Лидия Чарская
Заслуженное счастье

Глава IV

Какой пестрой по смене переживаний проходила для Ии эта неделя! Озабоченная, задумчивая возвращалась теперь девушка в их «хибарку» на Васильевском острове. И ни Надя, ни Жура, ни участливые вопросы Зинаиды Юрьевны не могли развлечь ее, ни вызвать на откровенность. Когда Ия брала деньги под расписку y Ильи Ивановича, то ни на минуту не сомневалась в порядочности Валерьяна. Од казался таким искренним и несчастным в те минуты. Девушка не могла не поверить ему. Теперь же, по мере приближения срока отдачи, сердце Ии стало все чаще и чаще сжиматься каким-то неприятным тяжелым предчувствием. A что если он не отдаст? Что если обманет? Ведь если она и знает молодого князя, то с самой нелестной для него, невыгодной стороны. Его поступок с Катей, его льстивое при последней их встрече отношение к самой Ии, все это, вместе взятое, давало довольно отрицательный тип её молодого родственника. И все-таки, в глубине души Ия надеялась на благоприятный исход дела.

– Он отдаст. Не может быть, чтобы не отдал! Ведь он заверял меня своим честным словом! – мысленно успокаивала себя молодая девушка.

В таких сомнениях прошил вторник, среда и четверг. Наступила пятница. Молодая Басланова плохо спала в ту ночь. Со смутным чувством какого-то грядущего бедствия поднялась она неспокойная, с сильной головной болью в пятницу утром. Нехотя проглотила стакан кофе, поданный ей Дашей, исполняющей теперь роль не только няньки, но и кухарки, и домоправительницы, и отказавшись от завтрака, приготовляемого для неё каждое утро, спешно вышла из дома. Убийственно-медленно тянулся весь этот день для Ии. Каждый раз, как отворялась дверь магазина и входили покупатели, она невольно вздрагивала и обращала глаза к входу. – Не Валерьян ли? Но его не было. Впрочем, помня обещание юноши быть y неё вечером, Ия была более или менее спокойна днем. Но чем ближе подходил назначенный час, тем сильнее, и мучительнее становилась её тревога.

Стрелка на часах показывала половину восьмого вечера, когда дошедшая до последней степени мучительного ожидания, девушка уже не отрывала глаз от дверей. Валерьяна все не было. Пробило восемь. Последние запоздавшие покупательницы торопились уходить со свертками и картонками из магазина. Продавщицы гурьбой направились за перегородку, где они прятали свое верхнее платье. Оттуда доносился их веселый смех и живая, бойкая болтовня.

Но Ия ничего не слышала. Ия была как во сне. Огромная тяжесть лежала y неё теперь на сердце. Мучительно и горько каялась молодая девушка в своей излишней доверчивости и доброте. – И поделом тебе! И поделом! Тряпка, ничтожество, овца, которую может провести мало-мальски ловкий бездельник! Стыдись, Ия! Где твоя сила? Сила твоего характера? Твоя проницательность и благоразумие? – казнила себя молодая девушка в то время, как отчаяние каменной тяжестью наваливалось ей на сердце. Что оставалось делать теперь? Чистосердечно покаяться во всем Илье Ивановичу? Рассказать все? Сознаться в том, что сама она, Ия, благоразумная девушка, по глупости и неопытности сделалась жертвой обмана? Просить его высчитывать y неё из жалованья хотя бы по двадцать пять рублей в месяц, пока не покроется весь ее долг? Но как же тогда она будет жить? На что? Ведь те пятьдесят рублей, посылаемые ею матери – должны быть неприкосновенной для неё суммой, из которой она никогда не позволит себе урвать ни гроша. Как же жить тогда, как жить при долге в триста рублей и при ее более нежели скромной получке?

Ия глубоко задумалась, вся задавленная своими тяжелыми, беспросветными мыслями. И очнулась только тогда, когда кто-то осторожно тронул ее за рукав.

– Барышня. Время закрывать. Домой пора, – услышала она голос Яши, принесшего ей пальто.

Кругом стояла полная тишина. Магазин опустел. Единственный электрический рожок горел еще y входа, остальные были потушены. Барышни-продавщицы разошлись давно, пользуясь своей недолгой свободой. Ия спешно оделась и вышла.

Теплый апрельский вечер дохнул ей в лицо душистой, освежающей бодростью. Синее небо… Чистый воздух, снующие мимо неё автомобили и экипажи, приподнятое по-весеннему настроение толпы, все это так мало гармонировало сейчас с угнетенным настроением девушки. Она шагала по тротуару широкой людной улицы, a с ней вместе неотступно шагали и её мысли, безотрадные мысли совершенно уничтоженного несчастьем, приведенного в полное отчаяние человека: «Завтра поверка кассы… – думала Ия; – субботний отчет… Необходимо пополнить недостающую сумму… Но где она возьмет теперь эти деньги, когда так очевидно, что Валерьян обманул ее и не принесет их ей никогда…»

И ужас перед завтрашним вечером так плотно и властно охватил душу девушки, такой беспросветной черной тучей накрыл все её существо, что Ия в своем отчаянии и безнадежности даже не находила силы негодовать на поступок молодого Вадберского и возмущаться им. Она автоматически шагала по тротуару, забыв о трамвае, о необходимости возвращения домой, об отдыхе и обеде. И опомнилась лишь очутившись y Александровского сада, совершенно не заметя пройденного ею длинного пути.

– Ну и маршируете же вы, барышня, едва догнал! – услышала позади себя молодая девушка странно знакомый голос и живо обернулась на эти слова.

Перед ней стоял тот самый оригинальный покупатель, над которым несколько дней тому назад потешались её сослуживицы. И на этот раз человек, похожий на обезьяну, остался верен себе и своей оригинальности. Вместо меховой дохи на нем была надета какая-то удивительная крылатка-шинель, какие носились разве лет пятьдесят тому назад нашими предками. На голове его сидела блинообразная старомодная с огромным козырьком фуражка. Сам же он улыбался добродушнейшей улыбкой, так мало подходившей к его дикой внешности, и к обезьяньей физиономии, густо заросшей волосами.

– Рад, очень рад встретить вас, барышня, хоть одно знакомое лицо, a то совеем, признаться, запутался в проклятом этом городе… – говорил он, здороваясь с Ией. – Сажусь в трамвай, еду на Балтийский вокзал, a попадаю к Полицейскому мосту. Гляжу в окошко – вы идете, такая сосредоточенная, серьезная… Обрадовался: думаю, старая знакомая… Соскочил и за вами следом. Наконец-то догнал… Да, что с вами, барышня? Бледны вы чрезмерно что-то! И лицо встревоженное… Случилось что с вами? – и произнося эти слова, незнакомец с большим участием заглянул в глаза Ии. Его маленькие щелочки глаз блестели неподдельной добротой и он так ласково улыбался своим огромным ртом, обросшим целым лесом растительности, что молодая девушка как-то сразу почувствовала доверие к нему. Луч слабой надежды внезапно блеснул в голове Ии. Быстрая мысль промелькнула в её мозгу.

– Что если попросить его? – подумала Басланова. – Попросить этого незнакомого человека выручить меня из беды? И если он согласится оказать мне эту огромную услугу – ведь я тогда спасена! Не сама ли судьба, позаботившись об этом, посылает мне его в такой безысходный, тяжелый момент жизни? И словно какая-то сила подхватила и понесла Ию. Она уже не думала о том, насколько удобно будет для неё прибегнуть к такой помощи y совершенно постороннего человека. Впереди стояла одна цель; – возможность спасения, выхода из весьма некрасивого положения и, не рассуждая ни о чем больше, она заговорила, спеша и волнуясь, с дрожью в голосе и ярким румянцем на щеках:

– Не сочтите меня ради Бога безумной, – заговорила она смущённо и взволнованно, – но в нашей нынешней встрече я вижу перст Божий. Простите меня, не считайте обманщицей, лгуньей… Но я нахожусь сейчас в отчаянном положении… Меня очень подвели, недостойно обманули… Я поручилась в очень большой сумме за одного моего знакомого… С разрешения управляющего магазином взяла эту сумму из кассы до сегодняшнего дня, твердо надеясь, что мне внесут ее в срок и аккуратно… И вот…

Ия не договорила. Её губы дрогнули. Глаза опустились в землю.

Её спутник смерил ее всю долгим проницательным взглядом.

– Бедное дитя, – произнес он после недолгой паузы, с таким мягким выражением, что Ия, невольно пораженная его возгласом, взглянула ему в лицо. На нее смотрели сейчас печальные проникновенные глаза, в то время как сочувствующая улыбка раздвинула добродушные губы незнакомца, – бедное дитя! Верю вам и от души благодарю вас за вашу откровенность, Постараюсь отплатить вам тем же. Чтобы не показаться вам слишком навязчивым, странным и смешным, я покривил на этот раз перед истиной и перед вами… Не из окна трамвая увидел я вас нынче и далеко не случайной была наша встреча. Я умышленно ожидал вас невдалеке от вашего магазина и, как только вы вышли оттуда, поспешил за вами. Мне необходимо было переговорить с вами. Не вы, a я сам нуждался и нуждаюсь в вашей поддержке, в вашем одолжении…

Он прервал на минуту свою речь, чтобы перевести дыхание, и встретив недоумевающий, удивленный взгляд Ии, подхватил с еще большим оживлением и поспешностью: – Да, да, я нуждаюсь в вашем одолжении, в вашей помощи. В тот день, когда счастливая судьба толкнула меня в двери того магазина, где вы служите, и я увидел вас, ваши честные правдивые глаза, ваше открытое благородное лицо, – то понял, что все еще есть хорошие люди на свете, a ваш прекрасный поступок с возвращением мне оброненных мной денег, заставил меня искать новой встречи с вами, чтобы просить, да, чтобы просить, умолять вас принять у меня место наставницы и сестры милосердия при моем больном сыне… О, нет, не отказывайтесь, – воскликнул он, заметив нерешительность на лице Ии… – Мой бедный мальчик давно приговорен врачами. Он страдает тем недугом, который свел в могилу его мать. У моего единственного сына чахотка. И бедному Славушке ничего не осталось от жизни, как только терпеливо ждать приближения… Приближения конца…

Спутник Ии замолк… Вытащил носовой платок из-под полы своей допотопной бекеши и стал усиленно сморкаться, чтобы скрыть подступившие слезы. Часто попадавшиеся им навстречу прохожие с удивлением оглядывали Ию и её спутника. Его волнение невольно бросалось в глаза, a необычайный вид и внешность чудака-оригинала вызывали на губах встречных невольную улыбку. Но Ии незнакомец отнюдь не казался смешным. Захваченная ужасным человеческим горем, горем отца, готовившегося потерять единственного сына, девушка в эти минуты совершенно забыла о своей личной неприятности и вся ушла в переживание чужого страдания, чужой, куда более нежели y неё, глубокой беды. Ей хотелось утешить, успокоить несчастного отца, помочь ему словом, советом. Но что могла она придумать, какое утешение найти для него, она, такая молодая и неопытная; чем могла она успокоить человека в таком беспросветном горе…

Между тем её спутник немного оправился и продолжал уже более спокойным голосом.

– Да, мой маленький Святослав – приговоренный. Он обречен судьбой с самого нежного возраста на раннюю смерть. Тотчас же, после кончины жены я y знал об этом и, чтобы спасти ребенка, повез его в теплые страны. Где мы только не бывали с ним! И в Каире, и в Ницце, и в Швейцарии, и y нас в Крыму, Я искусственным образом поддерживал слабо мерцающий огонек его жизни. Но мальчик не окреп даже под знойным солнцем и небом Египта. Он таял, как свеча. И вот, мне посоветовали увезти его в Финляндию, в холодную, суровую Финляндию, которая по новому трактованию медицинской мудрости в иных случаях спасает от такого рода недугов вернее солнца и его пекла в южных странах. Мои средства позволили мне приобрести небольшую мызу в самом диком месте Финляндии недалеко от Выборга, в десяти верстах от станции железной дороги. И там мы поселились, я, мой маленький Святослав, доктор, приглашенный к нам после поездки в Швейцарию, наша немногочисленная прислуга. К счастью, доктора правы: климат Финляндии совершил чудо. Славушка окреп, поправился здесь. Но, к сожалению, ни одна гувернантка не хочет ехать в нашу глушь. Были опыты, но все оказались неудачными. Все приглашенные мной воспитательницы (мужскому элементу, воспитателю нечего делать около моего сына, так как ему, повторяю, нужна больше сиделка, нежели воспитательница), прожив не более недели, другой, отказывались от места и оставляли наш дом. Я нарочно приехал теперь в Петербург чтобы пригласить к Славушке новую наставницу. И мой выбор пал на вас… Я понял, что не найду ничего лучшего с первой же минуты, как увидел вас в окошечке кассы. A ваш достойный поступок привел меня к окончательному решению. Умоляю вас, не отказывайте нам! Вы сделаете доброе дело. Вы облегчите страданье приговоренного к смерти ребенка и отчасти успокоите и его отца… Что же касается вознаграждения, то, имея в виду всю тяжесть ухода за больным, я не только вам, но и всем, кто служил y меня до сих пор в качестве наставницы моего сына, предлагаю не менее ста рублей ежемесячно. И авансом сколько хотите. Вы говорите, что вас обманули в денежном отношении. Большую сумму не отдали вам?

– О, огромную! – вырвалось y Ии.

– Несколько тысяч?

– Что? Нет, как можно! Триста рублей!..

Ия невольно вздрогнула от того взрыва смеха которым внезапно и неожиданно разразился её спутник. Переходы от безысходной печали к этому непроизвольному безудержному хохоту были так же неожиданны и странны, как и весь внешний и внутренний образ этого человека. Теперь его маленькие светящиеся глазки были полны слезами, но не печали, a смеха… Ия, смотря на него, и сама улыбнулась невольно. И эта невольная улыбка дала делу совершенно неожиданное направление.

– Ну вот! Ну вот! Вы улыбнулись, значит – согласны. Я рад, что вы согласились. Я знал, что вы ангел по доброте. Благослови вас Бог за ваше великодушие. A уж Славушка-то мой как рад будет. Еще бы! Иметь такую молодую, симпатичную, добрую наставницу. С последней, Марьей Ивановной – кузиной доктора, они не ладили, пришлось ее отпустить. A насчет денег не беспокойтесь, ради Бога; вот вам ваши триста рублей, аванс вашего заработка. Через шесть месяцев мы будем квиты… Вы заслужите их в этот срок, если даже я буду вычитать только половину вашего жалованья… И, порывшись во внутреннем кармане своей старомодной шинели, спутник Ии передал ей несколько скомканных бумажек.

– Кажется, так… Сосчитайте… – произнес он, не глядя на деньги.

– Но…

– Без «но»… барышня, милая… Хотите спасти людей – не лишайте своей помощи. И вот еще прошу – поторопиться. Через два дня я должен возвратиться на мызу… Уж будьте готовы, прошу вас… И адресочек ваш оставьте, заеду в понедельник сам за вами. Не позже семи часов. Поезд наш отходит ровно в 8… Да вот еще: боюсь я за вас, не соскучились бы вы в нашей глуши…

– Мне некогда будет скучать! – вырвалось y Ии, которая в глубине души уже давно решила принять столь необходимое для неё предложение: «Что делать, – думала попутно молодая девушка, – не придется съездить к маме в родные Яблоньки, повидаться с милой старушкой. Пусть Катя едет туда одна по окончании занятий и экзаменов. Попрошу Зину Градову, пока что, заменить ей меня. Пусть в отпуск ходит к ней Катя по-прежнему, как и при мне, и пускай от Зины же и отправляется на родину».

– Благодарю вас, – уже громко вслух докончила свою мысль Ия. – Я с удовольствием принимаю ваше предложение и особенно благодарю вас за деньги, доверенные мне авансом. Вот визитная карточка; на ней значится и мой адрес. И молодая девушка протянула своему спутнику вынутый из кармана небольшой кусочек картона.

Незнакомец принял ее и в свой очередь передал свой. На толстом четырехугольнике значилось старинной вязью: «Алексей Алексеевич Сорин». И больше ничего.

Глава V

Все последующие события промелькнули с быстротой кинематографических картин для Ии.

Пришел и ушел вечер субботы с подсчетом кассы и заблаговременным приложением недостававшей до этого дня суммы. Нечего и говорить о том, что Валерьян так и не показывался с забранными им y Ии деньгами. Удивление Ильи Ивановича Донцова достигло крайних пределов, когда совсем неожиданно Ия, поблагодарив его за оказанное ей доверие, отказалась от места.

– Да какже это так, вдруг, барышня? С бухты-барахты? Раз, два и готово. И мы вами довольны и вы нами как будто. Служить бы да послуживать, значит, a вы вот как нарочно, покидаете нас. Редко, когда попадется такой хороший, честный человек, как вы, и непременно переманят его на лучшее место, – уже горячился и возмущался старик-управляющий. Чтобы вывести его из заблуждения, Ии невольно пришлось рассказать про происшедшее с ней за эти дни несчастье; не называя фамилии виновника его – Валерьяна, но не забыв упомянуть и о выручившем ее из беды незнакомце, которому решила заплатить добром за добро.

Лишь только Илья Иванович услышал об этом, он весь так и зашелся негодованием.

– Да Бога вы не боитесь, барышня, да неужели же из-за трех сотен каких-то злосчастных нам работницы хорошей лишаться! Да сказали бы вы хоть одно слово мне о том, да я бы ждал отдачи хоть сотню лет…

И он еще долго распространялся на эту тему, все еще, вероятно, надеясь на то, что Ия откажется от своего решения и останется служить у, них.

Совершенно иначе отнеслись к уходу молодой девушки её сослуживицы. Илочка, Тина, Машенька, Катя и другие барышни продавщицы завидовали недавней скромной кассирше, мельком, на ходу услыхав из её разговора с управляющим о том, что она, Ия Басланова, получила очень лестное и выгодное для неё приглашение.

– И везет же таким белоручкам! Небось, теперь наживет денег кучу. Не то, что мы грешные, – шептались они по уголкам отделения.

И вот Ия ушла. Словно во сне произошло с ней все последующее её последние сутки дома, в маленькой хибарке на Васильевском острове, последние проведенные часы с Катей, Зиной, её детьми и Леонидом, прибежавшим проводить ее. Никому из них Ия не рассказала про неблаговидный поступок Валерьяна. Ей самой становилось как-то стыдно за человека, решившегося так бесчестно подвести ее. Все свои заботы и ласки, какие только имелись в душе Ии, отдавала она теперь перед разлукой младшей сестренке:

– Ради Бога, поберегите мне Катю, Зина, – трогательно просила Ия молодую женщину.

– Да ладно уж, ладно, сберегу вам сокровище ваше, – добродушно отмахивалась та, вызывая на свое обычно суровое лицо теплую, ласковую улыбку, – небось не забыла, как вы, словно наседка за цыплят, за моих Журу и Надю заступались.

– A ты, Катя, заботься о маме, когда домой приедешь. Все ей расскажи, нашей милой. Я от себя ей напишу, пока что. Да занимайся хоть немного летом. С книги списывай, задачи решай. A еще скажи мамочке, что я всей душой к ней рвалась хоть на недельку. Не судьба, значит. В письме все ей объясню подробно. Да пиши ты мне почаще, ради Бога, отсюда и из дома. Ну, храни тебя Господь!.. – Это были последние слова Ии, адресованные сестре перед отъездом. Катя горько плакала, обнимая и целуя старшую сестру. Зинаида Градова крепко жала её руку… Жура и Надя рыдали навзрыд. Когда вечером Алексей Алексеевич заехал к Градовым, он не мог не умилиться душой при виде трогательного прощания сестер и друзей.

* * *

Поезд свистнул и отошел от станции.

Возница финн, куря трубку и флегматично подергивая вожжами, подкатил к крыльцу вокзала на своей тряской таратайке.

– Садитесь, Ия Аркадьевна, вам неудобно? Какая досада, что не телеграфировал на мызу. Выслали бы экипаж за нами. Пожалел людей беспокоить ночью, – хлопоча около своеобразного чухонского экипажа, и усаживая и устраивая в нем Ию, говорил Алексей Алексеевич Сорин.

Полуживая от усталости молодая девушка уселась в тарантас. Глаза её слипались. В голове мелькали вереницы сонных бессвязных мыслей. Долгая тряска в вагоне, позднее ночное время, частая смена впечатлений за этот день, – все это вместе взятое не могло не повлиять на настроение девушки. Она чувствовала себя невероятно уставшей. A кругом неё северная апрельская ночь давно ткала свои причудливые узоры.

Белые сумерки рассвета казались бессолнечным прохладным деньком. Мохнатые огромные сосны, уходя в небо, особенно рельефно выделялись мохнатыми зелеными пушистыми ветвями на этом светлом фоне. Глубокие пески желтели повсюду и молодая едва освободившаяся от снега травка и мох уже мягко зеленели по краям дороги. Но там, подальше, в глубине леса лежали еще набухшие, грязные полосы снега. Где-то вдали уже шумели по весеннему озера. Величаво и сумрачно высились холмы. Таратайка то и дело ныряла в ложбины или поднималась змеей извивающейся на возвышенности дороге. Птицы щебетали предсолнечным щебетанием, шарахаясь в кустах. Алексей Алексеевич заботливо накинул на плечи своей спутницы теплую меховую пелерину.

– Удобно ли вам? – наклоняясь, спросил он Ию.

Девушка едва нашла в себе силы ответить ему что-то спросонья. Туманная греза сильнее с каждой минутой сковывала ее. Она же словно засыпала песком глаза и налила свинцом ослабевшее тело.

Таратайка по-прежнему то мягко вспрыгивала на холм, то быстро и легко соскальзывала с него вниз, гремя колесами. Скоро сладкое забытье совершенно затуманило мозг Ии и она забылась, медленно погрузилась в дремоту.

– Приехали! Ия Аркадьевна, пожалуйте. С Богом входите в мою скромную хату! – услышала девушка спросонья знакомый голос Сорина и открыла глаза. Солнце ярко и весело брызнуло ей в лицо своим утренним потоком. Таратайка стояла перед воротами мызы. Флегматичный финн, доставивший их сюда со станции, тащил её чемодан к калитке и кричал что-то на его непонятном для Ии наречии.

– Что Святослав Алексеевич? Как здоровье? – с плохо скрытой тревогой в голове обратился Сорин к отворившему им калитку человеку.

Человека звали Степаном; он принял y чухонца пожитки барышни и, сунув чемодан другому встречавшему слуге, кинулся к таратайке, где находились картонки, пакеты и корзины хозяина.

– A мы, барин, нынче вас и не ждали. Даже думали телеграфировать станете. Святослав Алексеевич почивают… Они, слава тебе Господи, все время без вас хорошо себя чувствовали. Только скучали малость… Господин Магнецов и то жаловались на барчонка… Сладу сказывали нет. Тосковали, капризничали, папашеньку дожидались, – самым обстоятельным образом докладывал словоохотливый Степан. Другой человек Ефим, служивший кучером, дворником и сторожем на мызе, угрюмого вида человек, молча принял пожитки и понес их в дом.

Последний казался совсем необитаемым и пустынным.

Солнце играло на стеклах небольшого двухэтажного здания, построенного по образцу норвежских домиков. Он стоял в саду. Вокруг домика росли сосны и пихты… Серые зыбучие финские пески ревниво охраняли сад от малейшего признака зеленой травки… Однообразно шли те же песчаные неровные дорожки, змеясь и волнообразно убегая куда-то под густые шатры вечнозеленых хвойных деревьев. И самый дом с его галерейкой второго яруса, с его прямой плоской крышей не понравился Ии. Что-то скучное, суровое сказывалось в его внешнем виде. Это скучное согласовалось как нельзя лучше с однообразной и угрюмой природой. Сердце молодой девушки екнуло. Гнетущая тоска толкнулась в грудь Ии и заполонила её душу.

«Боже, как здесь будет тоскливо», – невольно подумала девушка и тотчас иже отогнала от себя недостойную по её мнению мысль. «Какая же может быть тоска, когда ей предстоят такая прекрасная, светлая и благородная работа: воспитывать больного мальчика, утешать его в горьком, безотрадном житье-бытье, заниматься, учить его, – да разве это уже одно не является радостным трудом, могущим дать огромное самоудовлетворение?»

Какой-то рокочущий шум долетел до ушей Ии, пока она входила в сени своего нового жилища.

– Это озеро наше шумит, не извольте беспокоиться, барышня – услышала она голос Степана, указывавшего ей по поручению Алексея Алексеевича дорогу в её комнату.

Рядом небольших, но чрезвычайно чистых и уютно обставленных стильной норвежской мебелью комнат Ия прошла к себе. Её горница находилась в нижнем этаже дома. В верхнем этаже жил сам хозяин с сыном, прислуга и доктор, неотлучно находившийся в доме при маленьком больном Сорине. Внизу же была столовая, гостиная, кухня и её, Иина, угловая комната выходившая огромным окном в самую чащу сада. Эта комната с чистой узкой постелью, с зеркальным карельского дерева белым шкафом, письменным столиком и широким креслом-кушеткой сразу понравилась ей. Выкрашенная масляной краской, чуть сумрачная от карауливших ее y окна зеленых сторожей-сосен, росших по соседству в саду, она, эта просторная, чистенькая и уютная горница невольно располагала к занятиям здесь, под её гостеприимным кровом. Чья-то благодетельная рука позаботилась и об удобствах Ии. В новеньком чрезвычайно простом, но удобном умывальнике была налита студеная вода. На письменном столе расставлены принадлежности для письма; стоял простой, но изящный письменный прибор. На полках, прибитых на стене, прижимались друг к другу томики классиков: Пушкина, Лермонтова, Гоголя, Тургенева, Некрасова и Гончарова.

Белоснежное полотенце, покрывало и подушки кровати ласкали своей безупречной чистотой глаз. Едва успела налюбоваться всем этим Ия, как услышала стук в дверь. Вошел снова Степан.

– Барин просит вас закусить с дороги. Барчонок спят, почивают крепким сном. До завтрака не придется вам с ним познакомиться. A закусить пожалуйте, барышня.

Но Ия менее всего хотела закусывать теперь, в четыре часа утра. Непреодолимая сонливость и дремота мешали говорить и двигаться.

– Спасибо, Степан. Поблагодарите Алексея Алексеевича, но есть я не хочу. Скажите, что не до еды, спать хочется.