщиной, которая сегодня утром атаковала мою машину?

Лао Люй отмахнулся:

– Да какая-то скандалистка, я ее спровадил.

Ши Вэйминя это напрягло.

– Броситься под машину, написать на всю картонку «Обиженная» – ее нельзя назвать просто скандалисткой.

– Да у нее только надпись большая, а проблема чуть крупнее кунжутного зернышка.

– Что за проблема?

– В прошлом году развелась, а теперь жалеет, доказывая, что развод был фиктивным.

– А к чему из-за такого пустяка обвинять так много людей? Ведь все, на кого она жалуется, работают в суде. Она что же, обратилась в суд, а суд допустил оплошность?

– Я навел справки. Суд никакой оплошности не допустил, ее дело рассмотрели, а она стала по этому поводу жаловаться. Она утверждает, что развод фиктивный, но вот суд признал ее развод настоящим. Ну разве можно теперь из-за ее жалобы заставить суд незаконно признать ее развод фиктивным?

Ши Вэйминь огорчился за Ли Сюэлянь:

– Было бы из-за чего судиться, раз уж развелась, к чему теперь жалеть?

– Даже если она сожалеет об этом, то пусть устраивает разборки со своим бывшим мужем, при чем тут наша управа? Ведь не мы же с ней развелись.

Ши Вэйминь звучно хохотнул:

– Да тут человек от злости лопается, а ты все язвишь.

В этот момент ко входу гостиницы в сопровождении заместителя начальника уезда прибыл заместитель начальника провинциального департамента водных ресурсов. Ши Вэйминь оставил Лао Люя и с улыбкой устремился пожать руку гостю, после чего все вместе они вошли в гостиницу.

9

Водрузив на голову надпись «Обиженная», Ли Сюэлянь три дня просидела перед входом в городскую администрацию, прежде чем об этом узнал мэр города Цай Фубан. Цай Фубан^[8] не обнаружил этого вовсе не потому, что смотрел на такое сквозь пальцы, а потому что уехал в командировку в Пекин. Ну а возвратившись из Пекина, он, наконец, увидел, что у входа в городскую администрацию преспокойно сидит человек, плотно окруженный толпой. Приходившие в администрацию служащие вынуждены были пешком проталкиваться со своими велосипедами сквозь эту толпу. Цай Фубан сильно рассердился. Его гнев был направлен не на сидевшую у входа Ли Сюэлянь, а на своего заместителя и первого вице-мэра Дяо Чэнсиня. Пока Цай Фубан находился в Пекине, Дяо Чэнсинь никуда не уезжал и, тем не менее, позволил, чтобы такое длилось уже целых три дня, предпочитая не вмешиваться самому, а дождаться Цай Фубана. Все работники администрации знали, что между мэром и его первым замом часто возникали конфликты. Эти конфликты уже набили оскомину Цай Фубану, ведь создавались они не им самим, тут имелась историческая подоплека. Лет десять назад оба они работали секретарями уездных парткомов, отношения между ними были нормальными, они часто вместе выпивали. Позже их обоих выдвинули на место заместителя мэра города. при этом фамилия Дяо Чэнсиня оказалась по алфавитному списку даже выше, чем Цай Фубан. Во время следующего повышения один стал начальником отдела пропаганды горкома партии, а другой – начальником орготдела. а потом, когда Цай Фубана назначили заместителем секретаря горкома, он оказался выше Дяо Чэнсиня, который значился в должности первого вице-мэра. Чуть позже, когда Цай Фубан стал мэром, Дяо Чэнсинь, оставшийся на прежнем месте, оказался в заместителях у Цай Фубана. Их подъем по карьерной лестнице оказался настолько тесным, что если кто-то оказывался впереди, то заслонял дорогу другому. Так что несогласие и затаенная обида появились между ними сами собой, превратив обычных коллег в соперников. Разумеется, на людях они никогда не показывали своего соперничества, продолжая общаться по всем правилам этикета. Однако за спиной Дяо Чэнсинь частенько строил козни Цай Фубану. и то, что он три дня не предпринимал никаких действий в отношении сидящей у входа жалобщицы, ожидая возвращения Цай Фубана, было лишь одной из его многочисленных каверз. Цай Фубан сердился на Дяо Чэнсиня даже не из-за того, что тот ставил ему палки в колеса, он удивлялся его глупости и недальновидности. Ведь продвижение их обоих зависело не от Цай Фубана, а от провинциальных руководителей. и если ты метишь в мэры города, то наиболее разумным было поддерживать Цай Фубана в работе. Ведь если Цай Фубана повысят раньше, то разве не тебе придется занять пост мэра? Если же между ними будет идти неистовая борьба, то эдак вообще будет невозможно работать, в результате Цай Фубан навечно застрянет в мэрах, а ты так и останешься его первым замом. Ведь что такое моральное разложение? Это не только взяточничество, коррупция и разврат. Наивысшая степень морального разложения – это когда человек, будучи на своем месте, проявляет полное бездействие, но еще хуже, когда люди типа Дяо Чэнсиня, будучи на своем месте, делают подлянки. Но худшее из худшего, это когда ты ничего не можешь с этим поделать, потому как Дяо Чэнсинь назначен на пост первого зама не самим Цай Фубаном, а начальством провинции. Но более всего Цай Фубана бесило то, что Дяо Чэнсинь, строя свои козни, совершенно не считался с объективной ситуацией. а ведь именно сейчас в их городе проводилась кампания за получение звания «Города высокой духовной культуры». Во всем Китае таких «городов высокой духовной культуры» насчитывалось лишь несколько десятков. Обретение данного статуса поднимало имидж города на новый уровень, что совершенно очевидно отражалось на инвестиционной среде и на инвестиционном климате. Это могло предоставить им преимущество в переговорах с иностранными предпринимателями и при получении инвестиций. Чтобы организовать эту кампанию по построению «города высокой духовной культуры», Цай Фубан потратил целый год нечеловеческих усилий, в результате которых во всем городе были приведены в порядок парки, улицы, водостоки, учебные заведения, рынки и трущобы. Наружные фасады всех примыкающих к улицам домов засияли новыми красками. Целый год шла подготовка к одному-единственному дню. и вот через три дня к ним в город должна была приехать группа столичных и провинциальных руководителей, отбиравших «города высокой духовной культуры». за месяц до их визита Цай Фубан отдал распоряжение чиновникам и населению выйти на улицы города и уничтожить всех мух. Для работников госучреждений вышло постановление, что если ежедневно сотрудники будут сдавать по десять мух, то это увяжут с их аттестацией в конце года. на мух была объявлена настоящая охота, и уже через полмесяца установленный норматив в десять мух превратился в невыполнимую задачу, что вызвало среди служащих ропот недовольства. Но ропот ропотом, а в городе действительно не осталось ни одной мухи. Цай Фубан был в курсе возмущенных голосов, однако на попятную не пошел. в конце концов ловля мух сопровождалась песнями школьников и танцами бабушек. в этот раз Цай Фубан съездил в Пекин, чтобы доложить о результатах построения «города высокой духовной культуры». а возвратившись, он стал готовиться к встрече группы руководителей отбора «городов высокой духовной культуры». По возвращении он никак не ожидал, что прямо у входа в городскую администрацию обнаружит на ступеньках жалобщицу, которая сидела там уже три дня, и которой еще никто не занялся. Может это покажется и грубоватым, но выходило, что в городе, полностью очищенном от мух, прямо у входа в администрацию вдруг появилась огромная муха. Но разве это делалось не специально, чтобы сорвать мероприятие по построению «Города высокой духовной культуры»? Войдя в свой кабинет, Цай Фубан тут же вызвал к себе начальника секретариата, указал ему через окно на вход в здание и гневно спросил:

– Это что такое?

Худой, словно жердь, начальник секретариата с лицом, выдававшим в нем заядлого курильщика, послушно ответил:

– Какая-то жалобщица.

– Я понимаю, что жалобщица. Слышал, что она уже три дня тут сидит, почему ею еще никто не занялся?

– Занимались, она нас не слушает.

– Дяо Чэнсинь эти дни на работе не появлялся? Он что, решил закрыть глаза на это?

Начальник секретариата не осмелился участвовать в подстрекательстве и торопливо заявил:

– Дяо Чэнсинь ею и занимался, лично вышел к ней поговорить, но она не подчиняется. а поскольку это все-таки женщина, да и зевак вокруг нее много, то полицию здесь лучше не привлекать, а то хуже будет.

Цай Фубан несколько успокоился, хотя недовольства в его душе прибавилось:

– Насколько сложное у нее дело? с работы выгнали, убила кого или просто провокаторша?

– Никого не убила, провокаций не устраивала, дело пустяковое. Она развелась, а потом пожалела об этом. Я думаю, что она просто надеется получить какие-то деньги. Однако уладить ее дело очень сложно как раз из-за его ничтожности. Вот если бы тут речь шла об убийстве или подстрекательстве, тогда никаких проблем бы не было.

– Из какого она уезда? Там ее вопрос не рассматривали?

– Рассматривали, но до конца ее дело не довели. Она сейчас жалуется не на одного, а сразу на нескольких человек.

– На кого именно?

– Поскольку разобраться с ее делом невозможно, она всех обвинила в недееспособности. Ее жалобы касаются начальника уезда, председателя суда, члена судебной коллегии, судьи, который вел ее дело, ее мужа, кого-то еще – я всех сразу и не запомнил.

Цай Фубан даже прищелкнул языком:

– Какая она боевая, из-за какой-то мелочи дошла до таких инстанций.

Начальник секретариата закивал:

– Упрямая. Мэр Цай, – тут же спросил он, – что, по-вашему, с ней делать?

Цай Фубан снова разозлился:

– Вы же говорите, что все уже с ней повозились. а теперь, дойдя до верхушки, хотите скинуть все на мою голову, чтобы теперь ею занялся я? Через три дня в наш город приедет делегация по отбору «городов высокой духовной культуры»… Да что тут спрашивать, что делать? Убрать ее нужно побыстрее, а если возникнут проблемы, то поговорим через неделю.

Данное распоряжение Цай Фубан отдал утром. Утром Ли Сюэлянь все еще продолжала сидеть у входа в здание администрации со своей надписью «Обиженная». После обеда она также оставалась на месте, ее никто не трогал. к вечеру толпа зевак разошлась и Лю Сюэлянь осталась одна. Она достала из пачки сухарь и только собралась отправить его в рот, как в этот момент к ней подоспели несколько полицейских в штатском и, ни слова не говоря, схватили и увели. Мэр Цай Фубан распорядился только о том, чтобы увести Ли Сюэлянь, но не сказал куда именно. Отдав указание, он отправился по своим делам. Его распоряжение спустилось вниз по всем инстанциям: от городской администрации до полицейского управления, от полицейского управления до районных отделений полиций, вплоть до полицейского участка на улице Дундацзе. Данное указание, словно пройдя через сломанный телефон, стало восприниматься как прихоть мэра, который в гневе распорядился заключить эту женщину под стражу. и несколько полицейских, насильно схватив Ли Сюэлянь, ни слова не говоря, а просто под предлогом того, что она «нарушает общественный порядок», заключили ее в камеру.

10

Спустя три дня город выдержал испытания приемной комиссии и получил звание «Города высокой духовной культуры». а через семь дней из-под стражи выпустили Ли Сюэлянь. Эти два события, построение «города высокой духовной культуры» и жалоба Ли Сюэлянь, изначально никак не были связаны друг с другом, но поскольку из-за первого Ли Сюэлянь попала за решетку, то связь между ними образовалась. Однако после своего освобождения Ли Сюэлянь не стала вникать в процесс присвоения городу высокого звания. Всякому в этом городе было известно, что Ли Сюэлянь схватили по приказу мэра Цай Фубана, в общем-то, и сама Ли Сюэлянь знала об этом. Очутившись на свободе, она не стала разыскивать Цай Фубана, равно как и продолжать свою сидячую манифестацию у входа в городскую администрацию. Вместо этого она вернулась в свой родной поселок и направилась к мяснику Лао Ху. Лао Ху по-прежнему торговал на рынке, и его лавка по-прежнему ломилась от мяса. Еще издали Ли Сюэлянь закричала: