Лиза Даль
Screenplay 4. Добившая_ся

За этот сумасшедший день, самый счастливый в моей жизни, самый счастливый в истории всего человечества, полный неистовой сокрушающей страсти, неожиданных признаний, медведей и вонючих болот, дел накопилось очень много, и всё нужно было успеть до наступления темноты.

К нашей неописуемой радости мы набрели на огромную кучу высохших добела, ощетинившихся острыми обломанными ветками брёвен. Взявшись за руки, мы разглядывали кучу древесины, за которую оба с удовольствием отдали бы такую же по размерам кучу золота, но которая досталась нам совершенно бесплатно.

– Откуда столько дров на берегу? – спросила я, счастливая от того, что не нужно соваться за валежником в кишащий хищниками лес.

– Скорее всего, их принесло сюда весенним паводком, смотри – во время половодья здесь образуется своеобразный карман. Нам с тобой ужасно везёт сегодня, Лиз! Спаслись от медведя, вылезли из болота, а теперь ещё и эти сухие дрова, которые отлично горят.

– Ты не всё перечислил, – пробормотала я, вспоминая его руки, одна под моей головой, другая под копчиком…

– Всё. А то, о чём ты думаешь, Лиз, не везение. Это судьба.

Начали мы с того, что несколькими кострами отрезали свою маленькую полянку на берегу от опасного леса. Выстроили шалаш, набрали грибов на ужин и только после этого, когда сумерки начали спускаться на тайгу, и небо просверлили первые звёзды, вошли в почерневшую реку, чтобы отмыться. Я хотела снять с себя пропахшие гнилью вещи, чтобы отстирать их от грязи, но Рональд затащил меня в воду прямо в одежде.

– Вода очень холодная. Так будет теплее и быстрее: постираем вещи и сами отмоемся в один заход. Давай, потри мне спинку, – улыбнулся он.

Вечером мы чуть не подрались.

Сидя у костра, Рональд вертел в руках мой паспорт, который он минуту назад нашёл на дне нашего мешка.

– Интересно, – сказал он, разглядывая обложку.

Конечно интересно. Я заказала эту обложку в мастерской, выполнена она в единственном экземпляре и довольно символична, учитывая, что я постоянно скрываю своё истинное лицо.

Я очень люблю творчество бельгийского художника Рене Магритта, чья слава в глазах общественности незаслуженно меркнет под натиском другого гиганта-сюрреалиста – Сальвадора Дали. В отличие от Дали, Магритт в своём творчестве более интеллигентен, деликатен и, на мой взгляд, более тонок и лаконичен. Его картины не перенасыщены деталями и буйством цветовой палитры, не эпатируют, а погружают в задумчивую созерцательность. Они отзываются смесью из неясной тревоги и пытливого желания заглянуть за край обыденного мира, увидеть привычные вещи под другим углом.

Впервые познакомившись с его картинами на выставке в Европе, я погрузилась в какое-то поэтическое оцепенение, вызванное их тайной и тайной вещей, изображённых на этих полотнах. Для Магритта характерен отстранённый, невозмутимый стиль, с которым он сочетает несочетаемые предметы, выстраивая таким образом ребусы, разгадать которые однозначно просто невозможно. Каждая из работ моего любимого художника ставит вопрос о самой сути бытия, заставляет задуматься.

Обложку моего фальшивого документа украшают его картины. На лицевой стороне знаменитые «Влюблённые», на оборотной – те же «Влюблённые», но уже в другой их вариации. На этих работах крупным планом изображена пара – мужчина и женщина, головы которых наглухо укутаны белыми покрывалами. У каждого своё. В первом варианте они страстно целуются в комнате, во втором стоят на фоне умиротворённого пейзажа, их скрытые под тканью лица обращены к зрителям, позы расслабленные, они тепло прильнули друг к другу.

– Да, любовь слепа, – пробормотал Рональд, разглядывая обложку.

– Картины не об этом, – возразила я.

– Именно об этом.

– Слишком примитивное толкование.

– Не примитивное, а очевидное.

– Я была о тебе лучшего мнения, – насмешливо бросила я.

– И о чём же они? – спросил он с вызовом.

– О том, что даже самые близкие люди не способны до конца открыться друг другу.

– Ты просто издеваешься над моей фантазией! – раздосадованный Рональд вскочил на ноги.

– Это не я, это Магритт, – я вздохнула и поворошила палочкой угли в костре.

Рональд продолжал рассматривать обложку с серьёзностью ученого, исследующего древний манускрипт. Выражение его лица забавляло меня.

– Он не просто закрыл им глаза, он замотал им головы! – наконец воскликнул он и победно сверкнул глазами. – Они потеряли голову от любви! Нарисованная метафора!

– Пф… Я скорее поверю, что они просто предаются греховной страсти и стыдливо прикрылись покрывалами.

– Но посмотри, – сунул он мне обложку под нос, – на второй картине они выглядят как счастливая семейная пара!

– Прошло время, а истинной любви так и не возникло. Они до сих пор изолированы друг от друга. Это не настоящая любовь, а жалкое подобие, не способное погрузить в мир партнёра. Так живёт большинство семейных пар.

– Или никакие преграды не страшны для истинной любви? Они чувствуют друг друга даже сквозь двойной слой ткани!

– Ты чересчур оптимистичен, – покачала я головой.

– А ты, похоже, не веришь в любовь.

– Даже влюблённые остаются слепыми! – я выхватила у него обложку и помахала ею у него перед носом, как доказательством: – Они не видят друг друга и никогда не смогут познать истинное лицо своего партнёра, потому что скрывают его! Время идёт, а они всё так же далеки!

Секунду он соображал, а потом его глаза вспыхнули.

– Иногда любовь настолько сильна, что зрение ей не нужно. Они и так прекрасно чувствуют свою половину.

– Поцелуй через покрывало, как символ, как неспособность почувствовать наслаждение от истинной близости, которая возможна только при настоящем чувстве.

– Как трагично! – закатил глаза Рональд.

– Это жизненно!

– А вот совсем банальное толкование – внешность не главное, важно лишь внутреннее зрение, ощущение своей половины.

– Слишком просто для Магритта!

– Люди склонны переоценивать талант психов!

– Он не сумасшедший, он гений!

– Такой же душевнобольной, как и Ван Гог!

– Похоже, ты ничего не смыслишь в искусстве!

– Я? – воинственно задрал бровь Рональд. – Ну конечно, совсем ничего!

– Корчиться на камеру, это не то же самое, что писать великие картины! – выдала я внезапно.

Он замер, сверля меня взглядом, а потом внезапно расхохотался. Я представила себе, как выгляжу со стороны. Руки в боки, лицо раскраснелось в пылу спора, глаза сверкают гневом. И мне тоже стало смешно, но я не подала виду.

– Что тебя так развеселило? – спросила я строго. – Назвав моего любимого художника психом, ты кинул камень в мой огород, и вполне естественно, что я злюсь.

– Не-ет, – выдавил он сквозь смех, – я тебя никуда не отпущу! Потрясающая женщина! Вместо того чтобы ныть, она, голодная и уставшая, спорит о смысле каких-то картин!

Закравшееся подозрение размыло вспыхнувший гнев.

– Ты специально провоцировал меня? – прищурилась я.

– За тобой очень интересно наблюдать. И, должен сказать, ты чертовски сексуальная, когда злишься.

– Сам ты псих, – я примирительно махнула рукой.

– Я псих, а Магритт гений, – Рональд многозначительно поднял палец. – На самом деле он изобразил всю суть общения через интернет.

– Когда Магритт творил, не было ещё никакого интернета.

– Значит, он действительно псих, раз думал, что видит будущее.

– Ты опять за своё? – повторно завелась я.

Рональд подошёл и обнял меня за плечи, поцеловал в лоб, прижал мою голову к своей груди. Сказал:

– Ты ошибаешься, думая, что я пытаюсь его оскорбить. Таким образом я им восхищаюсь, только и всего. Все творческие люди сумасшедшие, Лиз. Одни меньше, другие больше. Они вынуждены быть ими, потому что источник, в котором они черпают своё вдохновение, лежит за пределами этого мира. И чем больше они из него пьют, тем большими безумцами становятся. По меркам этого мира, конечно.

– Ты тоже сумасшедший? – спросила я, прислушиваясь к стуку его сердца.

– Пятая поправка к Конституции: «Против себя не свидетельствую».

– Ну а серьёзно?

– О, я ещё тот псих, – кивнул он убеждённо. – Ты будешь долго исследовать глубины моего безумия.

– Ты кажешься нормальным.

– Казаться не значит быть. Я уже говорил, что актёр и потому очень хорошо умею прятать себя. Видишь ли, не с каждым хочется разделять своё сумасшествие. Найти того, с кем хочется, и того, кто по твоим представлениям способен это вынести, – большое счастье.

Я раздумывала над его словами, пока он баюкал меня на своей груди. Подняла к нему лицо:

– По твоему, я смогу вынести твоё безумие?

– Будет нелегко, – пообещал он, – но интересно. И да, думаю, ты справишься.

– Предлагаю зарыть топор войны в шалаше, – сверкнула я глазами.

Вещи наши, выстиранные, сушились возле костра, и мы ходили обнажённые. Мне и так нелегко было смотреть на Рональда весь вечер, пока мы занимались делами, а сейчас возбуждённая спором и его красочной, и в некотором роде профессиональной, жестикуляцией я и вовсе еле сдерживалась. В ногах появилась знакомая дрожь, внутренности скручивались воронкой – вакуум мой втягивал их с такой силой, что было больно.

Рональд бросил взгляд на котелок с грибным супом, вода уже закипала. Посмотрел на меня обнаженную, призывно стоящую перед ним, снова на котелок, выругался и закинул меня на плечо.

Глава 3

– Ты понимаешь, что тебе придётся переехать в Лос-Анджелес? – спросил он, глядя сквозь меня туманными глазами и перебирая мои волосы.

Лежать с ним здесь, в шалаше, в одном свитом на двоих коконе, дышать с ним одним воздухом, слышать треск сучьев в костре, шум ветра над головой – вот настоящее счастье. Тепло, уютно, немножко сумбурно. А что там, в Лос-Анджелесе?

– Нет, – ответила я, не столько не понимая, сколько не веря в то, что он говорит.

– Придётся, – шепнул он мне на ухо. – А ты понимаешь, что тебя там ждёт?

– Если ты о том, что будешь проделывать там со мной те же штучки, что и пять минут назад здесь, то я, в общем, не против.

– Непременно. Но я и о другом сейчас.

– О чём же?

– О том, что я дам тебе какое-нибудь смешное прозвище, и ты будешь там жить… Со мной.

Я уже долгое время ощущала себя немного сумасшедшей, но сейчас я чувствовала себя так, будто моё сумасшествие достигло своего апогея. Подсознательно всё ждала, что вот сейчас занавес упадёт, декорации разрушатся, и я окажусь одна-одинёшенька посреди пустой сцены.

– И как же мы будем жить? – спросила я осторожно.

– Интересно.

– Ну да. Со мной не соскучишься… А чем я буду там заниматься?

– Всем, чем захочешь. Но имей в виду – я против торговли наркотиками и людьми.

– Беда-беда. Я ведь кроме этого ничего и не умею…

– Можешь также работать переводчицей, можешь не работать вообще, а можешь осуществить какую-нибудь свою детскую мечту. Я вообще за это – за осуществление детских грёз, они самые правильные. Вот ты. Кем ты хотела быть в детстве?

– Ты будешь смеяться, – замялась я.

– Обязательно. Я, знаешь ли, вообще люблю поиздеваться над людьми.

Я немного помедлила, потом собралась с духом и призналась:

– Мне всегда было интересно, как это – увидеть свою планету висящей в пустоте. Поэтому я всегда хотела стать космонавтом.

– Отлично, – обрадовался он. – Запишем тебя на предполётную подготовку в одну из частных аэрокосмических компаний.

– Ты всё-таки смеёшься надо мной?

Рональд приподнялся на локте, медленно провёл костяшкой указательного пальца по моей щеке.

– Ты мне не веришь?

– Конечно нет.

– Очень плохо. Очень, очень плохо, Лиз. От недоверия все проблемы. Я знаю, что невозможно прожить на земле столько лет, не разучившись доверять людям, и вот что я тебе скажу. Я не терплю лжецов, просто патологически не переношу, и именно поэтому я не причисляю себя к ним. Я обещаю, что никогда и ни при каких обстоятельствах не буду тебе врать. И знаешь почему? Для меня это всё равно что вываляться в дерьме и набить им себе рот. Я всегда говорю или правду или ничего, из-за этого у меня было достаточно проблем, но меня это никогда не беспокоило, я себе не изменяю. Мне в общем и целом плевать на мнение общества, общество давно уже погрязло во лжи и ничего не понимает, другое дело – близкий человек. Твоим мнением я всегда буду интересоваться, и всегда буду высказывать своё, ожидая, что ты к нему прислушаешься. Так что верь мне, пожалуйста, и сама не лги. Это единственное, что может нам помешать.

– Хорошо. Я тебя услышала. Можно ли твои слова считать признаком того, что ты принимаешь меня такой, какая я есть со всеми недостатками? У меня ведь никак не получится их скрыть, если я не буду врать, а притворщики всегда кажутся более приятными, чем те, кто не пытается себя прятать.

– Именно так ты и должна воспринимать мои слова. И запомни – у тебя нет недостатков, ты совершенна изначально. Возможно, у тебя есть некоторые заблуждения, навязанные обществом опять же, но также у тебя есть и я, тот, кто тебя от этих заблуждений вылечит.

– Очень самонадеянно, тебе так не кажется?

– Меня и самого вылечили. И для меня это действительно было так. Было так же важно, как и вовремя узнать, что я болен смертельно опасной, но излечимой болезнью, чтобы получить возможность избавиться от неё.

– Опять ничего не расскажешь?

– Не сегодня, Лиз.

Пора бы мне уже привыкнуть к тому, что он вечно обрывает свои самые интересные мысли на середине. Давить на него я пока не готова.

– Ну хорошо, – вздохнула я. – Допустим, по средам и пятницам я буду ходить на курсы для будущих космонавтов. А что мы будем делать в остальное время?

– Ну слушай моё мнение на этот счёт. Я склонен думать, что отношения это не тюрьма, и у каждого должна быть какая-то своя жизнь, если ему это нужно. Кроме того, я всегда выступал за качество, а не за количество общения. Понимаешь, я считал, что если всё время зацикливаться на том, чтобы всё делать вместе – вместе есть, вместе спать, вместе гулять, вместе ходить по магазинам, вместе и работать и отдыхать, можно очень скоро начать грезить о том, чтобы посадить свою половину в катапульту и выстрелить ею по горизонту, чтобы она перестала наконец мозолить глаза. Так я думал. Но теперь мне не хочется отпускать тебя от себя ни на минуту. Не знаю, может дело в том, что мы в лесу и мне без тебя тут просто страшно? Посмотрим, Лиз, по обстоятельствам. А ты что думаешь?

– Ну слушай и моё мнение. У меня есть особенность. Я вполне могу побыть одна – мне с самой собой никогда не бывает скучно. Более того, я привыкла к одиночеству, и мне будет сложно с ним расставаться. То есть, я не буду требовать к себе всё твоё внимание, но готовься к тому, что когда ты будешь оказываться рядом, я просто не смогу слезть с твоих коленей. Во всяком случае первые лет тридцать. Для меня это будет пытка – иметь тебя поблизости и не прикасаться. Я иначе любить не умею и не хочу иначе.

– Ох, – вздохнул Рональд, покрепче прижимая меня к себе, – это я как-нибудь переживу. А вот что придётся пережить тебе. Я публичный человек, и тебя эта публичность тоже ждёт.

– Что это значит?

– Ты будешь посещать все премьеры, все презентации, все рекламные кампании. Тебе придется отрастить толстую шкуру, Лиз. Ты всегда будешь под прицелом камер и фотоаппаратов, тебя будут преследовать журналисты, тебя будут ненавидеть мои любимые фанатки. Я буду вынужден приставить к тебе охрану, и они будут сопровождать тебя везде, куда бы ты ни отправилась. Тебя ждут различные интервью, благотворительные мероприятия, светские вечеринки, приемы у высокопоставленных особ и ещё масса всего. Я не говорю, что это будет происходить постоянно, и ты целыми днями будешь крутиться как заведённая, разрываясь между всем этим, но всё же довольно часто. Это не так весело, как кажется на первый взгляд. Это работа и она утомляет.

– Ты тоже будешь всё это делать?

– Конечно. Я говорю о том, что тебе нужно везде со мной бывать.

– То есть куда ты, туда и я?

– Да. Ты не обязана всё это делать, но мне бы очень этого хотелось, это важная часть моей жизни и я хочу разделять её с тобой.

– Мне важно то же, что и тебе.

– Хорошо. Кроме того, я очень консервативен и считаю, что мы должны отдыхать только вместе. Так что ты везде будешь со мной, не только на работе, но и во время отпуска тебе не удастся от меня избавиться.

– Я… я не знаю, что сказать. Я чувствую себя опустошённой, потому что мне больше не о чем мечтать. Если всё будет именно так, как ты говоришь, то все мои мечты можно считать исполненными.

– Ну и отлично. Самое время подумать над общими мечтами.

– Уверен, что не торопишься?

– Тороплюсь? Ты разве предпочитаешь мужчин, годами жующих сопли?

– Нет, конечно, но…

– Послушай, – перебил он меня поцелуем в лоб, – я принял решение. В мире столько всего интересного, что мы можем делать вместе, что даже целой жизни для этого мало! Мне просто не терпится начать с тобой мечтать и с тобой же начать всё это реализовывать.

Его голос звучал очень уверенно, но я всё равно сомневалась. Как-то слишком неправдоподобно? Может, я действительно сошла с ума? Рональд отверг меня ещё тогда, на берегу, когда я собиралась признаться ему, и я просто-напросто свихнулась от горя? Что, если сейчас он просто тащит меня за руку по лесу, а я глупо улыбаюсь, бешено вращаю глазами и разговариваю сама с собой, пуская слюну? Я тут же представила себе зарешечённые окна, людей в белых халатах с глазами и инструментами, как у доктора Менгеле, узкие железные койки с кожаными ремнями, в которые продеваются лодыжки и запястья. Психу ведь невозможно объяснить, что он псих – всё происходящее в его больном воображении он принимает за чистую монету. Я поёжилась.

Или именно так и бывает, когда находишь вдруг своего человека? У меня же вот так всё и произошло! Жила себе спокойно, а тут вдруг! С первого взгляда! Смущает только один факт – в него все влюбляются с первого взгляда. Но в меня же тоже! На это и был расчёт! И как же хорошо мы понимаем друг друга! Чего я боюсь? Чего опасаюсь? Почему я не могу поверить, что счастье возможно и возможно так легко? Да и разве это было легко? Организовать похищение, испытать предательство, чудом избежать смерти, скитаться по лесной глуши, терпеть голод и боль! Какая ещё женщина боролась за него так неистово?!

Но всё равно награда за это кажется слишком нереальной, как будто ищешь закатившуюся под кровать монетку и находишь там, к своему ужасу, сокровища дюжины затонувших пиратских кораблей. Я ведь даже не рассчитывала на такую развязку, на его искренние взаимные чувства, в моём понимании это пугающе прекрасно. Я хотела посмотреть в его глаза, успокоить себя их уверенностью за наше – наше будущее, но стало слишком темно, и я не могла разглядеть их во мраке хижины.

Я боялась. Боялась поверить, потому что знала – если я впущу в своё сердце это счастье, если пойду за ним, то проклятые птицы склюют спасительные крошки за моей спиной, и я не найду дороги обратно. Если я поверю, то смогу жить только в той реальности, которую он создаёт сейчас для нас, навсегда утратив связь с прежней, в которой я без него. Я знаю себя и знаю, насколько это для меня опасно. Но разве у меня есть пути отступления?

Нет, поздно, я уже погрязла в нём. И даже мои навыки освобождения сознания от зависимости не помогут мне. Только не в случае с Рональдом. Я уже не разберу, что в нём хорошо, а что плохо. Что бы это ни было – всё это принадлежит ему, часть его, а значит – совершенно. Я уже шагнула в то зазеркалье, где недостатки искривляются до такой степени, что становятся достоинствами, а достоинства, отразившись миллион раз в зеркальных коридорах, приобретают божественный смысл. Мне уже не спастись, и значит, есть только один путь – вперёд, но… как же страшно!

– Рональд, – начала я опасливо, – помнишь, ты сказал мне, что если я засомневаюсь в том, что счастье настоящее, я могу спросить у тебя?

– Как ты думаешь, почему я так сказал?

– Почему же? – я хотела услышать это от него.

– Я уже тогда представлял исход нашего необычного знакомства и, продумав всё заранее, отрезал тебе пути к отступлению.

– Довольно хитро, – признала я. – Ладно, притворюсь, что ты не раскрывал мне свои карты. Скажи же мне, Рональд, это всё – правда?

– Правда. Смело буди ту, другую. Буду делать её счастливой. Ну и тебя тоже, – он ласково потрепал меня по волосам.

Я ещё подумала. Предприняла последнюю попытку избежать своей восхитительной участи:

– И тебя не смущает, что я не сильна во всех этих навыках, необходимых каждой доброй жене – в вышивании, кулинарии и накрахмаливании воротничков?

– О Боже, нет! Это всё меняет! Ничего не получится, извини, спасибо за компанию.

– Но зато я играю на фортепиано! – поспешила я реабилитироваться.

Прошла минута, прежде чем он снова заговорил.

– Я закажу тебе самый прекрасный рояль. Белый, – Рональд вздохнул, прижал меня к себе, поцеловал в лоб, зарылся носом в волосы. – Не могу поверить, что в моём доме поселятся два таких чуда. Теперь бесполезны все споры о счастье – никто никогда ещё не чувствовал себя таким счастливым.

Да. Это счастье. Страшное, пугающее, огромное, раздирающее сердце на части, счастье. Такое, что в него сложно поверить, и мне казалось, я только напрасно будоражу себя этими мечтами и их соблазнительной дерзостью. Чувствуя себя неожиданно перемещенной в фильм ужасов, где главная героиня, услышав шум, отчаянно рвётся на чердак, чтобы найти там свою погибель, я прошептала:

– Давай попробуем.

Рональд приподнялся на локте, взял меня за руку.

– Нет. «Попробуем» – слово для самооправдания тех, кто готов к поражению. Пробовать – значит изначально обречь себя на провал. Если мы хотим чего-то, то должны просто действовать. Просто жить.

– Значит, будем жить.

В кромешной темноте Рональд безошибочно нашёл мои губы и запечатлел на них тот поцелуй, который знаменует превращение двух любовников в родных людей. В нём не было исступления, огня и животной страсти, но было доверие и просьба доверять.

Когда мы спохватились и чуть не снесли в панике хлипкие стены шалаша, было уже поздно. Ужин наш пригорел к стенкам котелка, а искать по темноте новые грибы не представлялось возможным.

– Придётся довольствоваться пищей духовной, – улыбался Рональд, перетаскивая горячие камни в наше жилище. – Почитаю тебе на ночь Киплинга.

Я подскочила так резко и так высоко, что тюкнулась головой о покатую стенку шалаша. Тяжело дышала, оглядывалась, не верила, что увиденное было только сном, в ушах всё ещё стоял гул и крики.

– Что с тобой? – приподнялся вслед за мной обеспокоенный Рональд.

– Страшный сон.

– Всё хорошо, – сказал он, укладывая меня обратно. – Это только сон.

– Он был такой реальный… Боже, меня до сих пор трясёт.

Свернувшись клубком возле него, положив голову ему на плечо, я мелко дрожала от адреналина, бушующего в крови.

– Успокойся, – гладил он меня по голове, как маленькую. – Расскажи мне, если хочешь.

– И тогда сон не сбудется?

– Да. Ну так и что тебя испугало?

– Какие-то чудовища… монстры в воде… – шептала я, пытаясь припомнить детали ускользающего сна. – Не знаю, как объяснить. Как будто какой-то огромный океанариум или что-то подобное. Помню эту панику. Люди, как взбесившиеся звери. Мы в холодной воде по колено, и она все прибывает, а выхода нет, вокруг только стеклянные стены этого огромного лабиринта и эти твари везде, справа, слева, внизу, над головами. И ты там был. Ты тянул меня за руку вперёд, в то время как все бежали назад. Я тоже рвалась назад, я знала, что выход там, ведь оттуда мы пришли, а что впереди? Ещё сотни метров лабиринтов и неизвестность. Есть ли там выход? А воды уже по пояс, а ты тянешь меня вперёд, а я упираюсь ногами и кричу, что нужно бежать к выходу, бежать назад… А ты кричишь: «Туда нельзя! Задавят!» И я отрываюсь и бегу вместе со всеми. Ты за мной. А потом всё это взбесившееся стадо разворачивается и бежит в обратном направлении, потому что впереди кричат: «Они там!» Толпа отрывает нас друг от друга, а я слышу твой голос: «Руку! Дай мне руку!» Меня чуть не задавило, но вынесло вместе со всеми. Я знала, что ты остался там, и что эти чудовища разрывают тебя на куски. Я думала, что сойду с ума от ужаса и… проснулась.

– Ты слишком эмоционально отреагировала на наш переход через болото, – улыбнулся он.

– Да, наверное…

– Ну всё, всё. Спи. Или хочешь ещё поговорить?

– Надеюсь, мне не приснится это снова. Очень страшно.

– Подумай о чём-нибудь хорошем, и оно приснится тебе вместо монстров.

– Хорошо.

– Ну, – он поцеловал меня в лоб, – приятных снов?

– Да, приятных.

Какое-то время я лежала, прислушиваясь к его ровному дыханию, а потом вдруг вспомнила:

– Знаешь, у меня в детстве была кошка…

– Очень мило, – лениво отозвался Рональд.

– Ты не понял. Это была необычная кошка, она жила в моих снах, была очень большой, сильной и защищала меня от всяких чудовищ. Каждый раз, когда во сне мне становилось страшно, она приходила и спасала меня.

– Тогда пусть тебе приснится твоя кошка…