Леонид Млечин
Холодная война: политики, полководцы, разведчики

Он ушел из жизни так же загадочно, как и появился в Канаде. Умер он, судя по всему, своей смертью. В свидетельстве о смерти указана дата – 28 июня 1982 года. Похоронили его раньше, чем в прессе появились некрологи. И впервые газеты поместили фотографии Гузенко и его жены Светланы, которые были сделаны раньше, но никогда не попадали на страницы прессы.

За чем охотилась советская разведка в Канаде? Известны были успехи канадских ученых в сфере взрывчатых веществ, оптики и радиолокаторов. С весны 1942 года Канада участвовала в атомном проекте. В Канаде были дешевая электроэнергия, урановые залежи и единственная урановая обогатительная фабрика за пределами оккупированной Европы.

Гузенко прихватил с собой оригинал шифротелеграммы № 241, отправленной из резидентуры в Москву: «Директору. Информация Алека. Испытания атомных бомб проводились в Нью-Мексико. Бомба, сброшенная на Японию, сделана из урана-235. На заводе в Клинтоне ежедневно производится четыреста граммов урана-235. Научный доклад будет опубликован, но без технических деталей. Американцы уже подготовили книгу. Алек передал нам пробы урана-233. Грант».

«Грант» – резидент военной разведки полковник Заботин. «Директор» – генерал Большаков. «Алек» – Алан Нанн Мэй, британский физик-экспериментатор. В январе 1943 года приехал работать в Монреальской лаборатории Национального совета по исследованиям. Он занимался созданием реактора на тяжелой воде, периодически ездил к коллегам в Соединенные Штаты и знал о ходе работ над созданием ядерного оружия.

В Англии с ним советская разведка по какой-то причине прервала контакт, а в Оттаве возобновила. Потом он опять собрался в Лондон. Из Центра пришло указание:

«Гранту. В ответ на вашу телеграмму № 218.

Договоритесь с Алеком и передайте в Центр инструкции и пароль для нашего работника в Лондоне. Постарайтесь перед его отъездом получить от него детальную информацию о ходе урановых работ. Поговорите с ним. Может ли он это сделать, или же важнее и полезнее отправиться в Лондон. Директор».

Полковник Заботин информировал Центр, что достигнута договоренность о возобновлении контакта с Мэем в Лондоне:

«Он не может оставаться в Канаде. В сентябре должен лететь в Лондон. Встречи в октябре – 7-го, 17-го и 27-го числа. На улице перед Британским музеем. Время встречи одиннадцать вечера. Опознавательный знак: газета под левой подмышкой. Пароль: «Привет от Майкла». Передал ему пятьсот долларов. Грант».

Алан Нанн Мэй вручил сотруднику резидентуры лейтенанту Ангелову письменный доклад о ходе работ над ядерной бомбой и пробы обогащенного урана. Подполковник Мотинов положил уран в свой сейф. Что такое радиоактивность, еще никто не знал, страха не было. Договорились, что подполковник полетит в Москву на самолете и возьмет уран с собой.

Резидентура запрашивала Москву (телеграмма № 275): «Директору. Прошу сообщить, в какой степени материалы Алека об уране (его сообщения о производстве урана и так далее) удовлетворяют вас и наших научных работников. Нам важно это знать для того, чтобы мы поставили эти задачи нашим агентам… Грант».

На основе показаний Игоря Гузенко двадцать один человек был привлечен к суду, девять из них осудили. После ареста Алана Нанна Мэя британские власти заявили: «Вместо благодарности за помощь, оказанную во время войны, советское правительство создало в Канаде шпионскую сеть, готовясь нанести союзнику коварный удар».

У одного из подозреваемых – профессора математики Израэля Гальперина, который занимался работами военного значения, – канадская полиция нашла в записной книжке запись: «Клаус Фукс, Шотландия, Университет в Эдинбурге, Джордж-Лейн, дом 84».

Талантливый физик Клаус Фукс вступил в компартию Германии в двадцать один год. В 1933 году бежал от нацистов в Англию. В конце 1941 года Фукс предложил свои услуги советской разведке. Завербовал его военный разведчик Симон Давидович Кремер, который до этого служил в кавалерии. В Англии он был помощником военного атташе, но дипломатическая работа ему не нравилась. Он упросил отпустить его на фронт. В 1943 году Симон Кремер получил под командование механизированную бригаду, сражался храбро и в 1944-м стал Героем Советского Союза.

А Клаус Фукс в 1943 году переехал из Англии в Соединенные Штаты, где началось создание ядерного оружия. С августа 1944 года Фукс приступил к исследованиям в самой главной и самой секретной американской атомной лаборатории в Лос-Аламосе.

– По существу, Фукс выполнял задания академика Курчатова, – с гордостью говорил мне полковник внешней разведки Герой Советского Союза Александр Семенович Феклисов, который работал с Фуксом.

Феклисов был командирован в Лондон заместителем резидента по научно-технической разведке. Ему и было поручено курировать работу с Клаусом Фуксом.

«Клаус Фукс встречался с советскими партнерами так же, как делал это, будучи студентом и ведя нелегальную работу в Германии, – рассказывал многолетний начальник разведки ГДР генерал-полковник Маркус Вольф. – Он вспоминал, что русские профессионалы вели себя совершенно необычным образом: один из них постоянно оглядывался, нет ли за ним хвоста.

В Англии самой симпатичной из всех его связников была Рут Вернер, сестра Юргена Кучинского. Как правило, Фукс и Рут ехали на велосипедах в лес, и там физик передавал ей из рук в руки письменную информацию. Это были или копии его собственных работ, или запечатленные его фотографической памятью сведения об общем проекте».

2 февраля 1950 года Клауса Фукса, руководителя отдела теоретической физики в британском институте атомной физики, арестовали в Лондоне.

«Фукса, – вспоминал Ким Филби, – передали для допроса Уильяму Скардону из контрразведки МИ-5. Скардон сумел настолько втереться к нему в доверие, что Фукс не только признался в своем участии в этом деле, но и опознал по фотографии своего связного в США – Гарри Голда. От Голда, который тоже оказался разговорчивым малым, ниточка потянулась к Розенбергам, которых затем казнили на электрическом стуле».

Для Англии Клаус Фукс сделал больше, чем для Советского Союза. Британский вклад в создание ядерного оружия был важным, но в основном теоретическим. В самом процессе создания бомбы англичане практически не участвовали, и с этими секретами англичан не познакомили, поэтому им пришлось фактически самостоятельно создавать ядерное оружие. И тут ключевую роль сыграл Клаус Фукс. Он так много старался выяснить для Москвы, что знал чуть ли не все – и всем этим помог Англии. После его ареста бумаги передали другим физикам, и эта информация была использована при создании британской бомбы. Первое ядерное взрывное устройство англичане испытали 3 октября 1952 года на западном побережье Австралии.

Клаус Фукс во всем признался и был приговорен к четырнадцати годам тюремного заключения за передачу атомных секретов «агентам советского правительства».

Сразу после вынесения приговора, 8 марта 1950 года, появилось заявление ТАСС: «Выступавший на этом процессе в качестве обвинителя генеральный прокурор Великобритании Шоукросс заявил, будто бы Фукс передал атомные секреты «агентам советского правительства». ТАСС уполномочен сообщить, что это заявление является грубым вымыслом, так как Фукс неизвестен Советскому правительству и никакие «агенты» Советского правительства не имели к Фуксу никакого отношения».

Все государства публично отрекаются от пойманных шпионов, но тайно стараются помочь им или их семьям. Но арестованный Фукс не имел для Сталина и руководителей разведки никакой ценности. Кроме того, признание Фукса было расценено как отсутствие чекистской стойкости, если не как предательство. В Москве о нем забыли.

«То, что Советский Союз не выразил ему ни слова признательности, – считал Маркус Вольф, – я объясняю тем, что в Москве с самого начала подозревали его в том, что он держал себя недостаточно стойко, или в том, что он привел в движение цепь предательства. Если бы там были лучше осведомлены, им было бы слишком мучительно сознаться в своей ошибке и извиниться перед Фуксом».

За примерное поведение в июне 1959 года Клауса Фукса освободили. Он переехал в ГДР, где его сделали заместителем директора Института ядерной физики, избрали академиком, членом ЦК партии, дали Государственную премию. Один раз, в 1968 году, Фукс приехал в Советский Союз. К нему не проявили никакого интереса.

Когда полковник Феклисов просил руководство первого главного управления КГБ возбудить ходатайство о награждении Фукса орденом или об избрании его иностранным членом Академии наук СССР, воспротивился президент академии Мстислав Всеволодович Келдыш.

– Делать это нецелесообразно, – сказал Келдыш, – ибо ослабит заслуги советских ученых в создании ядерного оружия.

Уже после смерти Клауса Фукса полковник Феклисов побывал на его могиле в Германии, навестил его вдову.

– Что же вы так поздно пришли? – горестно спросила она. – Клаус двадцать пять лет ждал вас…

В девяностых годах заговорили о том, что шпионаж играл второстепенную роль в создании советской ядерной бомбы. Информация, которую передавали в Москву, в лучшем случае сократила срок работы над бомбой примерно на год. А некоторые исследователи даже уверяют, что разведывательная информация в какой-то степени мешала талантливым советским ученым. Они сами разрабатывали более удачную модель – вдвое более мощную и вдвое меньшую по размерам, а их заставляли копировать американскую.

3 марта 1950 года премьер-министр Великобритании Клемент Эттли приказал государственному военному министру Джону Стрэчи выяснить, каким образом Клауса Фукса привлекли к работе над ядерным оружием, хотя было известно, что он коммунист. Но тут из Соединенных Штатов поступило шестистраничное послание от директора ФБР Эдгара Гувера, из которого следовало, что министр Стрэчи сам коммунист. Выяснилось, что он входил в состав исполкома компартии, поэтому в октябре 1938 года его не пустили в Соединенные Штаты. В 1944 году он порвал с партией, но его жена осталась коммунисткой.

Арест Клауса Фукса через полгода после ядерного испытания в Советском Союзе усилил паранойю в Соединенных Штатах, где только и говорили о советских шпионах и подрывной деятельности коммунистов. Не случайно сенатор Джо Маккарти произнес одну из своих первых речей об опасности коммунистического проникновения через несколько дней после ареста физика Фукса.

Если бы Сталин поехал в Америку…

Вторая мировая разрушила Европу. В разбомбленных городах негде было жить. Транспортная система Европы бездействовала. Тысячи мостов, десятки тысяч километров железных дорог были выведены из строя. Добраться куда-либо можно было только с помощью оккупационных властей.

Десятки миллионов европейцев жили впроголодь. Миллионы беженцев не имели ни жилья, ни работы, ни средств к существованию. Разруха усугублялась ощущением полной бесперспективности и беспомощности. Крестьяне скармливали продовольствие скоту, но отказывались продавать его за стремительно обесценивающиеся деньги. Люди не верили в будущее. Производство падало.

– На обширных пространствах Европы, – говорил Уинстон Черчилль осенью 1946 года, – масса измученных, голодных, озабоченных и потерявших голову людей созерцают руины своих городов и жилищ и вглядываются в мрачный горизонт, боясь обнаружить там признаки новой опасности, новой тирании или нового террора.

В Советском Союзе осенью сорок шестого начался жестокий голод. 16 сентября из-за засухи и неурожая были подняты цены на товары, которые продавались по карточкам. 27 сентября появилось постановление «Об экономии в расходовании хлеба» – оно сокращало число людей, которые получали карточки на продовольствие. В нехватке хлеба обвиняли колхозников, «разбазаривавших государственный хлеб». Сажали председателей колхозов.

Некоторые регионы страны постигла настоящая катастрофа. В Молдавии в сорок пятом и особенно в сорок шестом случались засухи, каких не было полвека. Это привело к массовому голоду. Во время войны в Молдавии оказался будущий знаменитый писатель, а тогда младший лейтенант Красной армии Василь Быков. Со своим взводом он участвовал в освобождении Молдавии от немецких и румынских войск.

«В Молдавии провизии было много, не то что на Украине, – вспоминал Быков. – В каждом доме – хлеб, даже белый, вдоволь молока, масла, сыра, сушеных фруктов. Колхозы ограбить молдаван еще не успели…»

После окончания войны лейтенант Быков вновь оказался в тех же местах.

«В деревушке не оказалось ни одного человека. Дворы заросли лебедой… И так было на всем пути – в то лето в Молдавии стояла страшная засуха. Поля вокруг были черные, выжженные зноем. Обезлюдели сотни сел, люди ушли на Украину…»

Катастрофа деревни усугублялась принудительной сдачей хлеба государству. После хлебозаготовок крестьянам ничего не оставалось. В пищу шли корни дикорастущих трав, камыши, в муку добавляли примеси макухи, сурепки, размолотых виноградных зерен. Молдаване болели, пытались бежать в соседнюю Румынию, но им этого не позволяли, пограничники перехватывали беглецов.

Сталин и политбюро знали, что происходит. 31 декабря 1946 года заместитель главы правительства Берия докладывал Сталину: «Представляю Вам полученные от т. Абакумова сообщения о продовольственных затруднениях в некоторых районах Молдавской ССР, Измаильской области УССР и выдержки из писем, исходящих от населения Воронежской и Сталинградской областей с жалобами на тяжелое продовольственное положение и сообщениями о случаях опухания на почве голода. В ноябре и декабре с. г. в результате негласного контроля корреспонденции Министерством государственной безопасности СССР зарегистрировано по Воронежской области 4616 таких писем и по Сталинградской – 3275…»

Выдержки из писем, недавно рассекреченные, невозможно читать без слез.

Дистрофией переболела пятая часть населения Молдавии, около четырехсот тысяч человек. Точное число умерших не установлено, ученые называют цифру двести тысяч человек. Зафиксированы десятки случаев людоедства, в основном убивали и ели маленьких детей.

Голодали и другие победители. В Англии безработица достигла шести миллионов человек – вдвое больше, чем во времена Великой депрессии. По карточкам давали меньше продовольствия, чем во время войны. После войны шутили: у Англии осталось только два ресурса – уголь и национальный характер.

Урожай сорок шестого года был очень скудным на всем континенте. Затем последовала суровая зима. В начале сорок седьмого на Западную Европу обрушились невиданные снегопады. 30 января в Лондоне Темза покрылась льдом. Жестокие морозы парализовали экономику. Поезда перестали ходить. Угля хватало, но его не могли доставить. Прекратили работу электростанции. Три недели промышленность Англии не работала – ненастье сделало то, чего не могли добиться немецкие бомбардировщики.

В мае 1947 года, после ужасной зимы, заместитель государственного секретаря Соединенных Штатов Уилл Клейтон, вернувшись из Европы, сообщил:

– Миллионы людей в городах медленно умирают. Без быстрой и значительной помощи со стороны Соединенных Штатов Европу ждет катастрофа.

И тогда родился «план Маршалла», названный по имени государственного секретаря Джорджа Кэтлетта Маршалла, который покинул военную службу и приступил к исполнению новых обязанностей 21 января 1947 года. Это был личный выбор президента Гарри Трумэна.

В юности Трумэн мечтал о военной карьере. Но от рождения он страдал слабым зрением. В военное училище в Вест-Пойнте его не приняли. Тогда он записался в Национальную гвардию штата Миссури. Его зачислили в первую бригаду легкой артиллерии. В апреле 1917 года президент Вудро Вильсон добился от конгресса объявления войны кайзеровской Германии. Трумэну исполнилось тридцать три года, а призывали до тридцати одного. Его зрение не соответствовало требованиям медицинской комиссии. Он был единственным кормильцем матери и сестры. Да и как фермер должен был исполнять свой патриотический долг в поле… Тем не менее он пошел на призывной пункт со словами, что немецкая пуля для него не отлита.

Трумэн полагал, что будет служить сержантом, а его избрали первым лейтенантом – в Национальной гвардии еще со времен Гражданской войны командиров выбирали. Левым глазом он без очков вообще ничего не видел, но умудрился пройти через медицинскую комиссию – запомнил таблицу. Высшего образования он не получил, так что пришлось приналечь на математику, необходимую артиллеристам. Его произвели в капитаны и назначили командиром батареи. В боях на территории Франции полк потерял сто двадцать девять человек, но в батарее Трумэна пострадали только трое – двое были ранены, один погиб.

Командир артиллерийской батареи капитан Гарри Трумэн участвовал в наступлении, которое в штабе американского экспедиционного корпуса тщательно спланировал полковник Джордж Маршалл.

Джон Першинг, командовавший американским экспедиционным корпусом в Европе, рекомендовал Маршалла к производству в генералы. Но в мирное время конгресс заморозил присвоение новых званий, и карьера Маршалла остановилась. В 1939 году бригадному генералу Маршаллу исполнилось пятьдесят девять лет, и у него не было шансов на продвижение. Но президент Рузвельт обошел двадцать генерал-майоров и четырнадцать бригадных генералов, которые получили звание раньше Маршалла, и назначил его начальником штаба армии Соединенных Штатов.

За восемь часов до вступления в должность, 1 сентября 1939 года, генерала разбудили в три ночи и сообщили о немецком нападении на Польшу. Джордж Маршалл получил под командование армию численностью в двести тысяч человек. В мировой табели о рангах она занимала тринадцатое место – между португальской и болгарской. Американской армии не хватало даже стрелкового оружия. Учения проводились с деревянными ружьями.

Генерал Маршалл сказал президенту Рузвельту, что принимает новый пост с условием, что будет иметь право говорить то, что он думает. Президент ответил «да». Маршалл предупредил президента:

– Вы согласились с видимым удовольствием, но удовольствия вам это не доставит.

Маршалл не приезжал к Рузвельту в его поместье. Не смеялся президентским шуткам. Однажды Рузвельт обратился к нему по имени, Маршалл ответил, что по имени его называет только жена, для остальных он – «генерал Маршалл». Рузвельт был мастер очаровывать людей. Но Джордж Маршалл знал, что ему важно сохранить полную независимость, и сохранял дистанцию. На одном из совещаний в Белом доме генерал Маршалл убил предложение президента словами:

– Извините, господин президент, я совершенно с вами не согласен.

Присутствовавшие решили, что Маршалл погубил свою карьеру, но именно его Рузвельт выдвигал на первые позиции. Понимая, что начальника Генерального штаба военная история оставляет в тени, президент предложил Маршаллу возглавить вторжение в Нормандию летом 1944 года. Но Маршалл понимал, что лучше Дуайта Эйзенхауэра понимает ситуацию на всех театрах военных действий, лучше ладит с конгрессом и потому ему следует оставаться на своем посту. Эйзенхауэр стал главнокомандующим объединенными войсками союзников, которые открыли второй фронт в Западной Европе, и вошел в историю.

После войны генерал Маршалл, завершив блистательную военную карьеру, вышел в отставку. И тогда бывший капитан Трумэн попросил его взять на себя руководство внешней политикой страны. Джордж Маршалл прослужил в армии сорок пять лет. Он привык, что его называют «генерал». Теперь, когда кто-то говорил «господин министр», он думал, что обращаются к кому-то иному. Пожалуй, он был единственным человеком на столь заметном посту, который предпочитал держаться в тени. Он не любил занимать высокое положение, неохотно входил в руководство страны, но отдавался делу с железным сознанием своего долга.

Маршаллу не хватало интеллектуального блеска и умения выступать, но Трумэн высоко его ценил:

– Это человек, который всегда будет честным с тобой, если такого человека встретишь, надо за него держаться.

Джордж Маршалл вошел в историю как автор плана экономического восстановления Европы на американские деньги. Но почему вне этого знаменитого плана, увенчавшегося успехом, оказался Советский Союз, больше всех пострадавший в войне и больше других нуждавшийся в помощи?

Едва Трумэн расположился в Белом доме, как дипломаты и разведчики стали говорить ему, что война в Европе выиграна, но возникла другая проблема – с русскими.

После смерти Рузвельта американцы уговорили Молотова прилететь в Соединенные Штаты. Ему предоставили американский самолет и предложили лететь коротким путем – через Европу. Молотов предпочел уже знакомый маршрут – через Сибирь и Аляску.

Посол Аверелл Гарриман добрался до Вашингтона на пару дней раньше на переоборудованном бомбардировщике, сделав три остановки для дозаправки – путешествие заняло сорок девять часов восемнадцать минут. Гарриман считал, что тогдашний государственный секретарь Эдвард Стеттиниус занимает слишком мягкую позицию и неверно информирует президента Трумэна. Госсекретарь трижды отказывал послу в просьбе прилететь в Вашингтон для доклада. Теперь Гарриман не упустил возможности побывать у нового президента.

С сотрудниками Государственного департамента Гарриман делился своими впечатлениями от России:

– Страна остается фантастически отсталой. Нет нормальных автомобильных дорог, железные дороги в плохом состоянии, девять десятых населения Москвы живет, как у нас живут в трущобах.

Военно-морского министра Форрестола посол Гарриман предупредил:

– Нас ожидает такая же жестокая и опасная идеологическая война с коммунизмом, какая была с нацизмом.

Посол объяснил Трумэну, что, с одной стороны, Сталин желает сотрудничества с Соединенными Штатами и Англией, а с другой – желает установить твердый контроль над соседними странами, куда вошли части Красной армии. Польша теряет не только границы, но и свободу. Американская готовность работать вместе воспринимается как признак слабости. Поэтому советское руководство не исполняет свои обязательства и не идет на компромиссы ни по одному вопросу.

Трумэн ответил послу, что «намерен быть с русскими твердым, но справедливым, поскольку они нуждаются в нас больше, чем мы в них».

22 апреля 1945 года нарком Молотов в первый раз пришел к президенту Трумэну. Это было, как говорят дипломаты, протокольное мероприятие. Серьезные переговоры отложили до следующей встречи.

Переводчик Павлов записал:

«Трумэн, провозгласив тост за И.В. Сталина, заявил В.М. Молотову, что он, Трумэн, хотел бы увидеться с маршалом Сталиным, и он надеется, что когда-нибудь великий маршал Сталин побывает в США. Он, Трумэн, думает также, что когда-нибудь он, Молотов, будет ответственным за прием его, Трумэна, в Советском Союзе.

Молотов отвечает, что советское правительство будет радо видеть Трумэна в Москве, и чем скорее, тем лучше. Встреча маршала Сталина с президентом имела бы большое значение».

На следующий день, 23 апреля, Трумэн провел большое совещание с экспертами по России. Это был решающий день, после которого политика Соединенных Штатов изменилась – от рузвельтовского доверия военных времен к трумэновской послевоенной подозрительности.

В свое время Рузвельт не позаботился о том, чтобы вице-президента держали в курсе важнейших проблем, и сам не говорил с Трумэном о военных делах, о дипломатии, о том, каким он хотел бы видеть будущий мир. Гарри Трумэн был простым, здравомыслящим человеком, который не пыжился и вел себя совершенно естественно. Но он не был Рузвельтом. Сколько еще раз ему предстояло это услышать!

Трумэн собрал людей, которым доверял. Присутствовали: военный министр Генри Стимсон, в те дни еще занимавший пост председателя Комитета начальников штабов генерал Джордж Маршалл, главный военный советник президента адмирал флота Уильям Лехи, государственный секретарь Эдвард Стеттиниус, военно-морской министр Джеймс Форрестол, посол Аверелл Гарриман и военный атташе в Москве генерал Джон Дин.

Президент заметил, что отношения с Москвой – «улица с односторонним движением», и попросил совета. Большинство высказалось за жесткую линию: «Мы должны быть твердыми с русскими, когда мы правы». Трумэн, который стал президентом всего двенадцать дней назад, сказал, что будет следовать мнению большинства.

Сторонники твердой линии победили. Началась новая политика. Первым об этом узнал нарком иностранных дел Молотов, который пришел в Белый дом вместе с послом СССР в США Андреем Андреевичем Громыко. На сей раз обошлись без особых любезностей.

Трумэн сказал наркому, что «глубоко разочарован» тем, что не выполняется достигнутая в Ялте договоренность о судьбе Польши. Молотов пытался изложить свою линию. Трумэн четыре раза его перебивал:

– Ваша пропаганда меня не интересует, единственное, что должен сделать маршал Сталин, – это исполнить свои обязательства.

Вячеслав Михайлович стал мертвенно-бледным.

– Со мной никогда еще так не разговаривали, – запротестовал Молотов.

– Выполняйте свои обязательства, – ответил Трумэн, – и с вами не станут так разговаривать.

Впрочем, судя по записи беседы, этого обмена репликами не было. Трумэн просто прекратил разговор:

– На этом все, господин Молотов. Буду вам признателен, если вы передадите мои слова маршалу Сталину.

По мнению американского дипломата Чарлза Болена, который присутствовал на беседе, Рузвельт сказал бы Молотову примерно то же самое, но другим тоном. Впрочем, тональность в дипломатии играет большую роль.

Посол Громыко был уверен, что жесткое и самоуверенное поведение Трумэна было основано на том, что Соединенные Штаты уже владели атомной бомбой. На самом деле только через два дня после этого разговора военный министр Генри Стимсон рассказал новому президенту о создании «самого мощного оружия в истории, когда одной бомбой можно будет уничтожить сразу целый город». Вице-президента Гарри Трумэна в атомный проект не посвящали.

Министру Стимсону было много лет, он побывал на высших постах, но гордился тем, что сражался в Первую мировую, и предпочитал, чтобы его называли полковником. Он бы прямым человеком и даже с Рузвельтом разговаривал уверенно. Однажды он сказал ему:

– Господин президент, мне не нравится, когда вы что-то от меня скрываете.

Стимсон привел с собой руководителя атомного проекта бригадного генерала Лесли Гровса, чтобы тот дал необходимые пояснения. Но и генерал не знал, сработает ли бомба. Сообщил Трумэну, что первое испытание произойдет не раньше июля.

Главный военный советник президента адмирал Лехи твердо сказал Трумэну:

– Атомная бомба – самая дурацкая штука, которую мы когда-либо делали. Она точно не сработает, это я вам говорю как специалист по взрывчатым веществам.

Через три недели, 9 мая 1945 года, на совещании у государственного секретаря Стеттиниуса решили свернуть поставки по ленд-лизу Советскому Союзу и Англии, поскольку Германия разгромлена и военные действия в Европе завершены. 11 мая Трумэн подписал директиву. 12 мая остановили погрузку и приказали судам, которые уже были в Средиземном и Черном морях, развернуться и следовать назад.

Москва и Лондон выразили возмущение. Вспыхнул скандал, и распоряжение отменили. Трумэн признавал потом, что это было одно из худших решений его президентства. В Москву заглаживать конфликт отправился Гарри Гопкинс, у которого сложились неплохие отношения с московскими руководителями. К сожалению, он страдал от тяжелого недуга желудочно-кишечного тракта и часто оказывался в больнице.

Сталин принял Гопкинса 26 мая 1945 года. Вождь сказал, что если это попытка надавить на Советский Союз, то это серьезная ошибка. Сталина не утешало, что Англию тоже лишили ленд-лиза. Вождь беседовал с Гопкинсом в общей сложности шесть раз. Гарри Гопкинс удачно съездил в Москву. После его визита на некоторое время атмосфера двусторонних отношений ощутимо улучшилась.

Трумэн записал в дневнике: «Русские всегда были нашими друзьями, и я не вижу, почему так не будет всегда».

12 сентября 1945 года военный министр Стимсон на заседании кабинета предложил поделиться с Москвой ядерными секретами, чтобы снять подозрительность и сомнения в двусторонних отношениях. Его поддержал только заместитель государственного секретаря Дин Ачесон. Большинство министров не захотело делиться столь важным секретом. Но когда в июле и сентябре 1946 года американцы проводили испытания ядерного оружия на атолле Бикини, пригласили советских экспертов, прикомандированных к комиссии ООН по атомной энергии, а также корреспондента газеты «Красный флот».

Отношение к Советскому Союзу стало меняться в последние недели сорок пятого и первые месяцы сорок шестого года. Сталин хотел окружить себя поясом дружественных государств вместо санитарного кордона, который был до войны, превратить Центральную Европу в надежный буфер для защиты от нападения. На Западе видели, что Сталин насадил прокоммунистические правительства во всех странах, где была Красная армия, и что свободными выборами в Восточной Европе и не пахнет.

На Западе плохо понимали, почему так происходит. Один из иностранных корреспондентов в Москве заметил:

– Нет специалистов по Советскому Союзу, есть только разные степени непонимания.

«Мне трудно примирить любезность и внимание, которое Сталин оказывал лично мне, с чудовищной жестокостью его массовых расправ, – вспоминал Аверелл Гарриман. – Те, кто не знал его лично, видели в Сталине только тирана. Но я видел в нем и другое – ум, удивительное владение деталями, расчетливость. Для меня он был более информированным, чем Рузвельт, и более реалистичным, чем Черчилль, в некотором отношении – самым эффективным лидером военных лет… Сталин остается для меня самой неразгаданной и противоречивой личностью в моей жизни».

Был ли советский вождь способен к искренности?

– Все государства маскируются, – однажды сказал Сталин, выступая перед партийными пропагандистами, – с волками живешь – по-волчьи приходится выть.

В зале засмеялись.

– Глупо было бы все свое нутро выворачивать и на стол выложить, – продолжил Сталин. – Сказали бы, что дураки…

«Со Сталиным, когда он был в хорошем настроении, контакт был легким и непосредственным, – вспоминал один из руководителей Югославии. – Сталин был холоден и расчетлив. Однако у Сталина была страстная натура с множеством лиц, причем каждое из них было настолько убедительно, что казалось, что он никогда не притворяется, а всегда искренне проживает каждую из своих ролей».

«Он был приучен жизнью, полной заговоров, – считал французский президент Шарль де Голль, – скрывать подлинное выражение своего лица и свои душевные порывы, не поддаваться иллюзиям, жалости, искренности и видеть в каждом человеке препятствие или опасность. Молчал Сталин или говорил, его глаза были опущены, и он непрестанно рисовал карандашом какие-то иероглифы…»