Лев Ганкин
Хождение по звукам 2.0. 33 истории о популярной музыке: от The Beatles до Билли Айлиш
Глава 5. Долгая и извилистая дорога
THE BEATLES. ЧАСТЬ ПЯТАЯ
ТРЕК-ЛИСТ:
1. HEY JUDE
2. REVOLUTION 1
3. GET BACK
4. GLASS ONION
5. OCTOPUS’ GARDEN
6. WHILE MY GUITAR GENTLY WEEPS
7. YOU NEVER GIVE ME YOUR MONEY
8. SOMETHING
9. I WANT YOU (SHE’S SO HEAVY)
10. OLD BROWN SHOE
11. THE LONG AND WINDING ROAD
Уместить в одну программу (и в одну главу) «Белый альбом», «Abbey Road», «Let It Be», да ещё и желательно синглы The Beatles финального периода – задача, кажущаяся практически невыполнимой. Впрочем, если оттолкнуться от точки зрения исследователя Иэна Макдональда – что 1968 год и далее в истории группы это период упадка, – то, может, не так и обидно пронестись по этому отрезку стремительным пунктиром. Но с другой стороны – он что, серьёзно? Упадок? «Белый альбом»? «Abbey Road»? С ума сошёл, что ли?
Будем, однако, справедливы к Макдональду – он свою точку зрения поясняет, и не без определённого риторического блеска. Главный тезис – битлы почти перестали работать как группа, а ведь именно это всегда, буквально с первых дней существования, и выделяло их из общего ряда. В «Белом альбоме» – грандиозном двойнике, изданном в 1968 году – содержится калейдоскоп из композиций Леннона, Маккартни, Харрисона и даже Ринго Старра (да-да, старина Ринго наконец-то сочинил песню), но все они как будто существуют по отдельности.
Настоящая групповая динамика чувствуется только в сингле «Hey Jude», предшествовавшем выходу пластинки. Леннон позже говорил, что это лучшая песня, которую когда-либо сочинил его друг-соперник Маккартни – и дело, кажется, не в том, что в первом варианте композиция была посвящена ленноновскому сыну Джулиану, а пелось там «Hey Jules» вместо устоявшегося позже «Jude». Нет, это в самом деле трек с такой, я бы сказал, мощнейшей объединительной энергией – из коды песни, по-моему, вырос весь стадионный рок. Кстати, об объединительной энергии: песню писали с оркестром, и солидным академическим музыкантам пришлось не только играть всю дорогу скучные четыре аккорда, но и подпевать и хлопать в ладоши в конце – за двойную плату все, кроме одного, видимо, самого радикально настроенного оркестранта, с лёгкостью на это согласились.
Но в «Белом альбоме», изданном через несколько месяцев после «Hey Jude», никакой объединительной энергии как не бывало. Материал для него битлы в основном сочиняли в Индии, в ашраме у Махариши Махеши Йоги, что, кстати, сказалось на звучании – так, высокий процент акустических и полуакустических песен на пластинке прямо связан с тем, что музыканты на протяжении долгого времени обходились без электричества. Однако если группа надеялась на ретрит и перезагрузку, то этим надеждам сбыться было не суждено. У Джона трещала по швам личная жизнь – он ещё не развёлся с женой Синтией, но уже крепко запал на Йоко Оно и ждал, что медитация решит все его проблемы в духе вышеупомянутого вечного битловского «вынь-да-положь» (этого, разумеется, не случилось). Ринго не нравилась индийская еда, а его супруге – крупные и страшные экзотические насекомые. В итоге барабанщик уехал первым, за ним последовал заскучавший Маккартни, а Джон и Джордж Харрисон покинули Махариши самыми последними, зато с большим скандалом: индийского гуру обвинили – судя по всему, напрасно и бездоказательно – в том, что он приставал к актрисе Миа Фэрроу. Песня Леннона «Sexy Sadie» поначалу называлась «Махариши» и содержала поток ругательств в адрес индийского мистика.
Парадоксально, но медитация не сблизила битлов, а отдалила друг от друга. И если Пол как самый крепко стоящий на ногах из всей группы оправился быстрее всех – он в «Белом альбоме» в итоге отвечает за всю веселуху, за «Back in the USSR», «Ob-La-Di, Ob-La-Da» и всё такое, – то смятение Леннона сквозит чуть ли не из каждого его трека. А кое-где его даже можно услышать в абсолютно буквальном смысле слова – например, в песне «Revolution 1».
1968-й – это прежде всего год массовых студенческих протестов, и Леннон чувствует необходимость высказаться на тему, что само по себе показательно: статус The Beatles таков, что им уже некомильфо упускать инфоповоды и делать вид, что они их не касаются. Собственно, это тоже что-то новенькое: у Элвиса Пресли или, там, Чака Берри никто не думал спрашивать, что они думают о том или ином злободневном политическом кейсе, но с битлов начинается представление о селебрити как о людях, чьё мнение интересно по самым разным вопросам, а не только профессиональным. Было замечено, что в ранние годы группа появлялась на ТВ в основном для того, чтобы сыграть несколько песен, а в последние годы жизни группы количество таких музыкальных фичеров с битловским участием резко уменьшилось, зато Леннон и Харрисон ходили, например, рассказывать о трансцендентальной медитации; Джона, кроме того, много спрашивали о политике и религии.
Так вот, реакцией на протесты стала песня «Revolution 1», вот только как реагировать, автор сам до конца не определился. В сингловой версии пелось: «But when you talk about destruction, don’t you know that you can count me out?» То есть – кейсам революционным я, может, и сочувствую, «но, когда дело доходит до насилия и беспорядков, на меня не рассчитывайте». За это Леннон получил на орехи от борцов за справедливость со всех сторон, и в альбомной версии спустя несколько месяцев спел иначе: «Don’t you know that you can count me out… in». То есть – на меня не рассчитывайте… или рассчитывайте… Я сам не знаю! Оставьте меня в покое!
Но никто, конечно, и не собирался оставлять его в покое. Публика муссировала его роман с Йоко Оно – когда они появились вместе в театре, ему кричали «Где твоя жена?», а вслед Йоко шипели «китаёза». Коллеги по The Beatles тоже не понимали этой обсессии: нет, сам роман-то сколько угодно, пожалуйста – у Маккартни, вон, тоже закончились отношения с долгоиграющей подругой Джейн Эшер и начались с его будущей спутницей жизни Линдой Истмен; но на репетиции-то зачем девицу с собой таскать?! Это было нарушением стародавнего битловского пакта, согласно которому жёны и девушки в студию не допускались – Леннон же не просто повсюду водил Йоко за собой, но однажды, например, установил для неё в студии кровать и поставил микрофон, чтобы она могла вмешиваться в процесс, когда хотела что-то сказать. И именно им с Йоко – и ещё Джорджу Харрисону – принадлежит самый спорный отрывок «Белого альбома»: звуковой коллаж «Revolution 9», который изначально представлял собой развёрнутую авангардистскую концовку обыкновенной «Revolution», но потом был, так сказать, выделен в отдельное производство.
Битлы в то время работали ещё и над песней «Get Back» (позже она войдёт в альбом «Let It Be»), и Леннон утверждал, что, когда группа записывала трек, Маккартни на словах «get back to where you once belonged» (что-то типа «возвращайся-ка к себе домой») всякий раз с намёком зыркал на японскую художницу. Возможно, ему это просто казалось – а может быть, и нет; в любом случае, The Beatles образца 1968-го и особенно 1969 года были тем ещё конспирологическим клубком. Внутри группы копились взаимные подозрения и обиды – а снаружи клубились теории одна безумнее другой. Все, наверное, знают про миф под кодовым названием «Пол мёртв»: что, дескать, Пол Маккартни погиб в 1966 году, и его заменили двойником. И на обложке «Сержанта Пеппера» находили «зашифрованные послания» на этот счёт, и в пущенных задом наперёд композициях The Beatles, и где только не. Леннон высмеял всю эту конспирологическую истерию в песне «Glass Onion» с «Белого альбома»: «well, here’s another clue for you all, the walrus was Paul!» («вот вам ещё одна зацепка, моржом [то есть героем уже знакомой нам песни „I Am the Walrus“] был Пол Маккартни!». Типичная ленноновская злая ирония – в комплекте со слегка нетрезвыми струнными в концовке, видимо, призванными символизировать озадаченность публики битловскими аллегориями и абсурдистскими шуточками.
Но вы знаете, ирония иронией, шутки шутками, но доподлинно известно, что, например, Чарльз Мэнсон, организатор чудовищной секты, совершившей, среди прочего, жестокое убийство пяти человек, включая беременную актрису Шэрон Тейт, в доме режиссёра Романа Полански, «слышал» в песнях The Beatles оправдания своим действиям и даже призывы к ним. Это, конечно, говорит только о его больном сознании – а ни в коем случае не о самих песнях, – но ещё и о том, как битлов воспринимали под занавес их совместной карьеры. Не как «просто музыкантов», а как божеств, носителей какой-то скрытой истины – с положительным или отрицательным знаком. Хотя, положа руку на сердце, какая скрытая истина может быть в песне под названием «Octopus’ Garden» («Сад осьминога»), которую исполняет Ринго Старр? Это его второй, последний – и несомненно, самый яркий сочинительский опыт в составе The Beatles.
Песенка про осьминога была включена в последнюю пластинку группы, «Abbey Road» – и нет, я ничего не путаю, просто хронология релизов здесь вновь, как это было и со «Strawberry Fields Forever» и «Penny Lane», не совпадает с хронологией записи. Дело было так – между «Белым альбомом» и «Abbey Road» уместилось аж три проекта. Во-первых, мультфильм «Yellow Submarine» (как это ни удивительно, возможно, лучшее, что битлы сделали в плане визуального искусства, вот только новых песен там, считай, не было – одни старые ауттейки). Во-вторых, легендарный концерт на крыше – последнее в истории живое выступление The Beatles для родственников, друзей и прессы. И в-третьих, студийные сессии для диска, который годом позже выйдет под названием «Let It Be». Однако на тот момент было решено его похоронить, оставить в запасниках, поскольку никто из битлов не был удовлетворён получившимся результатом – атмосфера в группе была на нуле, ничего не клеилось. Джордж Мартин был уверен, что The Beatles кончились, и даже впервые за все эти годы взялся поработать с другими артистами – например, с проектом Seatrain.
Но битлы не были бы битлами, если бы не решили закончить на мажорной ноте. А то, что они чувствовали приближение конца, не вызывает сомнений – каждый из музыкантов, кроме Пола Маккартни, уже хотя бы по одному разу успел либо пригрозить уходом из группы, либо даже по-настоящему уйти, как это произошло с Ринго во время записи «Белого альбома» (через две недели он благополучно вернулся назад). Последней каплей стали споры вокруг менеджерского контракта: музыканты понимали, что им нужен, грубо говоря, «новый Брайан Эпстайн», хотя бы для того, чтобы руководить созданным ими для публикации собственных записей лейблом Apple, но если Маккартни продвигал на этот пост кого-нибудь из родственников своей новоиспечённой супруги Линды Истмен, то остальные участники группы предпочитали – и в конечном счёте продавили – кандидатуру американского дельца Аллена Кляйна.
Однако несмотря на всё это, было решено сделать новую пластинку, отложив в сторону разногласия – атмосфера в студии во время записи «Abbey Road» была, по воспоминаниям свидетелей, деловой и вдохновенной, и даже Йоко Оно не портила картины. А на второй стороне альбома оказалась первая и последняя в битловской истории сюита – коллаж из разрозненных творческий идей Леннона – Маккартни, объединённых последним (разумеется, с помощью Джорджа Мартина) в превосходное звуковое полотно. Он стартовал с раздела «You Never Give Me Your Money»: мне всегда казалось, что в своей лучшей форме Пол Маккартни почти не имеет себе равных в поп-музыке по композиторской изобретательности – но когда к мелодическому дару добавляется ещё и реальное чувство (в данном случае, обида на коллег по группе и на Аллена Кляйна – «You Never Give Me Your Money»! – а ещё меланхолическое предчувствие скорого финала всего проекта The Beatles), тут уж просто можно тушить свет.
Впрочем, и остальные битлы действительно собрались для финишного рывка: например, Джордж Харрисон под занавес истории группы наконец-то оттяпал себе первую сторону сингла The Beatles. Прежде его сочинения безальтернативно отправлялись Джоном и Полом, смотревшими на более юного коллегу несколько свысока, на сторону B, но с неотразимой балладой «Something» это было бы преступлением – Леннон великодушно (и кажется, абсолютно искренне) отзывался о ней как о лучшей песне с альбома «Abbey Road». Кавер-версию же «Something» записал даже Фрэнк Синатра, человек совсем другого поколения и других творческих ориентиров – и заодно назвал её «лучшей песней о любви за последние пятьдесят лет».
Что же до Джона, то его и в этот период продолжали раздирать демоны: психологически, конечно, именно его песни с 1967-го по, скажем, 1971 год интереснее всего, что сочиняли и записывали остальные участники The Beatles, вместе взятые. Главным ленноновским хитом с «Abbey Road» в итоге стала открывающая «Come Together» – довольно интересная композиция с точки зрения её, так сказать, звуковой среды, с очень стильной приглушённой аранжировкой. В остальном, однако, ничего нового мы в ней не слышим: типичные словесные игры в тексте плюс, опять-таки, типичный для Леннона на этом этапе его карьеры социальный пафос: мир, пацифизм, единение – то, что началось в «Revolution 1», продолжилось в сольных треках типа «Give Peace a Chance» и затем вырулило уже после распада битлов на знаменитую «Imagine».
Но есть у него на альбоме и ещё один трек, и это, напротив, один из ярчайших битловских экспериментов, не сравнимый решительно ни с чем и при этом, в отличие, скажем, от «Revolution 9», полностью творчески состоятельный. Это «I Want You (She’s so Heavy)» – кажется, самая длинная песня The Beatles за всю историю, по крайней мере до тех пор, пока Пол Маккартни всё-таки не добьётся своего и не выпустит звуковой коллаж «Carnival of Light» 1967 года. Она целиком построена на монументальном и довольно сложном в ритмическом и гармоническом отношении риффе – в финале он повторяется пятнадцать раз подряд, обрастая шипением словно бы рассыпающейся в процессе плёнки; впрочем, вокальная часть внезапно как раз строится на прыгучем, почти латиноамериканском рисунке. В мелодии Джон экстравертен как никогда прежде (и кажется, как никогда затем) – вспомним, что во времена «Help» вокальные темы в его песнях ограничивались буквально двумя-тремя соседними нотами. Не было, похоже, просто-таки ничего, что Леннон не сделал бы ради Йоко – адресата мольбы «I Want You», – и змеиная мелодическая линия на полторы октавы, вплоть до низких нот, которые вообще еле-еле способен достичь голосовой диапазон Джона, это, возможно, самый поразительный подарок из всех, что он когда-либо ей сделал. Фактически это признание – я готов отказаться от себя для тебя, ни больше ни меньше. Все всегда говорят, что в песнях со своего первого сольного альбома «Plastic Ono Band» Леннон наиболее открыт, обнажён, порой до неловкости, до дискомфорта – но для меня именно этот трек всегда был и остаётся символом сокрушительной силы его чувства и, возможно, его высшим достижением как автора.
И, наверное, по-своему симптоматично, что именно он оказался самой последней песней, над которой все четверо участников группы The Beatles вместе работали в студии.
Дальнейшая история хорошо известна – существует почти что почасовая хроника последних битловских дней. Леннон был первым, кто заявил – внутри группы – о том, что собирается уходить. Потом его уговорили не афишировать эти планы. Потом Пол не без определённого вероломства первым выпустил официальное коммюнике, более того, побежал в студию поскорее записывать дебютный сольный альбом, обидевшись на то, что битлы и Аллен Кляйн решили выпустить сессии «Let It Be», не поставив его в известность и пригласив на должность продюсера Фила Спектора с его излюбленным приёмом «стены звука». Всё это – факты из хрестоматии, вряд ли заслуживающие очередного подробного пересказа.
Поэтому я хотел бы остановиться на кое-чем другом. The Beatles = шестидесятые. Не зря их творческая деятельность почти полностью поместилась именно в это десятилетие. Всё, что случилось с поп-культурой в это время, все тектонические сдвиги, которые в ней были, не обошли группу стороной. Некоторые из них сами битлы и запустили, к другим охотно присоединились и придали им ускорение. Ревизионисты, утверждающие, что The Beatles не представляли из себя ничего особенного, глубоко не правы – можно спорить, были ли они революционерами или же, наоборот, хитрыми конформистами; можно спорить, позитивно или нет сказалась на популярной музыке их деятельность, но то, что она оставила в ней глубочайший след, не вызывает сомнений.
История The Beatles – это длинная и извилистая дорога, «The Long and Winding Road», как называлась одна из песен с формально последнего (но на самом деле, как мы помним, предпоследнего по хронологии записи) альбома «Let It Be». Забавно, что именно к этому треку у написавшего его Пола Маккартни было больше всего претензий: взятый со стороны продюсер Фил Спектор утопил его в звучании струнных. Кто-то скажет: а что такого? The Beatles и раньше вовсю использовали струнные, в том числе и целый оркестр – вспомним «A Day in the Life» или «Hey Jude». Но есть одна загвоздка: этот оркестр у них всегда занимался чем-то странным: хлопал в ладоши или делал глиссандо от самой низкой до самой высокой ноты… В иных же песнях Джордж Мартин мудро ограничивался камерными струнными составами – квартетами да октетами, как в «Yesterday» или «Eleanor Rigby». Другими словами, барокко – да, академический авангард – да, но патетический оркестровый романтизм XIX века – категорическое нет; трудно представить себе культурную модель, которая отстояла бы дальше от битлов с их ощущением времени и пространства, с их фокусом на «здесь» и «сейчас».
Струнные же Фила Спектора – это именно оно: романтический стиль, унаследованный затем Голливудом; торжественный, статичный, обращённый в вечность. И «The Long and Winding Road» – образцовый пример. Битлам аранжировка не понравилась (много лет спустя будет издан альбом «Let It Be… Naked», очищенный от спекторовских наложений), но я думаю, что с их чувством юмора они бы оценили, что финалом их карьеры – и эпилогом этой главы – станет композиция, совсем для них не характерная. В этом есть какая-то правильная ирония.
Глава 6. Пора убираться отсюда
THE ANIMALS
ТРЕК-ЛИСТ:
1. HOUSE OF THE RISING SUN
2. DON’T LET ME BE MISUNDERSTOOD
3. I’M CRYING
4. BO DIDDLEY STORY
5. WE GOTTA GET OUT OF THIS PLACE
6. SAN FRANCISCAN NIGHTS
7. MONTEREY
8. YEAR OF THE GURU
9. SKY PILOT
10. OUTCAST
Знакомство большинства меломанов с группой The Animals начинается с песни «House of the Rising Sun». Это вполне естественно – хотя корни этой композиции уходят в далекое прошлое, и она традиционно описывается как «легендарный фолк-стандарт», есть ощущение, что легендарным ее сделал именно квинтет из недружелюбного, холодного, промышленного английского города Ньюкасла, догадавшийся записать свою версию в 1964 году. Ведь фолк-песен с похожим провенансом – тьма, но подавляющее большинство из них по сей день известны лишь специалистам. А «House of the Rising Sun» – живой образец современной популярной культуры: несколько лет назад свой вариант трека записала даже, например, модная инди-группа Alt-J, а в Новом Орлеане, где происходит действие композиции, несколько питейных заведений уже много лет ведут ожесточённый спор за то, чтобы считаться правопреемниками того самого увековеченного в ней публичного дома.
Чем же особенна версия The Animals, почему именно она вернула старинный фолк-гимн в актуальное культурное пространство? В первую очередь, вероятно, стоит отметить яркую клавишную аранжировку, не слишком характерную для поп-музыки первой половины 1960-х, главным инструментом которой всё же мыслилась электрогитара (справедливости ради, в «House of the Rising Sun» The Animals есть и яркие гитарные решения – например, стартовое арпеджио гитариста Хилтона Валентайна). Именно органиста Алана Прайса указали автором новой транскрипции песни, хотя, по воспоминаниям свидетелей, связано это было исключительно с тем, что все имена музыкантов The Animals не помещались на лейбл сорокапятки, и выбрали того, кто по алфавиту шёл первым – то есть человека по имени Алан. Впоследствии это привело к целому клубку взаимных обид – Прайс стал получать все авторские отчисления с продаж «House of the Rising Sun» и не спешил делиться ими с коллегами; неудивительно, что спустя всего год его попросили из The Animals на выход. Тем не менее, трудно отрицать, что пульсирующий органный фон – основная музыкальная краска в композиции; кстати, вопреки распространённому заблуждению, используется тут вовсе не орган Хаммонда, самый распространенный клавишный инструмент в рок-музыке 1960-х, а его более экономичный собрат Vox Continental с деревянной клавиатурой. Со своим упором на органное звучание ранние The Animals предвосхитили развитие рок-музыки во второй половине десятилетия и появление арт-роковых групп вроде Procol Harum или The Nice.
Далее – «House of the Rising Sun» в версии ансамбля поражала своей продолжительностью: это сейчас четыре с половиной минуты вполне стандартный хронометраж, а в 1964 году такое было в новинку, в Америке песню даже сократили для первого издания, хотя позже выпустили и в полноценной, можно сказать, «режиссёрской» версии. Наконец, третий маркер специфичности композиции The Animals – обращение к народному источнику; это, опять-таки, нечто довольно беспрецедентное для описываемого времени и места. Само по себе исполнение композиций не собственного сочинения как раз было в порядке вещей – в репертуаре тех же The Beatles или The Rolling Stones было множество каверов. Но вот откуда заимствовался материал – тут The Animals, такое ощущение, порой бывали даже изобретательнее, чем их более знаменитые соратники по так называемому «британскому вторжению».
Именно эта их изобретательность, нешаблонность – повод присмотреться к группе попристальнее (а то знакомство с ней часто начинается с «House of the Rising Sun» – и ею же и заканчивается). И послушать хотя бы другой, ничуть не менее яркий кавер The Animals – на «Don’t Let Me Be Misunderstood» Нины Симон. Записи этой выдающейся американской певицы и пианистки, героини первого тома «Хождения по звукам», вообще говоря, не были в фаворе у британских бит-групп, но вокалист Эрик Бёрдон позже признался, что музыканты The Animals влюбились в эту композицию сразу же, как только ее услышали. И их можно понять – причем дело не только в том, что песня в самом деле замечательная, но и в том, что страстная мольба Нины Симон (а также автора оригинальной композиции, композитора Хораса Отта, посвятившего песню девушке, с которой он незадолго до этого расстался, но мечтал вновь сойтись) как нельзя лучше подходила самому Эрику Бёрдону и его специфической вокальной манере.
Собственно, говоря The Animals, мы, при всём уважении к тому же органисту Алану Прайсу, подразумеваем прежде всего именно Бёрдона – он единственный, кто был в группе на всём протяжении её истории. Рискну сказать, что по состоянию на 1964 год Эрик был самым ярким вокалистом во всей британской бит-музыке – и характерно, что «House of the Rising Sun» стала первым хитом номер один в США времён британского вторжения, не принадлежавшим группе The Beatles. Обладатель мощнейших голосовых связок, Бёрдон брал, однако, не только чистой техникой, не только уровнем децибелов и широтой диапазона – главное, что он перенял от своих любимых американских блюзовых певцов, это предельную эмоциональность, страстность подачи. В будущем Джон Леннон освоит сходную манеру, но в 1964-м он ещё немного её стеснялся – мы могли видеть это на примере битловской песни «I’m a Loser». Бёрдон же, такое ощущение, каждый раз, когда он оказывается у микрофона, воспринимает как потенциально последний в жизни – и отдаётся процессу соответственно.
Неудивительно, кстати, что The Animals несколько отредактировали текст песни «House of the Rising Sun» – в большинстве версий он пелся от лица девушки, чья жизнь катится по наклонной после попадания в тот самый «дом восходящего солнца», и, скажем, Боб Дилан в своём варианте не стал ничего менять и благополучно спел строчку «этот дом испортил жизнь многим бедным девушкам и мне в том числе». Нормальная история – для Дилана композиция стала такой отвлечённой портретной зарисовкой, он пел её от чужого лица. Но Бёрдон так не умеет, в чём мы ещё убедимся ниже – ему важно пережить всё, пропустить через себя, провернуть текст через мясорубку собственных чувств и сердечных порывов. Поэтому Animals переделали фольклорный текст и на место «бедных девушек» пришли «бедные юноши» – «it’s been the ruin of many a poor boy, and God I know I’m one».
В этом контексте показательна и история, кажется, первого «оригинала» The Animals – то есть композиции собственного сочинения Эрика Бёрдона и Алана Прайса. Она называлась «I’m Crying» и многое сообщала об источниках вдохновения вокалиста и автора текста. Среди артистов, которых Бёрдон слушал в юности, находя в их музыке убежище от уныния и враждебности промозглого дождливого Ньюкасла, были, например, Теннесси Эрни Форд, исполнитель знаменитой песни «Sixteen Tons», о печальной судьбе американских шахтёров-угольщиков – это, конечно, прекрасно рифмовалось с атмосферой севера Англии. Или Джонни Рэй, известный своим почти карикатурно эмоциональным хитом «Cry» – другими словами, один из первых певцов-мужчин, не стеснявшихся проявления чувств, которые в патриархальные 1950-е годы ещё считались скорее вотчиной женщин. Поэтому симптоматично, что и бёрдоновская песня тоже – невзирая на лихой ритмический рисунок и вообще на танцевальный драйв – называется «I’m Crying» («Я плачу»). Как и было сказано, Эрик – пионер предельной искренности в британской поп-музыке, он просто не может иначе.
Ну а еще одна примечательная композиция The Animals раннего периода называется «The Story of Bo Diddley», и это совсем другая, но по-своему не менее интересная история, даже несмотря на то, что в музыкальном плане трек ничего особенно выдающегося из себя не представляет. Бо Дидли, если кто не в курсе, – это легендарный американский рок-н-ролльщик, придумавший (а точнее, видимо, адаптировавший из афро-кубинского источника) характерный ритмический рисунок: пам-па-пам-пам (пауза) пам-ПАМ; вы наверняка встречали его в записях многих артистов этой эпохи (классический пример – песня Бадди Холли «Not Fade Away», известная также в исполнении The Rolling Stones). Под этот бит Эрик Бёрдон в своей композиции фактически не поёт, а рассказывает, мелодекламирует некую историю, кульминацией которой становится вымышленная гастроль Бо Дидли в Ньюкасле: в числе прочего музыкант встречает самих The Animals, те спрашивают у него, как ему нравятся их версии его песен, а он сплёвывает и отвечает, мол, да ну, полная фигня. Вот такой забавный, самоироничный эпизод – редкий случай, когда Бёрдон демонстрирует чувство юмора, – но главное тут даже не это, а то, что вокалист Animals с ходу говорит: «это история Бо Дидли, а также всей рок-н-ролльной музыки». И действительно рассказывает и о скандале с взятками влиятельным диджеям (так называемая «пайола»), который подорвал здоровье оригинального американского рок-н-ролла 1950-х, и о молодых английских группах The Beatles и The Rolling Stones, которые возродили его дух уже в следующем десятилетии.
Почему это важно? Потому что это, кажется, первый образец того, как поп-музыка начинает осмыслять собственную историю. И Эрик Бёрдон оказывается тут не просто популярным певцом – но хроникёром того, что происходит вокруг, летописцем Нестором поп-сцены. В скором времени ему предстояло выступить в этой роли ещё раз.
В середине 1965 года в The Animals начали происходить тектонические сдвиги: ушел Алан Прайс (в известном фильме про Боба Дилана «Не оглядывайся» запечатлен неловкий момент – Дилан спрашивает у Прайса, как поживает его ансамбль, не зная, что тому только что сказали проваливать на все четыре стороны), а первый сингл, который музыканты записали без него, пророчески назывался «We Gotta Get Out of This Place», «Пора убираться отсюда». Впрочем, реализовал заявленный в этом заголовке план только Эрик Бёрдон: если осенью 1964-го The Animals летали в США в ранге развлекательной группы для подростков (каждому участнику ансамбля выдали по автомобилю с открытым верхом – и по топ-модели, чтобы красиво прокатиться из аэропорта в отель), то спустя два года фронтмен ансамбля вновь пересёк океан, но на сей раз для того, чтобы круто изменить свою жизнь и с головой погрузиться в психоделическую культуру. Уже по песне «The Bo Diddley Story» было понятно, что в роли вокалиста поп-группы ему было тесновато – требовалось нечто большее. И вышло так, что его устремления внезапно совпали, так сказать, с широким общественным дискурсом, ведь вторая половина 1960-х – время, когда поп-музыка обрела философскую глубину или, по крайней мере, попыталась это сделать и сама уверовала в то, что у неё получилось.
Альбом 1967 года новых The Animals – без Алана Прайса, Хилтона Валентайна или, например, басиста Чеса Чендлера, который в будущем превратится в успешного менеджера и станет работать с Джими Хендриксом и группой Slade, зато с Эриком Бёрдоном и набранными им в США местными музыкантами – назывался «Winds of Change»: если вы думали, что метафору «ветра перемен» в поп-музыке первой использовала группа Scorpions в песне о перестройке, то у меня для вас есть новости. Для Эрика Бёрдона этот самый ветер подул после того, как он побывал в Сан-Франциско, в знаменитой хиппи-коммуне Хейт-Эшбери, попробовал там кое-какие запрещённые вещества, и простому парню из Ньюкасла в итоге от всего этого основательно сорвало крышу. Трудно поверить, но на альбоме «Winds of Change» есть, например, песня «Good Times» о том, как вреден алкоголь, которым все упиваются в британских пабах – то ли дело галлюциногены! А другой трек, «San Franciscan Nights», начинается с декламации: «эта программа посвящена городу Сан-Франциско и его жителям, которые, возможно, сами не знают этого, но они прекрасны! Я призываю европейцев: покупайте билет авиакомпании „Транс-любовь“ и прилетайте сюда – тогда вы поймёте, о чём я пою».
В этом во всём, конечно, есть одна проблема: песни Эрика Бёрдона и новых The Animals хиппи-периода – это, если честно, набор самых постылых психоделических клише. Тем же битлам психоделическая культура действительно помогла расширить сознание и приоткрыть двери восприятия – Бёрдон же охотно стал её частью (кстати, он утверждает, что именно его Джон Леннон зашифровал в песне «I Am the Walrus», назвав «эггманом», человеком-яйцо), но ему психоделия, кажется, скорее нанесла вред, временно сбила его с пути. Заглавную композицию с альбома «Winds of Change», в которой Эрик вновь становится летописцем Нестором и занимается беспорядочным неймдроппингом – тут вам и Дюк Эллингтон, и Роберт Джонсон, и Чак Берри, и Рэй Чарльз, и битлы, и Дилан, и Хендрикс, и даже Фрэнк Заппа – под аккомпанемент беспорядочных партий индийского ситара, очень трудно в 2021 году воспринимать всерьёз. Единственное, что в ней интересно, – это, опять-таки, пересказ истории поп-музыки: вот так она, соответственно, воспринималась по горячим следам. Впрочем, вспомним о том, что музыка The Animals всегда цепляла искренностью и страстью – логично, что и в психоделическую авантюру Эрик Бёрдон просто обязан был нырнуть, что называется, с головой, всерьёз и надолго.
