Луиза Пенни
Жестокие слова

Глава девятая

Трое полицейских попрощались с хозяевами и гостями и зашагали по деревне. Было одиннадцать часов, и стояла полная темнота. Лакост и Гамаш остановились, чтобы посмотреть на ночное небо. Бовуар, как всегда шедший немного впереди, вдруг понял, что остался один, и тоже остановился. Он неохотно поднял голову и с удивлением увидел, что на небе полно звезд. Он вспомнил прощальные слова Рут: «„Жан Ги“ и „ущипни“ – почти что рифма, правда?»

Похоже, он попал в беду.

В этот момент над книжной лавкой Мирны, на ее чердаке, загорелся свет. Они видели, как она ходит у себя, готовит чай. Потом свет погас.

– Мы только что видели, как она наливает себе чай и кладет в вазочку печенье, – сказал Бовуар.

Остальные не могли понять, зачем он говорит столь очевидные вещи.

– Сейчас темно. Чтобы делать что-то дома, нужен свет, – продолжил Бовуар.

Гамаш обдумал эту цепочку банальных заявлений, но первой сообразила Лакост:

– Бистро прошлой ночью. Разве убийце не нужно было включить свет? А если он его включил, то неужели никто не заметил?

Гамаш улыбнулся. Они были правы. Свет в бистро наверняка кто-нибудь да заметил.

Он огляделся, чтобы понять, из каких домов бистро виднее всего. Но дома расходились от него веером, наподобие крыльев. Никто оттуда не мог отчетливо видеть эти окна. Вот разве что из домов напротив. Гамаш повернулся. Перед ним стояли три величественные сосны. Они должны были видеть, как один человек забрал жизнь другого. Но прямо напротив бистро было и кое-что еще. Напротив и выше.

Старый дом Хадли. Он стоял вдалеке, но ночью, когда в бистро загорелся свет, его новые обитатели вполне могли стать свидетелями убийства.

– Есть еще одна вероятность, – сказала Лакост. – Убийца мог вообще не включать свет. Он ведь понимал, что его могут увидеть.

– Ты хочешь сказать, что он воспользовался фонариком? – спросил Бовуар.

Он представил себе убийцу в бистро ночью, в ожидании жертвы. Представил, как убийца включает фонарик, чтобы сориентироваться.

Лакост покачала головой:

– Это тоже было бы заметно снаружи. Я думаю, он даже на такой риск не хотел идти.

– Значит, он не включал света, – сказал Гамаш, понимая, какой вывод следует из этих слов. – Потому что свет ему был не нужен. Он и в темноте здесь прекрасно все знал.

* * *

Следующее утро забрезжило ярким и свежим рассветом. Солнце еще не потеряло тепла, и Гамаш, который перед завтраком вышел прогуляться по деревне, вскоре снял свитер. Несколько мальчишек, вставших раньше родителей и бабушек с дедушками, использовали последние минуты, чтобы половить лягушек в пруду. Они не замечали его, и он какое-то время с удовольствием наблюдал за ними издалека, а потом продолжил свой одинокий мирный променад. Он помахал Мирне, которая совершала собственную одиночную прогулку и в это время как раз находилась на вершине холма.

Это был последний день летних каникул, и хотя Гамаш закончил школу много десятилетий назад, он все еще чувствовал возбуждение. Смешанное чувство: с одной стороны, конец лета, а с другой – возможность снова увидеть школьных дружков. Новая одежда – за лето он успевал подрасти. Новые карандаши, которые он затачивал снова и снова. И запах карандашной стружки. И новые учебники. Все это всегда было захватывающим. Все чистое. Еще нет никаких ошибок. Все, что есть, – это обещание и будущее.

Похожие чувства он испытывал и когда приступал к расследованию нового убийства. Но что, если они успели запачкать свои книги? Что, если успели наделать ошибок?

Он медленно обходил деревню и, глядя вдаль, размышлял обо всем этом. Сделав несколько неторопливых кругов, он вернулся в дом завтракать.

Бовуар и Лакост уже спустились вниз, перед ними стояли чашки с пенистым кофе с молоком. Они встали, когда Гамаш вошел, но он жестом велел им садиться. С кухни доносился аромат приправленного кленовым соком бекона, яиц и кофе. Не успел Гамаш сесть, как из кухни появился Габри и принес тарелки с яйцами «Бенедикт», фруктами и сдобными булочками.

– Оливье только что отправился в бистро. Он еще не знает, откроется ли сегодня, – сообщил этот крупный человек, выглядевший сегодня утром очень похоже на Джулию Чайлд.^[31] – Я ему сказал, что стоит попробовать, но мы посмотрим. Я сказал, что он потеряет деньги, если не откроется. Обычно этого хватает, чтобы разрешить его сомнения. Булочки?

– S’il vous plaît,^[32] – сказала Изабель Лакост.

Булочки выглядели как ядерный взрыв. Изабель Лакост скучала по детям и мужу. Но ее удивляло, как эта маленькая деревенька умеет лечить даже такие раны. Конечно, если натолкать в рану достаточное количество булочек, то любая рана излечится. На какое-то время. Лакост была готова попробовать.

Габри принес Гамашу кофе с молоком, а когда он ушел, Бовуар подался вперед:

– Какой план на сегодня, шеф?

– Нужно сделать кое-какие раскопки. Я хочу знать все про Оливье. И я хочу знать, у кого мог быть зуб на него.

– D’accord,^[33] – сказала Лакост.

– И еще Парра. Наведите справки – здесь и в Чешской Республике.

– Хорошо, – сказал Бовуар. – А вы?

– У меня встреча со старым другом.

* * *

По дороге из Трех Сосен Арман Гамаш поднялся на холм. Перебросив свой твидовый пиджак через руку, он пинал перед собой каштан. В воздухе стоял запах яблок, сладковатый и теплый. Плоды уже созрели и налились соком, но через несколько недель ударит убийственный мороз. И всего этого не станет.

Гамаш шел, и старый дом Хадли все увеличивался в размерах. Старший инспектор готовил себя к приходу в дом. Он предчувствовал волны грусти, накатывавшие на любого, кто имел глупость приблизиться к этому дому.

Но либо он оказался защищен лучше, чем ожидал, либо что-то здесь изменилось.

Гамаш остановился под солнечными лучами и оглядел дом. Это был несколько хаотичный дом в викторианском стиле с башенками, с кровлей, похожей на чешую, с широкими, просторными верандами и черной кованой оградой. Свежая краска сверкала на солнце, а парадная дверь отливала матовым красноватым блеском. Но это был не кровавый оттенок, а рождественский. Вишневый. Оттенок хрустящих осенних яблок. Дорожку очистили от колючих кустарников, уложили на ней массивную плитку. Гамаш обратил внимание, что кусты выровнены, деревья подстрижены, мертвые ветки удалены. Работа Рора Парры.

К своему удивлению, Гамаш понял, что стоит перед старым домом Хадли и улыбается. И с нетерпением ждет, когда его впустят внутрь.

Дверь открыла женщина лет семидесяти пяти.

– Oui?

У нее были седые, аккуратно подстриженные волосы. Лицо почти без всяких следов косметики – лишь немного вокруг глаз, которые смотрели на него поначалу с любопытством, потом с узнаванием. Женщина улыбнулась и открыла дверь шире.

Гамаш показал ей удостоверение.

– Извините, что беспокою вас, мадам. Меня зовут Арман Гамаш. Я служу в Квебекской полиции.

– Я вас узнаю, месье. Прошу, входите. Меня зовут Кароль Жильбер.

Манеры у нее были приятные, располагающие. Она пригласила его в прихожую. Гамаш бывал здесь и раньше. Много раз. Но теперь помещение изменилось до неузнаваемости. Словно на скелете наросли мышцы, связки, кожа. Форма осталась, но все остальное изменилось.

– Вы знаете этот дом? – спросила она, наблюдая за старшим инспектором.

– Я его знал, – сказал он, ловя ее взгляд.

Кароль посмотрела на него твердо, но без всякого вызова. Она вела себя как хозяйка – была уверена в себе и не чувствовала необходимости доказывать это. Гамашу показалось, что она расположена дружески, любезно, но все время остается начеку. Что там говорил Питер? Что когда-то она работала медицинской сестрой? Гамаш предположил, что она неплохо знала свое дело. Лучшие из них все время начеку. Ничто не проходит мимо их взгляда.

– Здесь все сильно изменилось, – сказал Гамаш, и Кароль кивнула, приглашая его дальше в дом.

Он вытер подошвы о коврик перед сияющим деревянным полом и последовал за ней. Прихожая выходила в большой холл с полом, выложенным новенькой черно-белой плиткой. Перед ними были широкая лестница и арки, ведущие в разные комнаты. Когда Гамаш приходил сюда в последний раз, он видел здесь руины, дом, впавший в отчаяние. Впечатление было такое, будто дом, проникшись к себе отвращением, уничтожает сам себя. Что-то обваливалось, обои висели клочьями, паркетины дыбились, потолок коробился. А теперь на полированном столе в центре помещения стоял громадный пестрый букет, наполнявший воздух ароматом. Стены были покрашены в изысканный золотистый цвет – что-то между бежевым и серым. Все было ярко, уютно, изящно. Как и женщина перед ним.

– Мы еще продолжаем ремонтные работы в доме, – сказала Кароль, ведя его через арку направо. Спустившись на две ступеньки, они оказались в просторной гостиной. – Я говорю «мы», но на самом деле этим заняты мой сын и невестка. Ну и рабочие, конечно.

Она произнесла это с самокритичной улыбкой.

– Я была настолько глупа, что на днях спросила, не могу ли чем-нибудь помочь. И тогда они дали мне молоток и попросили прибить гипсокартон. Я пробила водопроводную трубу и электрический провод.

Ее смех был таким искренним и заразительным, что Гамаш поймал себя на том, что и сам рассмеялся.

– Теперь я готовлю чай. Они называют меня чайной дамой. Чаю?

– Merci, madame, это будет очень мило.

– Я скажу Марку и Доминик, что вы пришли. Я полагаю, речь пойдет о том несчастном в бистро?

– Да.

В голосе ее слышалось сочувствие, но не озабоченность. Словно это не имело к ней ни малейшего отношения. И Гамаш поймал себя на том, что ему хочется, чтобы так оно и было.

В ожидании он оглядел комнату, подошел к окну во всю высоту стены – сквозь него лилось солнце. Комната была удобно обставлена диванами и креслами, которые так и приглашали погрузиться в них. Они были обтянуты дорогой тканью, придававшей им современный вид. У камина стояли два кресла с подставками под ноги. Здесь прекрасно уживались старый и новый миры. Тот, кто декорировал эту комнату, явно был не лишен вкуса.

На окнах висели раздвинутые шелковые занавеси, доходящие до самого паркетного пола. Гамаш подозревал, что занавеси почти никогда не закрывались – зачем отказываться от такого вида из окна.

Вид был захватывающий. С этого места на вершине холма открывалась вся долина. Гамаш видел речку Белла-Беллу, которая петляла по деревне, потом огибала гору, направляясь к следующей долине. Деревья на вершине горы меняли цвет – там осень уже наступила. Скоро красные, каштановые и тыквенно-оранжевые цвета спустятся по склону, и весь лес заполыхает пожаром цвета. И какое же прекрасное место здесь, на холме, откуда можно видеть все это. И не только это.

Стоя у окна, он видел идущих по деревне Рут и Розу – старая поэтесса швыряла в других птиц то ли зачерствевшие бобы, то ли камушки. Он видел, как Мирна работает в огороде Клары, видел, как агент Лакост идет через каменный мостик к их импровизированному штабу в здании старого вокзала. Вот она остановилась на мосту и уставилась на неторопливую воду. Интересно, о чем она думает? Она постояла немного и двинулась дальше. Другие жители были заняты своими делами, работали в своих огородах или сидели на террасах, читали газету, попивали кофе.

Отсюда было видно все. Включая и бистро.

* * *

Агент Поль Морен пришел раньше Лакост и ждал ее перед зданием вокзала, делая записи в блокноте.

– Вчера вечером я размышлял о том, что случилось, – сказал он, пока она открывала дверь, затем направился следом за ней в холодную темную комнату, где она включила свет и прошла к своему столу. – Мне кажется, убийца должен был включить свет в бистро. Я пытался пройти по своему дому сегодня в два часа ночи, но это невозможно. Темнота полная. В городе с улицы проникает свет уличных фонарей, но здесь ничего такого нет. Как он мог знать, кого убивает?

– Я думаю, если он пригласил туда жертву, то сомнений у него не было. Он убивал единственного человека в бистро.

– Это я понимаю, – сказал Морен, подтаскивая стул к ее столу. – Но убийство – дело серьезное. Тут нельзя ошибиться. Ведь жертва была убита сильным ударом по голове, так?

Лакост набрала пароль своего компьютера – имя ее мужа. Морен настолько погрузился в свои записки и размышления, что не мог проследить, какой пароль она набирает, – в этом Лакост не сомневалась.

– Не думаю, что тут все так просто, как кажется, – с серьезным видом продолжал он. – Я попытался проделать такое прошлой ночью. Ударил молотком по дыне.

Теперь она внимательно слушала его. И не только потому, что ей хотелось узнать, что произошло. Просто любой человек, который встает в два часа ночи, чтобы ударить молотком по дыне, заслуживает внимания. Возможно, даже со стороны медиков.

– И?..

– В первый раз удар прошел по касательной. Пришлось повторить несколько раз, прежде чем получилось то, что требуется. Ошметков получилось ужас сколько.

Морен на мгновение представил, что подумает его девушка, когда проснется и увидит растерзанную дыню. Правда, он оставил записку, но не был уверен, что это поможет.

«Это я сделал, – написал он. – Ставил эксперимент».

Наверное, стоило написать что-нибудь более определенное.

Но важность сказанного не ускользнула от агента Лакост. Она откинулась на спинку стула и задумалась. У Морена хватило ума помалкивать.

– И каковы ваши соображения? – спросила она наконец.

– Полагаю, ему пришлось включить свет. Но это было рискованно. – У Морена был недовольный вид. – Я этого никак не могу понять. Зачем убивать его в бистро, когда в нескольких десятках футов лесная чаща? Там можно убить хоть сотни людей, и никто не заметит. Зачем делать это там, где тело будет найдено, на виду?

– Вы правы, – сказала Лакост. – В этом нет смысла. Шеф думает, что это каким-то образом связано с Оливье. Возможно, убийца не случайно выбрал бистро.

– Чтобы подозрение пало на Оливье?

– Или чтобы уничтожить его бизнес.

– Может быть, это сделал сам Оливье, – сказал Морен. – А почему нет? Он, пожалуй, единственный, кто мог бы там ориентироваться в темноте. У него были ключи от двери…

– Ключи были у кого угодно. Кажется, в деревне не осталось ни одного человека, у кого не было бы ключей. А один комплект Оливье держал под вазой при входе, – сказала Лакост.

Морен кивнул, его это ничуть не удивило. Так жили в деревнях. По крайней мере, в небольших.

– Он определенно основной подозреваемый, – заметила Лакост. – Но зачем ему убивать кого-то в собственном бистро?

– Может, это случилось неожиданно. Может, в бистро проник бродяга, Оливье подрался с ним и убил, – сказал Морен.

Лакост молча ждала, куда заведут Морена его рассуждения. Он поставил локти на стол и, опершись подбородком на руки, уставился в пространство:

– Но это случилось посреди ночи. Если он увидел кого-то в бистро, то разве не должен был вызвать полицию? Или хотя бы разбудить своего партнера? Оливье Брюле не кажется мне человеком, который берет бейсбольную биту и в одиночестве бежит выяснять, что случилось.

Лакост посмотрела на агента Морена. При этом освещении, выхватывавшем из мглы лицо молодого человека, он был похож на идиота. Но таковым отнюдь не был.

– Я знаю Оливье, – заговорила Лакост, – и могу поклясться: он был поражен увиденным. Он был в шоке. Это трудно имитировать, и я совершенно уверена, что никакой имитации тут не было. Нет. Когда Оливье Брюле проснулся вчера утром, он никак не ожидал увидеть труп в своем бистро. Но это не значит, что он каким-то образом не вовлечен в это дело. Пусть даже против собственного желания. Шеф хочет, чтобы мы разузнали побольше про Оливье. Где он родился, где его семья, где он учился, чем занимался до приезда сюда. Нет ли у кого зуба на Оливье. Не рассердил ли он кого.

– Ну, тут больше чем рассердил.

– С чего вы решили? – спросила Лакост.

– Знаете, если я сержусь, то я никого не убиваю.

– Вы не убиваете. Но я предполагаю, что вы человек сдержанный. Если не считать происшествия с дыней. – Она улыбнулась, и Морен покраснел. – Слушайте, судить о других по себе – большая ошибка. Реакция других людей не похожа на нашу – вот один из первых уроков, которые преподает вам старший инспектор Гамаш, когда вы начинаете у него работать. А реакция убийцы тем более не похожа на реакцию обычного человека. Эта история началась не с удара по голове. Она началась много лет назад и с совсем другого удара. Что-то случилось с нашим убийцей. Что-то такое, что с нашей точки зрения может показаться незначительным, даже тривиальным, но для него этот удар был сокрушительным. Какое-то событие, резкое замечание, ссора, на которые большинство других людей даже не обратили бы внимания. Но убийцы смотрят на мир иначе. Они погружаются в свои мысли, они копят и хранят ненависть. И ненависть растет. Убийство – всегда дело эмоциональное. Запомните это. И никогда не думайте, что вам понятны мысли другого человека. Я уже не говорю о чувствах.

Таким был первый урок, преподанный ей старшим инспектором Гамашем, и первый, который она преподала своему собственному протеже. Да, для того чтобы найти убийцу, ты исследуешь улики. Но ты исследуешь и эмоции. Даже те, что вызывают отвращение, грязные и мерзкие. Ты погружаешься в эту муть. И тогда ты находишь свою добычу.

Были и другие уроки. Множество уроков. И она преподаст их ему.

Вот об этом-то она и думала на мосту. Думала и беспокоилась. Надеялась, что сможет передать этому пареньку достаточно мудрости, достаточно инструментов, чтобы схватить убийцу.

– Натаниэль, – сказал Морен, вставая и направляясь к своему компьютеру. – Имя вашего мужа или сына?

– Мужа, – ответила Лакост, немного растерянная.

Значит, он видел, как она вводила пароль.

Зазвонил телефон. Это была коронер. Она срочно хотела поговорить со старшим инспектором.

Глава десятая

По просьбе старшего инспектора Марк и Доминик Жильбер устроили ему экскурсию по дому, и теперь все они стояли перед комнатой, хорошо знакомой Гамашу. Это была хозяйская спальня старого дома Хадли, комната Тиммера Хадли.

Здесь произошли два убийства.

Он смотрел на закрытую дверь, сверкающую свежей белой краской, и спрашивал себя, что увидит за ней. Доминик распахнула дверь, и из комнаты хлынул солнечный свет. Гамаш не сумел скрыть удивления.

– Перемены разительные, – сказал Марк Жильбер, явно довольный реакцией Гамаша.

Если говорить попросту, то комната ошеломляла. Отсюда удалили все украшения, добавленные за несколько поколений: лепнину на потолке, темную каминную доску, тяжелые бархатные занавеси, которые не пускали сюда свет, накапливали в себе пыль, страх и викторианские нравы. Все это исчезло. Тяжелая, устрашающая кровать с балдахином тоже исчезла.

Комнате вернули ее изначальный вид, выявили линии, демонстрирующие ее великолепные пропорции. Новые занавеси в широкую полоску сиреневого и серого цвета свободно пропускали свет. По верху каждого из больших окон проходила вставка витражного стекла. Оригинального. Изготовленного больше столетия назад. Сквозь него в комнату проникали веселые цветные лучики. Заново окрашенные полы сверкали. Громадная кровать с обтянутым тканью изголовьем была застлана простым белым постельным бельем. В камине потрескивал огонь, готовый к приему гостей.

– Давайте я вам покажу ванную.

Она была высокая и стройная. Лет сорока пяти. В джинсах и простой белой рубашке. Светлые волосы распущены. Вид уверенный и процветающий. На ее руках с коротко подстриженными ногтями Гамаш заметил белые пятнышки краски.

Рядом с ней стоял улыбающийся Марк Жильбер, довольный возможностью продемонстрировать свое творение. А Гамаш, как никто другой, знал, что воскрешение старого дома Хадли было настоящим актом творения.

Марк тоже был высок – больше шести футов. Чуть выше Гамаша и фунтов на двадцать легче. Он носил коротко подстриженные, почти под корень, волосы, и создавалось впечатление, что если он их отрастит, то его залысины станут заметнее. Его жизнерадостные голубые глаза смотрели проницательно, а манера общения была приветливая и энергичная. Но если его жена чувствовала себя спокойно, то в манерах Марка Жильбера было что-то дерганое. Не столько нервного характера, сколько эмоционального.

«Он ждет моего одобрения, – подумал Гамаш. – Не так уж необычно для человека, показывающего столь важное для него детище». Доминик продемонстрировала особенности ванной с ее голубоватой плиткой, джакузи и отдельной душевой кабиной. Она гордилась проделанной работой, но ей восторги Гамаша, похоже, не требовались.

В отличие от Марка.

Дать Марку то, что он хотел, было не трудно. На Гамаша увиденное и в самом деле произвело впечатление.

– А эту дверь мы сделали только на прошлой неделе, – сказал Марк.

Открыв дверь ванной, они шагнули на балкон. Он располагался в задней части дома и выходил в сад, за которым простирались поля.

У стола стояли четыре стула.

– Я подумала, что можно поговорить здесь, – раздался голос сзади.

Марк поспешил взять из рук матери поднос, на котором стояли стаканы чая со льдом и вазочка с булочками.

– Присядем? – Доминик показала на стол, и Гамаш отодвинул стул для Кароль.

– Merci. – Пожилая женщина села.

– Ну, за второй шанс, – сказал старший инспектор.

Он поднял свой стакан в шутливом тосте, одновременно разглядывая хозяев. Трех людей, которые волею судеб оказались в этом печальном, разрушенном, заброшенном доме. Трех людей, которые дали дому новую жизнь.

А дом отвечал на это теплом.

– Тут еще есть что сделать, – сказал Марк, – но руки пока не дошли.

– Надеемся ко Дню благодарения принять первых гостей, – сообщила Доминик. – Если Кароль оторвется от стула и поможет. Но пока она отказывается вкапывать столбики для ограды или заливать бетон.

– Ну разве что сегодня днем, – со смехом произнесла Кароль Жильбер.

– Я обратил внимание, тут есть кое-какие старые вещи. Вы привезли их из дома? – спросил Гамаш.

Кароль кивнула:

– Мы соединили наши пожитки в одну кучу. Но еще много чего придется докупить.

– У Оливье?

– Кое-что. – Это был самый короткий ответ, услышанный здесь Гамашем до этой минуты.

Он ждал еще чего-нибудь.

– Мы купили у него чудесный коврик, – сказала Доминик. – Тот, что в холле при входе, кажется.

– Нет, он в подвале, – отрезал Марк.

Он попытался смягчить неловкость улыбкой, но получилось плоховато.

– И еще, кажется, несколько стульев, – тут же добавила Кароль.

Это составляло около одной сотой всей мебели в громадном доме. Гамаш отхлебнул чай, поглядывая на хозяев.

– Остальное мы купили в Монреале, – сказал Марк. – На рю Нотр-Дам. Знаете?

Гамаш кивнул, и Марк начал рассказывать, как они ходили туда-сюда по знаменитой улице, на которой есть множество антикварных магазинов. Некоторые торгуют просто рухлядью, но кое-где можно найти настоящие шедевры, бесценные произведения старины.

– Старик Мюнден ремонтирует кое-какие вещички, что мы купили на гаражных распродажах. Только не говорите гостям, – сказала Доминик со смехом.

– Я слышал, вы приглашали к себе на работу ребят из бистро Оливье? – закинул удочку Гамаш.

Марк покраснел.

– Кто это вам сказал? Оливье? – недовольным голосом спросил он.

– Это верно?

– Ну а если и верно? Он платит им практически рабское жалованье.

– И кто-то из них согласился?

Марк помедлил, потом ответил, что нет.

– Но только потому, что он увеличил им жалованье. Хоть это мы для них сделали.

Доминик слушала его, испытывая неловкость. Она взяла мужа за руку:

– Я уверена, что они к тому же преданы Оливье. Похоже, им он нравится.

Марк фыркнул, подавляя гнев. Гамаш понял: этот человек не умеет мириться с тем, что его желание не удается воплотить в жизнь. Но его жена видела, как это может выглядеть со стороны, и попыталась вразумить его.

– Понимаете, он оболгал нас перед всей деревней. – Марк не хотел просто так бросать эту тему.

– Ничего, все это забудется, – сказала Кароль, озабоченно глядя на сына. – Тут живет очень милая чета художников.

– Питер и Клара Морроу, – подхватила Доминик. – Да, они мне нравятся. Она говорит, что с удовольствием будет ездить на лошадях, когда они появятся.

– А когда это случится? – спросил Гамаш.

– Сегодня к вечеру.

– Vraiment?^[34] Это будет удовольствие для вас. И сколько лошадей?

– Четыре, – ответил Марк. – Чистокровные.

– Но ты, кажется, купила немного других, – сказала Кароль, повернувшись к невестке.

– Правда? Я думал, ты хочешь чистокровных, – протянул Марк.

– Я хотела, но потом увидела гонтеров^[35] и решила, что если уж мы живем за городом, то это вполне приемлемо. – Она снова посмотрела на Гамаша. – Нет, охотиться я не собираюсь. Это просто порода лошадей.

– У них мощный прыжок, – кивнул он.

– Вы ездите верхом?

– Не ахти как, но мне нравилось. Вот уже сколько лет не садился в седло.

– Приходите к нам, – сказала Кароль, хотя они все знали, что он почти наверняка не сможет втиснуться в бриджи для езды и забраться на гонтера.

Гамаш улыбнулся, подумав о том, как бы на такое приглашение отреагировал Габри.

– А какие у них клички?

Доминик задумалась, и ей на выручку пришла свекровь:

– Трудно запомнить, да? Но одного, кажется, зовут Гром.

– Да, верно. Гром, Солдат, Троянец и… как там четвертого? – Доминик повернулась к Кароль.

– Молния.

– Правда? Гром и Молния? – спросил Марк.

– Они братья, – ответила Доминик.

Допив чай со льдом и оставив от булочек одни крошки, они поднялись и пошли в дом.

– Почему вы переехали сюда? – спросил Гамаш, когда они спускались на нижний этаж.

– Pardon? – переспросила Доминик.

– Почему вы переехали за город и конкретно в Три Сосны? Найти эту деревню не так-то просто.

– Нам здесь понравилось.

– Вы не хотите, чтобы вас нашли? – спросил Гамаш.

Хотя это прозвучало с юмором, его глаза смотрели остро.

– Мы искали тишины и покоя, – ответила Кароль.

– Мы хотели попробовать свои силы, – сказал ее сын.

– Мы хотели перемен. Ты не забыл? – Доминик повернулась к Гамашу: – У нас обоих была хорошо оплачиваемая работа в Монреале, но мы устали. Сгорели на работе.

– Ну, это не совсем так, – возразил Марк.

– Очень близко к действительности. Продолжать дальше мы не могли. И не хотели.

Она не стала дальше развивать эту тему, понимая, что Марк не хочет признавать случившееся. Бессонница, приступы паники. Потребность остановить машину на хайвее, чтобы перевести дыхание. Потребность оторвать руки от рулевого колеса. Он терял контроль над собой.

День за днем ездил он на работу в таком состоянии. Недели, месяцы. Год. Наконец он признался Доминик, что его силы на исходе. Они уехали на уик-энд – первый за несколько лет. И у них состоялся откровенный разговор.

У Доминик не было приступов паники, зато она испытывала нечто другое. Растущее ощущение опустошенности. Бесполезности. Она просыпалась каждое утро и убеждала себя в том, что ее работа – рекламная деятельность – имеет смысл.

Убеждать себя становилось все труднее.

И тогда Доминик вспомнила о чем-то давным-давно забытом. О детской мечте – жить за городом и иметь лошадей.

Она хотела иметь гостиницу. Принимать людей, заботиться о них. Своих детей у них не было, и она испытывала потребность заботиться о ком-нибудь. Они оставили Монреаль, оставили работу, которая вгоняла их в стресс, оставили жизнь в городской суете. Они приехали в Три Сосны с сумками денег, чтобы сначала излечиться самим. А потом излечить других.

Рану дома они явно залечили.

– Как-то в субботу мы увидели в «Газетт» объявление о продаже этого места, приехали сюда и купили его, – сказала Доминик.

– По вашим словам, все получилось очень просто.

– Так оно и было, поверьте, как только мы решили, чего хотим.

Глядя на нее, Гамаш вполне верил ее словам. Она знала кое-что очень важное, о чем многие и не догадываются. Она знала, что люди сами творят свою судьбу.

И это делало ее могущественной.

– А вы, мадам? – Гамаш повернулся к Кароль Жильбер.

– Я уже давно не работаю.

– И жили в Квебек-Сити, насколько я понимаю.

– Верно. Я оставила работу и переехала туда после смерти мужа.

– Désole.^[36]

– Ну, это было много лет назад. Но когда Марк и Доминик пригласили меня сюда, мне показалось, что в этом что-то есть.

– Вы работали медсестрой? Ваши профессиональные знания понадобятся в спа.

– Надеюсь, что нет, – рассмеялась она. – Ты ведь не планируешь калечить людей? – спросила она Доминик. – Спаси Господь любого, кто обратится ко мне за помощью.

Они снова оказались в гостиной, и старший инспектор остановился у высокого окна, потом повернулся лицом к комнате.

– Спасибо вам за экскурсию. И за чай. Но у меня к вам есть несколько вопросов.

– Касательно убийства в бистро, – сказал Марк и шагнул чуть ближе к жене. – Убийство как-то не вяжется с этой деревней.

– Да, ни за что не скажешь, верно? – проговорил Гамаш, спрашивая себя, рассказал ли им кто-нибудь историю этого дома. Возможно, подробности не были указаны в описании агента по продаже недвижимости. – Для начала хочу вас спросить, не видели ли вы поблизости посторонних.

– Для нас все посторонние, – сказала Кароль. – Мы уже знаем большинство жителей деревни, по крайней мере здороваемся, но на этот уик-энд здесь полно людей, которых мы не знаем.

– Этого человека трудно было бы не заметить. Он выглядел как бродяга.

– Нет, никого подобного я не видел, – ответил Марк. – А ты, мама?

– Никого.

– Где вы были в субботу вечером и рано утром в воскресенье?

– Марк, ты, кажется, первым отправился спать. Он обычно первым ложится. А мы с Доминик смотрели «Тележурнал» по «Радио Кэнада», а потом тоже пошли спать.

– Около одиннадцати, кажется, – добавила Доминик.

– А ночью никто из вас не вставал?

– Я вставала, – сказала Кароль. – Ненадолго. В туалет.

– Почему вы об этом спрашиваете? – поинтересовалась Доминик. – Убийство произошло в бистро. К нам это не имеет никакого отношения.

Гамаш повернулся и показал на окно:

– Вот почему я спрашиваю.

Они посмотрели в окно. Внизу, в деревне люди укладывали вещи в машины, обнимались. Взрослые звали детей, и те неохотно бросали игры на деревенском лугу и шли к машинам. Молодая женщина быстро шагала по рю Дю-Мулен в сторону старого дома Хадли.

– Ваш дом – единственный, из которого видна вся деревня, и единственный, откуда видно бистро. Если убийца включал там свет, то вы могли это видеть.

– Наши спальни с другой стороны дома, – сказала Доминик.

Гамаш уже отметил это во время экскурсии.

– Верно. Но я надеялся, что у кого-то из вас могла случиться бессонница.

– Извините, инспектор, но мы здесь спим мертвым сном.

Гамаш не сказал о том, что мертвецы в старом доме Хадли никогда не спали хорошо.

В этот момент позвонили в дверь, и Жильберы вздрогнули – они никого не ждали. Но Гамаш ждал. Он видел, что по рю Дю-Мулен из деревни в их сторону идет агент Лакост.

Что-то произошло.

– Позвольте сказать вам кое-что наедине, – сказала Изабель Лакост после представления.