Лилия Волкова
Ракушкино детство. Невыдуманные истории. Часть 1

Посвящается детям семидесятых годов прошлого столетия.

Здравствуйте, ребята!

Сначала я хочу познакомить вас с Ракушкой.

Девочку звали Маша. Она жила с мамой. Отца Маша не помнила. Так сложилось, что родители расстались, когда она была крошечная.

Маша ни разу не была на море. Она видела море и ракушки только на картинках.

Однажды знакомые привезли ей из поездки на море целый кулек разных раковин. Они были очень красивые. Особенно Маше нравились перламутровые – на солнце они переливались всеми цветами радуги. И она всегда носила несколько штук с собой в кармане.

Даже одежду для дочки мама покупала обязательно с карманами. Держа руку в кармане, Маша с удовольствием перебирала пальчиками ракушки. В трудную минуту ракушки очень помогали ей. Маша была очень стеснительная, иногда сильно волновалась. И ракушки успокаивали её, придавая робкой девочке уверенность и какую-то силу.

А если друзья ехали отдыхать на море, то всегда привозили новые ракушки. Таким образом, и пополнялась Машина коллекция.

Все друзья так и звали девочку – Ракушка. С ней происходило много разных историй.

Как и все дети, Ракушка часто мечтала. И даже предпринимала какие-то шаги для осуществления каждой своей мечты. Осенью Маша должна пойти в первый класс. А пока…

Ракушкин двор

Прежде чем рассказывать другие истории, мне очень хочется рассказать про двор и дом, в котором прошло Ракушкино детство.

Двор был небольшим, но общим на три дома.

В одном из них жили Ракушка с мамой. Но хозяйкой была Бэлла Леонтьевна. Ракушка звала её Баб-Бэл. Их подселили к Баб-Бэл на время, а прожили они в том доме десять лет. Раньше так делали: людей без жилья селили к тем, у кого была лишняя жилплощадь.

В доме было три комнаты. Две комнаты занимала Баб-Бэл, а в третьей – самой маленькой, жили Ракушка с мамой.

Баб-Бэл исполнилось уже 90 лет. Но выглядела моложе, потому что была высокая и худая. С виду – такая милая старушка. Когда Баб-Бэл сутулилась, она казалась маленькой и беззащитной. Зубов у неё давно не было. И впалые щёки придавали её лицу жалкий вид.

Но когда Баб-Бэл выпрямлялась, как будто вспомнив про свою осанку, то при этом менялось выражение её лица. Она превращалась в какую-то властную старушенцию с натянутыми щёками и поджатыми губами.

Кто-то рассказал, что когда-то Баб-Бэл приехала в Россию к родственникам из Польши. Она не русская. Полька. Но уехать обратно домой не смогла. Такие вот были времена.

Сколько Ракушка помнит, Баб-Бэл всегда ходила в одном и том же платье с длинными рукавами. И зимой, и летом. Маша знала, что когда-то оно было коричневым. Платье так застиралось и со временем выцвело, что стало каким-то серо-розоватым. Но всегда было чистое, пахнущее хозяйственным мылом и тщательно выглаженное. Этим хозяйственным мылом пахло вообще всё в комнатах у Баб-Бэл. С нескрываемым удовольствием вдыхая этот запах, Баб-Бэл с восхищением говорила: – Чистотой пахнет!

А Ракушка украдкой морщилась. Запах мыла ей не нравился. Вот мамины духи – это да… Пахли, как живые цветы. Девочка постоянно душилась ими. И тогда уже недовольно морщилась Баб-Бэл.

– Дуст какой-то, – приговаривала она.

Поверх платья Баб-Бэл всегда надевала серый фартук. И так ходила весь день. Лицо хозяйки было покрыто глубокими морщинами, а редкие седые волосы всегда были аккуратно зачёсаны и собраны в пучок на самой макушке. Часто на лицо она намазывала сметану, чтобы хоть немного разгладить морщины. И в таком виде ходила. Ракушка сначала пугалась, когда видела эту маску. Особенно если Баб-Бэл ещё не собрала свои волосы в пучок, и они торчали в разные стороны, как одуванчик. Было страшно, когда в тёмном коридоре в таком виде появлялась Баб-Бэл. Со временем Маша привыкла и не пугалась. Наоборот, было смешно.

Баб-Бэл разговаривала всегда мало и неохотно. Хотя недовольство выражала бурно – тараторила без остановки.

К ней иногда приходили гости – её брат с семьёй. И тогда она жарила хлеб на пахучем подсолнечном масле, потом посыпала его сахаром.

Да-да, такое вот было угощение.

Едкий дым, который выделялся при жарке хлеба, стоял столбом во всём доме, и долго не выветривался. Ракушка хоть и плотно закрывала дверь, всё равно дым через какие-то щели попадал к ним в комнату. От него щипало нос, слезились глаза. В такие минуты хозяйка, когда видела у Маши опухшие от слёз глаза, спрашивала:

– Что, опять ревела? Поди, опять набедокурила!

Хотя Ракушка ей не раз объясняла, что это из-за дыма.

Несмотря на то, что они с мамой жили в отдельной комнате со своим отдельным входом, коридор был общим. Поэтому им приходилось мириться с какими-то неудобствами, чтобы мирно сосуществовать с хозяйкой.

Баб-Бэл всегда была чем-то недовольна: то дверь не закрыта, когда Ракушка гуляла и на минутку забегала в дом, чтобы попить воды. А если Ракушка закрывала дверь, то Баб-Бэл опять ругалась, что та часто носится туда-сюда – замок так сломается. То весь пол в коридоре мокрый – несколько капелек на полу. То ведро с водой не там стоит. В общем, придиралась ко всему.

А вечером, когда мама приходила с работы, всегда жаловалась на Ракушку.

Зимой топили печь и на ней готовили. У Баб-Бэл была своя печка, у Ракушки с мамой в комнате – своя.

Летом готовили в общем коридоре – на керосинке. Правда, при этом очень сильно пахло керосином. У Ракушки начинала болеть голова от этого запаха. К приходу мамы Баб-Бэл обязательно что-то готовила или просто ставила кастрюлю с водой. И ждала. Не успевала мама открыть входную дверь, как Баб-Бэл подробно, как-будто читала по заранее написанному списку: перечисляла, что не так сделала Ракушка за день. Было такое впечатление, что она только этим и занимается целый день – собирает компромат на девочку. Но мама понимала и не ругала Машу. Только говорила, чтобы та была поаккуратнее и повнимательнее.

Иногда случалось такое: из вредности Баб-Бэл закрывала дверь на замок, когда Ракушка вместе с мамой выходили во двор. И делала вид, что не слышит. А слух, несмотря на возраст, надо сказать, был у старушки отменный. Ракушке с мамой на какое-то время приходилось идти к соседям. Ждать и смотреть из чужого окна: следить, когда Баб-Бэл выйдет.

К счастью, это длилось недолго. Спустя какое-то время дверь открывалась, и первой наружу высовывалась голова Баб-Бэл. Она с любопытством смотрела по сторонам. Это выглядело смешно: как мышка, выглядывающая из норки. Видя, что никого нет, она уходила, оставив дверь открытой. Тогда мама с дочкой шли домой.

А однажды зимой Ракушка выбежала из дома в одном халате, чтобы покормить снегирей хлебом. Раньше зимой часто можно было видеть этих птиц. Они стаями собирались на деревьях. Это выглядело очень красиво: как будто красные яблоки висят на усыпанных снегом ветках.

Ракушка побоялась, что снегири улетят. Выбежала на улицу, даже не накинув пальто.

А Баб-Бэл тихонечко закрыла дверь. И сколько Ракушка ни стучала, так и не открыла. От обиды Маша не пошла к соседям. Как была в одном халате и в тапках, так и приехала к маме на работу. Девочка хорошо знала дорогу, потому что мама часто брала её с собой, когда работала в утреннюю смену. Прохожие, конечно, очень удивлялись, что «такая маленькая» зимой в одном халате бежит. А раньше зимы были не такие, как сейчас. Кругом были большие сугробы. И между ними – тропинки.

Хорошо, что остановка находилась недалеко. А в автобусах хорошо топили.

Мама была очень сердита на Баб-Бэл и собиралась вечером всё высказать ей. Но… Баб-Бэл понимала свою вину и дня три вообще не показывалась.

Как ни странно, Ракушка даже не заболела. Прошло время. И всё забылось.

Возле дома росла сирень. За много лет деревья разрослись так, что ветки, которые никто не обрезал, упирались прямо в окна и закрывали солнечный свет.

Но летом было хорошо: сирень спасала от жары. В комнате у Маши всегда стояла прохлада. Приходилось даже носки надевать – ноги мёрзли.

В другом доме, напротив, жила одинокая старенькая бабуля. Звали её баба Мила. Она была очень добрая и всегда всех жалела. Ракушка часто приходила к ней в гости.

Большую часть времени баба Мила проводила в церкви – с утра рано уходила и приходила домой поздно вечером. Вся одежда у неё – рубашка, юбка, платок – были чёрного цвета. Как у монашек. Очень редко, по большим праздникам бабуля надевала длинную белую холщовую рубаху.

Дом Бабы Милы был маленьким. Всего одна комната, чисто выбеленная – раньше стены белили мелом. Если к такой стене прислонишься, то испачкаешься. Один угол от пола до потолка был весь завешан иконами, и перед ними всегда горела лампадка. Поэтому в комнате всегда пахло лампадным маслом.

И было тихо, как в церкви. У Бабы Милы не было ни радио, ни телевизора.

– А зачем оно мне? Мне и так не скучно! – говорила она.

Единственное маленькое окошко в доме располагалось высоко, почему-то прямо под потолком. На нем не было шторки. И если бы не белые меловые стены, то в комнате было бы темно, как в сарае.

Под окошком стояла железная кровать. С всегда холодными грядушками. Кровать была аккуратно застелена белым покрывалом – его баба Мила сама связала крючком. А сверху лежали друг на дружке две огромные подушки в белоснежных наволочках.

Посередине комнаты стоял большой круглый старинный чёрный стол без скатерти с резными ножками и два старых стула. На мебели были какие-то трещины, выбоины. Местами лак сильно стёрся.

На стулья Ракушка вообще боялась садиться, потому что они сильно скрипели и шатались. Кстати сказать, баба Мила тоже никогда не садилась на стулья.

Они, видимо, стояли для красоты. Она садилась или на кровать, или на маленькую устойчивую табуретку.

Белоснежную скатерть баба Мила стелила только по праздникам. Особенно нравилась Ракушке Пасха. Баба Мила всю ночь пекла вкуснейшие куличи, красила в луковой шелухе яйца и потом всех угощала.

Привычной электрической лампочки в доме не было. С потолка прямо над столом висел коротенький ржавый провод с пустым патроном. Вечерами, когда темнело, баба Мила зажигала керосиновую лампу, которая стояла посередине стола. И тогда по потолку и по стенам бегали тени от её горящего фитилька. Ракушке было немножко страшно из-за этого.

Напротив кровати, у другой стены стоял огромный чёрный сундук. Как и стол, тоже старый и весь потрескавшийся. На сундуке висел большой замок. Наверно, там вещи бабы Милы лежали. Шкафа-то в комнате не было.

Иногда бабуля оставляла Ракушку ночевать у себя, когда мама задерживалась допоздна на работе. Посередине стола горела керосиновая лампа. Свет от неё был тусклый. В комнате было темно.

В такие вечера баба Мила сидела на табуретке и вязала большим крючком круглые цветные половики из полосок, нарезанных из разных старых тряпок, и связанных между собой узелками. Весь пол был устлан такими половиками. Смотрелось очень просто и красиво.

Сначала Маша раскладывала на столе свои ракушки. И, опираясь на стол, долго рассматривала их. Перламутровые ракушки при свете дрожащего фитилька лампы загадочно поблёскивали. Маша брала каждую раковину и показывала бабуле, рассказывая кто, когда и откуда её привез.

В ответ Баба Мила улыбалась и довольно кивала головой. Потом Ракушка помогала бабушке связывать тряпочки, а та вязала большим крючком узоры и тихо рассказывала о непонятном тогда Ракушке – Боге.

Крючок был длинный. И Маша, шутя, брала пальчиками верхний край крючка и говорила:

– Смотри, Баб Мил, я тебе помогаю.

– Так и сама вязать научишься. Ты только запоминай. Это не сложно. В жизни всё надо понемножку уметь, – отвечала бабуля.

Когда на улице совсем темнело, баба Мила стелила постель девочке на том самом сундуке. Маша потихоньку засыпала. А старушка потом ещё долго молилась перед иконами. Позже баба Мила научила Ракушку креститься и даже брала с собой в церковь.

Баба Мила часто варила густой ароматный суп с фасолью. И всегда звала Ракушку, угощала её.

А в третьем доме с родителями жил Машин друг – Женька. С ними жила бабушка – мама Женькиного папы. Женька был на год младше Ракушки. Он был такой же светловолосый с голубыми глазами. И все, кто их не знал, думали, что они брат с сестрой.

Родители Женьки, и мама, и папа работали в одной организации. Они вместе уходили рано утром и приходили домой поздно вечером, когда Женька уже спал. Так что Ракушка их тоже редко видела. Женькиным воспитанием занималась бабушка. Звали её баба Шура. Она была очень полная. Ей было тяжело ходить, и она медленно переваливалась с ноги на ногу. А ещё баба Шура была очень строгая. В руках она часто держала полотенце, которым стегала Женьку, когда тот её не слушал.

Маша не любила ходить к мальчику в гости, потому что после игры в доме оставался бардак. Честно. В такие моменты у бабы Шуры от удивления широко раскрывались и без того большие глаза. Размахивая как обычно, полотенцем, она причитала:

– Ох – хо – хо! А ну, пострелята, быстро во двор!

Устроили здесь чёрте-что!

Хотя дети предлагали ей помочь с уборкой, бабушка Шура в ответ сердито бурчала:

– Ещё чего… опять набедокурите! Кыш отсюда! И размахивала полотенцем.

Мама не разрешала Ракушке выходить за калитку на улицу:

– Мала ещё. Мало ли что, – говорила она.

Поэтому у девочки не было выбора. Кроме неё с Женькой других детей не было. Вот и играли они во дворе с утра до вечера.

Часто играли в войнушку. Сначала строили из палок и высокой сухой травы шалаши – убежища. У каждого был свой шалаш.

Женька выносил свой старый автомат и пистолет для Ракушки. Ребята играли до тех пор, пока кто-нибудь не начинал махать белым платком из своего укрытия. Когда надоедало. Это означало, что игра закончена. Ракушка с Женькой заранее так договаривались.

Иногда Ракушка уговаривала Женьку поиграть в дочки-матери. Женька сначала отпирался, не хотел играть. Говорил, что это девчачья игра, но потом сдавался. Делать-то всё равно было нечего. И был папой для её кукол – дочек.

Кстати, Женька подарил Ракушке на День Рождения детскую посуду. Родители привезли её откуда-то издалека. Там, кроме тарелок с чашками, были и кастрюльки. В то время это было диковинкой.

Только за этот подарок девочке пришлось отдать Женьке пару красивых ракушек из своей коллекции. Женька так захотел. Сказал, что иначе не подарит посуду.

Мальчик был такой: просто так никогда ни за что ничего не отдавал. Он сам выбирал ракушки из Машиной коллекции. В тот момент даже самые красивые, которые она всегда носила с собой, были в общей куче с остальными. Но Ракушке было не жалко. Она так радовалась.

Девочка даже научила Женьку варить суп. Понарошку. Если в воду потереть друг об дружку два кусочка белого кирпича, будет суп. А если кирпич красный – борщ. Мелкие камешки – картошка. Ещё накидать в кастрюльку всякой травки – приправы. И обед для кукол готов!

Играли они за Машиным домом. Там девочка сама построила игрушечный дом из ящиков, досок, каких-то коробок. Всего, что валялось за домом, хватило бы, наверно, чтобы построить настоящий дом. Тут же стоял забор, который отделял их двор от соседнего. Вдоль забора рос густой чёрный виноград, из которого мама варила Ракушке компот. Пить этот компот ещё можно было, а есть виноград Ракушка не любила, потому что он был кислым, и у неё от него язык деревенел и становился синим. Бр-р-р.

За забором у соседей росла алыча. За много лет дерево выросло таким большим, что половина макушки свисала прямо над крышей Машиного дома. И соседи разрешали им с мамой её собирать.

– Всё, что над вами – это ваше, – говорили они. Алычи был так много, что её собирали всем двором.

Хватало всем: и Ракушке, и Женьке, и Бэлле Леонтьевне.

Весь двор был похож на лабиринт. Если сверху на него посмотреть, то можно было увидеть, как от каждого дома шли узкие тропинки в разные стороны: к калитке, к сараю, к туалету, который был на улице, в дальнем углу двора – у забора, и от дома к дому.

Кругом росла высокая трава. Местами эта трава была Ракушке и Женьке до пояса. До этого никому не было дела. Однажды Машина мама хотела навести порядок, а ей сказали:

– Это не ваш участок. Сами разберёмся.

Она и Ракушку иногда ругала, если та гуляла за чужими домами. Потому что, как говорила мама:

– Там чужая территория.

А на том кусочке земли под окнами, размером с метр, не больше, у них всегда росли цветы. Весной, как только прогревалась земля, мама сажала цветы. Когда одни цветы отцветали, сажала новые. И так до поздней осени.

О том, как однажды Ракушка помогла маме посадить цветы, я расскажу позже.