Леонид Млечин
Кристина + Сергей = смерть. Любовь под присмотром КГБ

Таким образом он стал владельцем целого флота танкеров, который должен был приносить ему огромную прибыль. Но он был новичком на этом рынке. Клиенты к нему не спешили. И тогда поступило неожиданное предложение.

Григорий Федорович Игнатенко вновь работал в советском посольстве в Лондоне. Они встретились на дипломатическом приеме. Игнатенко сразу затеял с Оазисом деловой разговор:

– Есть страна, Аристотель, где готовы хорошо платить за фрахт ваших танкеров. А вы ее игнорируете. Отказываетесь от возможности заработать.

– А именно? – без интереса осведомился Оазис.

– Только что созданная Китайская Народная Республика.

– Красный Китай? – пренебрежительно бросил Оазис. – Да откуда у коммунистов деньги? Это же голодранцы. К тому же они под санкциями.

– Насчет денег вы ошибаетесь, – хладнокровно заметил Игнатенко. – Это огромная страна, и на дело государственного значения деньги найдутся. Что касается санкций… Почему вы должны подчиняться американским решениям? Вы гражданин Греции, у вас свои политические симпатии.

Аристотель Оазис полетел в Пекин. Добирался долго, с пересадками. Зато в аэропорту китайской столицы коммунисты встречали западного бизнесмена с почестями, словно главу государства. Такого Оазис еще не видел.

Верные своему убеждению, что прибывающие к ним иностранцы умирают с голода, китайцы взялись поразить Оазиса всем великолепием своей кухни. Блюда подавались одно за другим нескончаемой чередой. Хозяева следили за тем, чтобы тарелка гостя не пустовала.

– Обязательно попробуйте жареную свинину, приготовленную в остром хунаньском соусе с красным перцем, – настойчиво советовали Оазису. – Это блюдо любит председатель Мао.

Во время трапезы следовали бесконечные тосты. Пили за здоровье гостя и за дружбу. Бокал гостя наполняли и наполняли. При этом звучали бодрые выкрики:

– Гамбэй! Пей до дна!

После обильного ужина Аристотеля Оазиса отвезли к вождю коммунистического Китая Мао Цзэдуну, чьи фотографии он видел в газетах.

Не доезжая до площади Тяньаньмэнь, машина свернула влево и проехала через традиционные китайские ворота с красными колоннами. Резиденция Мао была окружена стенами Запретного города, старого императорского дворца. Мао разместился в императорском комплексе Чжуннаньхай, как вожди большевиков обосновались в Кремле. Всех выселили, и за стенами Запретного города обитал только вождь китайской революции, обслуживающий его персонал и охрана.

Аристотель Оазис во все глаза смотрел на человека, который управлял самым многочисленным народом на земле. Многое ему казалось странным.

С того самого момента, как, одолев всех врагов, под аплодисменты своих поклонников Мао стал главой огромного государства, он не умывался, не принимал ванну и не мыл голову. Его каждый день растирали горячими полотенцами, делали ему массаж, а парикмахер заботливо укладывал волосы.

В своих странностях председатель не был одинок. В уставе партии «продолжателем дела» Мао Цзэдуна, иначе говоря, его официальным преемником и наследником значился министр обороны маршал Линь Бяо, который тоже пришел на встречу с Аристотелем Оазисом. Переводчик объяснил, что имя маршала в переводе с китайского означает «Лесной барс». Но Линь Бяо казался очень застенчивым. Если министру обороны предстояло выступать на публике, ему вводили лекарство, которое официально именовалось «витамин С». Похоже, это был наркотический препарат.

К тому же Линь Бяо боялся воды. Он тоже никогда не мылся, его обтирали полотенцами. И он не пил. Жена размачивала в воде булочки и кормила ими маршала. Линь Бяо, командуя в Гражданскую войну частями китайской Красной армии, был четырежды ранен. Возможно, это объясняло особенности его поведения.

Мао Цзэдун неизменно держался подальше от поля боя, так что вражеские пули его не задели. Но и председателя преследовал страх, что клянущиеся в вечной преданности соратники предадут его и отравят…

Когда в кабинет председателя Китайской Народной Республики привели Аристотеля Оазиса, Мао посмотрел на посетителя пронизывающим, слегка ироническим взглядом, улыбаясь и как бы предупреждая всем своим видом, что бессмысленно пытаться его обмануть.

– Я вижу, вы человек решительный и не боитесь трудностей, – сказал Мао. – Мы такие же. Вы увидите, что с нами легко и выгодно сотрудничать. Американцы просто этого пока не поняли. А мы умеем быть благодарными.

Председатель не любил долгих монологов. Облекал свои мысли в форму болтовни и шуток. В результате главные мысли окутывались множеством трудно разгадываемых иносказаний. Речи Мао напоминали зыбкие тени на стене. Создавалось впечатление, что имеешь дело с пришельцем с другой планеты, который иногда чуть приподнимал завесу, скрывающую будущее, давая возможность заглянуть за нее, но никогда не раскрывая всего.

– Китай – бедная страна, – говорил Мао. – Считается, что бедность – это плохо. На самом деле бедность – это хорошо. Ужасно представить себе время, когда все станут богатыми. Из-за избытка калорий у людей вырастут две головы и четыре ноги. Я всегда презирал западных людей, объедающихся мясом. Что хорошего в том, чтобы растить живот, как у иностранного капиталиста в фильмах? Я считаю, надо научить наших людей варить похлебку пожиже и есть поменьше.

После коротких переговоров Мао пригласил Оазиса поужинать. По дороге оба зашли в туалет. Оазис не обнаружил в ванной комнате мыла.

– Мы экспортируем весь жир, – объяснил Мао, – да мыло и не нужно, я сам давно мою руки без мыла.

Оазис переел и перепил за обедом. Хотел отказаться от ужина, но понял, что это невозможно. Да и на сей раз он угодил не столько на трапезу, сколько на вечеринку, где было полно привлекательных женщин. И не только китаянок.

Оазис узнал одну из них – американскую журналистку крайне левых взглядов Агнес Смедпи. Принципиальная противница брачных уз, она когда-то была любовницей советского разведчика Рихарда Зорге, казненного во время войны японцами.

Переводчицей Агнес Смедли, которая не знала китайского, взяла театральную актрису Лили У. Они обе добивались внимания председателя Мао. Агнес раздобыла патефон и пластинки с модным тогда фокстротом и знакомила вождей китайских коммунистов с западными танцами.

Мао танцы нравились. Как и внимание женщин.

– Я уже говорил вам, что Китай – очень бедная страна, мы располагаем немногим, – сказал он Оазису. – Но что у нас имеется в излишке – это женщины.

Решив, что вождь шутит, Оазис ответил в том же духе:

– А разве их экспорт не запрещен?

– Если они вам нужны, можем выделить вам небольшое число – несколько десятков тысяч, – предложил Мао.

– Разумеется, на добровольной основе, – уточнил Линь Бяо.

Мао женился несколько раз. Судьбы всех его жен оказались трагичными.

Первую спутницу жизни – по имени Ло Игу – ему подыскал отец, когда будущему вождю китайской революции исполнилось всего четырнадцать лет. Невеста, его дальняя родственница, оказалась на четыре года старше жениха. Родители подписали брачный договор, не спрашивая мнения сына.

– Я никогда с ней не жил и женой не считал, – обиженно говорил Мао.

Брак оказался недолгим. Ло Игу умерла совсем молодой.

Тогда Мао женился на Ян Кайхуэй, красивой дочери своего преподавателя. Впрочем, любил он другую женщину, но она не приняла его радикальных политических взглядов. А вот Ян Кайхуэй сразу подпала под его чары. Она признавалась:

– Я решила, что если у нас с Мао ничего не получится, ни за кого другого я замуж не выйду.

Когда они поженились, квартиру Мао снял на деньги из партийной кассы. Кайхуэй работала учительницей, преподавала китайский язык и арифметику. Они часто ссорились.

Уезжая, он оставил ей стихотворение:

 
В уголках твоих губ и в изгибе бровей
Мне все видятся отблески гнева,
А в глазах твоих – капельки слез.
 
 
На дорогу к Восточным воротам иней лег толстым слоем сегодня.
И осколок луны освещает пруд и неба одну половину.
Как печально мне, как одиноко!
 

Она родила ему троих сыновей, но Мао быстро утратил к ней интерес. Кайхуэй тосковала, передавала мужу квашеную фасоль с красным перцем – любимое блюдо Мао.

Жена тоже писала ему стихи:

 
Я уже много дней не сплю.
Я просто не могу спать. Я схожу с ума.
Прошло уже столько дней, а он не пишет. Я жду день за днем.
 
 
Слезы…
Если бы только я могла забыть его. Но его прекрасный образ!
Как я люблю его! Небеса, дайте мне верный ответ!
 

Она знала об изменах мужа, и это отравляло ей жизнь. Хотела покончить с собой. Не решилась, не желая оставлять детей одних. Но жену Мао арестовали правительственные войска, преследовавшие коммунистов. После недолгого суда казнили. Солдаты сняли с расстрелянной жены Мао Цзэдуна башмаки и забросили их подальше – таково было поверье, иначе дух убитой стал бы их преследовать.

Когда солдаты ушли обедать, выяснилось, что несчастная женщина еще жива. Какой-то добрый человек побежал уведомить об этом солдат. Они оторвались от обеда, вернулись и добили ее.

О смерти второй жены Мао узнал из газет. Отправил теще тридцать серебряных юаней, чтобы она установила надгробие на могиле. Ян Кайхуэй умерла, потому что не пожелала отречься от своего мужа. А он уже давно жил с другой женщиной, которая родила ему дочь.

Мао не видел в своем поведении ничего предосудительного, повторял:

– Потребность в любви сильнее всего.

Третья жена вождя китайских коммунистов, Гуйюань, была на шестнадцать лет его младше. Но Мао не считал, что она одна вправе претендовать на его внимание. Многоженство было широко распространено в Китае. Женщина услаждает жизнь мужчины, и не более того.

Судьба детей тоже мало интересовала Мао. Не до них, когда его мысли отданы революции!

– Такие люди, как я, – объяснял Мао своему гостю Аристотелю Оазису, – в долгу лишь перед самими собой. Мы ничем не обязаны другим. Великие герои становятся могущественными, неистовыми и непобедимыми. Сила героев подобна урагану, вырывающемуся из теснин ущелья, подобна сексуальному маньяку, охотящемуся за своей жертвой. Нас не остановить…

Председатель Мао развлекался с гостями, пока в комнату не ворвалась разгневанная женщина. Как выяснилось, его жене Гуйюань характера было не занимать. Ей не понравилось, что она застала мужа в интимном обществе красивых дам. А ее мужа, который уже привык к подчинению и восхищению окружающих, появление жены крайне разозлило:

– Ты – железо, я – сталь, стоит нам столкнуться – все звенит.

К изумлению Аристотеля Оазиса, который привык к другому стилю взаимоотношений между мужчиной и женщиной, Гуйюань принялась колотить главу Народного Китая металлическим фонариком.

Потом она набросилась на разлучниц.

Мао пытался ее урезонить:

– Ты позоришь себя как коммунист! Иди домой, пока другие члены партии не узнали о твоем поведении.

Приказал охране увести Гуйюань.

Для Аристотеля Оазиса поездка в Пекин оказалась на редкость удачной. Игнатенко был прав. Его флот получил китайские заказы. Платили ему щедро и не торгуясь.

Но множилось и число врагов. Роберт Кеннеди обещал посадить Оазиса за антиамериканскую деятельность:

– Торговать с коммунистическим Китаем – помогать врагу!

Роберт Кеннеди, которого все называли просто Бобби, после юридического факультета Вирджинского университета начинал в отделе по борьбе с уголовной преступностью министерства юстиции. Но вскоре оставил работу, чтобы помочь брату завоевать место в сенате.

После победы Джона на выборах Бобби предложил свои услуги сенатору Джозефу Маккарти, председателю сенатского подкомитета по расследованиям. О сенаторе узнала вся страна, после того как он заявил в клубе женщин-республиканок:

– У меня в руках список в двести пять человек, которые известны государственному секретарю как члены коммунистической партии, но они тем не менее продолжают работать в государственном департаменте и определять нашу внешнюю политику.

Сенатор Маккарти так и не смог доказать свое обвинение. Да никакого списка и не существовало! Но он продолжал говорить о коммунистическом заговоре, преследующем цель подорвать Америку изнутри. Неустанная борьба с тайными коммунистами сделала его знаменитым. В его аппарате можно было сделать большую карьеру.

Но Маккарти не взял на работу Роберта Кеннеди. Объяснил, что уже обещал место главного юридического советника Рою Кону, помощнику прокурора Нью-Йорка. Рой Кон, несмотря на свою молодость, уже был юристом с именем. Он помог вынести обвинительный приговор советским агентам Юлиусу и Этель Розенберг, которых казнили за передачу Москве атомных секретов.

Роберт Кеннеди был крайне раздражен отказом. Не подозревал тогда, что Бог спас его от работы на сенатора Маккарти, чья яркая карьера вскоре завершится самым прискорбным образом.

Молодой юрист занялся другим громким и перспективным делом.

Роберту Кеннеди поручили выяснить, кто из союзников Соединенных Штатов позволяет себе тайно торговать с коммунистическим Китаем. Изучая донесения ЦРУ и военно-морской разведки, Кеннеди обнаружил, что грузы в Китай доставляют суда, принадлежащие греческим компаниям.

Роберт Кеннеди возмущенно рассказывал журналистам:

– Получается, что наши греческие союзники, получающие от нас значительную финансовую помощь, торгуют с китайскими коммунистами, которые убивают американцев!

Аристотель Оазис попал в черный список. Федеральное большое жюри постановило: любое его судно, которое зайдет в американский порт, будет арестовано. Судебное решение могло его разорить.

Расстроенный Аристотель Оазис встретился с Игнатенко в греческом ресторане.

– Как ваше дело? – поинтересовался советский дипломат. – Читал в газетах, что обвинения против вас выдвинули серьезные. Но я слышал, вы наняли одного из лучших адвокатов в городе.

– Я не за себя беспокоюсь, меня камера не пугает, да и ничего у них в суде не выйдет, – самоуверенно ответил Оазис. – За семью боюсь! За дочь прежде всего! Не знаю, что они придумают. Или американцы посадят мою жену вместе с ребенком, чтобы надавить на меня… Или конкуренты доберутся до них, чтобы меня шантажировать… Все знают, как много Кристина для меня значит.

Он настойчиво повторил:

– Мне надо вывезти отсюда дочь. Но не знаю, кому довериться.

Игнатенко неожиданно спросил:

– Мне доверите?

Оазис долго смотрел на него. Кивнул:

– Да.

Игнатенко пояснил:

– Через два дня уходит наш теплоход. Он везет на родину сотрудников советской колонии, срок командировки которых закончился. Дайте мне фото вашей жены, и я через наше консульство выпишу советский паспорт вашей жене и дочери. Они сядут на пароход как советские граждане. Они благополучно покинут американскую территорию, и никто об этом знать не будет.

Нью-Йорк. Квартира Громыко

В квартире постпреда полным ходом шли сборы. Семья Громыко готовилась к возвращению на родину. Андрей Андреевич без пиджака, но в безукоризненно выглаженной белой рубашке и черном галстуке разбирал скопившиеся на письменном столе бумаги. Счастливые дети Анатолий и Эмилия собирали вещи.

Помощник Громыко Валентин Михайлович Рожков доложил:

– Я утром побывал на «Победе». Это немецкий теплоход, назывался «Иберия». Ходил в Вест-Индию. Получили его в счет репараций. Трофей, короче говоря. Приписан к Черноморскому морскому пароходству. Познакомился с капитаном, опытный моряк. Пассажиров вы почти всех знаете – наши дипломаты с семьями. Спецрейс. Проверил вашу каюту, очень комфортная. Вам будет удобно.

Громыко кивнул:

– Мы уже почти готовы.

Рожков добавил:

– Но вот что я выяснил. Путешествие может затянуться. Капитан получил указание из министерства зайти еще и в Александрию и принять на борт египетских армян, которые возвращаются в Советскую Армению. Почти две тысячи человек. С вещами. Так что это займет время.

– Важное дело, – одобрительно кивнул Громыко. – Мы тоже этим занимались. Важно, чтобы все армяне смогли вернуться на историческую родину.

– Но путешествие из-за этого затянется, – напомнил Рожков. – Сначала репатриантов доставят в Батуми. Только после этого судно пойдет в Одессу. А вы, Андрей Андреевич, сказали, что спешите в Москву… Я бы предложил вещи погрузить на «Победу», а вам с семьей сесть на шведский пароход «Грипсхольм». Быстрее будете дома.

– Андрюша, детям понравится морское путешествие, – заметила Лидия Дмитриевна. – Когда еще им представится такая возможность. Зачем нам так торопиться?

Постоянное представительство СССР при ООН

Игнатенко остановил озабоченного Рожкова в коридоре постпредства:

– Хотел с тобой обсудить…

– Извини, тороплюсь, – сказал помощник полпреда. – Может, попозже?

– А, – понимающе кивнул Игнатенко, – уже провожаешь Андрея Андреевича на «Победу»?

– Нет, – объяснил Рожков, – «Победой» отправляем только вещи. Полпред с семьей поплывет на шведском пароходе.

Нью-Йорк. Порт

Григорий Игнатенко срочно встретился с Аристотелем Оазисом – в том же греческом ресторане, что и в первый раз. Есть ничего не стал. Сразу приступил к делу:

– Есть смысл отправить вашу семью на шведском пароходе. Это сложнее организовать. Но думаю, все получится. А плюс в том, что пароход в том числе сделает остановку в Афинах, и ваша жена с ребенком спокойно сойдут на греческий берег, где они будут в безопасности.

Аристотель Оазис поверил Игнатенко.

Он даже не мог проводить жену и дочь в порт. Не хотел, чтобы их видели вместе. Перед отъездом склонился над Кристиной и нежно поправил шапочку, прикрывавшую красивое личико. Прошептал:

– Я позабочусь о тебе, деточка. Ни о чем не беспокойся.

Игнатенко уже находился в порту, когда подъехало такси с женой Аристотеля Афиной Оазис. Несколько растерянная, она держала девочку на руках. Игнатенко легко подхватил ее чемодан и повел Афину к трапу шведского судна. Предупредил:

– Молчите, вы не знаете английского. Говорить буду я.

Он показал свою дипломатическую карточку и ее новенький советский паспорт. Скучающий американский иммиграционный инспектор сверил фамилию со списком пассажиров и приглашающе махнул рукой:

– Вас, русских, необычно много на пароходе. Только что ваш дипломат с семьей приехали.

Когда поднялись на палубу, Игнатенко провел жену Оазиса в отдельную каюту:

– Я обо всем договорился с помощником капитана. Мы ему хорошо заплатили. Еду вам будут приносить сюда, в каюту. Захотите выйти на палубу – на всякий случай держитесь подальше от остальных пассажиров. В Афинах вам помогут сойти на берег… Ни о чем не беспокойтесь. Мы с вашим мужем давние партнеры и держим слово, которое дали друг другу.

Москва. Министерство государственной безопасности

В огромный кабинет министра государственной безопасности Виктора Семеновича Абакумова вошел дежурный:

– Товарищ генерал-полковник, разрешите…

Абакумов нетерпеливо махнул рукой:

– Какие новости из Одессы?

– Летчики морской авиации Черноморского флота, облетев указанный район, обнаружили сгоревший теплоход «Победа» к юго-востоку от Ялты. На воде визуально наблюдаются несколько шлюпок с людьми.

– Список пассажиров составили?

– Так точно!

Дежурный положил папку на стол. Министр раскрыл ее и начал просматривать. Глаза остановились на знакомой фамилии:

– Громыко? Андрей Андреевич? Первый заместитель министра иностранных дел?

Дежурный кивнул.

Абакумов мрачно взялся за трубку правительственного телефона:

– Диверсия. Я должен немедленно доложить хозяину. Громыко – его любимец…

Генерал-полковник Абакумов был в фаворе. Вождь считал, что он хорошо себя проявил во время войны. Адъютант Абакумова в столовой восхищенно и даже с трепетом в голосе рассказывал приятелям, что Виктор Семенович вечерами пешком гуляет по улице Горького:

– Представляешь, со всеми здоровается и велит нам раздавать старухам по сто рублей. Они крестятся и благодарят.

Еще говорили, что Абакумов любит фокстрот, футбол и шашлыки – их ему привозили из ресторана «Арагви». А еще через несколько лет генерал-полковника Абакумова с треском сняли с должности и арестовали. И тот же адъютант, хихикая, рассказывал, будто бы когда Абакумова еще назначали министром госбезопасности, то на заседании политбюро он вроде как засомневался в своих силах:

– Товарищ Сталин, ведь у меня нет опыта…

Это легкое кокетство обычно прощается. Но в тот раз вождь, по словам адъютанта, почему-то пришел в плохое настроение и оборвал кандидата в министры:

– У нас, товарищ Абакумов, сейчас много свободных мест директоров чайных. Если вы в себе не уверены, может, назначить вас директором чайной?

Адъютант страшно веселился:

– Вот был бы номер, если бы Абакумова прислали к нам заведовать чайной! А мы бы с тобой заходили и небрежно так говорили: «А ну-ка, любезный, завари нам чайку». Представляешь себе?

Жена министра арестована

В новом кабинете Громыко в министерстве иностранных дел два монтера возились у приставного столика с батареей телефонных аппаратов – под присмотром пузатого офицера госбезопасности. Он доверительно заметил Громыко:

– «Кремлевку» и аппарат междугородной правительственной ВЧ-связи я сам проверил. Новенькие, мембраны мощные, слышимость хорошая… И такие же аппараты установим вам дома.

Многозначительно пояснил:

– Особое распоряжение нашего начальства!

Валентин Михайлович Рожков вошел в новый кабинет Громыко:

– Вызывали, Андрей Андреевич?

Громыко подошел к нему и крепко пожал руку:

– Я ведь еще не поблагодарил вас… Если бы не вы, мы с семьей остались бы на «Победе». И неизвестно, остались бы живы… Сорок с лишним человек погибли… Ужасная трагедия… Так что я вам очень благодарен.

Высокий и красивый Рожков смутился:

– Андрей Андреевич, вы преувеличиваете мои заслуги…

Громыко не был склонен к сантиментам и перешел к делу:

– Хочу предложить вам место заведующего секретариатом. Как вы отнесетесь?

– Почту за честь и впредь работать с вами, Андрей Андреевич!

Громыко не без удовольствия посмотрел на молодого человека:

– В ваши годы – это большое повышение. Так скоро и послом поедете.

Рожков хотел выйти, но остановился:

– Я только должен вас поставить в известность, Андрей Андреевич, относительно своих родителей. Они жили в Киеве, в сорок первом эвакуироваться не успели, оказались в оккупации. И я ничего не знаю об их судьбе. Я же работал в Нью-Йорке, поехать в Киев не мог. Писал старым знакомым, никто ничего не знает.

Стоявший рядом офицер госбезопасности предположил:

– Может, их угнали немцы, когда отступали?

– Так война кончилась. Они бы давно вернулись. Боюсь, они погибли.

– Не хороните родителей раньше времени, – остановил его Громыко. – Думаю, они найдутся.

Громыко приехал домой раньше обычного. Ужинать не захотел. Сказал жене:

– Прогуляемся. Устал.

Почувствовав настроение мужа, Лидия Дмитриевна оделась потеплее – все-таки январь, и они вышли. Уже стемнело. На улице никого не было.

Андрей Андреевич взял жену под руку, сказал:

– Сегодня арестовали Полину Семеновну Жемчужину.

Лидия Дмитриевна вздрогнула:

– Жену Молотова?

Громыко рассказал:

– Меня днем вызвали в ЦК и познакомили с документами политбюро. Министерство госбезопасности и Комиссия партийного контроля представили Сталину записку о «политически недостойном поведении» Жемчужиной.

– Так прямо и написано? – ужаснулась Лидия Дмитриевна.

– Предложили исключить ее из партии, – продолжал Андрей Андреевич. – Разбирали на политбюро.

– И Молотов был там?

Громыко кивнул.

– Что-то сказал в защиту жены?

Громыко качнул головой:

– Не посмел. При голосовании воздержался. А потом вернулся домой и написал покаянное письмо: «При голосовании в ЦК я воздержался, что признаю политически ошибочным. Я голосую за это решение ЦК, которое отвечает интересам партии и государства и учит правильному пониманию коммунистической партийности».

– И что теперь будет? – спросила Лидия Дмитриевна. – Он же всю жизнь любит Полину Семеновну! Других женщин для него нет и быть не может!

– Товарищ Сталин предупредил Молотова: «Тебе нужно разойтись с женой». Молотов вернулся домой, пересказал жене слова Сталина. Полина Семеновна ответила: «Раз это нужно для партии, значит, мы разойдемся». Собрала вещи и переехала к родственнице – это как бы развод с Молотовым. А сегодня ее арестовали.

Лидия Дмитриевна, понизив голос, произнесла:

– Представляешь себе, он теперь каждый день в своем лимузине с охраной будет проезжать мимо здания на Лубянке, где сидит его жена. Он – член политбюро. Его портреты носят на демонстрациях. А он даже жену спасти не в силах.

В ее глазах была тоска. Если уж сам Молотов не смог защитить жену, то что же ждет остальных?.. Андрей Андреевич, возможно, впервые в жизни не знал, что сказать. Он обнял ее и поцеловал.

«Приказано забрать у вас пропуск»

В министерстве иностранных дел Молотов занимал целый этаж: зал заседаний с длинным столом, собственно кабинет и комната отдыха с ванной и кроватью. На столике в комнате отдыха стояли ваза с цветами, тарелочка с очищенными грецкими орехами и ваза с фруктами, которые несколько раз в неделю доставляли самолетом из южных республик. Выпивкой Вячеслав Михайлович не увлекался.

Землистый цвет лица казался признаком какого-то недуга. Но Молотов находился в отличной физической форме и вообще был завидно здоров. От стрессов его спасала способность засыпать мгновенно, едва голова касалась подушки. Иногда он говорил своим помощникам или начальнику охраны:

– Я пойду прилягу. Разбудите меня минут через пятнадцать.

И разбудить его следовало строго в указанное время.

Поздно вечером в секретариате министра иностранных дел ожидали, когда он вернется от Сталина. Сели играть в шахматы.

Уже за полночь появился Вячеслав Михайлович, усталый и злой. Неодобрительно глянул на играющих. Буркнул:

– Я тоже играл в шахматы.

Сделал паузу и добавил:

– Когда сидел в тюрьме.

И прошел к себе в кабинет. Через секунду вызвал помощника:

– Где Громыко? Он мне нужен немедленно.

Когда появился его заместитель, Молотов читал «Правду». Его письменный стол был непривычно пуст. Он хмуро глянул на Громыко:

– Вы просили назначить Рожкова начальником вашего секретариата.

– Вы его тоже знаете, – напомнил министру Андрей Андреевич. – Он вас переводил в Нью-Йорке. Отлично владеет английским и немецким. Перспективный работник.

Молотов прервал его:

– Абакумов передал мне справку министерства госбезопасности. Еще перед войной отец вашего Рожкова арестовывался органами НКВД. Правда, был отпущен… После захвата немцами Киева в сорок первом Рожков-старший поступил на работу в оккупационную администрацию. По промышленной части. А мать работала переводчицей в немецкой полиции. За оказанные услуги оккупанты присвоили семье Рожковых права и привилегии фольксдойче, то есть к немцам их приравняли. И, отступая, вывезли их в Германию, где они, видимо, и находятся. Чекисты искали их в нашей зоне оккупации. Не нашли.

Молотов заключил:

– В этих условиях его работа в министерстве иностранных дел невозможна.

– Что с ним будет? – спросил Громыко.

Молотов равнодушно ответил:

– Это нас уже не должно интересовать.

Громыко осторожно заметил:

– Рожков человек квалифицированный. Его надо устроить в печать. Пусть займется журналистикой.

Молотов уткнулся в «Правду»:

– Меня это не касается. У нас ему нечего делать… Но ему о причине увольнения ничего не говорите! Секреты! Чекисты докладывают, что тут сделаешь! Ну, он молодой парнишка.

Когда Громыко уже уходил, Молотов сказал ему вслед:

– Не переживайте. Он еще легко отделался. Вы же знаете, что товарищ Сталин подписал постановление Государственного комитета обороны: семьи лиц, служивших немцам и добровольно отступивших вместе с фашистскими войсками, выселять в отдаленные области Союза. А он все-таки в Москве останется.

Андрей Андреевич подумал, что раньше, до ареста жены, Молотов, возможно, поступил бы иначе. Громыко знал, что однажды Берия, когда еще был хозяином Лубянки, представил Молотову список молодых дипломатов:

– Они готовили против тебя теракт. Предлагаю арестовать.

В списке значился и будущий заместитель министра Михаил Степанович Капица.

В ту пору Молотов чувствовал себя уверенно. И никто из дипломатов арестован не был. А теперь Молотов сам висел на ниточке…

Валентин Михайлович Рожков очистил сейф. Все бумаги отдал другому помощнику Громыко. Осмотрел опустевший стол, положил на него ставшие ему ненужными ключи. Взял на руку пальто и закрыл за собой дверь служебного кабинета. На нем не было лица. Не просто карьера оборвалась. Вся прежняя жизнь кончилась. Андрей Андреевич осторожно посоветовал уехать из Москвы – хотя бы на время. Работу в столице ему не найти.

Сотрудник секретариата проводил Рожкова. Молча. Держался несколько в стороне, чтобы никто не подумал, будто они вместе. Не попрощался и не пожал руку.

Когда Рожков на выходе предъявил служебный пропуск, дежурный офицер с синими петлицами взял документ в руки, внимательно изучил и оставил у себя. Пояснил:

– Приказано забрать у вас пропуск.

Новый министр

После переезда в Москву советского правительства в марте 1918 года наркомату иностранных дел передали особняк Тарасова на Спиридоновке и особняк на Малой Никитской (теперь это Дом-музей Горького).

В апреле 1918 года наркомат иностранных дел РСФСР перебрался в гостиницу «Метрополь». А с конца 1921 года дипломаты расположились в шестиэтажном доме бывшего страхового общества «Россия» на пересечении Кузнецкого Моста и Лубянки – это место потом переименовали в площадь Воровского.

Отдельный подъезд был выделен для наркома и его заместителей. В подвале оборудовали столовую, завели собственные ателье, парикмахерскую и прачечную. Здесь дипломаты оставались до 1952 года, когда министерству иностранных дел передали высотную новостройку на Смоленской площади, где дипломаты находятся и поныне.

Андрей Андреевич Громыко вылез из машины и невольно посмотрел вверх. С нового здания министерства иностранных дел только что сняли леса, и внушающая почтение высотка на Смоленской предстала во всей красе.

– Переезд идет полным ходом, – сообщил его новый помощник. – Включили все двадцать восемь лифтов.

Громыко хотел подняться по ступенькам. Помощник остановил его:

– Вам в другой подъезд, Андрей Андреевич.

Сотрудник секретариата докладывал Андрею Андреевичу:

– Две недели назад наш генеральный консул в Пекине Сергей Леонидович Тихвинский получил от китайских властей приглашение на церемонию, целесообразность участия в которой вызывала у него сомнения. Он запросил центр, как ему быть. Вы распорядились ответить, что генконсул может присутствовать на церемонии, но не должен выдвигаться на передний план.

Громыко кивнул:

– Я помню.

Сотрудник секретариата сообщил:

– Генеральный консул доложил, что точно исполнил указание центра – попросил китайцев выделить ему место во втором ряду.

На лице Громыко появилось выражение, которое при некотором воображении можно было принять за улыбку: