Лев Троцкий
Проблемы международной пролетарской революции. Основные вопросы пролетарской революции

ПЕРИОД ОСТОРОЖНОСТИ

Военный разгром центральных империй и революция в Германии внесли величайшие изменения в мировое положение. Тифлисские политики искали новой ориентации. Простейшей формой ее явилось пресмыкательство пред Антантой. Но завтрашний день не мог им не внушать опасений. Вассальный союз с Германией давал Грузии до поры до времени серьезные гарантии неприкосновенности, так как Германия связывала брест-литовской петлею Советскую Россию, крушение которой к тому же казалось неизбежным. Такое же вассальное подчинение Англии не решало вопроса: Советская Россия находилась с Англией в состоянии войны, и, независимо от ее окончательного исхода, Грузия могла легко оказаться ущемленной на смерть на одном из крутых поворотов. Победа Антанты означала победу Деникина, а следовательно, и ликвидацию меньшевистского царства. Между тем в 1919 г. деникинщина делала большие успехи, и победа Советской власти несла величайшие опасности, но в 1919 г. советские войска были оттеснены с Кавказа. Тифлисские политики стали в своих связях с контрреволюцией более осторожны, более выжидательны, более уклончивы, но не более проницательны и не более честны.

Не мог не вселять некоторого беспокойства в меньшевистские сердца и ход рабочего движения в Европе. 1919 год был годом бурного революционного подъема. Пали троны Гогенцоллернов и Габсбургов.^[208] Шатался куда более могущественный трон буржуазии. Трещали по всем швам партии II Интернационала. Русские меньшевики, не переставая обличать и поучать коммунистов, заговорили об эпохе социалистической революции, сняли под благовидным предлогом лозунг Учредительного Собрания и осудили своих грузинских единомышленников за политическую связь с англо-американским империализмом. Эти тревожные симптомы также требовали большей осторожности.

В течение 1919 г., не считая первых его месяцев, грузинские меньшевики не спешат помогать по собственной инициативе Деникину, который к тому же гораздо меньше нуждается в них, и не хвастают своей помощью белым. Наоборот, они сознательно придают ей вынужденный характер, как бы из-под палки великобританских офицеров. Сотрудничество их с Антантой отнюдь не становится от этого деловым компромиссом враждебных сторон, а целиком сохраняет характер идейно-политической связи и зависимости. Они переводят на язык грузинского меньшевизма освободительную риторику «западных демократий» и пресные пошлости вильсонизма,^[209] склоняясь перед величием идеи Лиги Наций. Они становятся на практике осторожнее, но не честнее.

Мы подозреваем, что мистрис Сноуден снедаема любопытством насчет того, что именно мы, отвергающие бога и его заповеди, понимаем под «честностью». Полагаем даже, что мистер Гендерсон ставит нам такой вопрос не без иронии, насколько ирония вообще совместима с благочестием.

Каемся: мы не знаем безусловной морали попов, церковных или университетских, из Ватикана^[210] или из «приятных воскресных полдников». Категорический императив Канта,^[211] философский Христос без плоти и без художественных достоинств религиозного мифа нам так же чужд, как старый жестокий хитрец Моисей, который открыл клад вечной морали на Синайской горе. Мораль есть функция живого человеческого общества, в ней нет ничего абсолютного, она изменяется вместе с самим обществом и служит обобщенным выражением интересов его классов, главным образом, господствующих. Официальная мораль есть идеальная узда, накинутая на угнетенных. В процессе борьбы рабочий класс вырабатывает свою революционную мораль, которая начинается с ниспровержения бога и абсолютных норм. Под честностью мы разумеем для себя соответствие слова и дела пред лицом рабочего класса, под контролем верховной цели движения и борьбы: освобождения человечества от рабства путем социальной революции. Мы вовсе не говорим, например, что нельзя хитрить и обманывать, что нужно любить своих врагов и пр. Такая возвышенная мораль доступна, очевидно, только глубоко верующим государственным людям, как лорд Керзон,^[212] лорд Нортклиф или мистер Гендерсон. Мы наших врагов ненавидим или презираем, смотря по тому, чего они заслуживают; бьем или обманываем – в зависимости от обстоятельств, и даже, когда идем на соглашение, не испытываем прилива всепрощающей любви. Но мы считаем, что нельзя лгать массе и обманывать ее относительно целей и методов ее собственной борьбы. Социальная революция целиком основана на росте сознания пролетариата, на его вере в свои силы и в партию, которая им руководит. Хитрить можно с врагами пролетариата, но не с ним самим. Наша партия делала ошибки вместе с массой и во главе ее. Эти ошибки мы открыто признавали пред лицом массы и совершали необходимый поворот вместе с нею. То, что святоши легальности называют нашей демагогией, есть только слишком громко, слишком для них грубо и тревожно провозглашенная правда. Вот что мы понимаем под честностью, мистрис Сноуден!

Вся политика грузинского меньшевизма состояла из шашень, мелких хитростей, плутней, рассчитанных не только на то, чтобы обмануть врага, но и на то, чтобы усыпить массы. Среди рабочих и крестьян и даже среди рабочих-меньшевиков господствовали большевистские настроения. Их подавляли силой. В то же время разлагали массу, выдавая ей врагов за друзей. Фон-Кресс рекомендовался, как друг. Генерал Уоккер изображался, как оплот демократии. Сделки с русскими белогвардейцами совершались то более явно, чтобы пойти навстречу Антанте, то скрытно, чтобы не волновать массы.

1919 год был для грузинских меньшевиков годом большей осторожности и скрытности. Но их политика от этого не стала ни на йоту честнее.

ГРУЗИЯ И ВРАНГЕЛЬ

В последние месяцы 1919 г. военное положение Советской Федерации меняется радикально: Юденич уничтожен, Деникин сперва отброшен на юг, затем разгромлен. К концу года войска Деникина разбиты на несколько деморализованных групп. Антанта как бы охладевает к белым. Крайнее крыло англо-французских интервенционистов переносит главное внимание на окраинные национальные государства. Первое место в очередном походе против России должно принадлежать Польше. Этот новый план освобождает англо-французскую дипломатию от необходимости считаться с великодержавными притязаниями русских белогвардейцев и развязывает ей руки для признания независимости Грузии.

В этих условиях Советское правительство предлагает Грузии союз против Деникина. Цель предложения двойная: во-первых, заставить грузинское правительство понять, что если оно переменит свою международную ориентацию, оно сможет в военном отношении опираться не на фон-Кресса и генерала Уоккера, а на Буденного,^[213] во-вторых, ускорить при содействии Грузии ликвидацию остатков деникинских войск, дабы не дать сложиться из них новому фронту.

На это предложение грузинское правительство отвечает категорическим отказом. После всего, что мы узнали об отношениях Грузии к немцам, туркам, Деникину, англичанам, нам нет надобности выслушивать слишком усердного Каутского, который объясняет отказ Грузии ее заботой о… нейтралитете. Тем более, что сам Жордания, в поте чела добывавший в те дни признание Антанты, достаточно откровенно обнажил пружины меньшевистской политики.

14 января он заявил в Учредительном Собрании: «Вы знаете, что Советская Россия нам предложила военный союз. Мы ей наотрез (!!) отказали в этом. Вам, наверное, известен наш ответ. Что означает (означал бы) этот союз? Он означает, что мы должны были порвать связь с Европой… Пути Грузии и России здесь разошлись. Наш путь ведет в Европу, путь России – в Азию. Знаю, враги скажут, что мы на стороне империалистов. Поэтому я здесь должен решительно заявить: предпочту империалистов Запада фанатикам Востока!». Эти слова в устах главы правительства во всяком случае не могут быть сочтены двусмысленными. Жордания как бы обрадовался поводу – не просто заявить, а прокричать, что в новом военном походе, который «империалисты Запада» подготовляли против «фанатиков Востока», Грузия будет целиком на стороне Пилсудского, Таке Ионеску,^[214] Мильерана и всех прочих. Никак нельзя оспаривать у Жордания права «предпочитать» империалистскую Европу, которая нападает, Советской России, которая обороняется. Но тогда не нужно оспаривать и у нас, у «фанатиков Востока», нашего права проломить, когда нужно, контрреволюционный череп мелкобуржуазному лакею империализма. Ибо и мы можем «решительно заявить»: предпочитаем врага с проломленным черепом врагу, способному кусаться и вредить.

Наиболее уцелевшие остатки деникинской армии укрылись в Крыму. Но что такое Крым? Не плацдарм, а западня. В 1919 году мы сами ушли из этой бутылки, когда Деникин угрожал вогнать из Украины пробку в ее узкое горлышко. Тем не менее, Врангель укрепился в Крыму и стал строить новую армию и новое правительство. Это было возможно только потому, что англо-французский флот расширял крымский плацдарм. Черное море, враждебное нам, было целиком к услугам Врангеля.^[215] Но сами по себе военные корабли Антанты еще не решили вопроса. Они доставляли Врангелю одежду, оружие, отчасти предметы питания. Но ему прежде всего нужны были люди. Откуда же он получал их? В очень большом, в решающем для него количестве – из Грузии. Если бы за меньшевистской Грузией не было бы других грехов, кроме одного этого, ее судьбу нужно было бы считать предрешенной. Незачем ссылаться на давление Антанты, ибо Грузия не противодействовала, а шла целиком навстречу этому давлению. Политически вопрос стоит, однако, яснее и проще: если «самостоятельность» Грузии заключается в том, что она, по требованию турок, немцев, англичан и французов, вынуждена поджигать дом Советской России, то уж не нам, конечно, мириться с такой самостоятельностью.

В Крым вошло с Врангелем не более 15 – 20 тысяч солдат. Мобилизация местного населения приносила мало пользы: мобилизованные сражаться не хотели, многие уходили в горы, образуя отряды «зеленых». Врангелю, при ограниченности его плацдарма и ресурсов, нужен был отборный элемент, белое офицерство, добровольцы, богатые казаки, непримиримые враги Советской власти, уже прошедшие школу гражданской войны под командованием Колчака, Деникина или Юденича. Корабли Антанты свозили их отовсюду. Но главным гнездом их оказалась Грузия. Правое крыло разбитой армии Деникина опустилось на Кавказ под непрерывными ударами нашей конницы и искало спасения в пределах меньшевистской республики. Разумеется, дело не обошлось без выполнения некоторых обрядов так называемого международного права. В качестве «нейтральной» страны, Грузия приняла отступающие белые войска и, разумеется, заключила их в «концентрационные лагери». А в качестве страны, которой западные империалисты ближе фанатиков Востока, она поставила «лагеря» в такие условия, чтобы дать возможность белым попасть в Крым без потери драгоценного времени.

По предварительному соглашению с агентами Антанты – уличающие документы налицо! – меньшевистское правительство заботливо выделило здоровых, способных носить оружие деникинцев и сосредоточило их преднамеренно в Поти, на морском берегу. Их забрали там корабли Антанты. А для ограждения нейтральной репутации Понтия – Жордания агенты его правительства отбирали у капитанов английских и французских пароходов расписки в том, что те свезут беженцев в Константинополь. И если их отвозили, тем не менее, в Севастополь, то виною тому исключительно вероломство капитанов. Таких отборных деникинцев было передано в Поти не менее 10.000 душ. В найденных в Грузии бумагах сохранился поучительный протокол правительственной комиссии по военным беженцам. Начальник концентрационного лагеря генерал Арджеванидзе доложил: «Лагерь в настоящее время пуст ввиду отъезда добрармии из Поти». Постановлено: «Принять к сведению».

При однородных условиях были несколькими месяцами позже возвращены из Гагр в Крым 6.000 казаков после неудачного десанта. Начальник Гагринской уездной милиции, меньшевик Осидзе, маленький местный чиновник, непосвященный в тайны тифлисского правительства, докладывал с некоторым удивлением своему начальству: «Арестовывая большевиков, мы в Гаграх давали волю размахнуться агентам Врангеля». Эти два наиболее крупных факта произошли в июне и в октябре. Но уже с начала года освобождение интернированных деникинцев и их отправка через Батум шли полным ходом. Это подтверждается тифлисскими документами, помеченными январем 1920 г. Вербовщики Врангеля работают совершенно открыто. В Грузию стекается белое офицерство, ищущее ангажемента. Оно находит здесь правильно организованную белую агентуру и без затруднения доставляется в Крым. Во всех необходимых случаях грузинское правительство приходит на помощь деньгами.

Социалист-революционер Чайкин, председатель Комитета освобождения Черноморья (организации, руководившей восстанием местных крестьян против Деникина), следующим образом характеризовал политику Грузии в официальном обращении к грузинскому правительству: «Нечего и пояснять, что такие факты, как свободный отъезд из Грузии генерала Эрдели, приезд для вербовки из Крыма деникинских генералов и незадержание их в качестве интернируемых на грузинской территории, наконец, агитационно-вербовочная работа в Поти генерала Невадовского и др., – все это есть бесспорное нарушение Грузией нейтралитета в пользу добрармии и является враждебным по отношению к силам, находящимся с добрармией в состоянии войны». Это писалось 23 апреля 1920 года, следовательно, еще до массовых перевозок подобранных врангелевцев из Поти. 6 сентября генерал грузинской службы Мдивани докладывал начальнику французской миссии, что грузинские власти не только не чинят никаких помех к вывозу деникинцев, но, наоборот, оказывают «самое широкое содействие, вплоть до выдачи беженцам от одной тысячи до пятнадцати тысяч рублей». Всего в Грузии находилось до 25 – 30 тысяч казаков и до 4.000 добровольцев-деникинцев. Большая часть их была переброшена в Крым.

Мало того, что Грузия давала Врангелю людей. Она обеспечивала его, кроме того, необходимейшими для ведения войны материалами. С конца 1919 г. и до ликвидации Врангеля Грузия доставляет ему из своих запасов уголь, нефть, авиационный бензин, керосин, машинное масло. Заключение в мае 1920 года договора с Советской Россией не приостанавливает этой работы. Она ведется только чуть-чуть более прикрыто, через так называемых «частных лиц». 8 июля Батум, находившийся фактически в руках Англии, переходит в руки меньшевистской Грузии. Но после этого батумский порт продолжает работать на Врангеля. Обо всем этом в свое время с полной точностью доносила наша миссия, и ее донесения лежат сейчас перед нами^{17}. Документы, найденные впоследствии в Батуме, Тифлисе и в Крыму, целиком подтверждают эти донесения, устанавливают названия пароходов, качества военных грузов, имена подставных лиц (напр., известного кадета Парамонова). Важнейшие извлечения из найденных документов уже опубликованы, опубликование других предстоит в ближайшем будущем.

Можно попытаться возразить одно: Грузия не выставила в помощь Врангелю своей собственной армии. Но она и не могла этого сделать: чисто-партийная Народная Гвардия была слишком малочисленна и едва справлялась с охраной внутреннего порядка. Национальная же армия до конца оставалась фиктивной величиной: ее полусформированные части были политически ненадежны и небоеспособны. Таким образом, меньшевистское правительство не сделало в пользу Врангеля того, чего оно позже оказалось не способно сделать в свою собственную защиту: выставить в поле вооруженную силу. Но, за вычетом невозможного, оно сделало, по-видимому, все. Можно сказать без преувеличения, что меньшевистская Грузия создала врангелевскую армию. Те 30 тысяч отборных офицеров, унтер-офицеров и бойцов-казаков, которые были из Грузии доставлены в Крым, сжигали за собою все корабли и дорого продавали в боях свою жизнь. Без них Врангель вынужден был бы эвакуироваться из Крыма еще в течение лета. С ними он до конца года упорно боролся и временами наносил нам тяжкие удары. Ликвидация Врангеля потребовала больших жертв. Сколько тысяч рабочей и крестьянской молодежи легло на обширном секторе, заканчивающемся узким Перекопским перешейком!.^[216] Без Грузии не было бы армии Врангеля. Без Врангеля, может быть, не выступила бы Польша. А в случае ее выступления нам не пришлось бы раздваивать свои силы, и рижский мир выглядел бы иначе: он во всяком случае не отдавал бы миллионы украинских и белорусских крестьян польским помещикам. Крым был для грузинских меньшевиков соединительным звеном с империалистами Запада – против фанатиков Востока. Это звено обошлось нам во много тысяч жизней. Их ценою правительство Жордания купило юридическое признание независимости своей республики. По нашим расчетам, оно слишком дорого заплатило за такой дешевый товар.

Лицом к юго-западу в течение 1920 г. Советская Федерация била правым кулаком на запад, по главному врагу, по буржуазной Польше; левым кулаком – на юг, по Врангелю. Не в праве ли она была, зная все приведенные выше факты, ударить каблуком Грузию по ее меньшевистской голове? Разве это не было бы актом законной революционной самообороны? Разве право национального самоопределения равносильно праву безнаказанно причинять ущерб? Если Советская Россия не ударила в течение 1920 г. по меньшевистской Грузии, то не потому, что сомневалась в своем «праве» бить злобного, непримиримого, вероломного врага, а по соображениям политической целесообразности. Мы не хотели облегчать работу Мильерану, Черчиллю и Пилсудскому, которые стремились втянуть в войну против нас окраинные государства. Мы стремились, наоборот, показать этим последним, что, при известных условиях, они могут спокойно и уверенно жить бок о бок с Советской Республикой. Во имя приручения мелких республик, управляемых мелкими буржуа с очень толстыми черепами, мы не раз шли за эти годы на небывалые уступки, на чудовищные попустительства. Разве, чтобы взять самый свежий пример, карельская авантюра^[217] финляндской буржуазии не давала нам все права на вооруженное вторжение в пределы Финляндии? Если мы на это не пошли, то не по формальным мотивам, которые были и остаются целиком на нашей стороне, а потому, что, по самому существу нашей политики, мы прибегаем к вооруженной силе лишь тогда, когда другого выхода действительно нет.

РАЗВЯЗКА

Питая Врангеля людьми и материалами, Грузия в то же время в течение всего 1920 года являлась конспиративной квартирой для российских и особенно кавказских белогвардейцев различных группировок. Она служила посредницей между Петлюрой,^[218] Украиной, Кубанью, Дагестаном, белыми горцами. После поражения деятели эти находят у меньшевиков приют, здесь учреждают свои штабы, отсюда развертывают свою деятельность. Из Грузии они направляют повстанческие отряды на территорию Советской власти по следующим путям: 1) Сухум-Кале – перевал Марух и далее в верховья Кубани и реки Лабы. 2) Сухум-Кале – Гагры, Адлер – Красная Поляна, перевал Айшха – верховья реки Лабы. 3) Кутаис – Они – Нальчик.

Они действуют более или менее конспиративно, – ровно в такой мере, чтобы сохранять дипломатический декорум, будучи, однако, хорошо известны грузинскому Особому Отряду. «Своим пребыванием в Грузии, – пишет 12 ноября 1920 г. белогвардейский поручик Особому Отряду, – не создам никакого повода к каким-либо неприятностям с советской миссией, так как моя работа будет протекать еще более конспиративно. Если требуются поручители за меня из грузинских деятелей, таковых найдется достаточное количество». Документ этот, в числе многих других, найден в меньшевистских архивах комиссией Коммунистического Интернационала. Белые заговорщические организации находятся в теснейшей связи с миссиями Антанты и особенно с их контрразведкой. Если у Гендерсона есть на этот счет сомнения, он мог бы справиться в архивах великобританской контрразведки. Хотим надеяться, что его патриотический стаж обеспечивает ему доступ в это святилище.

Батум является в этот период важнейшим узлом в интригах и заговорах Антанты и ее вассалов. В июле 1920 г. Англия передала Батум непосредственно в руки меньшевистской Грузии, которая сейчас же оказалась вынуждена прокладывать себе путь к сердцам аджарского населения при помощи артиллерии. Эвакуируя Батум после предварительного разрушения средств его морской обороны, британское командование тем самым засвидетельствовало полное свое доверие к доброй воле Грузии по отношению к Врангелю. Разгром его армии сразу изменил обстановку. Генералы и дипломаты Антанты слишком хорошо знали истинный характер взаимоотношений Грузии, Врангеля и советских республик, чтобы не сомневаться насчет отчаянного положения, в какое ликвидация Врангеля поставила грузинских меньшевиков. Надо полагать, что и сами они не молчали, требуя «гарантий». В правящих английских кругах ставится вопрос о новой оккупации Батума, под видом аренды, порто-франко или под другим ярлыком, которых у дипломата не меньше, чем у вора отмычек. Руководящая грузинская печать сообщала о предстоящей оккупации скорее с демонстративным удовлетворением, чем с беспокойством. Речь шла, совершенно очевидно, о создании нового фронта против нас. Мы заявили, что будем рассматривать занятие англичанами Батума, как прямое открытие военных действий.

Приблизительно в то же время судьбами независимой Грузии близко заинтересовалась известная покровительница слабых, Франция г. Мильерана. Прибывший в Грузию «верховный комиссар Закавказья», господин Абель Шевалье, не теряя времени, заявил через грузинское телеграфное агентство: «Французы братски любят Грузию, и я счастлив, что могу заявить об этом во всеуслышание. Интересы Франции абсолютно совпадают с интересами Грузии»… Интересы той Франции, которая окружала голодной блокадой Россию и напускала на нее ряд царских генералов, «абсолютно совпадали» с интересами демократической Грузии. Правда, после лирических и несколько глуповатых речей о пламенной любви французов к грузинам, г. Шевалье, как и полагается представителю Третьей Республики, разъяснил, что «государства всего мира алчут и жаждут в настоящее время сырья и фабрикатов: Грузия же – великий и естественный путь между Востоком и Западом». Другими словами, на ряду с любовью к грузинам сентиментальных друзей г. Мильерана привлекал также и запах бакинской нефти.

Почти вслед за Шевалье прибыл в Грузию французский адмирал Дюмениль. В смысле пламенной любви к единоплеменникам Ноя Жордания моряк ничуть не уступал сухопутному дипломату. В то же время адмирал сразу заявил, что так как Франция «не признает захвата чужой собственности» (кто бы мог думать!), то он, Дюмениль, находясь на территории «независимой» Грузии, не позволит Советскому правительству завладеть русскими судами, находящимися в грузинском порту и намеченными к передаче Врангелю или его возможным наследникам. Право торжествует иногда сложными путями!

Сотрудничество представителей французской демократии с демократами Грузии развернулось в полном объеме. Французский миноносец «Сакияр» обстрелял и сжег русскую шхуну «Зейнаб». Французские контрразведчики при участии агентов грузинского Особого Отряда напали на советского дипломатического курьера и ограбили его. Французские миноносцы прикрыли увод в Константинополь русского парохода «Принцип», стоявшего в грузинском порту. Работа по организации восстания в соседних советских республиках и областях России пошла усиленно. Количество доставлявшегося туда из Грузии оружия сразу возросло. Голодная блокада Армении, уже ставшей к тому времени советской, продолжалась. Но Батум не был оккупирован. Возможно, что Ллойд-Джордж к тому времени отказался от мысли о новом фронте. Возможно также, что крайняя любовь французов к Грузии помешала активному проявлению того же чувства со стороны англичан. Наше заявление относительно Батума также не осталось, разумеется, без последствий. Уплатив в последний момент за прошлые услуги метафизическим векселем признания de jure, Антанта решила ничего не строить на безнадежном фундаменте меньшевистской Грузии.

После непримиримой борьбы, какую грузинские меньшевики вели с нами, они нисколько не сомневались еще весною 1920 г. в том, что наши войска, завершая победу над Деникиным, дойдут, не останавливаясь, до Тифлиса и Батума и сметут меньшевистскую демократию в море… Мы же, не ожидая от советского переворота в Грузии сколько-нибудь значительных революционных последствий, вполне были готовы терпеть рядом с собой меньшевистскую «демократию» при условии общего фронта против русской контрреволюции и европейского империализма.

Но именно эта наша готовность, продиктованная политическим расчетом, была понята в Тифлисе как выражение нашей слабости. Наши друзья в Тифлисе писали нам, что в первый период правящие меньшевики совершенно отказались понимать мотивы нашего миролюбивого поведения: им было совершенно ясно, что мы могли бы занять Грузию без боя. Они нашли вскоре фантастическое объяснение в том, будто Англия обусловила ведение с нами каких бы то ни было переговоров нашим миролюбивым отношением к Грузии! Так или иначе, но первоначальный страх быстро переходит в наглость, которая обрушивает на нас одну провокацию за другой. В период наших неудач на польском фронте и затруднений на врангелевском Грузия открыто становится в стан наших врагов. Жалкая мещанская демократия, без революционной широты, без политического кругозора, без перспектив, вчера пресмыкавшаяся пред Гогенцоллерном, сегодня готовая ползать на брюхе перед Вильсоном, поддерживающая Врангеля и готовая от него в подходящую минуту отречься, вступающая в соглашение с Советской Россией в надежде ее обмануть, трусливая меньшевистская демократия, запутавшаяся вконец, сама себя обрекла гибели.

Имея на то все права, мы, как уже сказано, не видели политического интереса в военной ликвидации меньшевистской Грузии. В частности, мы очень хорошо знали заранее, что господа меньшевистские политики, если им наступить на ногу, будут кричать на всех языках демократической цивилизации. Это не ростовские, новочеркасские или екатеринодарские рабочие, которых деникинцы, при дружественном «нейтралитете» и фактическом содействии грузинских меньшевиков, уничтожали сотнями и тысячами и которые погибали безымянно и неведомо для Европы. Грузинские меньшевистские политики, сплошь интеллигенты, бывшие студенты разных университетов Европы, гостеприимные хозяева Реноделя, Вандервельде и Каутского, – разве не ясно было заранее, что они привлекут к себе сердца всех органов социал-демократии, либерализма и реакции? Разве не ясно было, что все политики, обесчестившие себя поддержкою империалистической бойни, все предатели и банкроты официального социализма, в ответ на жалобы обиженных грузинских собратьев, поднимут негодующий вой, чтобы тем ярче засвидетельствовать свою свежую восприимчивость к голосу справедливости и свою преданность идеалам демократии? Тем более, что все это можно было обнаружить на вопросе, который не вводил их ни в какие расходы. Мы слишком хорошо их знали, чтобы не сомневаться заранее в том, что они не упустят такого превосходного повода для резолюций, манифестов, адресов, деклараций, меморандумов, статей и речей, для самых патетических модуляций своего голоса – при сочувствии буржуазии и поддержке своих правительств. Уже по одной этой причине, т.-е. из одного желания не давать удобного повода для международной «демократической» истерики, мы были бы готовы не трогать меньшевистских вождей контрреволюции в их грузинском убежище, если бы у нас даже не было для этого других более серьезных причин. Мы хотели соглашения. Мы предлагали меньшевикам совместные действия против Деникина. Они отказались. Мы заключили с ними договор, который гораздо меньше, чем протекторат Антанты, задевал их независимость. Мы настаивали на выполнении договора, обличали враждебное поведение грузинских меньшевиков в бесконечном ряде нот и протестов. Мы стремились давлением трудящихся масс самой Грузии обеспечить в ее лице соседа, который мог бы быть даже не безвыгодным для нас посредником между Советской Федерацией и капиталистическим Западом. Вся наша политика в отношении Грузии была ориентирована в этом направлении. Но для меньшевиков уже не было возможности поворота. Изучая ныне документальную историю наших отношений с правительством меньшевиков, я не раз удивлялся нашему долготерпению и в то же время отдавал дань признания той гигантской буржуазной машине фальсификации и лжи, при помощи которой неизбежный советский переворот в Грузии был представлен, как внезапный и ничем не вызванный военный разгром, как набег советского волка на невинную Красную Шапочку меньшевизма. О, поэты биржи, сказочники дипломатии, мифотворцы большой прессы, о, наемная сволочь капитала!

Каутский со свойственной ему одному проницательностью раскрывает дьявольскую механику большевистского переворота в Грузии: восстание началось не в Тифлисе, как следовало бы, если бы оно исходило от рабочих масс, а на окраинах страны, по соседству с советскими войсками; оно развивалось от периферии к центру; не ясно ли, что меньшевистский режим пал жертвою военного насилия извне? Эти рассуждения сделали бы честь начинающему судебному следователю. Но они ничего не дают для понимания исторических событий.

Советская революция распространялась из петербургского и московского центров по всей старой империи царей. У революции в этот период не было армии. Ее носителями являлись отряды наспех вооруженных рабочих. Они вступали почти без сопротивления в самые отсталые области и, при безраздельном сочувствии трудящихся, строили советскую власть. В тех случаях, где буржуазно-помещичья реакция овладевала центром области, как на Дону или на Кубани, восстание шло от периферии к центру, нередко при содействии столичных агитаторов и боевиков.

Контрреволюции, однако, удалось, при помощи извне, снова овладеть наиболее отсталыми окраинами и укрепиться в них: на Дону, на Кубани, на Кавказе, в Заволжьи и Сибири, на Белом море и даже на Украине. Революция строила свою армию одновременно с контрреволюцией. Вопрос о границах советской революции стал уже решаться путем правильных сражений, целых военных кампаний. Но так как армии не были введены «извне», а были созданы борющимися не на жизнь, а на смерть классами на всем протяжении старой империи царей, то языком военных сражений говорила революционная борьба классов. Контрреволюция, правда, в очень большой степени поддерживалась военной силой извне. Но это только усиливает наши выводы. Без Петербурга, Москвы, Иваново-Вознесенского района, Донецкого бассейна, Урала революции не было бы вообще. Донская область сама по себе никогда не установила бы советской власти. Ее не установила бы и деревня Московской губернии. Но так как и московская деревня, и кубанская станица, и заволжская степь издавна входили в одно государственное и хозяйственное целое и с ним вместе были вовлечены в водоворот революции, то над всеми ими установилось революционное руководство города и промышленного пролетариата. Распространение и победу революции обеспечивал не плебисцит в каждом углу страны, а неоспоримая гегемония пролетарского авангарда во всей стране. Некоторым, именно западным, окраинам, при помощи внешней вооруженной силы, удалось не только временно вырваться из водоворота революции, но и на длительный срок удержать буржуазный режим. «Демократии» Финляндии, Эстонии, Латвии, Литвы и даже Польши существуют благодаря тому, что в критический период их возникновения иностранная военная сила поддержала буржуазию и подавила пролетариат. Именно в этих странах, непосредственно примыкающих к капиталистическому Западу, произведено было механическое нарушение соотношения сил путем истребления, заточения и изгнания лучших пролетарских элементов военной силой, введенной сюда извне. Таким путем только и установилось в них временное равновесие демократии на буржуазных основах. Отчего бы, кстати, праведникам II Интернационала не выдвинуть такой программы: удаление из Финляндии, Эстонии, Латвии и пр. буржуазных армий, сформированных при помощи внешних сил; освобождение всех арестованных и возвращение всех изгнанных (поскольку невозможно воскрешение всех убитых); референдум?..