Литературно-художественный журнал
Могучий русский динозавр. №3 2022 г.
Русская сказка
Николай Старообрядцев
В деревне стояла изба. В избе жили два человека – отец и мать. Ещё у них был сын – совсем маленький. Но маленьким он был только ростом, а с виду – древний старик. Из-за этого люди думали, что он – отец отца, а сами отец с матерью – его дети. Слух об этом разнёсся повсюду, а когда он вернулся обратно, ему поверили уже все, даже отец с матерью. Они стали называть своего сына отцом, а он их – детьми. И когда в деревню пришла смерть, всем было ясно, что с нею пойдёт сын.
Мать с отцом вымыли сына в бане, обрядили его в белые одежды, дали кусок хлеба в котомке, перекрестили и отправили в путь-дорожку, а сами легли на печь и стали отдыхать.
Пошёл сын на кладбище. Когда он пришёл, была уже ночь и смерть спала. Не стал он её будить, а съел кусок хлеба, забрался в могилу и уснул. И так сладко спалось ему в могиле, что проспал он три дня и три ночи, а когда проснулся и вылез, то увидел, что смерть ушла.
Сын проголодался, но на кладбище есть было нечего, поэтому он пошёл обратно в свою деревню – авось, отец с матерью накормят. Пришёл он домой и видит – сидят отец с матерью за столом и горюют. Спрашивает у них сын:
– Что случилось, дети мои?
Отвечают ему родители:
– Приходила к нам смерть. Говорила, что пропал наш отец и теперь она заберёт нас вместо него.
– Что же отвечали вы ей?
– Отвечали мы, что привыкли жить на белом свете. Не хотим умирать.
– И что же, помиловала вас смерть?
– Помиловала, отец. Да только одно условие поставила.
– Какое же условие, дети мои?
– Пообещали мы родить сына и ей отдать.
– И что же, согласилась ли смерть?
– Согласилась, отец. Да только одно условие поставила.
– Какое же условие, дети мои?
– Нужно нам сына родить сегодня к вечеру.
Сказав такие слова, горько плакали отец с матерью. Не ведали они, как можно за один день сына родить.
Подумал сын и так отвечал родителям своим:
– Не кручиньтесь, дети мои. Знаю, как помочь вам. Я у вас маленький. Заберусь я к матери под подол и спрячусь там. Когда смерть придёт, тряхнёт мать подолом, я и выпаду. Увидит смерть, что я родился, и заберёт меня.
Обрадовались отец с матерью, что сын у них такой смышлёный вырос. И порешили сделать, как он сказал.
Пришла вечером смерть. Подошла к отцу с матерью и спрашивает:
– Где же сын, которого обещали мне?
Возликовала мать, что сейчас ей спасение будет, да так сильно подолом тряхнула, что покатился сын по полу кубарем и через творило улетел в подполье. Рассердилась смерть, что не дали ей сына – и забрала отца с матерью. Стали они мёртвые. Увидел это сын, перепугался и решил никогда уже не вылезать из подполья. Так всю жизнь там и прожил.
Вилы
Боря Нес-Терпел
I
– Извините, мы не можем вас взять. В трудоустройстве отказано, – в прыщах и всю жизнь не доедавший, ответил рыжий паренёк, директор «Пятёрочки». – Сам понимаешь. – Он поменял «вы» на «ты» и протянул Егору сигарету.
Тот покорно взял её, подобрел и понял, что ругаться смысла нет. Он благодарно кивнул и перехватил зажигалку.
– Конечно, понимаю. Но деньги нужны, деваться некуда, – Егор выдохнул и поднял глаза к небу. Тяжёлые облака толпились и походили на дым – кто-то наверху опустил водный.
Егор курил жадно, раз за разом всасывал дым крепкого табака и оглядывался кругом, засматривался на деревья, траву, в июле особенно сочную, и дикие цветы.
– Найди, где шабашить. Грузчиком на рынке. Или продавцом там же. А можешь на стройку, там нелегалов много, – властитель желудков, печени и лёгких вспомнил, как подростком бродил между торговых точек.
Там и красные советские ковры, и костюм к первому сентября, и харкающая радиотехника. Будущий директор «Пятёрочки» носился по заставленным проходам, шнырял между гнилыми прилавками и приторговывал насваем.
– Официально хочу, – Егор отвечал отвлечённо и даже не смотрел на того, кто часом ранее мог определить его судьбу – трудоустроить.
– Э-э-э, брат, это трудно будет, – заключил рыжий-конопатый, дал сигарету в путь, что есть мочи пожал руку и нырнул в железную дверь.
Егор погладил походную сигарету, как дочь, бережно убрал подарок в карман, плюнул и пошёл. Куда – он не знал. Шёл туда, где загорался зелёный, где люди не толпились и где июльское солнце светило веселее всего – тучи ветер разогнал.
Егор шагал широко и звонко, пробивал сапогами тротуар. Для сапог несезон, но другой обуви у него не было. Ноги потели так, что при шаге хлюпало. За Егором плелись мокрые следы.
Егор ласкал сигарету пальцами, выжидал, когда увидит курящего и попросит огоньку. Пока его смолистый спаситель не мелькал впереди, он приподнимал подбородок и щурился, точно китаец в Янтарной комнате. Так его умиляло лето.
Егор слушал, как шуршит листва, смотрел, как она колыхается зелёным морем на ветру. Он останавливался у домов, где больше всего поросло одуванчиков, и вспоминал, как в детстве таскал их своей матери.
Егор вдыхал полной грудью и плевать хотел на выхлопной газ и городскую духоту. Теперь он дышал свободно и от свободы пьянел. Он замечал, как вечереет, только по свету солнца – в конце дня оно залило пятиэтажки оранжево-красным.
«Вокзал – как церковь в дореволюционной России», – решил Егор и пошёл к пристанищу бедняков, бездомных и убогих. Перед входом он хорошенько отряхнулся, вылил воду из ботинок и натянул лицо пассажира.
Никто на Егора и не посмотрел. Рамки не звенят – и ладно. Он вошёл в зал с потолками в пять метров, с колоннами и главными часами. Роскошь. На чемоданах спали дети. Их родители расположились на липких сидениях и тоже задремали.
Пропитых, с парижским ароматом и дырками на одежде нигде не было. Значит, безопасно, самое то, чтобы заночевать. Егор сел в отдалении, в самом конце зала, у колонны. Мрамор его заряжал, хотя больше всего Егор хотел разрядиться.
Он ощупал пустые карманы – сигарета пропала. По груди разошлась горечь, и стало пусто, словно вырвали сердце и легкие. Егор, правда, не Данко и отлично это понимает.
– Теперь я совершенно пуст, – он выругался, чего давно не делал, и так обрадовался русскому мату, что забыл о куреве. Придётся просить, чего Егор не любил, но деваться некуда. И деньги нужны.
Он вжался в подлокотник и спинку, примостился. Веки тяжелели и потихоньку опускались. Первый день позади. Июлем упился, пошалопутничал. Посплю, а потом работёнку подыщу.
– Егор! Ты, что ли? Старый, какими судьбами? – раздалось под боком, когда Егор едва-едва провалился в забытье.
Он дёрнулся и открыл глаза.
– Помнишь меня? Я Витя, друг детства!
Егор смотрел на молодое, полное жизни лицо и вспоминал, где он последний раз видел такие глубокие голубые глаза. В них к тому же будто плескалось море. Вспомнил. Перед ним тот Витя, с кем они мастерили снежную пещеру. Тот Витя, с которым они таскали лимонад и доски, чтобы сидеть в доме на дереве и потягивать «Буратино». Тот, кого он потерял, как только окончил школу.
– Егор, ты что в нашем городе забыл? Куда едешь? – Витя поднял старого друга, растряс его и трижды обнял.
– Вообще-то никуда. Просто сплю, – Егор потирал глаза и принимал объятия.
– На вокзале? Что случилось, братец?
– Вот так, – Егор не хотел обсуждать свою жизнь и все её перипетии. – А ты здесь почему?
– Жену с дочкой проводил. Сейчас домой иду. О, давай ко мне! – Витя засиял, в глазах его забились волны.
Егор потерял связь с реальностью окончательно. Он давно не спал. А когда драгоценные часы бессознательного к нему приблизились и раскрыли для него руки, его у них отобрали.
От хронического недосыпа и армейского подъёма мир рябил и двоился. Егор увидел глубокие голубые глаза на колонне и подумал, что они принадлежат не Вите, а мраморной махине.
Представь, как на тебя смотрит вокзальная колонна. И ещё с такими глазами, в которых бурлит море. И ещё с таким взглядом, будто сейчас сожрёт. Похоже на наркотический трип, ведь так?
– Просыпайся, друг мой, мы идём ко мне домой, – Витя по-братски приобнял Егора, вцепился в его потрёпанный куртец.
– Что-то мне совсем хреново, – Егор ещё не отошёл от глаз на колонне, как вдруг на его плечи упала чугунная рука – именно такой она казалась ослабевшему организму.
– Ничего, у меня водка есть.
II
– Я вроде как в люди выбился, – Витя опрокинул рюмку, крякнул и прижал руку ко рту. – Жену, детей завёл. Налево не хожу, деньги не пропиваю – всё в дом. Кстати, и дом строю, в пятидесяти километрах отсюда. Потом тебе покажу.
– На какие шиши? – Егор взбодрился спиртом и осматривал здоровенную кухню с евроремонтом: вытяжка, холодильник и печь в один цвет, дорогая плитка с орнаментом и фото из Сочи, Крыма, Турции. Остальных курортов Егор не знал.
– Товарка, можно сказать. Получаю, разгружаю, фасую и продаю, – Витя отвёл взгляд, схватил бутылку и налил обоим. – Деньги есть, а откуда – дело второе. Ты как? Почему на вокзале спишь?
Егор сперва выпил, закинув голову, и оценил люстру – она каскадом света спускалась с потолка.
– Вчера откинулся.
– Господи, что стряслось?
– Пустяки. Убийство.
Витя побелел, опустил руки и голову. Потом встал. Прошёл по кухне. Подошёл к окну, поправил пепельницу.
– Встречался я с одной бабой, – Егор продолжил и не взял во внимание, как Витя кружится мухой. – Мало знал о ней, но частенько к ней захаживал. Я тогда уже устроился на завод – слесарем, – и какое-никакое лавэ имел. По кафе её водил, кофе отпаивал. Она, знаешь, вся из себя была. Типичная провинциальная фифа, которая разок съездила в Москву и возомнила себя москвичкой. Но что-то в ней меня притягивало.
Витя вернулся на место, закурил и уставился на Егора.
– Тянуло так, что я спал и спал с ней. И плевал на то, что толком о ней ничего не знаю. Ещё о своём детстве мне рассказала. Как её отчим в ванной закрывал и трахал. В общем, жалость и похоть во мне перемешались и выдали чувство, похожее на любовь.
– И ты её убил потом?
– Слушай и не перебивай. Одним днём лежу я у неё без трусов, после слюнявого минета. Слышу – дверь открывают, ключами открывают. Моя дура подскакивает, вещи мои – на балкон, а меня – под кровать. Лежу, еле дышу и слышу, как она мужа ласкает: «Привет, дорогой. Ты уже вернулся? А я тебя ждала».
– Какая банальная история, как из мелодрам по телеку. У меня жена такую хрень обожает.
– Далее. Мужик обувь спалил, ходит, ищет. Мне страшно, понятное дело. Наконец доходит до кровати. Лицо его наклоняется ко мне, и вижу я знакомые черты. Длинный нос, маленькие глазки, весь чёрный. Это, знаешь, кто?
– Ну.
– Стасик.
– Тот, которого мы пиздили?
– Верно. Получал он за дело, но об этом, конечно, не помнил. Смотрел он под кровать свирепо. Но ещё свирепее стал, когда я оттуда вылез. Прикинь, какая встреча?
– А дальше? – Витя встал, открыл окно и встал к нему продышаться. К таким поворотам готов он не был.
– Он вмиг вспомнил старые обиды, начал кровать ломать, дверцу шкафа проломил. А потом кровью глаза налились, и он на кухню погнал. Я смекнул, что за ножом. Кинулся вслед, по затылку – ка-а-ак!
– И убил? – Витя закрыл лицо руками.
– Ты ведёшь себя как ребёнок.
– Прости, брат. Тюрьмы боюсь. Сам нечист. Сесть боюсь, – он насасывал сигареты одну за другой.
– Ладно. Отключил я его и сбежал под крики моей (или нашей?) бабцы. Кажется, проехали, обошлось, но нет. Через пару дней прихожу к ней – она написала СМС, позвала в гости и хотела ситуацию обсудить. Поднимаюсь, вижу, что дверь открыта. Не понял, но вошёл. Тишина. Иду на кухню – пусто. Смотрю в зале – никого. Наконец, дошёл до спальни, на кровати – месиво. Она лежит на красном одеяле, пропитанном её кровью. Живот вспорот, глаза вырезаны. И тут – хуяк мне по голове.
– Стасик подставил?
– Ну, такие вот дела, – Егор взял бутылку, налил и опрокинул без закуси.
– Невиновного посадили! – Витя кружился по комнате, как отличница перед экзаменом, как поэт в психушке или как героинщик у барыги.
– Смирился.
Егор знал, что Стасик – мент и что семья его – ментовская. Он же сирота – на тот уже момент – и всего лишь слесарь. Он сел, за месяц изучил понятия, познакомился с кем надо и стал мужиком. Словом, адаптировался.
Старые друзья молчали.
– Ладно, раз ты мне о своей жизни поведал, то и я раскрою карты, – Витя вернулся за стол, налил по рюмке. – Я не соврал, но недоговорил. Занимаюсь я товаркой, но вот товар запрещённый.
– Дети, оружие, наркотики? – Егор спросил с улыбкой, потому что к запрещёнке он привык за двенадцать лет.
– Травка, иногда марки, – Витя ждал, как отреагирует Егор – положительно или отрицательно.
– Хорошо хоть, что лёгкие. А как ты в бизнес вошёл?
– Не поверишь. С одноклассником всё замутили.
– С Петькой Протасовым? – Егор откинулся на спинку, потом встал и тоже закурил у окна.
– С ним! А ты откуда знаешь?
– Он всегда на торчка похож был, – смех разнёсся по кухне.
Тёмные страницы оставили, перешли к светлым, если торговлю наркотиками мимо жены и детей и двенадцатилетнее заключение можно так назвать.
III
– А ты курой побыть не хочешь? – Витя уже икал и расползался по столу.
– Это типа ещё ниже петуха? – Егор усмехнулся, но шутки не понял.
– Нет, я говорю про курьера. – Витя икнул чуть не до рвоты, рыжая каша поднялась к горлу. – Тот, кто товар доставляет.
– Не-не-не, я официально хочу, – Егор мотал головой, и евроремонт двоился и сверкал калейдоскопом.
– Ты ж только откинулся, тебя никуда не возьмут.
– Возьмут! Я в себя верю. К тому ж не виноват ни в чём.
– Морали у работодателей нет. Есть только бумажки. И у тебя бумажка – попорченная, не целка совсем, – Витя приобнял Егора. – Ты подумай. Месяц поразносишь, а потом я тебя на координатора посажу. Знаешь, какие бабки?
Егор убрал его руку и встал. Шматком мяса он брёл до комнаты. Нащупал во тьме кровать – и упал.
Во сне его мучили сомнения. То он идёт в школу и проваливается в яму, а учителя кричат: «Свернул не на ту дорожку!» То он лежит на коленях матери и плачет, а она ему твердит: «Будь честным, но не всегда. Честных мир не любит».
Проснулся Егор в поту, с сотней картинок перед глазами. Башка раскалывалась. Каждое движение отдавало болью в темечко. Лучше бы рубили пальцы или били палкой. Первое, о чём Егор подумал, – закладки.
Его ломало изнутри. Он никогда не нарушал закона и всегда верил в правосудие. А тут – и закон, и правосудие испортили ему жизнь, пережевали и выплюнули её. Может, если обратиться во зло, мир станет подобрее?
Уже днём Егор шёл по вчерашним улицам. И гадил ту природу, что его вчера вдохновляла, синими свёртками. На третьем часу работы он понял, куда лучше закладывать и как незаметно проверить, нет ли рядом полиции.
Поздним вечером Егору оставалось разложить две закладки. Первая – опасная, рядом с церковью. С ней новоиспечённая кура справилась на ура. Вторая – безопаснее, на заброшке.
Егор вошёл в убитый дом, где холодным взглядом его поглощали голый бетон и ржавая арматура. Оставил марки на подоконнике и спалил патруль. Бело-синий бобик орал и мигал вовсю.
Егор присел и наблюдал, куда поедет. К нему. Потом вторая машина. Егор бежит по лестнице, выбегает на крыльцо – там двое. Он ломится в коридор, выбивает двери и ищет окно без стекла. Прыжок – прямиком на мента.
На допросе Егор ничего не отрицал, во всём сознавался и так понравился следователю, что тот причмокивал и улыбался, когда вносил показания. Витю он не сдал, хотя не знал, есть ли его вина в этом.
Егора чудом отправили в Карелию, где он промотал половину первой ходки. Там ещё остались знакомые, которые слушали о воле, об июльской природе и о том, какие вилы встретили Егора там, на свободе.
Из невиновного виновным стать легко, надо лишь откинуться, понять, что обществу уже не нужен, и вернуться туда, где выслушают, нальют чифирь, почешут репу и скажут: «Да, брат, жизнь – такая штука».
Философ по вызову
Иван Гобзев
– Господа, а давайте вызовем?
– Вызовем?
– Вызовем!
Мужчины переглянулись. Они сидели в халатах, распаренные, розовые. На столе водка, пиво, закуски.
– Вы про так называемых девчонок? – спросил тонким голосом Андрей Иванович.
Андрей Иванович попал в эту компанию впервые. Он уже был наслышан, как весело проводят время его коллеги, но они никогда не приглашали его с собой. Хотя он и имел должность немаленькую и работал давно. И вот, в этот четверг он внезапно получил приглашение от самого Сергея Моисеевича. Мысль о том, чтобы «вызвать», отозвалась в нём непривычным, давно забытым волнением. Приятный холодок пробежал по телу и заставил задрожать колени. Он даже широко раскрыл глаза и рот. Никогда он ещё никого не вызывал, только слышал, что такое делают и как об этом рассказывают вполголоса.
Вопрос Андрея Ивановича проигнорировали. Понятное дело, что речь шла о девчонках, больше вызывать было некого.
– А вызовем! – весело закричал курчавый Сергей Моисеевич.
Все тут приходились подчинёнными Сергею Моисеевичу, поэтому он принимал решения и последнее слово всегда было за ним. Сразу было понятно, что он главный, он даже был больше всех – высокий, с широким, в крупных порах лицом и огромным животом.
– Толь! – закричал он. – Толь!
Появился сутулый банщик в белом халате.
– Чего, Сергей Моисеевич?
– Вызвать хотим. Кто там свободен у тебя?
– Многие свободны, кабинеты сегодня только вы арендуете.
– Добро! Подожди Толь, мы решим сейчас.
И Сергей Моисеевич стал с коллегами обсуждать.
Иван Андреевич решил устроить себе выходной. Он сварил кофе и по-домашнему, в тёплом длинном халате с капюшоном устроился на кухне. Неделя была тяжёлая, каждый день лекция, а то и не одна. Многим даже пришлось отказать. Ну да всех денег не заработаешь. На этой неделе он и так заработал прилично, можно было и отдохнуть.
Преподавателю тяжело заработать на хлеб, не говоря уже о виллах и яхтах. Но если ты пользуешься спросом, голодать тоже не будешь.
Кто-то в этом деле успешнее, кто-то наоборот. Иван Андреевич был где-то посередине. Он знал таких преподавателей, кто всегда нарасхват и на каждой своей лекции блистал, устраивая настоящее шоу. Он так не мог, это ему было слишком тяжело. Он уставал, ему нужны были покой и отдых.
И вот сегодня долгожданный выходной. Давно он планировал, но всё никак: то вдруг мастер-класс предложат, то другим преподавателям повысить квалификацию, то мини-курс… И всё такие предложения, от которых сложно отказаться, и опять получалось, что запланированные выезд на природу, встреча с девушкой и друзьями, да и просто посидеть дома, почитать книги и посмотреть хороший сериал – всё шло прахом. Но не теперь. Теперь его ждали три полноценных дня отдыха – и пусть весь мир подождёт.
Конечно, он не раз думал о том, как бы так повысить ставку, чтобы работать поменьше, а получать побольше. Но здесь были два «но». Во-первых, рынок есть рынок. Есть определённый коридор цен, а Иван Андреевич и так держался у потолка этого коридора. Во-вторых, это известный самообман – что будто бы получая больше, работать будешь меньше. Ничего подобного, чем больше денег, тем выше потребности, и, как всегда, будет недостаточно.
«Это как, – подумал он, – если провести параллель с родственным бизнесом – девушки по вызову. Как говорят, есть такие, кто получает по пятьдесят тысяч за час! То есть столько же, сколько некоторые в месяц. И что они из-за этого мало работают? Наоборот. Впрочем, в нашем бизнесе… – нахмурился Иван Андреевич, – такие деньги мало кто видит. Разве что тебя закажет топ-менеджер из какой-нибудь госкорпорации».
Делай что должен и будь что будет. Девочки по вызову делают то, что умеют. И мы, преподаватели, – тоже.
В планах у Ивана Андреевича был просмотр популярного сериала, который уже года два хвалили разные люди, а он так и не видел ни одной серии. Допив кофе, он встал и направился в гостиную. По пути он остановился у зеркала в прихожей. Зеркало было в полный рост.
Вот такой, утренний, с седой уже щетиной, растрёпанными волосами и продольными морщинами после сна, он не нравился себе. Мешки под глазами, уставшими и красными, с непонятным диким выражением, лицо припухшее, нездорового цвета. Да, на работе он словно преображался, и в нём загорался огонь, который озарял и слушателей, но с годами этот огонь горел всё слабее и слабее, и ясно было, что скоро от него останутся лишь угли, которые будут тлеть, пока не погаснут совсем.
Он знал коллег, которые дошли до того, что с искренней неприязнью и отвращением относились к своим студентам. Хотя за что студентов-то не любить? Просто устали профессора сами от себя, вот в чём дело. Казалось бы, уйди в таком случае, займись другим делом. А каким, если ты не умеешь больше ничего? Дворником или сторожем устроиться? Пожалуй, можно бы, так многим же семью содержать… Так и девочки по вызову – любят ли они своих клиентов, которые щедро платят им? Могут ли они уйти? Наверное, да, только если удастся накопить большую сумму. Только подозреваю, что накопить им не удаётся, слишком нравится красиво жить.
Зазвонил телефон.
Иван Андреевич недовольно взял его.
– Да?
– Добрый день, Иван Андреевич! Это Толик из Ржавских бань. Помните? Полгода назад…
Андрей Иванович внутренне дрожал от волнения. Происходило нечто такое, о чём он и думать себе никогда не разрешал, нечто, не имеющее к нему никакого отношения. Но это, как он понял вдруг сейчас, было именно то, чего он страстно желал многие годы, быть может, с самой юности. Его воображение захватила дикая, всепоглощающая страсть, у него даже страшно выпучились глаза и отвисла, онемев, челюсть. Он поймал своё отражение в зеркале одной из кабинок.
«Вот так, – с усилием принимая нормальное выражение лица, подумал он, – вот так вдруг узнаешь самого себя, и, оказывается, ты совсем другой, чем казался самому себе!»
Тем временем мужчины во главе Сергеем Моисеевичем изучали каталог на планшете, любезно предоставленном банщиком Анатолием. Андрей Иванович встал позади дивана, на котором это происходило, чтобы тоже принимать участие.
Сергей Моисеевич был из тех, кто не дешевится. В каталоге были девочки начиная со старших преподавателей и не ниже кандидатов наук. Были и доктора, профессора и даже один член-корреспондент.
– А, как? – рявкнул один, тыча толстым, жирным от вяленой рыбы пальцем в фото, – как она?
На фото была дама лет пятидесяти, в очках, с аккуратной укладкой и спокойной тихой улыбкой умного человека. Всем опытным по части вызовов из собравшихся здесь было ясно: она профессионал.
И ещё бы! Какой послужной список! Доктор наук, профессор, автор трёх учебников, одной монографии и пятидесяти пяти статей в рецензируемых научных журналах!
– Однако, – сказал Дмитрий, – я бы не стал.
Дмитрий был самым молодым из руководства. Но отнюдь не последним – он возглавлял направление маркетинга и был по сути правой рукой Сергея Моисеевича. Поэтому его все уважали и немного боялись. Вёл он себя всегда очень уверенно и со всеми как будто отстранённо, исключая в общении какую-либо фамильярность и задушевность. Даже перед Сергеем Моисеевичем он никогда не заискивал и общался с ним на равных, не боясь открыто возражать ему. На работе он не соблюдал дресс-код и неизменно ходил в голубых джинсах и в майке, на которой по чёрному фону крупно белела надпись ‘FUCK YOU’. Летом в шлёпанцах, зимой в лёгких кроссовках. Его постоянно мучила какая-то аллергия, из-за которой под нижней губой у него шелушилось и нарывало. Говорили, что из-за этого он никогда почти не улыбается – ему больно губы раздвигать. В общем, и без всяких знаний о нём было видно, что это необычный человек.
– Почему не стали бы, Дмитрий? – спросил Сергей Моисеевич. – Неплоха же.
– Неплоха-то неплоха, – сказал Дмитрий, – да вот только публикации у неё все фейковые.
– Как так? Как так? – всколыхнулись мужчины, крутя белыми и красными голыми телами. – Тут с гарантией! Проверено администрацией!
– А вы посмотрите, где публикации, – спокойно возразил Дмитрий. – В каких журналах? И ни одной в «Скопусе» или «Веб оф сайенс». Администрация сайта в этом мало что шарит, им бы продать только. Да и в глазах у неё фальшь. Не верит она в то, что продаёт.
Стали смотреть дальше, хотя тот, что рыбу ел и хотел эту даму, не согласился и теперь злился.
– Вот! Вот! – закричал кто-то.
Опять же доктор наук и тоже профессор. Мужчина лет сорока пяти. Куча публикаций – и все в престижных журналах!
– Больно рожа надменная, – сказал кто-то.
– Это молодой ещё потому что.
– Давайте ещё глянем, а этого на заметку?
Пошли листать дальше. Много новеньких. Особенно девушек, недавних выпускниц, а уже кандидатов наук. Юношей тоже немало.
– Ну нет, – скривился Сергей Моисеевич, – ну что с этой мелкотой будем делать? Тут ведь главное опыт. А молодёжь вся эта – для новичков в нашем деле. Давай постарше кого…
– Ограничение поставьте, – сказал Дмитрий, – от сорока.
– Да по мне, и от шестидесяти бы, – сказал вдруг Андрей Иванович.
Наконец нашли члена-корреспондента семидесяти девяти лет, с таким списком регалий, публикаций и опытом преподавания, что и за час не перечтёшь. Но и ценник, конечно, стоял такой, что не всякий позволит. Но Дмитрий и тут воспротивился.
– Не для бани такой. Пойдёт с нами в парилку, сердце ещё не выдержит.
– Да зачем ему в парилку?! – закричали другие. – Смысл? Он же не париться едет, а нести нам, дуракам, свет знаний, огонь вековой мудрости!
– Ну, вы тут пьёте, орёте матом, – возразил Дмитрий.
Сергей Моисеевич неожиданно встал на сторону Дмитрия. В итоге было решено звать того доктора, сорока пяти лет. Анатолий стал звонить, но тут выяснилось, что девочка уже занята.
– Что поделать, – развёл руками банщик Анатолий, – пятница, а такие, как он, нарасхват!
Все уже устали от этих выборов и стали раздражаться. Хотелось уже развлечься. Вот так и вышло, что позвонили в итоге, почти случайно, уже особо не рассматривая, сорокалетнему Ивану Андреевичу, кандидату наук, доценту, автору учебного пособия и ряда научных статей.
– Добрый день, Анатолий, – Иван Андреевич вспомнил банщика, – у меня сегодня выходной. Совершенно точно не могу. Да и заранее надо, сами понимаете.
Но когда была озвучена цена, он невольно задумался. Не то что за два часа, а и за две недели непрерывной работы он никогда таких денег не получал.
Что же, есть предложения, от которых трудно отказаться.
– Еду, – сказал Иван Андреевич. – Только вопрос: с презентацией? Оборудование есть? Нет? Ну, так лучше. Поговорим просто, в сократической обстановке.
Иван Андреевич причесался, упаковал халат и вызвал такси. По дороге он смотрел на улицы сквозь заплаканные дождём стёкла и думал о предстоящей работе. Он, хотя и профессионал, не чувствовал в себе сил сегодня на хорошую работу. Он как будто слишком устал, его клубок размотался до конца, его выжали до предела и корку оставили под палящим солнцем. Он ощущал себя старым презервативом, который по причине какой-то страшной необходимости используют вновь и вновь… «Фломастер поначалу пишет жирно, но в конце концов…» – думал он.
И тем не менее, стоило ему всякий раз выйти к слушателям, в него словно вселялся демон, который придавал ему сил, вдохновлял и его, и слушателей. Но бывало и так, причём всё чаще, что, выходя, он испытывал странную тоску и упадок сил, и рот его, повинуясь его воле, но вопреки собственному желанию – желанию организма, мучительно открывался и закрывался, не желая более произносить произносимое, и наполнялся кислой слюной.
«Надо заканчивать, – думал он в который уже раз за последние годы, – надо заканчивать!»
Но как он мог закончить? Как ещё он умел зарабатывать? Ведь преподаватель – это тот же Сизиф. У него нет ничего, кроме его камня.
Но всё же он бы закончил. Он уже вплотную подошёл к этому решению, когда произошло непредвиденное.
Все, в общем, знали, что философия, мать наук, давно уже превратилась в какую-то смешную дисциплину, к которой никто, кроме самих философов – да и те с оговорками, – не относился серьёзно. Скорее она стала частью исторической науки, её разделом – историей философии. Современная же философия до такой степени перестала поспевать за наукой, которой она когда-то руководила, что учёные стали относиться к ней с презрением, ставя её в один ряд с хиромантией, астрологией и тому подобным. Философы много рассуждали, но рассуждали о каких-то таких абстрактных материях, с которыми в действительности нельзя было сопоставить ничего конкретного, и пользовались для этих целей особым птичьим языком, каждый по-своему. Конечно, с точки зрения физика, они говорили откровенно бессмысленные вещи.
Но всё меняется. Уходит одна мода, приходит другая. Неясно, когда это началось, но в какой-то момент среди богатых людей вдруг стало популярным вызывать «преподавателей на час». Их быстро стали называть, по старой, видимо, привычке, «девочками». Люди, работающие в бизнесе, торгующие, занятые в сфере услуг и не имеющие возможности просвещаться, приобщаться к сокровищнице мировой культуры, захотели знаний. Настоящих знаний – лучших достижений человеческой мысли за тысячелетия. У серьёзных предпринимателей нет времени на чтение специальной литературы, на долгие и кропотливые занятия. Они зарабатывают большие деньги, и всё их время посвящено делу.
И вот тут вновь, как и две с половиной тысячи лет назад, взошла звезда философии. Потому что ну к кому могли обратиться эти люди, эти владельцы корпораций и топ-менеджеры, кроме как к философам? К физикам? Математикам? Биологам? Это слишком сложно. Экономистам, социологам, политологам, историкам? Да, полегче – но слишком узко. Но была и философия! Сразу обо всём – вся история мировой культуры в одном флаконе плюс её теоретическое осмысление! Тут, конечно, прибились и культурологи, но… Впрочем, без но – образование у них тоже было по большей части философским.
И вот, когда в очередной раз взошла звезда философии, преподаватели философии снова стали в цене. Да не то что в цене, а нарасхват. Но, разумеется, с учётом иерархии. Чем престижнее вуз, чем выше качество публикаций, чем больше опыт преподавания и положительных отзывов студентов, тем ты дороже как девочка.
Ивана Андреевича встретил Анатолий.
– Халат, тапочки? – спросил банщик.
– Всё взял, – немного возмущённо ответил Иван Андреевич, давая понять, что он, профессионал, удивляется таким вопросам.
– Можете переодеться здесь, – сказал банщик, проведя его в свою каморку.
Иван Андреевич переоделся. Халат солидный, аристократичного кроя, длинный, тёмно-синего цвета, с более светлыми обшлагами в клетку. Тапочки – шлёпанцы, сделанные в Бразилии, в цвет халата, со вкусом, мягкие и удобные. Иван Андреевич поправил причёску, глядя в треснувшее старое зеркало банщицкой, и мельком подметил произошедшую в нём метаморфозу – он как будто помолодел и взбодрился. Это было профессиональное и происходило автоматически. Но внутри он не чувствовал никакого драйва и биения, а только бескрайнюю холодную пустыню без признаков жизни. И он сам не знал, то ли пойдёт, то ли нет.
