Леонид Свердлов
Заоблачный остров. Фантастическая история из реальной жизни
На перекрёстке за въездом в город перед нами появилась зловещая фигура в плаще и с пластиковым пакетом в руках.
– Ой, вы только посмотрите, кто это! – с наигранным удивлением воскликнул Дурабум, съезжая на обочину.
Незнакомец, саркастически улыбаясь, приблизился к нам. Я узнал его. Прошло много лет, он изменился до неузнаваемости, но эта улыбка выдала его сразу – только один человек мог так улыбаться.
– Ого! – воскликнул я.
Профессор охнул.
Экипаж ракеты из консервных банок состоял из пяти человек. Пятым был Яблочков.
«Если вы меня не возьмёте, я обо всём расскажу классной, и вы всю жизнь будете жалеть, что толкнули меня на такой подлый поступок», – сказал тогда он, и, хотя мы прекрасно понимали, что он этого не сделает – Яблочков слишком презирал нашу классную, чтобы опуститься до разговора с ней, взять его с собой пришлось, или после нашего возвращения он извёл бы всех своими жалобами. Изводить он был мастер.
Именно этот человек ждал нас теперь на перекрёстке.
– Это что, совпадение?! – прошипел Профессор.
– Ну, ты понимаешь, всякое в жизни случается, – пробормотал Дурабум.
– Знаешь, какая вероятность встретить в городе динозавра? – попытался пошутить я, но Профессор обернулся и так на меня посмотрел, что я сразу осёкся. Пожалуй, действительно не стоило поминать динозавров.
– Привет, мерзавцы! – дружелюбно сказал Яблочков, садясь рядом со мной. – Куда едем?
– Лично я еду домой, – не оборачиваясь и не отвечая на приветствие, проворчал Профессор.
– Отлично! – сказал Яблочков, оттесняя меня к двери и располагаясь поудобнее. – Посмотрим, как ты устроился, когда весь народ страдает.
– Кстати, – вдруг вспомнил Дурабум, не дав Профессору ответить, – ты же говорил, что твоя семья уехала на Мальдивы, то есть мы никого не побеспокоим.
– Мальдивы! – подхватил Яблочков. – Когда одним не хватает денег, чтобы поехать за город, на дачу, другие отправляют семью на Мальдивы. Как это типично!
– У меня нет дачи за городом, а на Мальдивах есть, – буркнул Профессор.
Яблочков мечтательно уставился в потолок и сказал:
– И я мог бы быть миллионером, в любом нормальном обществе я бы им был, но долг интеллектуальной элиты в наши дни быть рядом с народом. А на Мальдивы пусть едут другие.
– Спасибо, что разрешил, – проворчал Профессор.
– Я что?! Езжай, если совесть позволяет.
Дурабум, видимо, подумал, что эти слова обращены к нему, и мы поехали. Яблочков небрежно повернулся ко мне, вдавив меня в дверь ещё сильнее.
– А ты всё такой же бездарный графоман? – дружелюбно спросил он. – Как же! Я видел в интернете. Пытаешься отсутствие вкуса и таланта скрыть за потугами на детсадовский юмор? Поверь, это сейчас никому не интересно. Тебе стоило бы самому прочесть что-нибудь хорошее, прежде чем браться за то, на что не хватает ни ума, ни способностей.
Надо же! А я и не знал, что в интернете меня кто-то читает.
Квартира Профессора занимала два верхних этажа нового высотного дома.
– Хорошо живёшь! – сказал я, оглядевшись в прихожей, которая одна была больше всей моей квартиры.
– Индивидуальный проект, – с гордостью ответил Профессор. – Долго дом выбирали. План квартиры я сам разработал.
– Это ж сколько пенсий наших нищих стариков на это ушло! – высказался Яблочков.
– За эту квартиру я платил, а никакие не старики, – проворчал в ответ Профессор. – И вовсе они не нищие. Мои родители очень приличные пенсии получают.
– Нисколько в этом не сомневаюсь! – с сарказмом произнёс Яблочков.
Из огромной гостиной на верхнем этаже был сделан выход на обширную террасу. За прозрачной стеной, отделявшей квартиру от террасы, открывался шикарный вид на город, который был, пожалуй, не хуже вида с заоблачного острова Дурабума. Неудивительно, что Профессора тот участок нисколько не впечатлил.
Противоположная стена гостиной тоже была прозрачной. За ней в разного размера аквариумах резвились рыбы невиданной красоты, разноцветные кораллы колыхались то ли сами по себе, то ли от искусственного течения, проплывали черепахи, тритоны и другие подводные создания, названия которых я не знаю.
Пока я любовался красотами стеклянной гостиной, с террасы вошёл Коля Зверев.
– Привет всем, кого не видел! – бодро сказал он и добавил, кивая на дверь террасы: – Зря не запираешь.
Профессор что-то невнятно пробормотал. Интересно, в полной ли мере он заметил Колю Зверева. Конечно, в том, что тот вошёл через дверь террасы, не было ничего фантастического, но как он оказался на террасе на крыше высотного дома? Профессор не мог не задать себе этот вопрос, а ответив на него, имел все основания не замечать Колю Зверева.
– Ну, здравствуй, убийца! – ответил Яблочков, к которому приветствие было обращено в первую очередь.
Коля Зверев отреагировал на эти слова не сразу. Аквариумная стена, конечно, заинтересовала его больше, чем чьи-то язвительные замечания.
– Так ты тоже интересуешься живой природой? – спросил он.
– Нет, – ответил Профессор. – Это была идея дизайнера. Я только смотрю иногда, чтобы нервы успокоить. Сюда каждый день приходят специалисты из зоопарка и делают всё, что там надо.
– Жаль, что не интересуешься, – рассеянно сказал Коля Зверев. – Тут о многом интересном можно было бы поговорить.
Он подошёл к аквариуму, в котором плавало серое создание с длинным плоским хвостом, большой головой и коротенькими лапками. Жабры твари были украшены бахромчатым воротником, глазки-точечки казались слишком маленькими для такой крупной морды, а огромная пасть от жабры до жабры была растянута в наивной детской улыбке.
– Вот, например, аксолотль, – сказал Коля Зверев. – С виду взрослое, солидное животное, и сам себя таким наверняка считает, а на деле личинка, вроде головастика. Не взрослеет. Уже и большой, вроде бы, и дети собственные завелись, а он всё головастик. Если с ним приключатся какие-нибудь невзгоды: вода, например, пересохнет, то он может стать взрослой особью, если не околеет. А так обычно остаётся ребёнком до конца жизни. Это называется неотенией. Бывает и у людей, особенно у мужчин: взрослый, солидный, большой человек, уж и внуки растут, а он всё паровозики по полу катает.
– Ты на что намекаешь? – недоверчиво спросил Профессор.
Коля Зверев в ответ только пожал плечами.
Мы расселись за круглым столом, стоявшим посреди гостиной.
– Так чего же это я убийца? – поинтересовался Коля Зверев.
Яблочков развалился на стуле, принимая трагическую позу.
– Вы убили во мне поэта, – произнёс он. – Ещё тогда, в школе. С какой жестокостью, свирепостью и беспощадностью бездарность всегда преследует талант! Впрочем, я не первый, кого подвергли травле такие, как вы. Мир потерял поэта. Поэт умер для человечества. Вы все его убили. Вы убийцы!
– Ну, значит мы хоть что-то хорошее сделали для человечества, – бодро ответил Коля Зверев.
В школе Яблочков действительно терроризировал всех своими депрессивными стихами, а мы всеми доступными школьникам средствами старались объяснить ему, что его стихи плохие. Значит, всё-таки смогли убедить, и поэт в нём умер. У меня от сердца отлегло, когда я это услышал.
– Да что мы сюда за разговорами пришли?! – воскликнул вдруг Яблочков. – Народ нас не поймёт!
– Виски? – предложил Профессор.
– А хотя бы и так! – ответил Яблочков. – Я, вообще-то, человек простой, плоть от плоти народной – предпочитаю заграничной дряни нашу простую, исконную водку. Надо, надо быть ближе к народу в такое время.
– В какое время? – тихо спросил Дурабум.
– В то время, когда народ пьёт водку, – тихо ответил Коля Зверев. – Не раньше и не позже.
– Водка у меня тоже есть, – сказал Профессор.
– Нет уж – нет уж: сказал виски, значит виски, – поспешно отозвался Яблочков. – Приобщимся к чуждой культуре.
Профессор достал из бара виски и разлил по стаканам.
Яблочков вытащил из пластикового пакета, который всё время держал в руке, толстую чёрную книгу с белым заголовком: «Под железной пятой. История геноцида интеллигенции», достал из кармана ручку с золотым пером, расписался на титульном листе, толкнул книгу через стол Профессору:
– На, вот, почитай, – и вдруг, вспомнив, указал на меня пальцем со словами: – Сегодня у меня второй нет. Не забудь напомнить, чтоб в следующий раз я и тебе принёс.
Профессор задумчиво перелистал книгу.
– Труд многих лет, – пояснил Яблочков. – Только факты. Уникальное издание. Всего сто экземпляров. Пришлось за свой счёт – ни в одно издательство не принимали. Мне по большому секрету сказали, – тут Яблочков понизил голос до шёпота, впрочем, довольно громкого, – указание исходило с самого верха. Вы бы видели, какая там у них паника началась, когда они только узнали, что я собираюсь писать эту книгу!
– Да, читал я её, – подтвердил Коля Зверев. – Кошмар! Хорошо, что я не интеллигент.
– Это про какое время? – спросил я.
– Про любое, – ответил Яблочков. – Интеллигенцию всегда преследовали и подвергали страшным гонениям: Сократ, Жанна д’Арк, Джордано Бруно… Да что за примерами далеко ходить – я сам. Пепел стучит в моё сердце, и боль каждого страдальца проходит через мою душу. Я Сократ, я Галилей, я… – он замолчал, осторожно озираясь, и, наклонившись к нам через стол, заговорил совсем тихо: – Одно я вам всем скажу, – тут он сделал паузу и медленно, подчёркивая каждое слово, проговорил: – Валить отсюда надо.
– Зачем? – наивно спросил Профессор.
– А что, скажешь, тебя тут всё устраивает?! – свирепо рявкнул Яблочков.
Вопрос явно не допускал положительный ответ, и Профессор смущённо пропищал:
– Ну, не всё… А куда? Думаешь, в Европе или в Штатах намного лучше?
Яблочков презрительно усмехнулся:
– Европа, Штаты! Ну, сколько же мы будем мыслить местечковыми категориями?! Дескать, вот мой двор, моя хата, а за поворотом дороги мир кончается!
– Да что ж там такое за поворотом дороги? Я много где был. Ну, климат другой, ну, говорят на другом языке, а жизнь-то в принципе…
– Слушай, Профессор! – резко оборвал его Яблочков. – Ты вообще на нормальной планете когда-нибудь жил? Вот и нечего мне рассказывать, как у нас тут всё прекрасно!
– Но ведь на других планетах, – растерянно забормотал Профессор, – там атмосферы нет, и жизнь невозможна, и излучения вредные…
– Ну, конечно! А у нас, значит, прекрасная атмосфера, жизнь замечательная и никаких излучений! Так?! А повальное пьянство, нищета, хамство, воровство – это не у нас? Это где-то на Марсе? Да ты вспомни, как мы на этой, как её? – он прищёлкнул пальцами и указал на Дурабума.
– В системе Альфа Центавра, – напомнил Дурабум. – Но мы там были совсем недолго.
– Да! Так вы помните, какие там зарплаты, пенсии, как там права человека соблюдаются, а главное, как там ценят настоящих интеллектуалов! Меня там на руках носили, умоляли остаться. Но советское воспитание и какое-то гипертрофированное чувство патриотизма, которое я никак не могу в себе изжить, заставило меня вернуться. Я не смог тогда бросить Землю – изгаженную, измученную, погрязшую в пьянстве и воровстве, но всё же такую родную…
Говоря это, Яблочков в порыве вдохновенья встал и, медленно двигаясь вокруг стола, приближался к Профессору. Чувствуя, что назревает кульминация их беседы, я и Коля Зверев стали так же медленно отодвигаться от Профессора. Дурабум, хоть он и сидел на другой стороне стола, тоже отползал на стуле назад.
– Какая Альфа Центавра?! – прошипел Профессор. – Туда ещё ни один космический аппарат не долетел!
– Конечно, Профессор, ни один не долетел. Продолжай верить дальше провластным фантастам и продажным СМИ. Нигде, кроме как у нас, жизнь невозможна, ракеты никуда не летают, так что живите где вам приказали и не жужжите.
– А что же, мне тебе-трепачу верить?! – вскипел Профессор. – Я университет окончил и аспирантуру. А тебя, интеллигент хренов, с какого курса выгнали? Оставить его на планете хотели, как же! Да тебя гонят отовсюду, неудачник! Своим умом копейки заработать не можешь, нищеброд, а всё туда же – другим нотации читаешь!
– Я, по крайней мере, ни копейки не украл, а ты в малиновом пиджаке народ в девяностые обирал, а теперь элитой себя возомнил! Умный ты, да?! Образованщина! Только деньги считать можешь! А ну скажи, Профессор, сколько будет дважды два?!
– Не твоё дело! Четыре!
– А семьсот девяносто два на пятьдесят шесть?!
– Сорок четыре тысячи триста пятьдесят два! Сам считать поучись, халявщик!
– А четыреста триста семьдесят восемь на тридцать два квинтильярда?!
– Чего?!
– Что, цифры кончились?! Так заткнись и слушай, когда с тобой интеллигентный человек разговаривает! Я тебя не боюсь – не надейся! Ни тебя, ни всю вашу олигархическую шоблу. Недолго вам всех мучить осталось! Знаешь, зачем я ночами не спал, недоедал и при лучине писал этот труд?! – Яблочков постучал пальцем по лежавшей на столе книге.
– Знаю! – взвизгнул Профессор, вскакивая. – Вот зачем!
Он обеими руками схватил книгу и с размаху стукнул ей Яблочкова по голове. Заметив, что Профессор собирается повторить удар, Яблочков резко развернулся и бросился бежать, а Профессор, подняв книгу над собой, мчался за ним. Они носились вокруг стола, осыпая друг друга неразборчивыми политическими, экономическими и нецензурными обвинениями. Невероятно, что в этих двух вовсе не молодых людях оказалось столько энергии. Мы едва успевали поворачивать головы, следя за их бешеной гонкой.
Я понял, почему политики так любят вести переговоры именно за круглым столом: вокруг него можно с воплями носиться, не рискуя расшибиться об углы.
– Детский сад! – не веря своим глазам, пробормотал я.
– Аксолотль, – сказал Коля Зверев, – всю жизнь головастик.
Между тем двое великовозрастных аксолотлей носились всё быстрее. Казалось, ещё немного, и они начнут излучать электромагнитные волны.
– Ну, допустим, Яблочков действительно типичный аксолотль, – ответил я, – но Профессор-то… Серьёзный человек, бизнесмен, в летающие острова не верит…
– Профессор-то? Аксолотль. Самый настоящий. Только скрытный. Так старательно корчит из себя взрослого, что иногда безбожно переигрывает. Но тут нашла коса на камень. Яблочков – этот кого угодно выведет на чистую воду. Даже меня!
При этих словах Коля Зверев резко выставил вперёд ногу и тут же спрятал её обратно под стул. Яблочков, описав дугу, совершил жёсткую посадку в метре от того места, где предательская нога прервала его бег. К счастью, на полу был постелен мягкий ковёр. Профессор, не успев затормозить, споткнулся об Яблочкова и повалился на него.
– Ты что! – поразился я.
– Ну, я ведь немножко тоже… – смущённо ответил Коля Зверев.
Профессор между тем зашевелился и приподнялся, осознавая, что с ним произошло.
– Они так убиться могли, – сказал я. – Не дети всё ж таки.
– Кто не дети? – спросил Коля Зверев.
Он прыгнул к Профессору и вырвал у него из рук книгу, которой тот совсем было собрался вновь стукнуть противника. Профессор вскочил.
– А чего он первый обзываться полез! – завопил он, пытаясь дотянуться до книги.
– А ты всё равно провластный олигарх! – продолжал обзываться сидевший на полу Яблочков.
Коля Зверев был на голову выше Профессора. Он держал книгу в вытянутой руке, и Профессор никак не мог до неё допрыгнуть.
– Сделаешь расчёты? – спросил Коля Зверев.
– Да летите вы хоть в Большую Медведицу! Сделаю!
– Честное пионерское?
– Честное пионерское, и чтоб вас там в чёрную дыру засосало!
– Под салютом?
– Моё до вас какое дело?! – кричал Профессор, поднимая над головой руку. – Воспитательница я вам что ли?! Гробьтесь, если вам охота!
– Ладно, – сказал Коля Зверев, отдавая книгу. – Но только один раз.
Профессор шмякнул Яблочкова по голове, внезапно успокоился, положил книгу, тяжело дыша, опустился на стул, порылся в кармане, достал упаковку валидола и сунул таблетку под язык.
– Озверевшее быдло! – хныкал Яблочков, явно не ожидавший от Коли Зверева таких предательских действий. – Вам что, удовольствие доставляет измываться над тем, кто интеллектуально выше вас?
– Доставляет, – ответил Коля Зверев. – Ты даже представить себе не можешь, какое это удовольствие.
Он взял с кресла подушку и со всего размаха хлопнул ей Яблочкова по голове.
Под хныканье и суицидальные угрозы интеллектуального исполина Профессор отдышался, рассосал таблетку и сказал:
– У меня внизу стоит модель железной дороги. Большая. Одних только стрелок под сотню. Сам собрал. Её ещё никто не видел. Хотите, покажу?
Железная дорога была грандиозная. Она занимала целую комнату, которую Профессор запирал на ключ – сюда он не пускал даже своих домашних. Он не знал, что играть в железную дорогу гораздо интереснее в компании.
Забыв о времени, мы собирали составы, гоняли их от станции к станции и устраивали аварии. Только донёсшееся с террасы громкое зевание динозавра – единственного из нас, кого не заинтересовала железная дорога – напомнило нам, что уже начался понедельник и нам пора по домам.
Была уже поздняя ночь. Мы не торопились. Динозавр слегка шевелил осиными крыльями. Сверху спальный район со своими прямыми улицами и прямоугольниками домов напоминал электронную печатную плату. Укрытый темнотой, местами нарушавшейся неярким светом фонарей и фар случайных машин, он казался таинственным и полным загадок.
– Надеюсь, теперь Яблочков бросит писать так многословно, – сказал Коля Зверев. – Чем толще книга, тем больше читателю хочется стукнуть ей автора по голове.
– Думаешь, теперь Профессор сделает расчёты? – спросил я.
– Точно сделает, – отвечал Коля Зверев. – Он человек слова. Раз обещал, значит сделает.
– Мне показалось, что он за нас беспокоится. Случится с нами что – он себя потом виноватым будет чувствовать.
Коля Зверев еле заметно дёрнул плечами:
– Вряд ли он такой сентиментальный – как-никак в девяностые богатым стал. Да и что с нами по его вине может случиться? Он ведь ошибок не делает.
– Что же он именно сейчас стал отказываться? Раньше ведь рассчитал для Дурабума и магнит, и летающий остров.
На этот раз Коля Зверев пожал плечами уже заметно:
– Не знаю. Человек не машина, при одних и тех же обстоятельствах может повести себя по-разному. Может, он с тех пор кому-то проболтался, его на смех подняли, а он мнительный и очень дорожит своей тайной аксолотля: хочет, чтобы его все считали взрослым и солидным. Вот и упёрся так, что без Яблочкова с места не сдвинешь.
– С Яблочковым нехорошо получилось, – сказал я. – Теперь мы от него не отделаемся – придётся с собой брать.
– Ну уж в этом ты тоже виноват! – ответил Коля Зверев. – Мы и не хотели. Думали, что ты какой-нибудь свежий довод найдёшь, а ты? Машину на магните и остров на аэростате показывать стал! Думал, Профессор всего этого раньше не видел? Никто своим глазам не верит, когда ему показывают то, чего быть не может.
– Ну, ты тоже не лучше придумал, – возразил я. – Что за чушь такая про CNN и про Илона Маска? Ты думал, что он в это поверит?
– Мог поверить, – неохотно ответил Коля Зверев. – Ты не представляешь, в чём можно убедить людей, если сослаться на авторитеты и на международный опыт. Совсем недавно наша фирма, например, пустила в интернете слух, что весь мир отказывается от подземных переходов и заменяет их на зебру со светофорами. Научно, дескать, доказано, что так удобнее и безопаснее. И что думаешь? Ещё как поверили! Сразу и эксперты нашлись, которые доказали, что подземные переходы и права человека нарушают, и мешают дорожному движению, выяснилось, каким злодеям выгодно скрывать от народа правду. Убедить людей можно в чём угодно. Докажем, например, что никчёмный сарай, мешающий строительству дороги, – бесценный шедевр архитектуры, и за него вступятся даже те, кому эта дорога позарез нужна. А уж в таких делах, как, скажем, наука, природа или здоровье…
– Но на Профессора это не очень-то подействовало, – перебил я.
– Не подействовало, – согласился Коля Зверев. – Убедить всех проще, чем кого-то одного. На самом деле всегда остаются такие, кого убедить не удалось, но стоит им подать голос, как на них сразу накидываются все убеждённые, так что их голос никто не слышит. А Профессор – умный человек, его так просто не убедить. Аристотель учил, что убедить кого-то можно с помощью логики, примеров или личности убеждающего. Первые два способа не помогли, вот и пришлось Яблочкова подключать. Не было другого выбора. Если бы мы Профессора не переубедили, пришлось бы Дурабуму самому всё рассчитывать, а он если что-то делает руками, всё всегда получается, но если считать возьмётся, то обязательно где-нибудь плюс с минусом перепутает, и мы вместо Луны полетим к центру Земли, а нам туда не надо.
– Есть вещи и похуже, – возразил я. – Психологическая совместимость в космической экспедиции – это же очень важно. А там, где Яблочков, никакой психологической совместимости быть не может.
– Ну это уж ты загнул: «космическая экспедиция»! Там десяток институтов участвует, тысячи людей – они серьёзным делом занимаются: многолетними научными исследованиями. А мы просто слетаем на Луну, сделаем селфи и обратно. У нас на большее и времени ни у кого нет. А Яблочков пусть ищет свою «нормальную планету» – ему не до нас будет. И если вдруг на нас враги нападут – пообщаются с Яблочковым и побегут с поднятыми руками к космическому прокурору проситься в тюрьму с самыми толстыми стенами и самыми крепкими решётками, чтобы Яблочков не смог до них добраться. Он из нас всех самый боевой.
Слушая Колю Зверева, я удивлялся тому, что ещё утром я не верил в наш космический проект, а сейчас говорил о нём как о решённом деле. Неужели это тоже из-за Яблочкова?
Пожалуй, тут стоит описать его судьбу после школы, как он сам мне рассказывал.
В институт его долго не принимали. Совершенно секретная директива, запрещавшая принимать Яблочкова во все вузы страны, была подписана на самом верху, и о ней знали все приёмные комиссии. На экзаменах ему всегда подсовывали билеты, к которым он не готовился, и задавали вопросы, ответы на которые он не знал. Наконец, благодаря родителям, «путём взяток и подлогов – по-другому это у нас не делается» он угодил в какой-то захудалый институт, где полные идиоты учили его не тому и неправильно, а Яблочков из-за своего инакомыслия не смог сдать ни один экзамен. По команде из Москвы его отчислили якобы за неуспеваемость.
Незаконченное высшее образование позволило устроиться на работу в какой-то НИИ, где он ничего не делал, получая за это оскорбительно низкую зарплату.
Во время Перестройки Яблочков бросил решительный вызов власти: он читал оппозиционные газеты, смотрел демократические телепередачи, рисовал плакаты и ходил на митинги. В результате власть пала, НИИ закрылся, работы не стало, а найти новую Яблочкову не дали.
Он несколько раз женился. Но встретить женщину, в полной мере отвечавшую его интеллектуальным потребностям, так и не смог. Он был идеальным мужем: уважал право жены на труд и считал в порядке вещей, если в семье зарабатывает жена, но жёны ему попадались отсталые, меркантильные, взгляды Яблочкова они не разделяли и все чего-то от него хотели.
После очередного развода он решил, «взяв в руки единственный чемодан, отряхнуть с ног прах» и уехал за границу. Там он не чурался никакой работы: «лучше мыть полы и посуду в цивилизованной стране, чем зарабатывать миллионы в России». Миллионы он, правда, никогда не зарабатывал, но и полы с посудой мыть не умел, и через пару лет Яблочкова одолела такая ностальгия, что пришлось вернуться. Его, конечно, умоляли остаться, предлагали большие деньги и высокую должность, но он всё равно вернулся с четырьмя чемоданами, набитыми всяким добром, которого, как оказалось, и в России было с избытком, так что всё пришлось выбросить.
Вернувшись, он ушёл во внутреннюю эмиграцию. Там его и застало сообщение от Коли Зверева, что мы собираемся снова лететь в космос, надо только уговорить Профессора, и Яблочков, прервав вынужденное одиночество, все силы положил на то, чтобы открыть нам путь к свободе, подальше от этой постылой и безнадёжной планеты.
Что было дальше – вы уже знаете.
Я попрощался с Колей Зверевым на подоконнике моей квартиры, когда уже начинало рассветать. Воскресенье, сделавшее меня другим человеком, закончилось, и скоро надо было вставать. Но перспектива пойти на работу невыспавшимся меня не пугала.
Человека, у которого есть мечта, вообще ничто не пугает.
