Лиз Мюррей
Клуб бездомных мечтателей
II. Взрослое детство
– Они не любят красный цвет. Я точно тебе говорю – надо побольше красного цвета в волосы, и все они сбегут. Клянусь, Лиззи, я от своих только так и избавилась.
– Так я тебе и поверила. Врунья!
В отсутствие родителей, когда ей было нечего делать, Лиза начинала шутить со мной злые шутки. Порой мама с папой исчезали на целый день в поисках наркотиков, а Лиза придумывала новые способы, как надо мной посмеяться.
– Мне надо заплести твои волосы в косички. И это должны быть не просто косички, все косички должны торчать в разные стороны.
– Зачем все это? Ты врешь. Какое отношение косички имеют к вшам?
Я, конечно, верила Лизе, но к тому времени она уже столько раз надо мной подло шутила, что я всегда была настороже. У меня в голове не укладывалось, как косички помогут решить мою проблему.
– Как хочешь, Лиззи, – сказала сестра и отвернулась от меня. – Я просто пытаюсь тебе помочь. Ты же хочешь, чтобы тебе помогли? Я знаю, как избавиться от вшей, но если тебе этого не нужно, то я могу этого не делать.
Но я очень хотела избавиться от вшей, которые мучили меня вот уже несколько недель. Пытаясь убить надоедливых насекомых, я расчесала себе всю голову. Кожа стала красной и зудела. Ночью я чувствовала, как вши ползают под волосами, и часто просыпалась, потому что мне снился кошмар – что вши откладывают яйца мне под кожу.
Когда вши только появились, я их почти не замечала. Дочка коменданта нашего дома по имени Дебби пришла к нам домой и предупредила маму о необходимости осмотреть наши волосы, потому что у жильцов появились вши.
– Все это из-за этих козлов, которых мой отец пускает переночевать в подвале, – разглагольствовала Дебби. – Половина этих идиотов родились на помойке. Джини, проверь своих детей, ведь они часто в подвал заходят. Вши – это не сахар, я сама все утро провела, стараясь от них избавиться.
Я вспомнила, что в прошлые выходные заходила в квартиру коменданта, которая была соединена с подвальным помещением коротким коридором. Я увидела, что мама передала Бобу деньги, а тот дал ей что-то, завернутое в фольгу.
Был полдень, и ванильное мороженое в моей руке таяло на глазах. В подвале люди просыпались или еще спали на расстеленных на полу грязных матрасах. Дебби была там же, она встала, чтобы обнять маму. От Дебби несло пивом. В подвале было много людей, некоторые – без одежды. С потолка свисала клейкая лента от мух, усеянная черными точками мертвых насекомых, и все это освещала пара прикрепленных к потолку электрических лампочек без плафонов.
Я увидела, что один из обитателей подвала, мужчина без рубашки, приподнялся и принялся тереть глаза. Он начал трясти и разбудил девушку, которая спала с ним рядом. Я переминалась с ноги на ногу на полу, заставленном пустыми пивными бутылками и переполненными пепельницами. Мужчина с девушкой поцеловались.
После того как Дебби ушла, мама заглянула в гостиную и спросила, не появились ли у нас вши. Я тогда еще не знала, что такое вши, и ответила: «У меня голова чешется». Лиза ответила то же самое. Мама пообещала купить специальный шампунь, и на этом разговор закончился. С тех пор прошел почти месяц, но обещанный шампунь так и не появился. Именно поэтому я позволила Лизе заняться своими волосами.
– Передай мне заколку, – попросила Лиза. После завершения каждой косички Лиза с гордостью поворачивала меня к зеркалу, чтобы я могла оценить ее работу. После того как она один раз рассмеялась, я начала подозревать что-то неладное.
– Прости, Лиззи, ничего не могу с собой поделать. Ты действительно смешно выглядишь. Ты бы сама смеялась, если бы увидела меня с такой прической. Ладно, не волнуйся, все это часть лечения.
Я немного успокоилась и позволила Лизе продолжать. Однако она начала хихикать все чаще, а я злилась все сильнее. В какой-то момент, когда Лизе стало очень смешно, я вскочила, но потом попросила ее закончить. Что мне оставалось делать? Никакого другого лечения мне никто не предлагал. Лиза нехотя согласилась, заявив, что я не должна ставить под сомнение добрую волю тех, кто хочет мне помочь. Я решила, что буду думать не о ней, а о том, как мне станет хорошо без вшей.
Она неистово крутила косички, от чего вши активизировались и начали кусаться сильнее. С тоской я смотрела на медленно двигающуюся минутную стрелку. Мама с папой обещали купить еды, но отсутствовали уже несколько часов. Я думала, что они скажут, когда придут и увидят, как Лиза в очередной раз меня разыграла.
Мне показалось, что прошло часа три. Мои колени ныли от того, что я стояла на тонком ковре, и я уже изнемогала от нетерпения. Лиза, наконец, закончила:
– О’кей, готово. Теперь, Лиззи, надо найти что-нибудь красного цвета, чтобы воткнуть тебе в волосы. Вши боятся красного цвета. Найди что-нибудь подходящее. Только побыстрее.
– Красного цвета?
Лиза нашла красное платье Барби, одну из папиных мусорных находок, и надела его на самую длинную косичку у меня на макушке. Пустые рукава торчали в стороны, а из ворота выглядывал пучок волос, скрепленный заколкой.
– Думаешь, что этого достаточно?
– Нет, нужно больше красного. Давай быстрее, чем дольше тянешь, тем сложнее будет от них избавиться!
В комнате я не заметила ничего подходящего, поэтому залезла в свои ящики и начала перебирать их содержимое. Пересмотрев все и ничего не обнаружив, я вспомнила, что в мамином комоде есть кое-что подходящее. Я открыла комод и вытащила букет красных пластмассовых роз. Лиза начала попрыгивать от возбуждения:
– Отлично! Надевай их на волосы, куда только можешь.
Я принялась отсоединять цветки розы от стеблей и прикручивать их косичками поближе к коже. Я старалась максимально закрыть всю поверхность головы. Держались розы на удивление неплохо. Закончив с цветами, я посмотрела на свое отражение в зеркале и увидела красное сияние вокруг головы, увенчанной на макушке красным платьем Барби, торчащим, словно рог единорога. Я посмотрела на Лизу, которая объяснила, что должно пройти минут двадцать, прежде чем я увижу результат. Пока мне следовало сидеть и не двигаться. Я закрыла за ней дверь ванной комнаты и залезла в ванную, надеясь, что испуганные красным цветом вши начнут массово покидать мою голову.
Потом я решила, что лучше снять одежду, чтобы вши не спрятались в складках ткани, разделась догола, села в ванну и принялась терпеливо ждать.
Время шло, но ничего не происходило. Лиза постучала в дверь и спросила, как идут дела. Я попросила ее подождать. Поверхность ванны холодила мои ноги, и через некоторое время я начала дрожать. Потом неожиданно услышала звук от упавшей в ванную вши.
Я начала крутить головой и услышала звук второго падения насекомого. Прошло некоторое время, но больше ничего не произошло. Две вши извивались на дне ванны, и это напомнило мне, что произошло со мной недавно в школе.
В прошлом году, когда я ходила в «нулевку», преподавательница сказала, чтобы мы разбились на пары. Я не хотела быть в паре, потому что боялась, что партнер увидит мою плохо отрезанную челку. Я знала, что тогда надо мной начнут смеяться. Дети и так пялились на мою прическу. Скоро меня начали называть «девочкой со странной прической». Я старалась держаться от всех в стороне. Теперь я была в первом классе и надеялась, что смогу стать нормальной девочкой, но этому помешало появление вшей.
Это произошло во время урока миссис МакАдамс, на котором учительница устроила тест по правописанию. Моим соседом по парте был мальчик по имени Дэвид. Помощница учительницы, миссис Рейнолдс, тучная женщина с шеей индюка и выпадающими волосами, курсировала по классу, чтобы никто не шалил во время теста.
В классе было слышно, как карандаши царапают бумагу и как шагает миссис Рейнолдс, обутая в дешевые туфли. Я старалась как можно красивее вывести на листе бумаги слово «воскресение».
Миссис МакАдамс продиктовала следующее слово – «время». Я склонилась над листом бумаги и вдруг почувствовала, что у меня очень чешется голова. Я почесалась, и маленький серенький жучок упал с головы прямо на середину листа. Мое сердце учащенно забилось, я быстрым движением смахнула жучка с парты и начала осматриваться вокруг, чтобы увидеть, заметил ли кто-нибудь из учеников это неприятное происшествие. К счастью, никто не обращал на меня внимания.
Однако этим дело не закончилось. Голова опять зачесалась, и на этот раз из волос вывалилось сразу два насекомых. Один упал на пол, а второй – на стол между мной и Дэвидом. Миссис МакАдамс продиктовала следующее слово, которое я совершенно упустила. Я делала вид, что не замечаю, как насекомое ползет к Дэвиду.
Кожа головы зудела все сильнее и сильнее, но я собрала силу воли в кулак и не чесалась. Дэвид неожиданно поднял руку и произнес:
– Миссис Рейнолдс, у меня на парте появилось какой-то странное насекомое.
Вошь ползла по аккуратно написанному Дэвидом слову «время».
Девочка, сидящая с другой стороны от Дэвида, закричала:
– Ой, ужас какой! Дэвид, фу, как мерзко!
– Да это не от меня, – оправдывался мальчик. – Я не знаю, откуда он взялся.
Он густо покраснел и от смущения закрыл уши руками.
Миссис Рейнолдс поспешно подошла к нему, чтобы узнать, что произошло. Однако она почему-то решила, что это насекомое – таракан, и принялась искать у нас еду. Миссис Рейнолдс разразилась речью о том, что в классную комнату нельзя приносить еду, от которой заводятся тараканы. В этот момент моя голова стала зудеть так сильно, что я ее снова почесала, и на мой листок с тихим звуком упала еще одна вошь. Девочка, сидевшая справа от меня, все это увидела.
– О боже, эти существа валятся у нее из волос! – воскликнула моя соседка по имени Тамеика.
Все ученики завопили от возмущения.
Миссис Рейнолдс взяла меня своей костлявой рукой за запястье и под вопли одноклассников вывела из класса в коридор, а из него в учительскую. Она приказала мне сесть в кресло, которое вытащила на середину комнаты. Миссис Рейнолдс взяла из морозилки фруктовый лед на палочке, раздвинула рукой мои волосы и провела мороженым по коже головы. Она стряхнула мороженое, и с него на кафельный пол упало несколько вшей.
Миссис Рейнолдс потащила меня назад в класс, но не разрешила входить, а сказала, чтобы я подождала на пороге. Она зашла в класс, открыла учительский шкаф и начала в нем что-то искать.
Глядя на меня, Тамеика наклонилась к своей соседке и что-то ей прошептала, после чего обе начали хихикать. Миссис МакАдамс ударила кулаком по столу и велела всем вести себя «прилично», чем переключила внимание всего класса на меня. Наконец миссис Рейнолдс нашла то, что искала. Она показала мне бутылку уксуса и сообщила:
– Нашла. Пошли. Ты иди впереди, а то эти твари прыгают.
Класс взорвался от хохота. Я чувствовала себя униженной и думала о том, как миссис Рейнолдс собирается использовать найденный уксус.
Она вывела меня на площадку перед школьным зданием, на которой стояли два учителя и курили. Рядом с нами проходила оживленная улица, ездили автомобили и даже был слышен шум надземки, станция которой была совсем рядом. Я думала, стоит мне убегать или нет.
Миссис Рейнолдс крепко взяла меня за плечо, заставила сесть на корточки и упереться ладонями в стену. Она засучила рукава.
– Это старое средство против блох, которым пользовались в нашей семье. Не переживай, больно тебе не будет. Главное – держи глаза закрытыми, а обо всем остальном я сама позабочусь.
Она стала лить уксус мне на голову, от чего мгновенно стали зудеть расчесанные раны. Миссис Рейнолдс резкими круговыми движениями втирала мне в волосы уксус, от запаха которого меня чуть не тошнило.
В моем поле зрения были только стена и наши ноги – мои в кедах и учительницы в дешевых туфлях. Вскоре вокруг нас собралась небольшая толпа вышедших на перемену учителей.
Я думала о том, что уже никогда не смогу войти в класс. Я сгорала от стыда и не представляла, как снова смогу смотреть в глаза моим одноклассникам. Наверняка я уже не буду больше сидеть рядом с Дэвидом и Тамеикой. Я хотела задохнуться от запаха уксуса, чтобы в моей смерти обвинили миссис Рейнолдс.
Через некоторое время учительница разрешила мне встать.
– Достаточно. Ты же не хочешь, что кто-нибудь принял тебя за салат? – Она улыбнулась. Через мгновение улыбка исчезла, и она добавила строгим тоном: – Марш назад в класс.
* * *
Сидя в ванне у нас в квартире, я открыла воду и подставила под нее голову. Поток воды смывал вшей. Кожа головы болела, натянутая многочисленными косичками. Я вспомнила, что средство миссис Рейнолдс не имело эффекта, и начала подозревать, что Лизино лечение окажется точно таким же.
Я встала и уставилась на свое отражение в зеркале. На меня смотрело довольно странное существо. Мне не удалось равномерно распределить розы по голове, и мне помогла Лиза. В результате у меня на голове была словно купальная шапочка из симметрично вплетенных в волосы роз.
Вошь преспокойно выползла на красное плате Барби. Значит, Лиза меня опять разыграла. Или, может быть, она что-нибудь забыла? Я оделась и вышла из ванной.
– Твое лечение не действует. Что теперь будем делать?
Лиза согнулась пополам от смеха. Сразу же после этого я услышала голоса родителей, поднимающихся вверх по лестнице. Лиза просто помирала от хохота. В этот момент я окончательно поняла, что стала жертвой очередной шутки. Ей снова удалось меня обмануть.
Сестра схватила меня за руки, чтобы я не смогла снять с себя «украшения». Я вырвалась, бросилась в свою комнату и захлопнула дверь. Там я начала срывать с себя пластиковые розы.
Я сняла с косички красное платье Барби и со всей злостью выбросила его в открытое окно. За платьем в окно полетели заколки. В соседней комнате родители шуршали пакетами. Я всем телом навалилась на дверь, чтобы никто не зашел в мою комнату. С другой стороны на дверь давила Лиза, пытаясь ее открыть. Одной рукой я держала дверь, а второй вырывала розы из волос. После того как я сняла последнюю розу, я отпустила дверь, и Лиза упала лицом вниз на пол моей комнаты, усеянный пластиковыми розами.
– Что у вас здесь происходит? – озабоченно спросила мама, заглядывая в комнату. Я горько расплакалась. – Что произошло? Лиза, что ты наделала?
– Ничего! Лиззи попросила меня помочь ей сделать прическу, а теперь плачет. Понятия не имею, почему.
– Вон! – заорала я.
– Лиза, скажи… – начала было мама, но я прервала ее криком:
– Идиотка! Убирайся!
Лиза встала с пола и молча вышла из комнаты.
Мама обняла меня, и я утонула в ее тепле.
– Ну, что с моей крошкой произошло? Расскажи, пожалуйста.
Она гладила меня по голове и утирала слезы. Мама поцеловала меня в лоб и в обе щеки, в ее глазах было столько любви, что я чуть не расплакалась. Все мои обиды на Лизу быстро улетучились.
– Все хорошо, мама с тобой. Не плачь, дорогая, рассказывай.
Мир состоял из людей, которым я была омерзительна, и во всем мире любила меня только одна мама. Только она умела обнять меня так, чтобы я позабыла обо всем плохом. Я хотела, чтобы мама меня обнимала и раз за разом спрашивала, что со мной случилось. Я так хотела чувствовать тепло ее тела и звук голоса, которые создавали иллюзию, что я не одна и что нахожусь в безопасности. Я зарылась лицом в складках ее платья и вздрагивала каждый раз, когда мне казалось, что она собирается встать и уйти.
* * *
Я очень старалась быть хорошей ученицей. Я хотела быть ребенком, который всегда делает домашнее задание, поднимает руку во время урока и знает ответы на все вопросы. Я хотела быть, как Мишель, которая на уроках чтения читала лучше всех. Или как Марко, который знал все ответы на уроках математики. Я хотела получать хорошие оценки, как они. Но этого не происходило.
Может быть, получать хорошие оценки мне мешала ситуация, сложившаяся у нас дома. Дело в том, что в последнее время я сильно недосыпала. Ежедневно мама с папой занимались только тем, что старались добыть наркотики. Их стремление к кайфу стало таким сильным, что они не могли и не хотели с ним бороться. Я могла посмотреть на календарь, показать на любой день и сказать, как этот день пройдет и что мама с папой будут делать в определенное время, настолько действия родителей стали предсказуемыми.
Деньги, полученные по маминому чеку, исчезали через пять-шесть дней после его обналичивания. После этого мама начинала выпрашивать деньги у посетителей баров. Среди завсегдатаев этих заведений было несколько стариков, которые могли дать ей доллар-два или, по крайней мере, сдачу мелочью, которую они получили. Иногда мама просила дать ей мелочь, чтобы заказать песню в музыкальном автомате, и прикарманивала пятьдесят или двадцать пять центов. Иногда мама выходила с мужчинами в туалет или за угол на улицу, после чего возвращалась через несколько минут, заработав несколько долларов.
Маме надо было заработать минимум пять долларов. Именно столько стоил самый маленький «чек» разбавленного аспирином кокаина. Вернувшись из бара, мама громко говорила папе: «Питер, у меня есть пять долларов». Папа быстро надевал пальто и старался выйти из дома так, чтобы его не заметила Лиза.
Папа знал, что Лиза поднимет страшный крик, когда узнает, что он идет покупать наркотики тогда, когда мы сидели без еды. Поэтому он старался ускользнуть незаметно, чтобы не слышать криков и ругани.
«Ты опять собираешься тратить деньги на наркоту, когда мы голодные сидим! У меня в животе от голода сводит! Я не обедала, а ты опять за свое!»
Я слушала Лизины крики и была с ней совершенно согласна. Я понимала, что преступно тратить деньги на наркотики, когда в холодильнике стоит банка заплесневевшего майонеза и лежит старый кочан вялого латука. У нас с Лизой были все основания быть недовольными.
Однако для меня этот вопрос не был таким простым, как для Лизы. Мама говорила, что наркотики ей нужны, чтобы забыть те кошмары, которые ей пришлось пережить со своими родителями. Я не знала, какие воспоминания пытается подавить наркотиками папа, но подозревала, что и у него в детстве были большие проблемы, потому что, если он не «торчал», то мог неделю лежать, не вставая, в кровати с синдромом абстиненции. В таком состоянии он превращался в человека, которого я вообще не могла узнать.
Лиза не просила у родителей чего-то сверхъестественного. Она хотела, чтобы на столе был обед. Я тоже этого хотела. Но я прекрасно видела, что, если мы с Лизой целый день не ели, то наши родители не ели несколько дней. Когда я думала, что мне нужна зимняя куртка, я смотрела на спортивные тапочки отца, обмотанные клейкой лентой, чтобы не отвалилась подошва. Я видела, что мама с папой не в состоянии дать мне то, чего нет у них самих.
Мои родители не хотели сделать мне больно. Я не могла обвинить их в том, что они заботились о ком-то другом, а не обо мне. Просто они не были теми родителями, которых мне хотелось бы иметь.
Помню, как мама украла пять долларов из письма, которое бабушка отправила к моему дню рождения из Лонг-Айленда. Банкнота была приклеена к открытке с поздравлениями и подписью бабушки. Я спрятала банкноту у себя в ящике и планировала пойти в магазин и купить конфет. Но мама улучила момент, когда я вышла из своей комнаты, и украла деньги, чтобы купить наркотики.
Когда через полчаса после этого она вернулась домой с пятидолларовым «чеком», я была вне себя от ярости. Я требовала, чтобы она вернула мне деньги, и называла ее словами, которые мне сейчас даже не хочется вспоминать. Мама молчала. Схватив со стола «чек» и шприц, она бросилась в ванную комнату. Я последовала за ней, ругая ее самыми плохими словами. Я думала, что мама хочет уколоться, но ошибалась. Мама выбросила «чек» в туалет и спустила. Она уничтожила свою дозу и начала горько плакать.
– Я не чудовище, Лиззи. Я просто не могу остановиться. Прости меня, если можешь, дорогая, – сказала она, глядя на меня заплаканными глазами.
Я и сама была в слезах. Мы сидели на полу ванной комнаты и плакали. Шприц лежал на краю раковины. Вены на маминых руках были в маленьких точках от уколов. Тихим голосом мама повторяла:
– Прости меня, Лиззи.
И я ее простила. Ведь мама не желала мне зла. Просто она была наркоманкой, и у нее развилась зависимость.
– Конечно, мама, я тебя прощаю, – сказала я ей.
Я простила тогда и простила ее через пару месяцев, когда она вынула из морозилки индюшку, которую получила в церкви, и продала соседке, чтобы купить очередной «чек».
Мне было очень больно и голодно, когда родители оставляли меня без еды. Но я не винила ни маму, ни папу. Я не сердилась на них. Я ненавидела их зависимость и наркотики, но не своих родителей. Я любила их и знала, что они любили меня. Более того, я была в этом совершенно уверена.
Даже когда мама «торчала», она регулярно подходила к моей кровати, чтобы укрыть меня одеялом, если я раскрывалась во сне. Мама часто пела мне «Ты мое солнце». Она целовала меня и повторяла, что дети – это лучшее, что у нее есть.
«Вы с Лизой – мои ангелы, мои птенчики», – часто повторяла она. Я засыпала с исходившим от нее запахом сигарет и кокаина, которые были для меня как колыбельная для обычных детей.
Однажды около четырех часов утра папа сдался на мои уговоры и пошел со мной гулять по свежевыпавшему снегу. В свете уличных фонарей снег блестел, как россыпь бриллиантов. В это время на улицах никого не было. Папа рассказывал мне о том, как в колледже изучал психологию и что полезного я могу почерпнуть из этой науки.
«Я люблю тебя, Лиззи», – говорил он.
Так по пустым улицам мы прогуляли несколько часов.
Наркотики разрушали нашу семью. Хотя из-за них страдали мы с Лизой, я очень жалела своих родителей. Мне казалось, что я могу спасти их от наркотиков. Мне казалось, что жизнь родителей находится в опасности. Они в любое время дня и ночи шли за наркотиками, а жили мы в районе, в котором был высокий уровень преступности, водителей такси убивали за двадцать долларов, прохожих грабили, а женщин насиловали.
Мама была почти слепой, но тем не менее могла выйти за наркотиками в любое время, даже ночью. При этом она настолько плохо видела, что могла пройти мимо меня или Лизы днем по улице, не увидев и не узнав нас. Она различала формы предметов, таких, как человек или стоящий автомобиль, и могла отличить красный цвет светофора от зеленого. Плохое зрение ее не останавливало.
Несколько раз на маму нападали на улице. Однажды ночью ее пытались ограбить. Преступник угрожал ей ножом и, не найдя денег, побил ее: поставил синяк под глазом и разбил губу. После возвращения домой мама рассказала, что грабитель был очень зол из-за того, что не нашел денег.
Однажды, когда мама пришла домой с очередным «чеком», я заметила, что ее джинсы разорваны, а нога в крови. Мама сказала, что ее ударила машина.
«Не волнуйся, Лиззи, ничего страшного. Машина ехала с маленькой скоростью. Со мной уже такое было, когда я работала велокурьером», – сказала она и попросила папу сделать ей укол.
Она, кажется, не понимала, что из-за своей неосторожности и слепоты подвергала себя огромной опасности. А может быть, ее это просто не волновало. Ясно было одно – если мама решила что-то сделать, она делала.
Несмотря на плохое зрение, мама три недели проработала велокурьером на Манхэттене. На должность курьера не нанимают людей с плохим зрением, но мама не сказала об этом своему работодателю. Она одолжила у знакомых велосипед и бесстрашно выехала на улицы, забитые людьми и машинами. Работу курьером мама бросила только после того, как разбила велосипед и не смогла найти новый. Если мама хотела чего-то добиться, она этого добивалась.
Папа тоже не очень сильно о себе заботился. Для того чтобы добыть наркотики, он мог ночью пешком идти через районы Бронкса, которые контролировали банды. Особенно опасными в те времена считались Гранд-авеню и 183‑я улица.
Однажды ночью он пришел домой избитым. На соседнем углу бандит несколько раз ударил папу головой об асфальт, после чего папа целый час полз до дома. На следующий день как ни в чем не бывало он снова бежал за наркотиками. Чтобы добыть дозу, он был готов рисковать жизнью днем и ночью. Чаще всего он ходил к одной синей двери на втором этаже дома на Гранд-авеню, где и обменивал скомканные банкноты на «чеки» с порошком.
Ночью мне не спалось, потому что я волновалась за родителей. Я смотрела в окно, ожидая возвращения мамы или папы. Обычно поход родителей за наркотиками отнимал тридцать-сорок минут. Если они задерживались дольше этого времени, я начинала подозревать самое худшее и готовилась звонить 911. Довольно часто телефон в нашей квартире был отключен из-за неоплаченных счетов, но я знала, что могу позвонить из телефонной будки на углу улицы.
Я всегда старалась быть полезной для родителей. Лиза громко протестовала, когда кто-то из них шел за наркотиками. Ее комната находилась как раз около входной двери, и, чтобы выйти на улицу, папа или мама должны были прошмыгнуть мимо нее. Я стояла на «шухере» в коридоре и следила, чтобы Лиза не заметила уход мамы или папы из квартиры. Папа, готовый к выходу, как герой из детективного сериала, ждал в гостиной.
– Дай знать, когда можно идти, – тихо говорил он и ждал моего сигнала.
– Давай! – шептала я.
Выходя из дома, папа всегда кивал мне головой, чтобы показать, что благодарен. В эти моменты я чувствовала себя на седьмом небе от счастья. Мне казалось, что мы члены одной команды.
– Не волнуйся, я тебя прикрою, – отвечала я.
После ухода папы я не хотела ложиться спать, потому что в это время могла пообщаться с мамой. Она с нетерпением ждала его возвращения, разложив на столе шприцы, ложки и жгуты. В эти минуты в предвкушении наркотиков мама была разговорчивой, и ее янтарные глаза светились предчувствием радости. Я не думала, что мне надо выспаться перед школой. Мы с мамой сидели в гостиной, и она рассказывала о своем детстве в конце 1960‑х – начале 1970‑х годов.
– Видела бы ты меня тогда, Лиззи, – говорила мама. – Я носила высокие сапоги на каблуках.
– Правда? – отвечала я, словно не слышала эту историю уже сто раз. Я делала вид, будто каждая деталь маминого рассказа меня поражала, пугала или радовала.
– Да, и прическу афро. У меня всегда были густые и кудрявые волосы, это благодаря итальянской крови некоторых моих предков. А у папы были огромные бакенбарды, просто настоящие котлеты!
Мы общались с мамой, как две подруги. Мы говорили о моде, одежде, наркотиках, сексе, мужчинах и особенно – об ужасах, которые мама пережила в детском возрасте. Очень многое из того, что она мне рассказывала, я не понимала, но делала вид, что все мне совершенно ясно. Я кивала и была рада, что мама посвящает меня в самое сокровенное. Мама никогда не замечала или не обращала внимания, что я слишком мала для ее рассказов и могу в них чего-то не понять. И она продолжала делиться со мной своими историями.
Мне нравилось, когда мама находила в своем детстве какие-нибудь положительные моменты. Но я знала, что ее оптимизм связан с предвкушением наркотиков. После того как кайф пройдет, она будет видеть во всем только негатив.
Кто другой выслушал бы маму, когда ей плохо? В эти тяжелые моменты я могла и хотела быть с ней рядом. Когда мама ждала наркотики, я часто подходила к окну и смотрела, не идет ли папа, а мама рассказывала мне разные радостные истории.
– Мы тогда постоянно «торчали». Кислотой можно себе все мозги сжечь. Особенно во время хорошего рок-концерта. Главное, ты, Лиззи, никогда кислоту не принимай. От нее начинаешь представлять себе совершенно нереальные вещи. Очень странная штука.
До появления папы мама готовила свои «причиндалы»: ложки для растворения порошка, китайские плошки для супа, в которых была вода, и шнурки, которые она использовала в качестве жгута. Мама с папой всегда пользовались двумя отдельными шприцами. Мама продолжала рассказывать, внимательно изучая иглы шприцев. Я с интересом наблюдала за ее действиями.
– В то время мне часто предлагали работать моделью. Проблема в том, что все «агенты», которые это предлагали, хотели со мной сначала переспать. Так что ты держись от таких ребят подальше. Секунду…
В качестве проверки она набрала в шприц воды, надавила на поршень, и вода маленьким фонтанчиком брызнула из иглы.
– Так вот, – продолжала она. – Мужчины бывают абсолютными подлецами, но все равно в те времена было весело.
Мама готовилась, словно медсестра. Вскоре появлялся папа с пакетиком лекарства, излечивающего их недуг.
Так повторялось изо дня в день. Мама с папой делали укол и начинали носиться по квартире, как сумасшедшие. Лиза крепко спала, и я могла спокойно общаться с родителями.
Я оберегала их. Они «торчали», но они были со мной.
Реакция родителей на наркотик всегда была одинаковой. Глаза широко раскрывались, и мелкие судороги пробегали по их лицам. Мама начинала ходить кругами по комнате, она шаркала ногами, растопыривала руки и говорила в потолок. В моменты сразу после «прихода» она никогда не смотрела мне в глаза.
Минут через двадцать их начинало отпускать. Пик наслаждения проходил, и мамины рассказы становились другими.
– Папа обещал, что отвезет меня в Париж. Ты понимаешь, что это значит? В Париж! Я же была его любимой дочерью. Я это знала, и Лори это знала. Когда я была совсем маленькой, он сломал мне ключицу. Он тогда хотел меня из окна выбросить! – кричала мама, обратив взгляд в потолок. Мне было ее очень жаль, и я очень хотела, чтобы она позабыла былые обиды и боль.
В это время папа супермедленными движениями чистил «приборы», проливая воду и ошибаясь. Он так сильно «торчал», что не понимал, что делает.
– Лиззи, мой папа стал таким из-за алкоголя. Он очень меня любил. Ты же веришь мне, правда? – спрашивала мама, потягивая пиво из огромной бутылки. Обычно в это время она начинала плакать.
Мама растягивала ворот майки, отчего было видно ее худое тело и несимметричную ключицу, которая неправильно срослась после того, как отец ударил ее о стену. На ее лице был страх, и я понимала, что она не забыла тот ужасный момент в своем раннем детстве. Она принимала наркотики, чтобы забыть все пережитое и нормально себя чувствовать. Она страшилась, что подобная трагедия может повториться.
– Мам, я тебя люблю, я здесь, с тобой, – говорила я ей в такие минуты.
– Я знаю, Лиззи, – отвечала мама.
Но я понимала, что смысл моих слов не доходит до нее. Она всегда была настолько грустной, что казалось, она пребывает в совершенно другом измерении.
Когда мама говорила, я внимательно ее слушала, побросав все, чем до этого занималась. Мне казалось, что ее боль передается мне, настолько близкий у меня с ней был контакт. Я придвигалась к ней поближе и говорила как с другом, хотя не всегда понимала, что именно я говорю.
