Лев Толстой
Полное собрание сочинений. Том 4. Севастопольские рассказы

Комментарии В. И. Срезневского

СЕВАСТОПОЛЬСКИЕ РАССКАЗЫ.

СЕВАСТОПОЛЬ В ДЕКАБРЕ МЕСЯЦЕ.

Севастопольские рассказы возникли из задуманного в октябре 1854 г. Толстым и кружком его приятелей офицеров-артиллеристов Южной армии – плана издания военного журнала. Ходатайство инициаторов, поддержанное главнокомандующим кн. М. Д. Горчаковым, не было удовлетворено военным министром; вместо того чтобы дать разрешение издавать собственный самостоятельный журнал, военный министр, передавая распоряжение Николая I, предложил офицерам посылать свои статьи в «Русский инвалид». Расстроенный неудачей и чувствуя, что для такого специально-военного издания собранные кружком материалы не подходят, Толстой предложил Н. А. Некрасову в письме от 11 января 1855 года постепенно передавать военные статьи и материалы в редакцию «Современника». Он предполагал доставлять Н. А. Некрасову ежемесячно от двух до пяти листов и, в случае его согласия, обещал на первый раз прислать статьи: «Письмо о сестрах милосердия», «Воспоминания об осаде Силистрии» и «Письмо солдата из Севастополя», не указывая, кто были авторы этих статей.⁴⁴ В ответе на это письмо,⁴⁵ достигшем Толстого только в марте, Некрасов просил присылать ему статьи военные, как отмечено в дневнике Толстого под 20 марта 1855 года.⁴⁶ Но очевидно, кружок офицеров-инициаторов в то время уже распался, по крайней мере Толстой тут же приписал. «Приходится писать одному – напишу Севастополь в различных фазах и идиллию офицерского быта». Эту запись надо считать первым выражением мысли о будущих очерках защиты Севастополя. В это время Толстой находился со своей батареей на Бельбеке, изредка наезжая в Севастополь: в январе он побывал на хорошо им изученном впоследствии 4 бастионе, в марте, с 10-го на 11-е, участвовал в одной из вылазок в Севастополе.

Скоро после получения письма Некрасова работа над рассказом двинулась, и из записи Дневника 27 марта видно, что к этому дню уже было написано начало «Севастополь днем и ночью»; из этого начала «днем» развился рассказ «Севастополь в декабре»; часть же, названная «ночью», была отброшена и через три месяца написана совершенно заново, как описание определенного события, имевшего место ночью с 10 на 11 мая. 29 марта Толстой отправился в Севастополь квартирьером своей батареи, которая вступила туда 2 апреля. С этого дня до 15 мая Толстой не выезжал из Севастополя, неся службу на 4 бастионе, увлеченный своею деятельностью и «духом защитников Севастополя». Настроение Толстого, которое сквозит в его Дневнике, отчетливо отражается в рассказе, и в известной мере рассказ можно считать автобиографическим. В этом отношении интересны следующие слова рассказа: «Главное отрадное убеждение – это убеждение в невозможности взять Севастополь, и не только взять Севастополь, но поколебать где бы то ни было силу России». Слова эти, для нас так странно звучащие из уст Толстого, которые уже при перепечатке рассказа в 1856 г. он несколько видоизменил и сократил, потому что уже далеко отошел от тех сильных, совсем особых переживаний, которые он испытал в апреле 1855 г., почти совершенно соответствуют мыслям, которые записаны им в Дневнике: «Держимся мы не только хорошо, но так, что защита эта должна очевидно доказать неприятелю [невозможность] когда бы то ни было взять Севастополь». Это было записано как раз во время писания «Севастополя», 2 апреля. Но работа над рассказом повидимому шла не очень спорко: события и служба, а потом нездоровье не давали Толстому писать так, как бы хотелось, а тут еще кроме «Севастополя» одновременно у него шло и писание «Юности». «Кроме того, – писал он 11 апреля, – меня злит особенно теперь, когда я болен, то, что никому в голову не придет, что из меня может выйти что-нибудь кроме chair à canon⁴⁷ и самой бесполезной». 12 апреля на 4 бастионе он записал: «Писал С[евастополь] д[нем] и ночью, и кажется недурно и надеюсь кончить его завтра». И действительно 13-го на том же 4 бастионе (который ему «начинает очень нравиться»), он «окончил С[евастополь] д[нем] и н[очью]. Это была первая редакция рассказа еще без отделения описания ночи от описания дня. «Постоянная прелесть опасности, – добавляет он в дневнике, – наблюдения над солдатами, с которыми живу, моряками и самым образом войны так приятны, что мне не хочется уходить отсюда, тем более, что хотелось бы быть при штурме, ежели он будет». 14 апреля он назначает себе работу – «начать отделывать Севастополь и начать рассказ солдата о том, как его убило». «Боже, – приписывает он, увлеченный и вдохновленный своей работой, – благодарю тебя за твое постоянное покровительство мне. Как верно ведешь ты меня к добру. И каким бы я был ничтожным созданием, ежели [бы] ты оставил меня. Не остави меня, Боже! Напутствуй мне и не [для] удовлетворения моих ничтожных стремлений, а для вечной и великой, неведомой, но сознаваемой мной цели бытия». Начав в это время окончательно обрабатывать рассказ, Толстой выделяет из него изображение ночи, оставив в нем изображение севастопольского дня. В течение недели Толстому удалось написать набело только два листа Севастополя (запись 21 апреля), потом в два дня на бастионе же он отделал несколько листочков (запись 24 апреля); вероятно, тут написано было много, потому что через день, судя по дате при издании, – 25 апр., «Севастополь» уже был закончен и вскоре отослан в Петербург (цензурное разрешение помечено 30 апреля).

«Севастополь в декабре месяце» был напечатан в № 6 «Современника» с подписью Л. Н. Т. и с подстрочным примечанием от редакции об обещании автора ежемесячно присылать картины севастопольской жизни в роде предлагаемой. «Редакция Современника, – говорится в том же примечании, – считает себя счастливою, что может доставлять своим читателям статьи, исполненные такого высокого современного интереса, и притом написанные тем писателем, который возбудил к себе такое живейшее сочувствие и любопытство во всей читающей русской публике своими рассказами: Детство, Отрочество, Набег и Записки маркера». «Севастополь в декабре» в отдельном оттиске, до выхода книжки «Современника» в свет, был представлен П. А. Плетневым Александру II⁴⁸ и произвел на него сильное впечатление:⁴⁹ он распорядился перевести его на французский язык.⁵⁰ Известие о чтении рассказа государем «польстило» Толстому, как записал он в своем Дневнике⁵¹ 15 июня, получив в Бахчисарае известие об этом от Панаева; в этот же день в числе своих недостатков за ближайшие дни он отметил «тщеславие, что рассказывал Столыпину про свою статью». Рассказ Толстого был вскоре по выходе перепечатан в военной газете «Русский инвалид» в больших извлечениях (№ 122, от 5 июня 1855 г.). В этом извлечении рассказ первый раз был прочтен Тургеневым и уже в этом виде привел его «в совершенный восторг»: «Дай бог таких статей побольше» (письмо к И. И. Панаеву 27 июня 1855 г.);⁵² когда же до Тургенева дошел № «Современника» – он писал ему же, что «статья Толстого о Севастополе – чудо», что он «прослезился, читая его и кричал ypa!».

–

«Севастополь в декабре» печатается по тексту, напечатанному в книжке «Военные рассказы гр. Л. Н. Толстого». СПБ. 1856 с исправлением некоторых опечаток и поправок, внесенных корректором в текст Толстого, попавших в это издание вследствие того, что автору не пришлось лично просматривать его корректур. Несмотря на некоторые неисправности текста, считаем это издание заслуживающим предпочтения перед изданием «Современника», так как, с одной стороны, редактор «Современника» из опасения преследований цензуры, с другой стороны, вероятно, сам цензор «Современника», В. Н. Бекетов всячески смягчали выражения, казавшиеся им то слишком резкими, то насмешливыми по отношению к русской армии: напр.: вместо «белобрысенький» мичман напечатано «молоденький», вместо «валяются ядра» – «лежат», выпущены слова «неровно гребут неловкие солдаты», «неприятные следы военного лагеря», «вонючая грязь», «грязный» бивуак и пр., что могло современникам дать мысль о нерадении начальства в Севастополе, или повод к смеху. Но с текстом «Современника» приходится считаться, так как многое там напечатано несомненно правильнее. Все допущенные нами поправки опечаток и правок корректора в издании 1856 г., с одной стороны, с другой, исправления текста и разночтения по «Современнику» перечислены в вариантах. Что касается до поправок, которые введены в текст рассказа в «Полном собрании сочинений Л. Н. Толстого» издания Т-ва И. Д. Сытина под редакцией П. И. Бирюкова,⁵³ то мы решили их также ввести в текст; основываемся на том, что, когда Э. Моод, издавая перевод Севастопольских рассказов на английский язык, обратился к Толстому «с просьбой разъяснить ему происхождение некоторых фраз, вошедших в рассказы и совершенно не соответствующих ни общему их содержанию, ни отношению самого Льва Николаевича к описанным событиям» (слова И. И. Бирюкова), Толстой ответил ему, что все указанные Моодом места «или изменены или добавлены редактором в угоду цензору и потому лучше исключить их. В рассказе «Севастополь в декабре» эти введшие Моода в сомнение места следующие (по изд. 1856 г.):

1) … но здесь на каждом лице кажется вам, что опасность, злоба и страдания войны, кроме этих главных признаков, проложили еще следы сознания своего достоинства и высокой мысли и чувства.

2) И эта причина есть чувство, редко проявляющееся, стыдливое в русском, но лежащее в глубине каждого, – любовь к родине.

Обе эти фразы уже при пересмотре текста для издания 1856 г. обратили на себя внимание автора. Во второй Толстой прибавил к тексту «Современника» слова «стыдливое в русском», в первой – отнес слово «войны», относившееся в тексте «Современника» к слову «признаки», к слову «страдания» и непосредственно предшествующие этой фразе слова «простота и твердость» заменил словами «простоты и упрямства». Таким образом в указанных местах мы отступаем от общего правила давать начальный Толстовский текст, на котором Толстой остановился, – чтобы с другой стороны не итти против его позднейших указаний. Правда, если мы вспомним, что о переводе в Крым из Кишинева, как Толстой пишет в письме к брату,⁵⁴ он просил главным образом «из патриотизма», который в то время «сильно напал» на него, что он «предоставил начальству распоряжаться своей судьбой»,⁵⁵ что, наконец, как видно из его дневника того времени, его тогда захватывали и война, и военная служба, и боевая жизнь, и опасности, – то можно думать, что и слова, которые так шли в разрез со всеми мыслями его в 1890-ых—1900-ых гг., были естественны в 1855 г.

СЕВАСТОПОЛЬ В МАЕ.

Рассказ «Весенняя ночь в Севастополе» в общей своей мысли, можно предполагать, был задуман Толстым в марте 1855 г. одновременно с рассказом «Севастополь в декабре», который в дневнике долгое время называется «Севастополь днем и ночью»; имея это название, рассказ был вчерне закончен 13 апреля, и с 14 апреля Толстой назначил себе его отделку, которую и закончил 25 апреля. В момент начала отделки произошло очевидно разделение рассказа на две части: изображение Севастопольского дня и Севастопольской ночи. Первая часть была разработана в течение апреля и составила рассказ «Севастополь в декабре»; изображение ночи, написанное в первой половине апреля, повидимому, не удовлетворило автора и было оставлено. Конечно, нельзя думать, что отложенная часть впоследствии была переработана в рассказ «Весенняя ночь в Севастополе»: этот рассказ приурочен автором к совершенно точно определенному времени – ночи на 11 мая и, может быть, даже изображает определенное событие; в нем только вновь воплотилась возникшая в 20-х числах марта мысль Толстого дать изображение Севастопольской ночи. Как основу рассказа Толстой сохранил эту мысль, отбросив ее оболочку, его не удовлетворившую, и дал не переработку старого рассказа о Севастопольской ночи, написанного в первой половине апреля, а создал новый рассказ, однородный по общей мысли, но иной по обстановке, в которой происходит действие, и по настроению, которое было в то время у автора.

Рассказ был начат тотчас после окончания «Рубки леса»: утром 18 июня Толстой кончил «Рубку», а вечером уже написал «проспект маленький 10 мая», как он назвал тут «Весеннюю ночь». Со следующего дня – 19 июня Толстой изо дня в день «с удовольствием» быстро пишет «10 мая», не отвлекаясь другими работами, только уделяя время на чтение, и уже 23 июня, проработав целый день, «окончил на-черно» и даже принялся за переписку на-бело. На 24-е он назначил себе «пересмотреть все (sic) В[есеннюю] Но[чь] с точки зрения цензуры и сделать изменения и variantes». И действительно 24-го Толстой «целый день работал» и 26-го «кончил… уже не такъ хорошо, кажется, какъ прежде» – отмечает он, очевидно, вспоминая ту редакцию, которую он назвал черновой, и которая по его мнению еще не была обезврежена в отношении требований цензуры. Этим 26 числом июня 1855 г. «Весенняя ночь» была датирована и при издании. На следующий день Толстой ездил в Бахчисарай и там читал ее своему приятелю Егору Петровичу Ковалевскому, состоявшему тогда в штабе кн. М. Д. Горчакова, и Ковалевский остался ею «очень доволен». Таким образом «Весенняя ночь» была написана очень быстро, всего в восемь дней, с 19-го по 26-е. Если принять во внимание, что первая редакция была закончена 23-го, то значит писанье без пересмотра длилось и того меньше – только пять дней. Очевидно рассказ писался с особенным подъемом и увлечением и против обычая Толстого одиноко, т. е. не сопутствуемый другими литературными работами. После этого энергия сразу упала, и Толстой целую неделю провел «в праздности», как отметил 6 июля, забыв, что 4 июля рассказ снова привлек ненадолго его внимание, и он «с утра» и «после обеда отчасти» его пересматривал, чтоб на следующий день отослать к И. И. Панаеву в редакцию «Современника», что хотел исполнить при содействии Валентина Павловича Колошина, долженствовавшего ехать 5 июля в Петербург, но отложившего отъезд до 11-го. Этот новый пересмотр очевидно был более или менее поверхностный. С Колошиным же Толстой послал И. И. Панаеву письмо⁵⁶ об этом Севастопольском рассказе или Севастопольской «статьи», как он говорит: «Хотя я убежден, что она без сравненья лучше первой, она не понравится, в этом я уверен. И даже боюсь, как бы ее совсем не пропустили. На счет того, чтобы ее не изуродовали, как вы сами увидите, я принял всевозможные предосторожности. Во всех местах, которые показались мне опасными, я сделал вариянты с такого рода знаками (в) или скобками означал чтò выключить в том случае, ежели не понравятся цензуре. – Ежели же сверх того, что я отметил, стали бы вымарывать что-нибудь, решительно не печатайте. В противном случае это очень огорчит меня. Для заглавия я сделал вариант, потому что «Севастополь в мае» слишком явно указывает на дело 10 мая, а в Современнике не позволено печатать о военных делах. Напшисецкого я заменил Гнилокишкиным⁵⁷ на тот случай, ежели цензура скажет, что офицер не может от флюса отказываться от службы; тогда это 2 различные офицера. Польскую фразу ежели можно поместить, то с переводом в выноске, ежели нельзя, то русскую, которая под знаком (х). И еще ругательства русские и французские нельзя ли означить точками, хотя без начальных букв, ежели нельзя, но они необходимы. Вообще надеюсь, что вы будете так добры защитить сколько можно мой рассказ, – зная лучше взгляд цензуры, вставите уж вперед некоторые варианты, чтобы не рассердить ее, и какие-нибудь незначительные, непредвиденные изменения сделаете так, чтобы не пострадал смысл». Под только что пережитым впечатлением подъема при создании рассказа, в сознании своего долга писать одну правду и предугадывая протест со стороны тех, кто правду эту желает скрыть, он записал в дневнике своем 5 июля о смущавших его «искушениях тщеславия», с которыми он постоянно боролся, каясь на страницах дневника в своих проступках этого рода: «теперь только настало для меня время истинных искушений тщеславия, – пишет он – я много бы мог выиграть в жизни, ежели бы захотел писать не по убеждению». И действительно «Весенняя ночь», набранная для «Современника», подняла целую бурю со стороны охранителей, испугавшихся правды, этого героя Толстовской повести, которого автор «старался воспроизвести во всей красоте его», и которого он любил «всеми силами души». Но еще раньше чем попасть к ним в руки, еще в кабинете редакторов «Современника» рассказ должен был подвергнуться первой цензуре. Полученная И. И. Панаевым «Ночь в Севастополе» произвела на лиц, близких к «Современнику», громадное впечатление; все находили этот рассказ «выше первого по тонкому и глубокому анализу внутренних движений и ощущений»,⁵⁸ по превосходной мастерской работе; после прочтения рассказа Некрасов писал, что не знает «писателя теперь, который бы так заставлял любить себя и так горячо себе сочувствовать»,⁵⁹ как Толстой; несмотря на это, повесть Толстого показалась им недопустимой к печати в том виде, в каком написал ее Толстой, без смягчающих фраз и выражений. Они боялись даже, что она произведет на публику «весьма неприятное впечатление»: до такой степени всё в ней «облито горечью»,⁶⁰ «такъ резко и ядовито, беспощадно и безотрадно».⁶¹ И вот под влиянием этой боязни И. И. Панаев счел необходимым, «не портя, – как он говорит, – сущности рассказа и предвидя за него борьбу с ценсурою» «кое что посмягчить и посгладить» и наконец даже «прибавить в конце»⁶² статьи слова, настолько в разрез идущие с мыслями Толстого, настолько Толстому «отвратительные», что он согласился бы, как он писал потом Е. Ф. Коршу, всякий раз как читает их, «лучше получить 100 палок, чемъ видеть их».⁶³ В найденной недавно рукописи Толстого действительно нет этой фразы.

Прибавленные И. И. Панаевым слова были следующие: «Но не мы начали эту войну, не мы вызвали это страшное кровопролитие. Мы защищаем только родной край, родную землю и будем защищать ее до последней капли крови». На несоответствие этих слов взглядам Толстого впоследствии обратил внимание Эльмер Моод при издании перевода Севастопольских рассказов на английский язык; он просил Толстого разъяснить причины их происхождения.⁶⁴ В ответном письме к Мооду Толстой решительно отрекся от этих слов, назвав один отрывок из «Весенней ночи» «особенно отвратительнымъ»; «он, – пишет Толстой, – и в то время мне очень не нравился» и советует все указанные им места исключить, потому что они были «или изменены или добавлены редактором в угоду цензору».⁶⁵ То же еще более определенно говорит Толстой и в упомянутом письме к Коршу,⁶⁶ прося его передать С. А. Рачинскому, хотевшему переводить Севастопольские рассказы, что он «умоляетъ» его «не забыть, что слова» (он точно их цитирует) «принадлежать г-ну Панаеву», а не ему, и что он просит их выкинуть.

С смягчающей выражения Толстого, добавкой Панаева, повесть была послана цензору «Современника» В. Бекетову, который с небольшими поправками пропустил статью. Она была уже отпечатана для помещения в августовской книжке 1855 г., когда цензор, остановив выход номера, вдруг потребовал корректуру из типографии для представления на прочтение председателю Цензурного комитета, грозному и взбалмошному М. Н. Мусину-Пушкину. Гранки «Весенней ночи», доставленные Мусину-Пушкину, привели его в ярость и негодование: сохранившиеся при делах Цензурного комитета с вычерками целых периодов, раз даже целой главы, с выразительными пометками на полях, они дают яркую картину впечатления, вынесенного Мусиным-Пушкиным от статьи, и определенно указывают, чтò в особенности было причиной его гнева. «Читая эту статью, – писал своим размашистым неразборчивым почерком Мусин-Пушкин на корректурном листе, – я удивлялся, что редактор решился статью представить, а г. цензор дозволить к напечатанию. Эту статью [за] насмешки над нашими храбрыми офицерами, храбрыми защитниками Севастополя запретить и оставить корректурные листы при деле».

Дело, вероятно, так бы и заглохло и «Весенняя ночь» и не увидела бы света, но тут что-то произошло такое, что внезапно изменило взгляд Мусина-Пушкина: возможно, что о написании нового Севастопольского рассказа после первого, понравившегося Александру II, узнали в тех сферах, с которыми считался и страшный председатель Цензурного комитета; вместо запрещения печатать редактор «Современника» получил приказание печатать рассказ, но с теми переделками, которые были сделаны Мусиным-Пушкиным. Эти переделки привели в ужас Панаева. Личное объяснение его с Мусиным-Пушкиным не привело ни к чему, кроме еще более определенного требования печатать так, как переделано. Так в изуродованном виде, с пропусками и искажениями, которые меняют тон, характер и часто даже смысл рассказа, «Весенняя ночь» появилась в сентябрьской книжке «Современника» за 1855 г., но без букв Л. Н. Т., которых редакторы «Современника» не решились поставить под статьей, потерявшей свой облик.

«Возмутительное безобразие, в которое приведена ваша статья, – писал Толстому Н. А. Некрасов, – испортило во мне последнюю кровь. До сей поры не могу думать об этом без тоски и бешенства… Не буду вас утешать тем, что и напечатанные обрывки вашей статьи многие находят превосходными; для людей, знающих статью в настоящем виде, – это не более, как набор слов без смысла и внутреннего значения. Но нечего делать! Скажу одно: что статья не была бы напечатана, если бы это не было необходимо».⁶⁷

17 сентября Толстой записал в Дневнике: «Вчера получил известие, что Ночь изуродована и напечатана. Я кажется сильно на примете у синих зa свои статьи. Желаю впрочем, чтобы всегда Россия имела таких нравственных писателей; но сладеньким уж я никак не могу быть и тоже писать из пустого в порожнее – без мысли, и главное без цели. Несмотря на первую минуту злобы, в которую я обещался не брать пера в руки, всё-таки единственное, главное и преобладающее над всеми другими наклонностями и занятиями должна быть литература. Моя цель – литературная слава. Добро, которое я могу сделать своими сочинениями».

На вопрос, какой эпизод севастопольской обороны был изображен Толстым в рассказе «Севастополь в мае», дает ответ сам автор. В первый paз, упоминая о рассказе в своем Дневнике, он определенно называет его «10 мая»: отсюда можно заключить, что фоном очерка, названного «Весенней ночью», послужили события, начавшиеся вечером 10 мая и захватившие собой всю ночь до утра 11. В ночь с 10 по 11 мая (22—23 н. ст.) войсками Севастопольского гарнизона под начальством ген. Ст. Ал. Хрулева было предпринято устройство контр-апрошей впереди 5-го и 6-го бастионов и вблизи высот кладбища у накануне устроенного там плацдарма. Первая стадия сражения была неудачна для русских, как описывает и Толстой: контр-апроши были заняты французами; но двинутые Хрулевым в помощь отступившим части скоро выбили французов и заняли высоту. Бой был чрезвычайно ожесточенный; на ряду с артиллерийским огнем, от которого очень пострадали обе стороны, войска несколько раз вступали в рукопашные схватки; контр-апроши, траншеи и ложементы по нескольку раз переходили из рук в руки, от русских к французам и обратно. Бой кончился незадолго до рассвета. В ту же ночь происходило сражение и у Карантинной бухты на крайнем правом фланге русских. Потери со стороны русских в эту ночь превысили 2¹/₂ тысячи (Тотлебен Э. И., «Описание обороны Севастополя», т. II, стр. 218—225). Белый переговорный флаг для уборки тел убитых был поднят не 11 мая, как можно было бы думать по рассказу Толстого, а только 12-го днем с батареи Шемякина. Толстой эту ночь, надо думать, провел на 4 бастионе, где находился на службе в течение всего апреля по 14 мая 1855 г., когда выехал на Бельбек с поручением сформировать горный взвод.

В основу издания рассказа мы кладем пересланную через В. П. Колошина И. И. Панаеву рукопись, ныне хранящуюся в архиве Толстого Публичной библиотеки Союза ССР им. Ленина в 4° (22 Х 11 сант.) на 38 листах, писанную рукой Толстого. Заглавие на 1 листе. «Весенняя ночь 1855 года въ Севастополѣ». На последнем листе подпись: «Графъ Толстой» и дата «1855 года 26 Іюня». Под строкой приведены те самые варианты, о которых в письме к И. И. Панаеву 4 июля 1855 г. упоминает Толстой, что он помечает в рукописи буквой (в) или скобками, как такие, которые можно выключить в том случае, «ежели не понравятся цензуре». Этих вариантов всего семь; один из них зачеркнут. Кроме того в сносках же имеются пометы: «выключить» по отношению к пяти местам текста. Две из этих помет зачеркнуты. Много вычеркнутых фраз и вписанных между строк исправлений. Кроме семи мест, заключенных автором в скобки как подлежавшие изменению в случае придирок цензуры, в рукописи имеется ряд зачеркнутых фраз, устраненных Толстым также по соображениям цензуры. Стр. 50, строка 27. После слова: бастиона зачеркнуто: онъ воображалъ себя героемъ. Стр. 50, строка 30. Вместо: куда и кончая: оставаться зач.: Вотъ когда я желалъ бы, чтобъ меня видѣли, думалъ Бѣлугинъ, въ крови, съ разбитой головой передъ ротой. Впрочемъ, ежели ужъ я хочу быть совершенно героемъ, подумалъ онъ, такъ надо теперь остаться. Стр. 51, строка 20. После слова: ротѣзач.: и мысленно называлъ его выскочкой. Стр. 59, строка 1. Вместо: бѣлые флаги первоначально было: палки съ бѣлыми тряпками. Стр. 59, строка 5. После слова: другу зач.: но только до тѣхъ поръ, пока виситъ бѣлая тряпка. Стр. 59, строка 10. После слова: прекрасному зач.: законъ любви, который они попрали такъ жестоко. Кроме того на той же странице, строка 21 вместо: этой повѣсти? первоначально было: моей странной повѣсти? Кроме этого, стр. 19, строка 21 после слов: играла полковая музыка зач.: Б. егерскаго полка, какую то итальянскую штуку. Первоначально фамилии военных были: Белугин, Коханов, Рязанов, Митюхин, Уцмиев, Калугин, Обдуло и Davidoff, затем Толстой зачеркнул эти фамилии и заменил Белугина – Михайловым, Коханова – Ковановым и наконец, Калугиным, Рязанова – бароном Пестом, Митюхина – Праскухиным, Уцмиева – Нефердовым, Калугина – Гальцыным, Обдуло – Середой, Давыдова – Сазоновым. Между строк в рукописи встречаются пометы (Н. С.), обозначающие красную строку.

Очень близок к описанной рукописи текст, который находится в несверстанных корректурных листах «Современника» 1855 г. (5 лл. по 4 полосы каждый), ныне хранящихся в Ленинградском отделении Центрального исторического архива (Историко-культурный отдел), прежде в «Архиве Комиссариата просвещения» в папке № 28 за 1855 г., озаглавленной: «Дело С.-Петербургского цензурного комитета. О сочинениях, представляемых гг. цензорами на разрешение Комитета, и о препровождении некоторых сочинений, на предварительное обсуждение, к гг. профессорам и другим лицам». Перед набором текст рассказа, как сказано выше, подвергся некоторым переделкам в редакции «Современника»; теперь, благодаря найденной рукописи, все редакционные переделки определяются. Есть одно дополнение в корректуре к описанной выше рукописи, вероятно, почему-либо досланное позднее и затем вошедшее в издание 1856 г. Оно начинается словами: «Тщеславие, тщеславие, тщеславие везде» и кончается словами: «литература нашего века есть только бесконечная повесть «Снобсов» и «Тщеславия».

Ставя в основу издания текст рукописи, мы нашли необходимым ввести в печатаемый текст и те добавления и поправки, которые внес автор, готовя рассказ ко второму изданию 1856 г.

Прибавления к тексту в корректуре, находившейся в Архиве Комиссариата просвещения, были напечатаны впервые в 1920 г. в издании «Общества истинной свободы в память Л. Толстого в Киеве» «Братство», № 2, стр. 1—3, под заглавием «Неизданные строки Л. Н. Толстого. Ночь весною 1855 г. в Севастополе», с заметкой В. В. Мияковского. В 1928 г. с исправлением по корректуре Архива Народного комиссариата просвещения рассказ был напечатан в издании «Л. Толстой. Полное собрание художественных произведений», т. II, стр. 65—100 (Ленинград), и в издании «Л. Н. Толстой. Полное собрание художественных сочинений» (Приложение к журналу «Огонек»), т. I, стр. 362—394 (Москва).

«Севастополь в мае» печатался до 5 издания «Собрания сочинений гр. Л. Н. Толстого» по тексту, вошедшему в издание «Военные рассказы гр. Л. Н. Толстого» (Спб. 1856) с сохранением той фразы, которой И. И. Панаев хотел смягчить мысли Толстого (см. выше) и которая, очевидно, потом была забыта автором. С 6 издания 1886 г. фраза И. И. Панаева не печаталась.