Лидия Григорьева
Русская жена английского джентльмена

* * *

Издательство благодарит художника Никаса Сафронова за предоставленное право использовать в оформлении книги картину «Древо истории живописи, или Путаный сон в 15 веке» (2001)

Русская жена английского джентльмена
(эпистолярная драма: сны, письма, комментарии)

Действующие лица:

ВАРВАРА СУХОВЕЙ – родилась в Полтаве, училась в Москве. Театровед. Травмирована первым неудачным браком. В 80-е годы минувшего века работала в московских театрах, писала пьесы и сценарии. В начале 90-х ушла из модного театра и приняла послушание в женском монастыре. Весть о распаде СССР застала ее в богослужебной поездке по Святой Земле, где она и встретила своего будущего мужа, англиканского священника. Вернулась в мир, но уже в другой, заморский. Шатенка. Голос низкий, слегка с хрипотцой. Глаза зеленые, с поволокой. Одевается изысканно. Умеет и любит дружить. Видит сны и переживает их как вторую реальность.

АГЛАЯ ПОТОЦКАЯ – коренная москвичка, театральная актриса. Легко сходится с людьми. Очень жизнелюбива. Всегда успешна. Голос нежный, мелодичный. Глаза – медового цвета. Волосы светлые, густые. Одевается ярко, экстравагантно. Обладает отменным здоровьем. Спит без сновидений. Умеет и любит любить.

ДЖОН СУПЕРСТОУН – настоятель англиканского собора Всех Святых в сельской местности на юго-востоке Англии. Светское и духовное образование получил в Оксфорде. Британец с шотландскими и ирландскими корнями. Экуменист, знаток православного богослужения. В 1991 году издал за свой счет путеводитель по закрытым соборам Ленинграда, материал к которому собирал много лет, для чего самостоятельно выучил русский язык и почти ежегодно ездил в Россию. До встречи с Варварой не был женат. Окормляет многочисленную, но маловерную паству. Высокий, стройный, обаятельный, голубоглазый. Волосы сбрызнуты ранней сединой. Чудесно смеется и мало спит.

АЛЕКСЕЙ НАСЫРОВ – выходец из Омска. Родился драматургом и стал им. Пишет легко и каждый Божий день. Его идеал – Лопе де Вега. Характер трудный, нордический. Невысок ростом. Но лоб высокий, сократовский. Умеет обольщать.

ПАВЕЛ ЭДОЯН – москвич, страстный театрал. После школы работал осветителем и рабочим сцены, чтобы быть ближе к своим кумирам. Яркий брюнет среднего роста. Финансовый гений. Владелец заводов, газет, пароходов. В быту аскетичен. Однолюбив.

ПЕТР ПОНОМАРЕВ – замечательный, безвременно погибший писатель.

Часть первая
Не бедные люди

Письмо Варвары Суховей
(2000 год)

Что мне рассказать тебе, милая Аглая?
Что в феврале у меня под окном расцветают японские вишни?

Что до тихой пристани еле добрела я,
а в театре, помнишь, была чужой и лишней.^*

Как ты выживаешь, бывшая премьерша?
Как врастаешь в зрелость – в золотые годы?
Вышла ли за Павла и – миллионерша,
или просто вышла (не в тираж) из моды?

Приезжай проведать в городок заморский:
аглицкие парки, море – по колено…
Был тут на гастролях режиссер Тевтонский,
как его, однако, скрутила Мельпомена!

Зуб неймет, да жадно пожирает око,
все свои высоты – горлом брал луженым…
Приезжай скорее, не ищи предлога!
Твоего (любого) познакомлю с Джоном.^**

Был в гостях недавно друг из Мариинки,
славный исполнитель не заглавных арий.
Ты мне не поверишь: я живу в глубинке!
Мой английский Ваня – приходской викарий.

Мы живем, как лисы – на лесистой горке,
в приходском казенном, но уютном доме.
Театральный хлеб мой был сухим и горьким,
я сошла с катушек на крутом изломе.

Жизнью расплатилась – получила сдачу,
у судьбы порою странные повадки.
Помнишь, как сказала нам на ближней даче
пришлая старушка: мужнин хлеб – он сладкий…

Обрести при жизни райскую обитель
и во сне не снилось неразумным овнам
на базаре местном – на благотворительном и на церковном.

Если же изгложет не беда – обида
или дух увязнет в немощи и сраме,
взять благословенье у митрополита
Сурожского можно в нашем русском храме.

Есть простор и время думать отрешенно,
все мои прожекты не покрылись прахом:
написала пьесу. Полюбила Джона.
Был бы православным, мог бы стать монахом.

Приезжай, увидишь церковь у кладбища,
здесь цветы и птицы бродят садом росным.
Хлеб воспоминаний – горестная пища:
все мы обгорели в том аду под Грозным.

Только лишь подушно с Богом и сочтешься:
наступают сроки крестных покаяний.
Пусть в пути помогут, если соберешься,
Серафим Саровский и святой Албаний.

Жду со службы Джона, жгу компьютер или ж
поспевает в кухне звездная опара —
в графстве Кент, в Деревне
(по английски Village).
23 November
Вся твоя.
Варвара.

^*Первый комментарий
(1988 год, Москва)

А жизнь порой – пристрастней телекадра:
в пределах погорелого театра
был кабинет ее полуподвальный – просвет
меж молотом и наковальней.
Она была всего лишь зав. литчастью.
Но прибегали все к ее участью:
она в делах слыла бескомпромиссной.

В театре быт, конечно, живописный:
тогда все возмущались
скрытым торгом
увядшей примы с новым драматургом.

Измученная этою интригой,
Варвара вечер провела за книгой,
массивною, в застежкаж золоченых,
где много истин в Слово облеченных…
Потом курила долго в темноте,
и свет зажгла: а вдруг слова – не те…

^**Второй комментарий
(1996 год)

Варвара, как ни глянь, все в жизни перемена —
сумела явь от сна однажды отличить:
все ж русская жена английского джентльмена!
Не ссу́чилась, а нить судьбы смогла ссучить.
Без пастыря – вотще – не сотворить обедни…
Варварины ли сны, мои ли снова бредни:
без Вари прогорел театр на Поварской.
Но бредень не пустой пришел из мглы морской…

Письмо Варваре

…Строка склонилась к изголовью
подобно лилии тигровой…
Бог испытал меня любовью —
слегка подштопанной обновой.

Ты помнишь в Киеве – «Славутич»,
и Дни культуры ли славянской?
Ты променял меня на пиво
и на мужскую вашу дружбу.

Я много раз писала это
письмо, прости, что опоздала.
Ты не сказал, зачем ты умер!
Ты был всегда неостроумен.

…Что ни протока, то коряга,
что ни тайга – то непролазна…
Ты был скиталец и бродяга,
а я на все была согласна.

И нимфы не бывают чутче —
так нежно кожей осязала.
По кочкам прыгала, как чукчи,
за оползнем с горы сползала.

Рубашку белую, льняную,
изгваздала на сеновале.
Но не пошла тогда в пивную —
лишь потому, что не позвали.

Вот здесь бы ты и рассмеялся,
а может быть и рассердился.
Напрасно ты меня боялся.
Но хорошо, что не женился.

И все же был – оскал Ля Скала,
кровавый бархат, верхний ярус…
Я и во сне тебя ласкала,
актер (зачерк.), двуликий (неразб.) Янус (?)

Теперь ты (неразб.) Петр и небожитель.
Не удержу в руках пера я…

Взошли плевелы в Божьем жите
в двухтысячном году.
Аглая.

Письмо Варвары

И напишу неискренне: тщета…
И заслонюсь от суеты печалью.
Но вдруг придут из прошлого счета,
сургучною скрепленные печатью.

Твое письмо умершему Петру
лежало в распечатанном конверте,
оно пришлось (не злись!) не ко двору:
кого бы вдохновила весть о смерти!

(«Били родники – да все повымерзли.
Были современники – повымерли…»)

– отрывок из письма Алеши Эн.

Я в курсе (ли?) печальных перемен,
деяний – сколь прельстительных,
столь тленных:
мне пишут в мой семейный монастырь.

Да много ли у Господа вселенных?!
Затем и жизнь – то пустынь, то пустырь…

Молись, подъявши к небу очеса.

Когда б не черт твоей телегой правил:
вчера был Петр, а завтра будет Павел!
(Венчались у знакомого ксендза.
А были слухи – и католикос
помолвил вас…).

И пущен под откос,
мой паровоз застрял в кустах жасмина:
тускнеет масть, корежится металл,
ржавеет жизнь – вторая половина…

Какой мошенник этот банк метал!

Письмо не мне, а всколыхнуло дух.
Петр выбирал тогда из нас из двух,
как водится – для тела и души…

Будь острожна – все же муж…
Пиши.

P.S.
В твоем письме (по Фрейду ли?) описка:
там Янус (Янис ли?) подверстан слишком близко…
…соблазн для развращенного чтеца!

P.P.S.
Успела ли сбежать из-под венца?
Банкира (ли?) настигла Божья кара?
Целуй его (ль).
Всегда твоя —
Варвара.

Письмо Варвары Алексею Эн

…Природа тут всегда под градусом.
В таком чаду – я плохо вижу…
Алеша, мы ошиблись адресом,
и заняли не нашу нишу!

Жара, как жаба ненавистная,
в зобу – расплавленная смальта.
Вокруг фасонно-живописная,
весьма масонистая Мальта.

Нам не дано ей соответствовать,
мы объективно невесомы.
Ну сколько можно долю пестовать
и выставлять свои резоны!

Пример однюдь не показательный,
мой милый делатель культуры:
мы жизнь прожили по касательной!
Но не насилуя натуры.

Как чада мировой провинции
(столица – только Град Небесный),
творцы, создатели, провидцы ли —
мы шли гурьбой довольно тесной.

Ваяли тесто песнопения,
месили строчки, словно краски.
И в ком похоронили гения —
сие не требует огласки.

Ты в состоянии паническом
не подставляй свою щеку им!
Мы с Джоном на экуменическом
на съезде пастырском шикуем.

Бесед благих теченье плавное,
и подковерных мнений битва.
И эта Мальта. Да. Но главное —
поверь мне! – общая молитва.

Когда звучит благословляющий
канон издревле благодатный,
стоит над миром столб сияющий,
немеркнущий и незакатный.

Как ни пытаются облечь его,
как ни кроят на все фасоны…
Мы языка не знаем птичьего,
но и они с небес пасомы!

Молить Всевышнего о милости —
предвечным, бессловесным стоном…
Но я уже заговорилась. И —
прощай.
Varvara Superstone

Третий комментарий
(2000 год, Кент)

Когда летит сырой английский ветер
укутывая листьями погост,
кольцо в двери стучит – как красный петел,
прозрачный призрак или поздний гость.

Ведьмует тьма на чердаках пустых.
Джон на вечерне в храме Всех Святых —
в пустующем намоленном соборе…
Лишь пономарь гундит, молитве вторя.

А в доме свет и шум, и колготня:
там без гостей ни ночи нет, ни дня.
Дом освещен с фасада и с торца.

Лишь час от Букингемского дворца —
от Лондона рукой подать до Вари.
Она и рада всякой Божьей твари.

Ученый друг, жилец лабораторий,
сегодня у камина тараторил:
путь в Кембридж из России не далек!

Растравит Джон в камине уголек,
пытаясь и понять, и ухватить
беседы русской травленую нить.

Здесь, в графстве Кент, недавно был в гостях
политик Икс, на малых скоростях
бредущий к президентскому престолу.

Варвара опускала очи долу:
всегда чуралась власти и «структур».
Политик был любителем котурн,
он бредил Бонапартом и Нероном.
И волновался, и дышал неровно,
поскольку рвался он – из грязи в князи.

Он явно слышал про большие связи,
по линии ирландского родства:
наружу вылезал из естества!

От этой человечьей мелюзги
порой ни света не видать, ни зги!

Политик знатным слыл амикошоном.
Но номер не прошел с невозмутимым Джоном.

Британский дом – как крепость и оплот,
в сознанье втиснут сотни лет назад.

«Но это был случайный эпизод» —
подумал Джон и вышел в мокрый сад.

Дом приходской, стоящий на холме,
парящий в небе, как корабль воздушный,
в разноязыкой тонущий молве,
вне прихоти и роскоши наружной —

был явно магнетизма не лишен.
«Варварины труды» – подумал Джон.

Он видел тут артистов, циркачей,
и не сходил с ума от их речей.

По-русски в доме думал даже кот:
бродяга и природный полиглот.

Шурша листвой по вянущему саду,
Джон обогнул замшелую ограду,
вернулся в дом, ан глянь, опять пернатый
стучится петел до английской хаты.

Письмо Аглаи Алеше Эн
(из Москвы в Кельн)

…Неуследима молодость, неуследима,
в клубах параболлического дыма,
и осторого, как перец, перегара,
и быстрого, и легкого загара…

И вспоминать (не соглашайся!) больно.

Ты написал мне налету из Кельна.
Неужто дни еще не сочтены
любителей совместной старины?

«Сопляжники» из довоенной Гагры,
куда волной взрывной вас отнесло?
Другие – потребители виагры —
перехватили в лодке их весло.

Куда плывем в бесцветной этой хмари?

Ты был, передавали мне, у Вари
проездом в фестивальный Эдинбург.
Простой небезызвестный драматург —
уж если не Шекспир, то явно – Чехов…

Язвительность моя уже не та:
от смеха умирать или от чиха —
актрисе бывшей спишутся счета.

Подштопанная кукла и банкирша —
теперь сыграть могла бы только Фирса!

Ты помнишь Павла? Был такой юнец —
сидел на осветительных приборах.
Он страстью измотал меня вконец.
Хранил сухим в пороховницах порох.

Но оказалось, выкован из стали:
банкиром стал. Теперь так звезды стали.

Он из другого теста: деньги, риск…
Но вот прилип ко мне, как банный лист.
Я не могу (поверь!), хоть нету спасу,
вернуть любовь ему, как деньги в кассу.

Теперь мой путь определен, и тяжек
в контексте косметических подтяжек.

Я представляю, чтоб сейчас изрек ты…
Ну да, он финансирует проекты
мои: в Москве шумнула антреприза —

классическая (ставила сама!).
Все вспомнили, какая я актриса,
а я стяжала горе – от ума…

Ты пишешь мне, а значит жив, не так ли?
(Ужасна смерть великого Петра).

Варвара? Ставит радиоспектакли?
А прежде – ни ногою со двора
в какой-то там английской глухомани.
Как можно жить от Родины вдали?!

Такую нам судьбу накуковали:
любовь не обменяешь на рубли.

Она любима, тут не надо слов.
Пригож ее ученый богослов?

Сестринство наше прежнее и братство,
и свыше неусыпная опека…
Как может Вестминстерское аббатство
не повидать такого человека?!^[1]

Я к ней на Рождество лечу, Алеша!
Будь счастлив и здоров.
(В Москве уже пороша…)

Письмо Аглаи Павлу
(из Кента в Майями)

Закормленная рябчиками с ананасом,
я все-таки капну тебе на темя:
я не понимаю, зачем лететь первым классом,
если прилетаешь вместе со всеми!

Ты, конечно, новорожденный миллионер,
но сообразил бы, что это дурость!
В скором поезде, например,
платишь, прежде всего, за скорость.

Если кто и урвал даровой ломоть,
то жаждет и тут, по причине веской,
если не выделиться, то хоть
отделиться застиранной занавеской!

Но это к слову. И мне все равно,
и ты это знаешь (равно и Варваре),
встретят меня на стареньком «рено»
или на перламутровом «ягуаре».

Это для прочих и для иных,
обожествивших корысть и скорость:
гнать на каурых и вороных,
ноги укутав в медвежью полость.

Как долетела? Могла бы потише.
А остальное и сам все знаешь:
здесь не Рождественнский вечер в Париже,
ночью – кутеж, а наутро – залежь!

К Джону приехали на постой —
только родня, а к Варваре – я вот.
Эти эсквайры – народ простой:
шубу соболью зрачком не дырявят.

Всенощной службы свечная пурга.
Звездная россыпь. Дыханье органа.
Ветер псалмов. Покаянья туга.

Польская кровь ли моя окаянна —
слишком бурлила, наделала бед.
Страшно предстать во грехе уличенным…

Днем состоялся семейный обед,
с жирной индейкой и пудингом черным.

Тишь над равниной. Вселенский покой.
Словно бы мир – в покаяньи и вере.
Как соответствовать этой благой
и расслабляющей атмосфере?

Скоро закатится за окоем
год високосный с тремя нулями…
Как ты банкуешь там доллар с рублем,
и оседлал ли волну в Майями?

Дом у Варвары? Внутри и во вне —
очень английский, а как иначе?
Не прикупи там, по случаю, мне
виллу парчевую – от Версаче!

Варя все пишет, пашет, как негр —
словно бы ангел стоит за спиной…

Ладно,
прощай, расхититель недр,
мой оборотистый и родной!

P.S.
Слыхать, на Кристи выставляешь лоты.
Бюджет трещит, по швам уже распорот?
Интрижку не завел с женою Лота?
Смотри, не оглянулась бы на город!