ГлавнаяДобыча алмазовЛуи БуссенарПохитители бриллиантов

Уменьшить шрифт (-) | Увеличить шрифт (+)

Луи Буссенар
Похитители бриллиантов

Издательство Азбука®

Оформление обложки Валерия Гореликова

Иллюстрации Ораса Кастелли и Жюля Фера

Составители Александр Лютиков, Елена Трепетова

* * *

Похитители бриллиантов

Часть первая
Опасные приключения трех французов в Южной Африке

Глава 1

Алмазные копи. – Расположение прииска. – Что такое участок. – Жизнь на прииске. – Алмазная лихорадка. – Нельсонс-Фонтейн. – Путешественники и землекопы. – Два кафра-пижона. – Жертвы краха. – Альбер де Вильрож и его друг Александр Шони. – Последствия одной дуэли на пистолетах. – Сокровища королей Южной Африки. – В неведомую страну. – Загадочное убийство.

В Нельсонс-Фонтейне, на алмазном прииске, было в этот день более шумно и оживленно, чем когда бы то ни было. Искатели алмазов, среди которых были люди всех рас, всех цветов кожи, всегда работали не покладая рук, но в этот день они находились в состоянии какого-то бешеного исступления. Впрочем, внимательный и владеющий собой наблюдатель догадался бы, в чем дело.

Неприветливая местность, голые скалы и множество зияющих глубоких ям, окружавших прииск, делали его скорей похожим на каменоломни. Мельчайшая пыль, подымавшаяся над разрытой землей, образовывала густые тучи; временами она заслоняла солнце. Свежему человеку сразу бросалось в глаза бесконечное переплетение металлических тросов, соединявших один конец каждой ямы с противоположным откосом под более или менее острым углом – в зависимости от глубины выемки. По тросам, на блоках, беспрерывно подымались наверх вместительные мешки из бычьей кожи, наполненные песком. Небольшое приспособление, похожее на те, какими пользуются в парижских пригородах огородники, подает ведро наверх, едва оно наполняется, и мчит его обратно, как только оно опорожнено.

Вся местность напоминала огромную шахматную доску, каждая клетка которой имеет размер десять на десять метров. Каждая клетка – это горный отвод, или участок, предназначенный для добычи бриллиантов. На дне глубоких ям с усердием муравьев работают одетые в обноски люди. Они роют, копают и просевают размельченную землю. Их черные, белые или желтые лица покрыты грязью, пылью и потом. Кожаный мешок бежит наверх. Возможно, в нем лежит целое состояние.

Вот блок перестает визжать. Содержимое мешка высыпается на массивный стол, врытый у края ямы. Белый хозяин судорожной рукой разбрасывает землю по столу, а сам смотрит жадными глазами, не сверкнет ли драгоценное зерно.

Обследованную землю потом ссыпают на тачки и увозят по узким тропинкам, которые правильными линиями прорезают весь прииск. Нельзя смотреть спокойно, как беспечно люди толкают тачки по самому краю пропасти: достаточно одного неловкого движения, чтобы оступиться и полететь вниз. Но что значат далеко не редкие несчастные случаи в глазах этих людей, охваченных алмазной лихорадкой! Время от времени происходит обвал, или обрывается камень, или падает вниз тачка – столь узки эти тропки, высокопарно называемые дорогами. Раздается крик ужаса и боли, и когда кожаное ведро снова поднимется на поверхность, в нем лежит изуродованное человеческое тело. Какое это имеет значение? Главное – алмазы! Гибель человека – происшествие незначительное.

Вот какой-то поляк нашел алмаз в сорок восемь каратов. Сейчас же маклер предлагает ему пятьсот фунтов стерлингов (двенадцать тысяч пятьсот франков). Но счастливчик требует тысячу, и маклер уходит, только пожимая плечами.

Вот ирландец. У него вид человека, измученного нуждой и непосильным трудом. Внезапно он подскакивает, точно в приступе умопомешательства. Он кричит, воет, мечется из стороны в сторону и разражается потоком ругательств на своем гортанном кельтском языке:

– Арра! Арра! Бедарра! Братья мои, я умираю! Я задыхаюсь от радости! Арра! Мои дети будут богаты!.. А я смогу пить виски! Алмаз в семьдесят пять каратов! Джентльмен даст за него пять тысяч фунтов стерлингов (сто двадцать пять тысяч франков).

Новость мигом облетает весь прииск, и лихорадочное исступление возрастает, хотя это уже как будто и невозможно.

Вот кто-то другой, менее впечатлительный, чем ирландец, явно сдерживает лихорадочную дрожь. Его движения замедляются. Несмотря на все свое видимое хладнокровие, он чем-то озабочен. Потом он делает нечто странное. Босой ногой, пальцы которой у него не менее ловки, чем пальцы рук, он пытается нащупать некий камешек. Он его заметил своим наметанным глазом и сразу оценил: это алмаз, еще не отделившийся от породы.

На минуту человек приостанавливает работу, делает вид, будто удаляет из ноги занозу, хватает свой камешек и быстро прячет его во рту.

Но это заметил надсмотрщик, от которого ничего не укроешь. Мига не прошло, а он уже на дне ямы. Он хватает человека за глотку и сразу обрушивает ему на голову могучий кулак:

– Открой рот, мерзавец, или я тебя повешу!

Но вор лежит в обмороке. Надсмотрщик достает из кармана складной нож, раскрывает его, просовывает клинок между судорожно сжатыми зубами вора, нажимает и с победоносным видом извлекает камешек.

– Подымите мне этого мерзавца наверх. Пусть ему всыпят двадцать пять кнутов… С ним это не впервой!

Но такие истории, подтверждающие богатство прииска, только разжигают у людей жадность, и поиски продолжаются все с тем же неутомимым усердием.

Алмазы были обнаружены в Нельсонс-Фонтейне сравнительно недавно несколькими рудокопами, пришедшими из Дютойтспена. Расположенный на 24°30′ восточной долготы по Гринвичу и 27°40′ южной широты, на самом краю Западного Грикваленда и примерно в ста семидесяти километрах от Оранжевой реки, Нельсонс-Фонтейн еще недавно был совершенно неизвестен. Теперь же, как утверждают, ему предстоит сделаться одним из самых богатых приисков во всей английской Капской колонии. Однако крайне плохое оборудование и полное отсутствие каких бы то ни было удобств делают пребывание здесь малозавидным. Если бы не надежда быстро разбогатеть, люди вряд ли смогли бы оставаться хотя бы несколько часов в этих душных ямах, да еще при сорокаградусном зное. Воды здесь нет. Ведро стоит франк и даже франк семьдесят пять. В лагере до отвращения грязно. Но все же англичане, коим свойственна методичность и прекрасное колонизаторское чутье, пытаются улучшить столь плачевное положение вещей. Шатающиеся хижины, драные палатки расставлены относительно симметрично, и власть, заботясь о безопасности тружеников, пытается оздоровить этот очаг инфекции. Каждый вор – а их здесь много, – если его не приговорили к наказанию кнутом, должен отбыть несколько дней принудительных работ. Наказание это налагается часто и заключается в уборке лагеря. Приговоренные работают бригадами под наблюдением полицейского, который ходит за ними с заряженным револьвером в руке.

Однако похоже, что чем больше вывозят тряпья, лохмотьев, коробок из-под консервов, старых сапог и поломанных лопат и кирок, тем больше их вновь оказывается через каких-нибудь несколько часов. Люди пришли сюда в поисках богатства и нисколько не думают о самых элементарных законах гигиены. Режут скотину, а потроха и кости бросают прямо перед палаткой; потом являются негры, китайцы или собаки, хватают все эти отбросы и с жадностью их поедают. Остатки валяются по всему лагерю.

Ни горловые, ни глазные болезни, ни злокачественные язвы, ни нарывы никого здесь не пугают, никто не думает о своем здоровье. У иного уже припрятано где-нибудь в земле, под палаткой, целое состояние, а он ходит босой, в лохмотьях и питается сухарями, которые макает в кап-бренди (местную водку). Для этих одержимых весь смысл жизни выражен в одном слове – «алмаз». Оно сверкает и гипнотизирует.

Поэтому ничего нет удивительного в том, что прибытие новых четырех человек, хотя и не совсем обычного вида, прошло здесь почти незамеченным. Это два европейца и два негра. Все они, особенно европейцы, внешне не имели ничего общего с приисковой публикой. Главой небольшой группы оказался среднего роста, худощавый, смуглый человек лет тридцати, с пылающими глазами, вьющимися, коротко стриженными волосами и иссиня-черной бородой. Правильные черты и подвижность лица выдавали его южное происхождение. Было в нем, кроме того, нечто особое, породистое. Его снаряжение и весь вид показывали, что человек этот весьма и весьма заботится об удобствах, которыми здесь обычно пренебрегают.

Шлем из сердцевины алоэ с назатыльником из белой материи защищал его от зноя. Куртка с поясом и множеством карманов свидетельствовала, что человек привык к дальним путешествиям. Бархатные брюки оливкового цвета, собранные в колене, засунуты в большие светло-рыжие сапоги. Широкий нож, который мог служить и тесаком, висел у него на поясе; у него был, кроме того, громадный патронташ и двуствольное ружье крупного калибра. Наконец, из двух карманов выглядывали две цепочки: в одном лежали часы, в другом – никелевый компас.

Второй европеец был одет точно так же и имел такое же снаряжение. Но этим исчерпывалось все сходство между ними, хотя они и были примерно одного возраста и, по-видимому, оба южане и одной национальности. Но первый носил свое дорожное платье с каким-то изяществом, а второй был простоват. Самый поверхностный наблюдатель заметил бы это с первого взгляда. Короче говоря, сразу было видно, что один из них – слуга, а второй – господин.

Что касается двух колоритных чернокожих, то вид у них был весьма своеобразный.

Заслуживает описания их одежда. На одном были только штаны, другой носил только сорочку. Обе вещи были грязны и поношены, говоря точней – изодраны в лохмотья. Одеяние того из двух негров, который носил сорочку, дополнялось фетровой шляпой, которая не имела верха и потому не прикрывала его густой взлохмаченной шевелюры. На бедре у него – там, где камергеры прицепляют золотой ключ, – болтался нож, а в ушах – латунные серьги, к каждой из которых был подвешен кусок агата величиной с абрикос.

Что касается счастливого обладателя штанов, то он носил на голове донышко плетеной корзинки, которое украсил, вместо помпона, небольшой банкой из-под анчоусов. В мочку правого уха он продел свою трубку, а в левом ухе мочка была растянута картонной ружейной гильзой.

Оба негра были в восторге от своих нарядов и посматривали с высокомерием на чернокожих приисковых рабочих, которым судьба в такой роскоши отказала.

Я забыл отметить, что они носили каждый по огромному двуствольному карабину – из тех, какими в Африке пользуются для охоты на крупного зверя.

Оба европейца проходят медленным шагом и смотрят по сторонам, очевидно ища кого-то или что-то.

В конце концов они обращаются к полисмену. Тот, вежливо ответив на их приветствие, приглашает их следовать за ним и приводит к яме, на дне которой работают человек шесть.

– Это здесь, господа, – кланяясь, говорит полицейский.

Молодой человек подходит к самому краю, стараясь хоть что-нибудь увидеть сквозь густую пыль, поднимающуюся из глубины. Несколько камешков обрывается у него из-под ног. Землекопов, поглощенных работой на дне ямы, это заставляет взглянуть наверх. Один из них испускает крик, в котором радость перемешана с изумлением. По шаткой лесенке он спешит выбраться на поверхность и, нисколько не смущаясь грязи, которая покрывает его лицо, руки и одежду, бросается прямо в объятия элегантному молодому джентльмену:

– Альбер!.. Альбер де Вильрож!.. Друг мой!..

– Александр!.. Дорогой Александр! – восклицает взволнованным голосом новоприбывший. – Наконец-то я тебя нашел!

– Ты здесь! В этом аду! Рядом со мной!.. Какое чудо привело тебя сюда? Какой счастливый случай?

– И не чудо и не случай. Я отвечу тебе, как Цезарь после победы над сыном Митридата: я пришел, я искал, я нашел.

– Славный ты мой Альбер! Ты все такой же весельчак!

– Почему бы и нет?

– Значит, ты искал меня?

– И весьма усердно.

– Для чего же именно?

– Во-первых, для того, чтобы тебя повидать. А затем, чтобы помочь тебе вернуть состояние, верней – для того, чтобы мы оба могли вернуть каждый свое состояние…

– Оба? Да неужели ты тоже…

– Разорился дотла.

– Каким образом?

– Да все тот же крах. Сначала ты все потерял, а потом оказалось, что и я остался без гроша.

– Ах ты, бедняга!

– Спасибо за сочувствие… Но мы начинаем привлекать внимание всех этих джентльменов, ищущих алмазы. Я не люблю, чтобы на меня слишком заглядывались. Давай-ка отойдем в сторону. У тебя тут есть где-нибудь свой угол? Какая-нибудь дыра, какой-нибудь насест?

– Вот именно, ты правильно сказал: дыра и насест. Идем!

– Еще одно слово. Я должен тебе представить моего спутника. Ты уже, впрочем, слыхал о нем. Это мой молочный брат Жозеф, сын нашего фермера из Вильрожа.

– Ах, значит, это и есть Пупон?

– Совершенно верно. По-французски Жозеф, а по-каталонски – Пупон. А теперь – андьямо!

Тот, которого звали Александром, шел впереди и вел своих спутников по узким тропинкам между ямами к палаткам, белевшим в полукилометре от места работ.

Александру Шони примерно года тридцать два. Он полная противоположность своему другу. Большие голубые глаза, светлые волосы, длинные усы, высокий рост и атлетическое сложение делают его похожим на первых обитателей древней Галлии – тип, почти совершенно исчезнувший. Сходство особенно сильно в моральном смысле, ибо Александр Шони наделен не только живостью наших предков, но также их душевной прямотой и храбростью.

– Вот она, моя дыра, – сказал он, раздвигая полог палатки. – А вот и насест. – При этих словах он показал на две бычьи шкуры; они были натянуты на рамы, которые стояли на четырех вбитых в землю кольях.

– Обстановка простая и дешевая, – весело заметил Альбер.

– Пустяки: тысяча франков наличными!

– Ах, черт! А дела-то хоть идут?..

– Как сказать… За эти шесть месяцев я с трудом сводил концы с концами. К счастью, недели две назад мне удалось найти ямку, которая принесла мне тысяч десять.

– В общем, не бог весть что. Зато я принес тебе богатство.

– То есть как это?

– Расскажу в двух словах. Ты знаешь, что за последние годы я бывал в Париже лишь изредка. Мной овладел демон странствий, острая лихорадка путешествий. Недаром я каталонец. С братьями Эстерхази я охотился на львов в Абиссинии, сопровождал Бро де Сен-Поль Лиаса в его экспедиции на Суматру, в Конго встречался с Саворньяном де Бразза, принял приглашение Солейе отужинать у него в Обоке. Но, проезжая через Исмаилию, я внезапно получаю от моего поверенного письмо с извещением, что все мое состояние ухнуло в результате знаменитого финансового краха. Я мигом помчался в Париж, распродал свои имения, расплатился с долгами и очень скоро оказался без гроша за душой. Единственным ощутимым для меня результатом этой операции было то, что я смог оценить ошибочность известной пословицы, лживой, как и все прочие…

– …«Заплатить долги – значит разбогатеть»?

– Вот-вот. Конечно, я расплатился, но я не имею ни гроша, в то время как другие ничего не заплатили и теперь они богаты, как свиноторговцы. Но довольно об этом.

– Да ведь и со мной было то же самое! Мне пришлось продать все, что я имел, вплоть до моего маленького имения Бель-Эр. Я с трудом сохранил две с половиной тысячи дохода для моей бедной матери.

– Мне удалось удержать ферму в Вильроже, и она аккуратно приносит триста франков чистого убытка в год. Так что ты видишь, как процветают мои дела! Но жить-то ведь надо. А меня не привлекает чиновничья служба. По-моему, место консула или жалованье супрефекта не более заманчивы, чем высокопочетная, но низкооплачиваемая должность сельского полицейского. Тогда у Анны возникла гениальная мысль…

– У Анны? Кто это – Анна?

– Черт возьми, моя жена! Ведь я женился! Ты ничего не знаешь? Это целая история. Мы познакомились полтора года назад, и как раз недалеко отсюда – в Трансваале. Она дочь методистского проповедника. Друг мой, это ангел, жемчужина! Некий господин Ван дер… не вспомню точно его фамилии… словом, один бур, сущий белый дикарь, у которого сто квадратных миль своей земли, добивался ее руки. Анна видеть его не могла. Мы с ним дрались на пистолетах. Мой нынешний тесть был его секундантом. Проповедник! Бур ужасно смутился и стрелял в меня как-то так неловко, что пуля прострелила ухо достопочтенному слуге Божию… Эта неловкость погубила все матримониальные расчеты моего противника. Так что спустя неделю счастливым супругом мисс Анны Смитсон стал я!..

– Очень хорошо! – прервал его Александр, смеясь во все горло. – Однако перейдем к гениальной мысли твоей жены.

– Очень просто. Ты, быть может, знаешь или не знаешь, не важно, – что уже в тысяча семьсот пятидесятом году, в ту эпоху, когда Грикваленд принадлежал голландцам, миссионеры составили карту, в которой указывалось, что эти земли, едва известные белым, содержат алмазы. И действительно, установлено, что коранна, кафры и бушмены пользуются алмазами если не для украшения, то как орудием труда. Эти дикари говорят, что их предки уходили в Грикваленд за алмазами и пользовались ими для обработки жерновов.

– И ты все это узнал? О, кладезь мудрости!..

– Не я, а моя жена. За какой-нибудь час она рассказала мне об алмазах гораздо больше, чем папаша Дазен, наш с тобой учитель химии в лицее Наполеона, за три года. Из всего, что нам вдалбливал этот милейший человек, я помню только, что, вопреки некоторым мнениям, алмаз – это чистый углерод, что он кристалл и имеет форму куба, восьмигранника, ромбического додекаэдра и так далее и так далее. Всему этому я охотно верю. Но Анна, видишь ли, родилась в здешних местах, в фургоне, когда ее папаша проповедовал Евангелие дикарям. Она говорит на четырех или пяти местных наречиях, и, можешь мне поверить, в ее устах эти странные звуки кажутся не менее певучими, чем трели соловья.

– Здорово! – убежденно воскликнул Александр.

– Она пережила немало приключений, и, между прочим, ей довелось спасти от мучительной смерти одного кафра по имени Лакми. А ты прекрасно знаешь пословицу: «Благодарность – добродетель чернокожих».

– Но пословицы всегда лгут!

– Бывают и верные, а исключения лишь подтверждают правило. Лакми привязался к дому пастора. Этот дом стоял на колесах и находился в постоянных разъездах. За несколько месяцев до моей женитьбы этот бедняга Лакми умер от чахотки. Хоть болезнь эта и неизлечима, его обеспечили самым правильным уходом, самой преданной заботой. Он был потомком могущественного вождя какого-то племени, эдакого Кетчвайо своего времени. Умирая, он принес в дар своему доброму ангелу, своей благодетельнице, огромное количество алмазов, единственным и законным владельцем которых он был. Точней говоря, это куча камней, которые предназначались для обработки жерновов, – килограммов двадцать. И все это припрятано в одном местечке, куда мы с тобой и отправимся сию же минуту, без всякого промедления. В Кейптауне французский консул сказал мне, что ты находишься здесь, в Нельсонс-Фонтейне. Тогда я подумал, что надо поделиться моим богатством с тобой. Ты всегда был моим лучшим другом, и тебя постигла та же беда, что и меня. Поэтому я считаю, что будет вполне естественно, если ты разделишь со мной мою удачу. За этим я сюда и прибыл, дорогой мой Александр. Вот и все.

Александр задумчиво молчал. Его друг заговорил снова:

– Ты онемел? Ты не говоришь: «Едем поскорей»? Ты не торопишься продать свою гнусную яму и эту рваную палатку, которая кишит всякими мерзкими насекомыми? Или ты мне не веришь?

– Верю, верю, но…

– Что «но»? У меня есть карта местности. Правда, плохонькая. Но мы с тобой не робкого десятка, мы не пропадем и с такой картой. Ее составил по указаниям покойного Лакми мой тесть, пастор Смитсон. Он ее начертил раствором пороха на платке. Это будет наша путеводная нить, и она нам поможет найти клад. У меня есть доброе предчувствие. Поверь мне, ты выкупишь у черной банды свой Бель-Эр, а я построю в Вильроже замок из красного гранита, с восемью сарацинскими башнями и с террасой над обрывом… Да что это с тобой?

Александр вскочил, точно его подбросило пружиной. Он схватил револьвер, висевший на колышке, и быстро вышел.

– Тихо! – сказал он шепотом. – Нас подслушивают!

Нетвердой походкой пьяного мимо проходил человек огромного роста.

– Ничего! – сказал Александр Шони, вернувшись в палатку. – Какой-то пьяный. Он едва не свалился на палатку.

– Одобряю твою осторожность. Подобные тайны не следует выбалтывать так, чтобы слышал всякий и каждый. Тем более что нам еще, по всей вероятности, предстоит встретиться с моим соперником, с этим буром, которого Анна спровадила. Он и два его брата поклялись меня убить.

– Ах так? – резко перебил его Александр. – В таком случае я еду с тобой. Черт возьми, предвидится драка, и моему лучшему, моему единственному другу грозит смертельная опасность, а я буду сидеть в логове, как дикий кабан? Да что я, подлец, что ли?

– Ну вот, наконец-то! Узнаю́ своего старого галла! Не думай, однако, что я собираюсь задержать тебя надолго. Нам достаточно трех месяцев, а там одно из двух: либо мы себе составим состояние, либо придется все начинать с самого начала. Просто потеряем три месяца и покончим с иллюзиями. Большой ценности они не представляют, поэтому мы спишем в счет убытков только потерянные девяносто дней и вместе возьмемся за разработку еще какого-нибудь участка.

– Идет! Я завтра же продаю свою концессию, орудия, палатку, алмазы – и едем!

– Почему завтра? Почему не сию минуту?

– Надо найти покупателя.

– Покупатель есть. Только что, проходя мимо, я заметил козлиный профиль какого-то торговца. Он продавал добытчикам консервы и кап-бренди. Там, где есть торговцы, всегда можно сделать дело. Обманут, конечно, но зато в два счета избавимся от лишнего.

– Это, вероятно, хозяин огромного фургона, в который запряжено двадцать быков. Он только вчера прибыл. Теперь присосется к прииску, как пиявка, и не пройдет и года, как все участки перейдут в его собственность.

– Какое нам дело? Распродай все поскорей, и едем!

Дали знать торговцу, и он явился немедленно, с горящими глазами человека, почуявшего выгодную сделку. Алмазы он тщательно осмотрел, ощупал, взвесил и в конце концов купил их чуть ниже реальной стоимости. Поскольку камни имеют свою цену, свой курс, как у золота, торговцу пришлось умерить аппетиты. А вот палатку, оборудование, инвентарь для разработки и концессию гнусный хищник великодушно купил за треть цены. Кроме денег, он дал Александру крепкую, молодую, но страшно норовистую лошадь. Впрочем, француз был прекрасным наездником.

Купец отсчитал двадцать тысяч франков золотом и удалился, клянясь Богом Авраама, что заключил невыгодную сделку, ведущую его к разорению, но ему пришлось все-таки пойти на такое расточительство, единственно чтобы оказать услугу таким благородным сеньорам.

Ночь спустилась быстро, и три европейца, сопровождаемые двумя туземцами, все пятеро верхом, без шума покинули прииск и взяли путь на север, то есть в страну западных бечуанов, которая начиналась в нескольких километрах от Нельсонс-Фонтейна.

Утро едва успело бросить на прииск свои первые лучи, когда всех взволновал странный слух, передававшийся из уст в уста. Говорили, что ночью произошло убийство. Все побросали работу и направились в лагерь, к палаткам.

Люди всех цветов кожи собрались шумной толпой вокруг огромного фургона, принадлежавшего торговцу, и испускали оглушительные крики. Двое полицейских пробились сквозь людскую стену и проникли в фургон. Труп старика плавал в луже крови и загораживал вход. Глаза были широко раскрыты, рот перекошен. Длинный нож был воткнут в грудь, наружу торчала одна рукоятка. Кровь капля за каплей стекала под фургон и смешивалась с кровью сторожевого пса, которого тоже зарезали.

В фургоне стоял невообразимый беспорядок: все было перерыто, и рыли, видимо, весьма поспешно – везде остались кровавые отпечатки пальцев. Сундук был взломан и опрокинут, и на полу сверкали алмазы, должно быть не замеченные грабителями.

В глубине фургона, за тяжелой портьерой, кто-то стонал. Полицейские нашли там двух связанных женщин: белую девушку и старую негритянку. У обеих были завязаны рты, обе задыхались. Полицейские освободили их.

Белая девушка, отличавшаяся несравненной красотой, явно принадлежала к иудейской расе. Ее расширившиеся от ужаса глаза увидели труп, который еще продолжал лежать на месте.

– Отец! Отец! – душераздирающим голосом закричала она.

Девушка встала, сделала, шатаясь, несколько шагов, взмахнула руками и рухнула на труп старика.

следующий лист >>