Лив Зандер
Король плоти и костей

Liv Zander

King of Flesh and Bone

Печатается с разрешения автора

Перевод английского Валерии Двининой

Дизайн обложки Елены Лазаревой

Copyright © 2022 by Liv Zander

www.livzander.com. All rights reserved

© В. Двинина, перевод на русский язык

© ООО «Издательство АСТ», 2023

* * *

Глава 1
Ада

– Мертвецы беспокоятся. – За залитым дождем оконным стеклом расплывалось мокрое кладбище. Воздух в доме был густ от запаха пота и сладкого духа околоплодных вод. – Лучше тебе начать тужиться, а то мой муж выкарабкается сейчас из своей могилы.

Как и прочие трупы, зарытые в этой пропитавшейся влагой мягкой почве. Но чтобы мой Джон был одним из них?.. Чтобы он потащился через деревенскую площадь с пробитым после удара о скалу два лета назад черепом, раскисший и разбухший, с синей, прилипшей к штанам с изнанки кожей? Нет уж, черт побери, я позабочусь о том, чтобы он остался в земле.

Как-никак, это из-за меня он оказался там.

– Нет! Еще нет! – Сара сидела на корточках на кровати, вцепившись в ее край. Пальцы глубоко зарылись в соломенный матрас, по пронизанным красными сосудиками щекам бежали слезы. – Я могу продержаться до утра.

Смахнув со лба светлые пряди, я опустилась на колени на утоптанный земляной пол – так лучше видно. Нет, по бедрам ее не текут красные струйки, кожа опухшая и покрасневшая, едва-едва прорезавшаяся между ног головка с темными волосами – без изменений… Но ради Хелфы, неужто она весь вечер заталкивала в себя ребенка, лишь бы удержать младенца внутри?!

– Больше тянуть нельзя. – Я погладила Сару по спине, подтянув выше ее мокрую от пота сорочку, а другой рукой раздвинула пошире ее ноги. – Ребенок выходит, хочешь ты того или нет.

Сара вся тряслась, и голос ее дрожал тоже, превратившись в тоненькое скуление, почти сливающееся с шорохом соломы:

– Но, Ада, одна мысль о том, что я не знаю, мертв он или все же жив, невыносима. Сколько еще до рассвета?

– Слишком долго, чтобы бежать от судьбы. – Полнолуния боялись все, но больше всех – женщины, обреченные родить ребенка в такую ночь. – Я ведь пришла – вместо того, чтобы отправиться на кладбище и покрепче придавить плиту на могиле мужа, – пришла, когда ты попросила меня о помощи.

– Я просила помочь удержать его внутри… а не вытаскивать наружу!

Скверная идея. Риск и для матери, и для ребенка. Скальп под белесой пленкой, обтянувшей головку, побагровел. Умирает ли он? Или уже мертв?

Роды в полнолуние я принимала всего лишь четыре раза, и все младенцы на следующее утро были живы, но рассказов других, не таких везучих повитух наслушалась вдоволь. Мертвые дети безутешно кричат, говорили они, кричат и стонут, как стонут другие трупы в стон-ямах.

Стон-ямы…

Меня передернуло от одной лишь мысли о них.

Трупы, собранные нами за последний месяц, уже устраивали свою жуткую перекличку, оглашая Хемдэйл своими надрывными хрипами. Большинство мы нашли вокруг деревни, хотя некоторые в полнолуние любят падать в реку – и попадаются в рыболовные садки.

Я вновь посмотрела на Сару:

– Рожай сейчас, и ребенок может дожить до утра. Оставь его торчать так… и с восходом солнца он будет лежать в колыбели холодный как лед. А ты будешь истекать кровью с ним рядом. Хочешь поскорее присоединиться к умертвиям?

– Нет! – тонко вскрикнула она. Мое терпение было на исходе, но…

Нет, никто из нас не хотел такой участи.

И все равно она ожидала всех нас.

Мужей. Стариков. Матерей.

Всех.

Даже этого ребенка.

То, что мертвые могут мирно покоиться в своих могилах, лежать себе и тихонько гнить в земле, мне кажется полной чушью. «На наши земли наложено злое проклятье», – говорится в поверье. Это бог на нас гневается за что-то. Я мысленно усмехаюсь. Нет, мы-то знаем, кого нужно винить.

Или что.

Беспрестанный стук дождя о стекло раздражал, все мое тело напряглось.

– Сара, пожалуйста. Вдовы не должны гоняться за своими мертвыми мужьями, и уж точно не под таким ливнем. Тужься!

Стон ее наполнил дом, смешавшись с шипением огня в очаге и треском плохо просушенных дров. Наконец Сара задержала дыхание и поднатужилась, вытолкнув малыша на еще один драгоценный дюйм. Показался крохотный нос – розовый!

Розовый – это обнадеживает.

– Еще! – Когда головка ребенка скользнула в мою ладонь, я чуть-чуть повернула ее, чтобы легче прошло плечико. – Еще капельку. Головка уже вышла.

Следующая схватка сопровождалась визгом.

Визгом Сары и визгом ржавых петель открывшейся двери. В дом заползли густые клубы дыма. Снаружи слышался гулкий, монотонный бубнеж – наверное, священники призывали селян взяться за оружие и окружить Хемдэйлскую стон-яму.

– Что это? – Уильям захлопнул дверь. Под полями черной фетровой шляпы гневно сверкнули глаза. – Что она тут делает?

Поскольку Сара кричала, скрученная очередной схваткой, я ответила вместо нее:

– Она рожает.

– Я не желаю видеть тебя возле моей жены. – Он поспешил к Саре, опустился на колени, стиснул ее трясущиеся руки. – Хватит и того, что из-за твоего проклятья погиб мой брат.

Я вздрогнула.

– Она прислала ко мне соседку, просила прийти.

– А я прошу тебя уйти, неженщина.

Неженщина.

Острая боль пронзила мою грудь. Боль росла, росла, пока мне не стало казаться, что шнуровка платья уже врезается в легкие. Пустышка, наказанная самим Хелфой, проклятая загибом матки… Как меня только не костерили люди, но «неженщина» было самым страшным – и самым правдивым прозвищем. А как еще назвать женщину, не способную подарить мужу сына?

Дитя, благословленное Хелфой.

Я и дочь-то родить не способна.

Конечно, я проклята.

Я сморгнула подступившие к глазам жгучие слезы, встала и гордо выпрямилась – ну, насколько позволял мой скрюченный, затекший позвоночник.

– Хочешь, чтобы я ушла? Да мне только того и надо.

Мой мул стоял в конюшне уже запряженный, как раз на тот случай, если мне понадобится эта старая упрямая скотина, чтобы втащить повозку на могилу Джона. Но что толку от предусмотрительности, если я не доберусь дотуда, поскольку колеса увязнут в размокшей земле? Вот-вот, никакого толку.

Сара закричала – плечико ребенка сдвинулось с места. Околоплодные воды потоком хлынули на земляной пол, забрызгав подол моей юбки. Капельки влаги повисли в воздухе.

Я быстро нагнулась, поймала младенца и прошептала:

– Пожалуйста, не кричи.

Мальчик выгнул спинку. Ручки и ножки его были скользкие, кожица покрыта белым налетом. Открылись маленькие глазки, голубые, как у меня, с любопытством оглядывая окружение. Они заморгали и остановились на мне. И внутри меня разлилось тепло, когда его крохотные губки потянулись к моей груди, как будто… как будто он был моим.

Я глубоко вдохнула, пытаясь остановить наплыв чувств, и отодвинула от себя ребенка. Потому что он не мой. И ни один ребенок никогда не станет моим.

– Это мальчик.

Гробовая тишина воцарилась в комнате.

Сара зарылась лицом в матрас и замотала головой, так что захрустела солома. Ноги ее сползли с кровати, и пуповина утонула в грязи.

Уильям, хмурясь, смотрел на ребенка со смесью облегчения и ужаса – и оттого уголки его губ то приподнимались, то опускались.

– Он… жив?

Во рту у меня пересохло.

Жив ли он?

Чем дольше Уильям смотрел на меня, чем дольше Сара оставалась неподвижной, чем дольше оба они ждали ответа, тем холоднее становился воздух вокруг меня. Будучи повитухой – сколько раз я видела, как матери укачивают новорожденных, баюкают плачущих малышей при полной луне – а поутру обнаруживают их холодными и одеревеневшими. Существует ли более жестокое проклятие?

Придерживая мальчика одной рукой, другой я подхватила со стоящего возле кровати стула вязаное одеяло и набросила его на младенца. Возможно, он и не нуждается в тепле, но будь я проклята, если я не дам ему этого тепла, пускай мы пока ни в чем не могли быть уверены. В горлышке мальчика зародился первый крик: влажное бульканье оставшейся в легких жидкости. По спине моей пробежали мурашки.

Это ничего не значит.

Все новорожденные кричат. Все плачут.

– До утра ничего не могу сказать. – Не могу и не хочу. – Молитесь, чтобы он взял грудь, но… готовьтесь к тому, что мертвые голода не испытывают.

Уильям встал, протянул руки, как будто собираясь взять сына, но сразу бессильно уронил их.

– Но он… он же пытается завыть.

Завыть.

Выть и бродить.

Вот что проделывают трупы в полнолуние. Они воют и бродят, неуемные в своем стремлении добраться до Сумрачной башни на юге, и вопят, когда та не впускает их. Башня созывала их, словно жестокая сирена: каменный замок, окруженный горами трупов, замок, в котором обитал дьявол, виновный во всех наших бедах. Зло во плоти, как называли его священники, неземное, сверхъестественное существо из иного мира.

Король плоти и костей.

Я передала ребенка Уильяму – тот принял его с неохотой.

– Перережьте пуповину, дождитесь последа, держите его в тепле до утра… и молитесь. А мне надо придавить могилу Джона.

Набросив плащ, спрятав голову под капюшоном, я вышла на улицу, и струи ливня тут же торопливо забарабанили по войлоку. Стук капель смешивался с глухим ворчанием, доносящимся из стон-ямы, и все внутри съежилось от беспокойства. За месяц яма переполнилась. Неужели в прошлом трупы действительно сжигали?

Наверное, это просто очередная байка…

Я завернула за угол здания суда, нырнула в кирпичную арку и вошла на кладбище. Между могилами бежали мягко поблескивающие ручьи, отражая мутный свет сияющей где-то за тучами полной луны. Вдоль кованых оградок выстроились мешки с зерном, хотя некоторые селяне уже перетащили их на могилы.

– Этого зерна мне хватило бы на год, – пробормотала я, направляясь к дубовой двери, прислоненной к ограде.

Ухватилась за край, поднатужилась, чуть ли не по щиколотку утопая в раскисшей земле, и… Проклятье, ну и тяжелая эта штука. Дверь упрямилась, выворачивая углами комья дерна. Меня бросило в пот, мышцы отчаянно заныли. Ну, еще немножко…

Дверь упала, громко хлюпнув и похоронив все посаженные мною фиалки под беспрестанным стуком дождя по деревянной створке. Звук был достаточно громок, чтобы приглушить хор несущихся из ямы стонов, но, видит Хелфа, голоса папы он заглушить не смог.

– Промокла до нитки, но все равно придавливает эту чертову могилу. – Скрюченные подагрой пальцы вцепились в мешок с зерном и потащили его, чтобы водрузить на дверь. Седые волосы липли к черепу, из беззубого рта сыпались проклятья и брань по поводу погоды. – Не можешь ты удерживать его вечно, Ада.

– Двадцать три месяца, – ответила я. Холодная сырость щипала щеки. – Двадцать четыре, если ты поможешь мне запрячь мула в повозку. Земля совсем раскисла, и он может выбраться, так что стоит поставить на дверь телегу.

– Если колеса увязнут, твоя телега не вернется в стойло до весны.

– А если Джон выберется, мне придется догнать его, связать его и погрузить – куда? – правильно, в телегу, чтобы доставить обратно к могиле. – Я неотрывно смотрела на корявые папины пальцы, теребящие измазанный красным носовой платок. Неужто он опять кашлял кровью? – Колеса все равно увязнут. Так пускай они увязнут над моим мужем.

Старик поймал мой взгляд и поспешно сунул грязный платок в карман кожаного жилета.

– У тебя глаза красные, и кончик носа блестит. Ты плакала.

Ну, почти.

– У Сары родился сын.

– Живой или мертвый? – Я пожала плечами, и он медленно покачал головой. – Уильям заплатил тебе хоть что-то за помощь?

– Нет, но могу поспорить, он с радостью заплатил бы мне, чтобы я ушла. Жаль, что я торопилась.

– Скверный человечишко, – проворчал папа. – Ты слишком хороша, и это не лесть. Вечно берешь на себя чужие заботы. Заботишься о могиле того, кто давным-давно остыл.

– Человек стоит ровно столько, сколько стоит его обещание, – процитировала я слова папы, которые слышала все свое детство, ибо он повторял их беспрестанно, точно молитву. – Я разочаровала Джона живого, но не подведу Джона мертвого.

Пять зим назад я дала клятву в Тарвудской часовне, пообещав Джону быть покорной женщиной, плодовитой матерью и послушной женой.

Три обещания.

Два из них я нарушила.

Третье – держу.

Папа наклонил голову, хмуро глядя на меня, потом переступил с ноги на ногу, расплескав хлюпающую жижу:

– Упряма, как мать.

Мы обогнули западный угол, за которым гордо высилась беленая баня. Возле здания сидели на корточках двое мальчишек Флетчеров – сидели на самом краю ямы, да что там ямы, просто глубокой дыры в земле, кое-где укрепленной по краям частоколом.

Грегори, старший, потянулся и ткнул рогатиной в голову трупа.

Мертвец застонал.

Глубочайшее отчаяние и боль слышались в этом вибрирующем звуке, напоминающем судорожный кашель, клокочущий в воспаленном, покрытом язвами горле. У меня аж зубы заныли. Труп возил стершимися до костяшек пальцами по скользкому дереву, мешающему ему выбраться.

Грегори вогнал рогатину в живот мертвеца, проделав довольно большую дыру, из которой вывалились лиловые кишки. Мертвец яростно зашипел. Умертвия обычно не досаждали живым, если их не провоцировать… но если напрашиваться, они способны разорвать тебя в клочья.

Стоявший неподалеку священник сердито покосился на мальчика:

– Не тревожь мертвых.

– Это какой-то чужак. – Грегори равнодушно пожал плечами. – Никогда не видел его раньше. И я не делаю ничего такого, что помешает ему уйти прочь, когда яму откроют. И вообще, это мертвые тревожат нас.

– И будут тревожить, пока мы не уничтожим дьявола. – Священник повернулся к деревенской площади так резко, что подол черной рясы хлестнул по босым ногам. Его звучный голос заглушил шум в беспокойной ночи. – Слушайте меня! Ваши близкие не найдут покоя, пока добрые люди этого края не помогут нам изловить Короля плоти и костей!

– Бабушка говорит, что никто не может войти в его королевство, так что и вытащить его оттуда не получится, – заявил Грегори, заслужив несколько кивков праздных прохожих и тех, кто готовился открыть яму. – Я как-то повстречался с охотником, ставившим капканы вокруг Отравленных полей. Он сказал, что видел мертвых зверей, проходивших через Эфенские ворота, но никогда не видал там человека, ни мертвого, ни живого.

– Молитесь Хелфе. – Священник простер руки к небесам. – Молитесь, чтобы мы избавились от него, и поскорее.

Я усмехнулась, взяла папу под руку и повела его по тропинке к дому.

– Как будто священники в своих храмах не молились об этом последние… сколько там? Сотню лет?

– Больше. – Папа, шаркая, поднялся на холм. Штукатурка на стенах нашего дома давно растрескалась и осыпалась от непогоды. – Вопрос в том, что делать с существом, обладающим этакой силой.

Я двинулась через сад к конюшне, стоящей рядом с домом.

– Кто-то когда-то говорил мне, что однажды его пленили и удерживали с помощью огня. Вроде бы есть книга…

– Тс-с-с… – Папа оглянулся через плечо. – Не говори о книгах, когда священники поблизости. Сама знаешь, как они обходятся с нечестивыми писаниями об этом дьяволе…

Ба-бах!

Стойло содрогнулось от яростного удара железа по деревянным доскам. Затем последовало испуганное фырканье, и сердце мое заколотилось в такт с повторяющимися остервенелыми ударами.

Ба-бах. Фрррр. Тр-рах. Хрррр.

Еще удар. И еще.

Дерево затрещало.

Копыто пробило доску, и мое сердце подпрыгнуло к самому горлу. Да что ж за день-то такой злосчастный, неужто ему не будет конца? Я бросилась к стойлу, браня на чем свет стоит чертова мула – худшего момента для смерти эта тварь выбрать, конечно, не могла.

Папа семенил за мной.

– Проклятая скотина. Нужно было продать его мяснику, как я и говорил, еще когда этот мул отказался вставать на прошлой неделе. Теперь он разнесет все стойло.

Нужно было, могла бы, стоило бы, если бы да кабы…

Нет, ничто из этого не удержит Джона в земле.

Я повернулась к телеге:

– Я принесу веревки, и мы его стреножим.

– Тварь ринется к Порченым полям, едва ты откроешь конюшню.

– Ничего, годится, ведь кладбище как раз в той стороне. – Я схватила моток веревки. – По крайней мере на сей раз упрямая скотина пойдет туда, куда мне нужно. Пусть тащит свои кости Королю, коли ему угодно, но не раньше, чем телега окажется на могиле.

Я вернулась к стойлу, нервно посматривая на щели в досках.

– Посторонись.

Щеколда подпрыгивала при каждом ударе и подрагивала при каждом визгливом хрипе, завершающем искаженный болью рев мула. Старый Августин был жутко упрям при жизни, такого и могила не исправит.

– Полегче, полегче. – Маленькими шажками я двинулась к нему, спешно сооружая из одного конца грубой веревки что-то вроде аркана. – Ты еще разок прокатишь для меня этот возок, а потом, когда покойников выпустят, я сама отведу тебя к воротам.

Мул раздувал ноздри и бил копытом землю. Выпученные, полные паники глаза скотины не отрывались от открытой двери конюшни. Кожаная сбруя перекосилась. Повод болтался: верно, зацепился за что-то, да и порвался.

Я накинула веревку на шею животного и бросила петлю на землю, под топчущиеся копыта.

– Слишком темно, па. Открой дверь пошире.

Лунный свет хлынул в конюшню.

От оглушительного визга Августина я вся покрылась гусиной кожей. Но проклятая скотина все-таки шагнула в петлю, и я поспешно затянула ее покрепче над щиколоткой мула. Потом подготовила вторую петлю, в которую Августин попался довольно быстро. Стреноженный, он принялся лягаться еще яростнее, и старенькая конюшня застонала от этого яростного напора.

– Сейчас я его выведу.

Я обмотала оставшуюся часть веревки вокруг шеи животного, взобралась на деревянную перегородку и привязала свободный конец к сбруе.

– Осторожней, убьешься, – донесся до меня голос папы.

Крепко держа поводья, я вывела стреноженного Августина из стойла, и он бойко поскакал прямо к повозке.

– Я не позволю Джону сбежать, чтобы кто-нибудь вроде отродья Флетчера из соседней деревни растерзал его тело.

Папа суетливо метнулся в сторону и тут же вцепился в оглобли:

– Я разверну телегу.

Августин встал на дыбы. Из ноздрей его вырывался такой холодный воздух, что даже не собирался клубами. Дернувшийся повод обжег мне ладонь, но отпускать я не собиралась.

– Упрямый ублюдок. – Поправив упряжь, я потянула мула к тележке. – Ну, давай же!

Августин принялся брыкаться еще свирепее, ржание его походило на визгливые хрипы трупов в яме.

Мул вновь встал на дыбы.

Задняя нога его поехала по скользкой земле.

Августин пошатнулся.

Кожаный ремень с треском лопнул, стегнув меня по щеке, точно хороший хлыст. Я отшатнулась, врезавшись плечом в круп мула.

Предательская земля ушла у меня из-под ног.

Трах!

Острая боль пронзила голову.

В глазах помутилось.

Что-то дернуло меня за лодыжку.

– Помогите! Поймайте эту скотину, пока мул не прикончил ее!

Голос папы звенел у меня в ушах, но вскоре растворился в цоканье подкованных копыт.

И беспрестанном крике младенца.

Глава 2
Ада

Мокрая ткань липла к коже.

Шлеп.

Что-то бугристое ткнулось в спину.

Шлеп.

Боль вгрызалась в тело со всех сторон.

Шлеп.

Что случилось?

Я моргнула, разлепив слезящиеся глаза, и уставилась в темно-лиловое небо. Это что… почти утро? Божьи кости, где я? Еще один шлепок у плеча, я поворачиваю голову, вижу лохмотья, зияющие раны, пронизанную черными венами кожу…

Крик застрял у меня в горле. Потрясенная до немоты, я уставилась на трупы, приткнувшиеся ко мне слева и справа.

Они тоже смотрели на меня.

Юноша без руки.

Вор.

Мальчик, весь в волдырях.

Чума.

Да, эти смотрели. А солдат рядом с ними, солдат в ржавом нагруднике – не смотрел, потому что глаза его выклевали и они превратились в черные зияющие дыры. Выклевал их, наверное, ворон, сидящий на остатках его плеча, с которого на лоскуте кожи свисала высохшая рука.

Я заворочалась, и подо мной что-то хрустнуло. Ветка?

Напрягая ноющие мускулы, я оглянулась через плечо, борясь с накатывающей дурнотой. Позади меня тянулась борозда грязи и страдания, вымощенная помятыми, раздавленными трупами, торчащими из земли – там, где они не громоздились кучами высотой с колокольню.

У меня перехватило дыхание.

Груды трупов.

Их было множество.

И я слышала лишь об одном таком месте.

Я приподняла голову и повернулась на шлепанье тонущих в грязи и вытаскиваемых с влажным чмоканьем копыт. Сбросивший путы Августин плелся сквозь расступавшуюся перед ним толпу трупов. Через тех, кто не мог двигаться за отсутствием слишком многих частей тела, он перешагивал – или просто с леденящим кровь хрустом втаптывал их в землю.

И он тащил меня по этому месиву.

Проклятье, мне нужно освободиться.

Я потянулась к кожаному ремню, стянувшему мою щиколотку. Еще немножко… еще чуть-чуть… почти-почти…

Боль сковала все мышцы.

Голова ударилась о землю, медный вкус крови обжег язык.

Краешком левого глаза я приметила возвышающееся надо мной серое сооружение, холодная тень которого накрыла мое дрожащее тело. Проклятый мул притащил меня на Порченые поля, но я же не могу пройти через Эфенские врата в Седеющую башню. Ни один человек…

Хлюпанье и чавканье грязи под копытами сменилось звонким цоканьем.

Внезапный холод парализовал меня. Холод сопровождала тьма. В голове билась паника. Я не должна быть здесь. Я это чувствовала, чувствовала всем своим существом, это чувство пробирало до мозга костей, чувство… что оказалась я не в том месте.

Несколько долгих мгновений нас преследовал свист ветра, мы углубились в проход, и ветер затих, но впереди вдруг что-то яростно грохнуло, и между камнями лихорадочно заметалось эхо.

– Вино. Всегда… вино, – пророкотал низкий голос, после чего снова громыхнуло: будто разбилась груда тарелок. – У них что, кончилась вся медовуха? И эля не осталось вовсе?

– Коли те нужна медовуха, так не подпущай гниль к моему телу, шоб я еще разок прошлася до ближайшей деревни. Будта у меня и без того мало хлопот, чтобы еще искать вино для твоей пьяной башки.

– Следи-ка за языком, Орли, – прорычал низкий голос.

Последний раз цокнули копыта, и Августин остановился.

Мотающийся из стороны в сторону хвост закрывал обзор, но мне удалось разглядеть белые ступени, усеянные осколками глиняных кувшинов. Со ступеней стекало вино, скапливаясь на бледном алебастре красными лужами.

– Ох, бедная скотинка, замучили тя до смерти? – За четырьмя жилистыми ногами моего мула появились черные башмаки, и голос Орли сделался мягче. – Не стал сбрасывать сбрую, аха? Славная ты скотинка, притащил усталые кости отдохнуть со своим хозяином.

Кости – отдохнуть с хозяином?

Меня затрясло, сердце и легкие разрывались, нарастающее отчаяние затопило меня целиком. Я что, действительно в Сумрачной башне? Нет. Это просто дурной сон. Сон. Да, всего лишь сон. Просто…

Ремень дернулся, и лодыжку мою пронзила такая острая боль, что я резко втянула в себя воздух…

…и подавилась им.

Под ребрами забулькало, разбухая, расширяясь, распирая грудь, что-то густое и теплое заклокотало в горле вперемешку с судорожным кашлем, я резко повернула голову – и все выплеснулось наружу. Липкая жижа покрыла десны, заполнила промежутки между зубами, потекла по подбородку, словно рыбий жир.

Кровь.

Слишком горячая, чтобы это было сном.

Топ. Топ.

Шаги.

– Охо! – Орли всплеснула руками и прижала их к груди. Бледное лицо ее было сплошь пронизано тонкими черными прожилками. Такие же прожилки испещряли белки глаз.

Говорящий труп?

Но… как?

Седые косы взметнулись – Орли повернула голову в сторону лестницы:

– Подойди-ка сюда, посмотри.

Мужчина вздохнул:

– Что, мул привез медовуху?

– Не-а.

– Эль?

Орли покачала головой, руки ее скользнули вниз, к широким бедрам, обтянутым простым хлопковым платьем в зеленую клетку. Женщина подбоченилась.

– Молодую девку.

Черепки захрустели под медленными шагами, но буханье крови в моих ушах заглушило скрежет растираемой в порошок глины. Сердце колотилось неистово, до боли, но когда мужчина обошел мула… оно просто остановилось.

Нет, не может быть…

Холодные бесцветные глаза встретились с моими. У мужчины был прямой нос, квадратная челюсть, длинные черные волосы, ниспадавшие на белую, не зашнурованную рубаху, не скрывающую мускулистой груди. Подол рубахи был заправлен в черные бриджи.

Никакой богатой вышивки.

Никаких золотых цепей.

Никаких украшений.

Казалось бы, обычный человек. Ничто не выдавало в нем злобное создание иного мира – и все же я поняла, кто это. Нет, его выдавала не гордая осанка, не надменно изогнутая бровь и даже не бесцеремонность шарящего по моему телу взгляда. О том, что это Король плоти и костей, говорил сам окружающий его воздух – холод, исходящий от него волнами. А еще – гримаса отвращения, кривящая его верхнюю губу.

Он наклонил голову и подбоченился:

– Как эта смертная попала на мой двор?

Орли похлопала Августина по крупу и небрежно пожала плечами:

– Родичи привязали девку к мулу.

Взгляд Короля скользнул по кожаным ремням, врезавшимся в мою кожу, потом вновь вернулся к лицу:

– Это что, новая уловка? Ты посмела явиться ко двору без приглашения? Незваной, непрошеной?

Губы мои беззвучно шевельнулись. Все извинения застряли в горле, вновь наполнившемся кровью. Пятна света и тьмы заплясали перед глазами. Мне нужно проснуться.

Проснуться. Проснуться. Просну…

– Говори! – Крик Короля заметался между стенами, впиваясь в мои кости. – Ты смотришь на меня, в твоих глазах еще теплится душа, и я требую ответа, пока ты еще в здравом уме. – Он шагнул ко мне и присел на корточки, касаясь носками сапог моей талии. – Так что, это новая уловка вашей подлой породы? Говори, и я, может, проявлю милосердие, вышвырнув тебя вон, прежде чем свернуть тебе шею. А будешь молчать – сделаю тебя своей рабыней – на веки вечные.

– Ну-ну-ну, – пробубнила Орли, внезапно сгорбившись, – дай девке высказаться…

Король вскинул руку, приказывая старухе замолчать, по-прежнему не отрывая от меня взгляда.

– Заткнись, пока я не зашил тебе губы, чтобы ты подавилась собственным языком. Та, от кого я требую молчания, не перестает докучать мне, а та, от кого я жду ответа, молчит. – Он опустился на колени, наклонился, прижал губы к моему уху и зашептал: – Слушай мои слова, смертная. Лучше тебе ответить прежде, чем я найду тебе занятие при Бледном дворе. Если ты полагаешь, что вечно блуждать по земле – скверная участь, то, уверяю, служить мне – куда более серьезная кара за ваши мерзкие человеческие делишки. Что же мне теперь, запретить приходить ко мне даже зверям?

Я сглотнула ком крови и страха.

– П-прос-с… д-долж-ж…

Безжалостный кашель свел на нет все мои усилия, алые капли забрызгали белую рубаху Короля, его широкую грудь под распущенной шнуровкой, попали на щеку.

Орли покачала головой, хмуря густые брови, и на лице ее мелькнула тень жалости:

– Девка захлебнется в собственной крови.

Король машинально поднял руку, стер со щеки кровь и уставился на измазанные красным пальцы. Пальцы, которыми он мигом позже нерешительно потянулся ко мне.

Его ладонь легла на мою щеку.

Кожа коснулась кожи.

Я вздрогнула, неожиданно ощутив тепло.

Вздрогнул и Король.

И резко отдернул руку, словно обжегшись. Потом так же резко встал и отступил на шаг.

– Так… тепло.

Он сверлил меня своими пугающими глазами с радужками цвета осенних туч, предвещающих бурю.

– Кто тебя подослал? Какой-нибудь король смертных? Они больше не привязывают своих шлюх к деревьям, чтобы выманить меня наружу, зато привязывают их теперь к зверям?

– Не получить те ответов от полумертвой, – встряла Орли. – Судя по виду, ее проволокло по каждой острой косточке да стукнуло о каждый череп по пути сюда. Нога вывернута. Не, по мне, так не похоже на ловушку.

Король шагнул к Августину.

– Внешность людей обманчива.

Он подхватил перекрученный кожаный повод, удерживающий мою лодыжку, и дернул – без видимых усилий, но ремень тут же лопнул, и моя нога стукнулась о твердый алебастр. Боль пронзила кожу, опалила плоть, скрутила тело, точно впившись в него грубыми веревками. Я вскрикнула, так громко, что даже мул вздрогнул – и принялся топтаться, переступая с ноги на ногу, точно приплясывая, пока эхо крика не стихло.

– Ни один смертный не умрет и не найдет покоя в моем королевстве. – Властный голос Короля разносился по безжизненным покоям, метался между обшитыми белыми панелями перекошенными стенами, взмывал к кривому потолку и стелился по земле, на которой стоял властелин этих земель. – Вытащите ее наружу и швырните на какую-нибудь кучу трупов…

Голос его затих, а вместе с ним исчезли и все звуки. Меня снова накрыла тьма, и пришел новый голос – незнакомый, но успокаивающий, как объятья возлюбленного, манящий меня туда, где тьма бледнела, уступая дорогу слепящему свету.

– Иди ко мне, – убеждал голос. – Позволь мне забрать твой последний вздох.

Оцепеневшая, равнодушная ко всему, я шагнула к свету. Сияние окутало меня коконом, изгоняя боль, и страдание, и…

– Я запрещаю тебе идти к нему! – рявкнул Король, и что-то тяжелое легло мне на грудь. – Лучше уж я подлатаю твою плоть и сохраню тебе жизнь, чем позволю тебе умереть и нарушу свой обет.

Боль вернулась, обрушившись на меня с удвоенной силой, душа, вырывая из света. Легкие горели, ноги подергивались, спина выгибалась дугой… Я боролась со смертью, боролась долго, и вот наконец долгий глубокий вдох, иссушив горло и опалив ребра, наполнил мою грудь холодным воздухом. Привкус крови во рту исчез, а боль притупилась, превратившись в слабую пульсацию.

Веки мои, затрепетав, сомкнулись.

– Орли, выйдешь через Ноктенские врата, – велел Король. – Купишь в ближайшем селении еды и что там еще нужно… с учетом ее смертных потребностей.

Тело мое оторвали от земли. Отяжелевшие конечности вяло повисли, ноющие сухожилия натянулись. Живот прижался к чему-то теплому. Странный запах проник в ноздри: что-то вроде пепла, припорошившего свежевыпавший снег.

– Твое сердце будет биться вечно, и возраст не коснется твоего горячего тела, пока ты служишь мне, маленькая смертная, – прошелестел мрачный шепот Короля у моего виска, усеянного крупными жемчужинами соленых капель пота. – Добро пожаловать на Бледный двор.