Лев Симкин
Собибор / Послесловие

“Операция Рейнхард”

Собибор был одной из трех фабрик смерти (еще Белжец и Треблинка), выстроенных на территории Польши в рамках государственной программы Третьего рейха, согласно которой предполагалось провести “переселение” большей части еврейского населения Европы. Эшелон за эшелоном с евреями из стран Европы отправлялись в лагеря смерти. Людей доставляли к ближайшей железнодорожной станции, а затем загоняли в вагоны для перевозки скота. Путь к лагерям уничтожения иногда занимал несколько часов, а иногда растягивался на несколько дней. Многие умирали еще в пути, а 99 % прибывших убивали газом сразу после поступления в лагерь.

Программа получила название “Операция Рейнхард” по имени убитого партизанами в Праге шефа РСХА Рейнхарда Гейдриха, того самого, который 20 января 1942 года созвал Ванзейскую конференцию об “окончательном решении еврейского вопроса”. Есть и другая, менее достоверная версия, согласно которой операция названа именем государственного секретаря Министерства финансов Фрица Рейнхарда. По-видимому, появление этой версии вызвано тем, что целью нацистов было не только массовое уничтожение еврейского населения, но и присвоение его собственности. По данным американского историка Питера Блэка, “Операция Рейнхард” принесла Третьему рейху огромные богатства – 178,7 миллиона рейхсмарок, это не считая вагонов текстиля и прочего имущества.

За полтора года существования трех этих лагерей в них было убито около 1,5 миллиона человек. При относительно небольших затратах, участии самих узников в обслуживании процесса уничтожения и минимальном присутствии немецкого личного состава. В каждом из них было занято от 20 до 30 человек эсэсовцев и от 100 до 120 охранников, так называемых травников, прозванных так по имени места расположения специального лагеря для подготовки кадров, предназначенных для ликвидации еврейского населения. Как видим, для операции нацистам потребовалось на удивление мало персонала.

Всего же в школе СС Травники, оборудованной в здании бывшего сахарного завода в 40 километрах юго-восточнее Люблина, с октября 1941 по май 1944 года прошли обучение чуть больше 5 тысяч человек, в основном набранных из числа военнопленных. 11 выпускников этого специфического учебного заведения как раз и судили в Киеве в марте 1962 года.

Читая материалы киевского процесса (к этому уголовному делу, как обещал, буду еще не раз возвращаться), невозможно было не обратить внимания на то, как много сходного было в судьбах Печерского и обвиняемых, они ведь тоже были военнопленными. До того момента, как встретились на “фабрике смерти” – как говорится, по разные стороны баррикад.

Поскольку суд разбирался в обстоятельствах жизни каждого из обвиняемых, об их пребывании в лагерях для военнопленных мне известно куда больше, чем о том же периоде жизни героя этой книги. В своих показаниях они юлили, как только могли, и только в одном вопросе у меня не было сомнений в их искренности – там, где обвиняемые говорили о нечеловеческих условиях в этих лагерях.

У большинства из них, как и у многих других “травников”, первая станция на пути в Собибор – лагерь для военнопленных Хелм в Польше, он же Шталаг 319. Почти все будущие охранники в холодную зиму 1942 года оказались в этом лагере, который был на первом месте из всех шталагов по числу в нем погибших (около 90 тысяч). Его узники жили под открытым небом на голой земле, огороженной колючей проволокой. Заключенных почти не кормили, утром и вечером давали только воду, днем – суп из брюквы и шпината и буханку несъедобного хлеба, одну на шесть человек. Все подсудимые упоминали о… случаях людоедства. Как говорил один из них, “волосы встают дыбом, как только вспоминаю, не зря голова покрылась сединой, а лицо морщинами, о людоедстве советских людей”.

Советский человек не мог быть людоедом. Тем не менее этим страшным фактам есть немало подтверждений. Были случаи, когда пленные сами убивали людоедов либо передавали их немцам, которых те вешали, предварительно фотографируя, а эти снимки использовали в пропагандистских целях.

В основном люди умирали от голода и болезней, пленные ели кору, листву, траву, рылись в мусорных баках, воду собирали по лужам. Массовые заболевания – не только вследствие голода и холода, но и антисанитарии – холеры, тифа, дизентерии. По одному из свидетельств, вшей было столько, что, казалось, земля дышит. Каждое утро на фургонах вывозили по 200 мертвецов. Выживших же постепенно превращали в зверей, в конце концов некоторых, кажется, превратили.

Слишком тонкая пленка отделяет человека от людоеда. Люди, обычно ведущие себя вполне нормально, если их поставить в нечеловеческие обстоятельства, могут вести себя иначе. Виктор Франкл признается, что лагерная жизнь дала ему возможность заглянуть в самые глубины человеческой души и “в глубинах этих обнаружилось все, что свойственно человеку. Человеческое – это сплав добра и зла. Рубеж, разделяющий добро и зло, проходит через все человеческое”.

На этом месте следует немного остановиться, поскольку леденящие кровь подробности показывают, какой сложный выбор стоял перед ними. По мнению американского историка Питера Блэка, перед теми, кто попал в плен в ту зиму, стоял выбор между жизнью и смертью. В доказательство он приводит следующие цифры: с 22 июня 1941 по февраль 1942 года около 2 миллионов советских солдат погибли в немецком плену, из них 600 тысяч расстреляны, а остальные 1 миллион 400 тысяч умерли от голода и холода. Спасение от убийства голодом предлагалось тем, кого собирались сделать соучастниками Холокоста.

Тем не менее у будущих охранников Собибора был выбор, страшный выбор, но он был. Они выбрали спасение путем соучастия в убийстве товарищей по несчастью. У Печерского и других евреев-военнопленных такого выбора не было.

Рекрутируя военнопленных, немцы нарушали международное право, а именно международные конвенции, устанавливавшие категорический запрет на привлечение военнопленных к участию в боевых действиях против собственной страны. Но если бы это было единственным нарушением законов ведения войны со стороны Германии! Напомню, каждое пленение начиналось с выявления и немедленного расстрела коммунистов, евреев и политработников, остальных ждало бесчеловечное отношение.

Весной 1942 года в Хелме шла вербовка в школу СС в Травниках. Историку Арону Шнееру, изучившему огромное количество следственных материалов, удалось реконструировать процедуру этого отбора.

Выстроив военнопленных, им предлагали записаться на службу в немецкую армию или в полицию. Обещали, что всем, кто окажет помощь в войне, после ее окончания будут обеспечены хорошие условия жизни. В доказательство неминуемой победы Германии перечисляли победы вермахта. На призыв первыми обычно откликались лагерные полицейские, они ведь все равно уже предали, терять им было нечего.

Между прочим, лагерная полиция, состоящая из “своих”, формировалась исключительно в лагерях для советских военнопленных, западные пленные своих не охраняли.

Женевская конвенция об обращении с военнопленными от 27 июля 1929 года никакой такой полиции не предусматривала. Надо сказать, что у западных пленных было больше солидарности – во всяком случае, предательства меньше. Известны факты, когда американские и французские военнопленные защищали своих товарищей по несчастью – евреев – от издевательств со стороны лагерной администрации. Большинство военнопленных-евреев из европейских стран (кроме Польши) дождались освобождения.

Записывались идейные противники советского строя, желавшие отомстить за раскулачивание, репрессии, голодомор. Основная же часть видела в сотрудничестве с немцами возможность спастись от голодной смерти в лагере. Голодное существование военнопленных в лагере вербовщики объясняли тем, что правительство Советского Союза отказалось от пленных, объявив всех их предателями.

Из группы добровольцев в “травники” отбирали физически крепких, не старше 35 лет. “Немецкий офицер обходил ряды и указывал на того или иного, приказывая выходить из строя, – давал показания Шульц, один из подсудимых на киевском процессе. – В число таких лиц попал и я. Отобрали несколько десятков человек. Куда мы предназначались, мы не знали, да и не интересовались этим вопросом, так как нам было все равно куда, лишь бы вырваться из этого ада”. Правда, он умолчал о последующем обязательном собеседовании, в ходе которого надо было правильно ответить на ряд вопросов, прежде всего об отношении к евреям. Во время этого первичного опроса немецкие офицеры через переводчика интересовались национальностью кандидата, есть ли среди его родственников евреи, был ли военнопленный членом партии или комсомола. Затем – медосмотр, главным образом проверяли наличие обрезания. После этого наступал момент выбора, надо было заполнить анкету и подписывать обязательство к службе.

Что собой представляли эти документы? На бланке анкеты, отпечатанной на русском и немецком языках, ставился номер, а в левом верхнем углу приклеивалась фотография рекрута, под которой был отпечаток большого пальца. Каждая анкета заканчивалась специальным заявлением об отсутствии предков-евреев, расписывались будущие “травники” и под такими словами: “Мы, военные заключенные, вступаем в германские отряды СС для защиты интересов Великой Германии”.

Глава 2
Кто охранял Собибор?

Коллаборационисты – вчерашние враги – ненадежны по своей природе: предав однажды, они способны предать снова. Поэтому отвести им второстепенную роль недостаточно, надо повесить на них вину, запачкать кровью, скомпрометировать, насколько только возможно, сделать из них соучастников преступлений, чтобы отрезать им путь назад.

Примо Леви

В школе в Травниках

Как только я ввел в поисковую систему слово “вахман”, сразу выскочила подсказка – исправление на “ватман”. Но есть и такое слово, вахман, Wachmann – по-немецки охранник. Созданный в августе или сентябре 1941 года учебный лагерь СС в Травниках, готовивший персонал для концлагерей, и был школой вахманов. Нацисты были большими мастерами по части воинской иерархии, они любили вводить новые чины для поступивших к ним на службу представителей покоренных народов, придумывали для них специальные награды. Было четыре специальных звания: вахман, обервахман, группенвахман (командир отделения охранников) и цугвахман (командир взвода охранников). Особо отличившихся в уничтожении узников награждали специальными бронзовыми и серебряными медалями разных степеней – “Знаками отличия для восточных народов” первого и второго классов.

Учебный лагерь СС в Травниках имел структуру воинской части и существовал на базе эсэсовского охранного батальона, солдатами которого становились при зачислении в школу. Летом 1942 года одновременно обучались примерно тысяча вахманов, над ними надзирали 30–50 эсэсовцев.

Все охранники Собибора прошли через Травники, поэтому есть смысл рассказать об учебе немного подробнее. Продолжалась она от шести недель (для рядовых вахманов) до девяти месяцев (для комсостава).

Разумеется, предпочтение в отборе будущих младших командиров СС отдавалось немцам Поволжья, тем более что многие из них в лагерях стали полицаями или переводчиками. Но в процентном отношении их было совсем мало. На отдельный курс такой подготовки помимо советских немцев брали еще украинцев. Почему именно украинцев? Нацистские идеологи полагали, что “украинский народ, впитавший в себя польско-литовскую кровь, более “зрел”, чем великороссы”. К ним обращались с призывом: “Кто украинец, иди на службу к немцам!”

В первые месяцы войны украинцев вообще отпускали из лагерей военнопленных домой при условии обязательной регистрации по месту жительства. Поэтому некоторые военнопленные объявляли себя украинцами (или казаками, отношение к которым со стороны немцев было аналогичным). 25 июля 1941 года генерал-квартирмейстер Генштаба сухопутных войск Эдуард Вагнер издал приказ об освобождении из плена немцев Поволжья, эстонцев, латышей, литовцев, украинцев, а затем и белорусов. И хотя спустя три месяца действие приказа было приостановлено, к тому моменту успели освободить 318 770 человек, в большинстве своем (277 761) украинцев.

В начале 1942 года из восьми рот “травников” лишь одна была сформирована из русских, остальные набирались в основном из украинцев. В специальной справке по “травникам” 4-го управления МГБ СССР подчеркивалось: “Подбор контингента в учебный Травниковский лагерь по национальному признаку производился исключительно из украинцев и частично из русских военнопленных”.

Изучали устав караульной службы, строевую, огневую и физическую подготовку, правила производства обысков, арестов, проведения облав на партизан и еврейское население, немецкий язык, регулярно проводились политзанятия. Оружие в процессе учебы выдавали только на часы занятий, потом отбирали. Поначалу начальствующий и преподавательский состав лагеря состоял исключительно из немцев, но со временем на низшие командные должности могли быть назначены бывшие выпускники школы, которые хорошо зарекомендовали себя по службе.

Приезжали с лекциями опытные специалисты из самых известных концлагерей Германии (Дахау, Бухенвальда, Заксенхаузена). Эти инструкторы добивались того, чтобы “травники” стали людьми, с безоговорочной преданностью повиновавшимися любому приказу. “Травники” – это модель людей, в которых нацисты хотели превратить представителей порабощенных народов. Они должны были охранять и конвоировать концлагеря, предотвращать побеги или разыскивать бежавших заключенных, а в случае необходимости их можно было бы использовать еще и для усмирения местного населения и борьбы с партизанами.

В лагере была жесткая дисциплина, твердый распорядок от подъема до отбоя. В обязательную программу обучения входили строевая подготовка, разучивание строевых песен. Строевая подготовка: изучение знаков различия немецкой армии, обучение немецкому строевому шагу, поворот в строю и вне строя, на ходу и на месте, приветствия немецких офицеров: становиться по стойке “смирно”, вытягивать правую руку вперед и выкрикивать “Хайль Гитлер”.

По свидетельству одного из подсудимых на киевском процессе Ивана Куринного, обучавшегося там с февраля по июнь 1942 года, их особенно мучили строевой подготовкой. Ему запомнилось, как учили перестраиванию шеренг. По его словам, “это была тупая муштра, рассчитанная на то, чтобы сделать из нас послушных автоматов, беспрекословно выполняющих волю немцев. За малейшее нарушение жестоко избивали перед строем”. Был только один вид наказания: провинившегося вахмана раздевали, клали на козлы и били плетками или прутьями по всему телу.

19 июля 1942 года у руководства школы появилась возможность проверить, насколько курсанты усвоили пройденное. В этот день Травники посетил сам Генрих Гиммлер. Начальник лагеря штурмбанфюрер Штрайбель выстроил все роты вахманов на лагерном плацу и при появлении Гиммлера подал команду “смирно”. Затем строевым шагом подошел к рейхсфюреру и доложил, что лагерь вахманов СС выстроен. Гиммлер прошел мимо, всем немецким унтер-офицерам пожал руку, а потом обратился к двум вахманам – Панкратову и Чернякову, – спросил, откуда они родом, и, сфотографировавшись, отбыл.

Главной целью обучения было подготовить их к хладнокровному уничтожению евреев. На упомянутых выше политзанятиях рассказывали, что в Советском Союзе правительство захватили евреи, что, вероятно, легко ложилось на душу тем из курсантов, у кого были основания не любить советскую власть. Внушали, что еврейская верхушка правит и в США. “Немцы нам объясняли, что евреи по своей природе являются тунеядцами, не желают трудиться, занимаются спекуляцией, собирают со всего света себе золото и драгоценности, являются злом для человечества, поэтому их надо принудительно заставлять работать”, – рассказывал следователю бывший вахман Эммануил Шульц.

Каждый набранный курс вахманов смотрел “Вечный жид” (Der Eweige Jude) – якобы документальный фильм о роли евреев в мировой истории. В нем евреи изображались как паразиты: “Они разносят болезни, они безобразны, трусливы и ходят стаями”. В подтверждение использовались кадры, снятые в Варшавском гетто, “демонстрирующие истинный образ еврея”.

Но это все, так сказать, теория, а была и практика. В том же местечке Травники рядом со школой располагался рабочий лагерь, в котором содержались советские военнопленные и евреи. Сначала он был небольшим, но после крупных антиеврейских акций и депортаций к началу осени 1943 года в лагере содержалось уже около 6 тысяч человек, главным образом евреев. “Травники” участвовали в охране этого лагеря и приобретали там “необходимые навыки”. 3 ноября 1943 года подавляющая часть заключенных была расстреляна.

После окончания обучения некоторым курсантам предлагали в качестве испытания самолично расстрелять заключенного еврея. По свидетельству одного из “травников”, “еврея поставили спиной от нас в 6–8 шагах, начальник школы сказал мне, чтобы я его расстрелял. Я вскинул винтовку, прицелился в затылок заключенного и выстрелил. Заключенный упал”.

К занятиям приравнивались облавы. Из Травников они ездили в окрестные леса для облав на скрывавшихся там евреев. На это время им выдавали оружие – трофейные советские винтовки. Боеприпасы выдавались в ограниченном количестве.

Сергей Василенко (ему, по собственному признанию, присвоили звание обервахмана “за дисциплинированность и отличное несение караульной службы”) выезжал из Травников на облавы два-три раза. “Нам указывали населенный пункт, где будет облава, и ставилась общая задача не допустить побегов лиц еврейской национальности из того населенного пункта. Нам выдавали оружие и патроны. Прибыв к месту облавы, часть вахманов кольцом оцепляла населенный пункт, часть охраняла лиц еврейской национальности в месте их сбора, а часть вместе с немцами ходила по домам и собирала еврейские семьи”. На вопрос следователя о целях “сбора” он ответил: “Нам немцы объясняли, что евреи работать не хотят, что их нужно собрать и отправить на принудительные работы в Германию”.

Иван Куринный был в числе посланных в оцепление в Люблин: “Перед нами была поставлена задача ни одного гражданина еврейской национальности из города не выпускать и ни одного не впускать. Евреев мы узнавали по нашитой звезде на верхней одежде на рукаве и на спине”.

Из показаний Шульца: “В 1942 году повели на облаву евреев в близлежащее село, названия не помню. Мы стояли в оцеплении, а немцы заходили в дома, выводили людей и, пока мы их охраняли, немцы грабили дома, искали ценности. Около 200 человек мы конвоировали в лагерь и поместили в помещение бывшего цеха 12 на 7 метров. Нас сменили, мы пошли отдыхать, а наутро нам сообщили немцы, что все евреи отравились якобы сами. Их будто бы собирались отправить на работу, но они не пожелали и сами отравились. Женщины и дети в том числе. Видел, как поляки на подводах их вывозили. Я слышал, что полякам за это заплатили, чтобы похоронили и вывезли”. Как видно, он на этом допросе немного фантазировал, стараясь выгородить себя, на другом, правда, “вспомнил”, что те евреи были умерщвлены газом.

Фольксдойче

До войны Эммануил Шульц, он же Вертоградов (так он именуется в материалах дела), работал инструктором авиамодельного кружка в брянском Доме пионеров, в 1939 году призван в армию, в 1941-м дослужился до сержанта, командира отделения. “В первые дни войны наша дивизия заняла оборону на окраине Шепетовки. Оборона наших частей была неукрепленной, мы даже не вырыли себе окопов, а на другой день завязался бой. Немецкие танки прорвали оборону”.

В плену его вместе с другими пленными посадили в эшелон и отправили в лагерь Хелм. Там он назвал “свою настоящую (по отцу. – Л.С.) фамилию” – Шульц, в результате чего немедленно получил предложение, от которого трудно отказаться – служить лагерным полицейским. Он на предложение согласился, “так как в лагере были весьма тяжелые условия жизни, а также думая, что сможет помочь в должности полицейского своим товарищам”. Правда, что касается помощи товарищам, то никаких ее свидетельств не осталось.

Называя “настоящую фамилию”, Шульц не мог не понимать, что на командные должности немцы стремились назначать “фольскдойче”. Отец его, между тем, имел вполне революционную биографию – в 1918 году служил на Балтфлоте, потом был переведен в части особого назначения в Брянск, где и родился будущий вахман.

Таких, как Шульц, в лагере для военнопленных было человек 50, их поместили в отдельный барак, “обеспечили лучшим питанием и дали синие нарукавные повязки с буквой П”. По его словам, “в обязанности полицейского входило обеспечивать порядок, следить, чтобы пищу все получали поровну, поддерживать порядок при мытье в бане”. С учетом того, что известно о количестве той “пищи”, легко представить себе, каково было обеспечивать порядок при ее раздаче. Сам Шульц в своих показаниях отмечал: “В лагере массовая смертность пленных от недоедания и антисанитарных условий”.

В октябре 1941 года приехали немецкие офицеры и стали проводить “набор в войска СС для несения караульной службы. Работала комиссия, в ее кабинет вызывали по одному, производили телесный осмотр и опрашивали. (Догадались, для чего проводился “телесный осмотр” и кого таким образом хотели выявить? – Л.С.) Я дал согласие, чтобы спасти свою жизнь… Немецкий офицер, хорошо говоривший по-русски, подробно нам объяснял, что Германия является всесильной страной и в конце концов завоюет весь мир. И все те люди, которые в той или иной степени будут помогать немцам, после войны получат большие возможности, смогут учиться и работать на хороших должностях. Поскольку отец мой был немец по национальности, естественно, что меня потянуло, появилось стремление использовать эту возможность для того, чтобы стать техником или инженером”. По его мнению, даже звание обервахмана (в отличие от просто вахманов) ему присвоили из-за фамилии.

Обратите внимание на советский штамп: “стремился к учебе”. Не забудем, здесь цитируются показания на допросе, Шульц все время хочет понравиться собеседнику-следователю, дать знак – “я свой, любой поступил бы так же”. А то, что его отец оказался “немцем по национальности”, так это все равно как если бы ему повезло родиться в рабочей семье, а не принадлежать к лишенным прав “эксплуататорским классам”. В общем, свой выбор он сделал вполне сознательно.

Вновь из протокола одного из допросов Шульца:

– Давая письменное обязательство служить в охранных подразделениях СС, вы понимали, что совершаете преступление перед Родиной?

– Да, понимал.

– Что же все-таки побудило вас изменить Родине и перейти на службу в СС?

– Попав в плен, лично я считал, что этот факт уже сам по себе свидетельствует о какой-то моей вине, хотя в плен я добровольно не сдавался. Я почему-то думал, что моя судьба уже решена. Я считал тогда, что если наши войска и освободят меня из плена, то все равно меня будут судить за то, что попал в плен. Немцы нам тоже говорили, что к своим возвращаться нельзя, так как всех тех, кто попал в плен, русские расстреляют. Они говорили нам, что правительство Советского Союза от нас отказалось, считает всех попавших в плен предателями и изменниками и не желает помогать нам. Они говорили, что вот англичане живут хорошо, так как им их правительство посылает помощь через Красный Крест.

 

В какой степени опасения Шульца были обоснованны? Насколько можно было верить рассказам немецких вербовщиков о том, что с ними сделают в случае возвращения? О том, что в своей стране советские пленные рассматриваются как предатели и трусы, что всех, вышедших из окружения или бежавших из плена, под конвоем НКВД направляют в фильтрационные лагеря, где запрещались переписка и свидания с родными. Увы, в их словах было немало правды. По строгим советским законам “сдача в плен, не вызванная боевой обстановкой”, каралась высшей мерой наказания. Как понять, была она “вызванной или невызванной”? Что значило это сугубо оценочное понятие? Если бы речь шла о добровольной сдаче в плен – другое дело. Но случаев добровольного перехода на сторону врага было совсем немного: по немецким данным, в 1942–1944 годах около 115 тысяч, из которых большинство – около 80 тысяч – в 1942-м.

И насчет англичан не врали. Впрочем, то, что советское руководство не поддержало инициативу Международного Красного Креста об оказании гуманитарной помощи военнопленным и отказалось от связи с ним через нейтральные страны, послужило лишь поводом ужесточить обращение с советскими военнопленными.

После окончания учебы выпускники чаще всего распределялись в концлагеря – Освенцим, Белжец, Майданек, Треблинку. И, разумеется, Собибор. Шульц, оказавшийся там весной 1942-го, спросил у приехавшего до него вахмана Франца Бинемана, что это за лагерь, и в ответ услышал: “Поживешь – увидишь”. “Вскоре после этого стали поступать эшелоны с людьми, и мне стало все ясно, для какой цели создан этот лагерь. Главной обязанностью вахманов было следить, чтобы в момент операции по уничтожению людей они не смогли сбежать, чтобы рабочая команда тоже не сбежала и выполняла свои обязанности”, – свидетельствовал Шульц. Те из “травников”, кто прибыл туда позже, рассказывали, как вновь прибывших собирал комендант лагеря и объяснял, что в этом лагере производится “переселение евреев на тот свет”.

“Мы были предупреждены, что обо всем том, что мы узнаем в процессе службы, мы обязаны молчать, а за малейшее неповиновение, невыполнение приказов администрации лагеря вахманы будут наказываться вплоть до расстрела” – это слова другого обвиняемого, Якова Карплюка. “В неделю туда прибывало три-четыре эшелона с людьми, – продолжал он. – Когда приходил эшелон, вахманы и расстрельная команда выгружали людей из вагонов. Потом их направляли в раздевалку. В отдельной комнате женщинам стригли волосы, их потом направляли в Германию. Затем по специально замаскированному проходу людей гнали в газовые камеры. В каждую входило человек 200. Смотровые отверстия, через которые немцы смотрели, все ли умерщвлены. Процесс умерщвления занимал 15–20 минут”.

Николая Святелика поразило то, что “посторонний человек, не зная, что это фабрика смерти, не догадался бы, куда он попал. Когда эшелон с еврейскими семьями прибывал в Собибор, немцы объясняли им, что на этой станции все будут мыться, белье их будет прожарено, а имеющиеся ценности они должны сдать в “кассу”. Всех заставили раздеться донага и загнали в “баню”. Когда душегубку заполняли обреченные, запускался дизельный мотор”.