Леонид Алексеев
Операция «Бангладеш»
4
1989, Самара, вузовский комитет комсомола
Таня с первого курса днями напролёт торчала в комитете комсомола. В своей группе она самоотверженно возглавила молодёжное движение. Формальным мытарством – сбором взносов, она не ограничивалась. Жизнь молодых строителей коммунизма кипела так бурно, что в деканате нет-нет да и спрашивали, откуда столько пара? Пенсионерских и цирковых тенденций в комсомоле Татьяна не принимала. Поэтому её борцы за светлое будущее, вместо походов, кавээнов и каэспэшных слётов, продолжали дежурить в оперативном отряде, агитировать и бороться за политическую грамотность и культуру.
Но постепенно романтика альтруизма и бессребреничества сменилась прагматикой коммерции и какой-никакой наживы. Всё чаще юная смена трудилась на рынках, а на заводах и фабриках больше интересовалась жизнью отделов сбыта, нежели производственными показателями и культурно-политическим уровнем рабочей молодёжи. Пока идейные вожди унывали и терялись, вээлкаэсэмовскому флагу не давал упасть Женя Шпейло. Уроженец сонного городка, затерянного на просторах средней полосы, отроду двадцати шести лет, он долго сидел в студентах, ещё дольше ходил во вторых секретарях. В эпоху перемен он самоотвержено подставил плечо под накренившееся знамя, утвердил древко, обложив его сумками со шмотками, компьтерами и бытовой аппаратурой, и очень скоро на привычный ориентир слетелись инициативные, а главное, предприимчивые комсомольцы.
***
Приёмная комитета комсомола насквозь пропиталась торжественностью и фундаментальностью – от знамени до запаха столетней деревянной обивки на стенах. Таня чувствовала себя здесь нужной и весомой – будто всю беспокойную современность держала за сердце, всё чаще ощущая его аритмию. Таня постучала в массивную дверь кабинета секретаря и, не дожидаясь разрешения, вошла. Шпейло стоял перед отверстым шкафом, выпростав руку вперёд, и от зигующего наци его отличали только плечики с джинсовым костюмом, которые он держал на весу. Со стены, равнодушный к обновке младшего коллеги, взирал М. С. Горбачёв. Таня, одурманенная собственными великими идеями, перешла сразу к делу.
– Евгений Викторович, давайте в этом году строй отряд соберём, – выпалила она и упоённая мудростью произнесённого искала в образе предводителя штрихи поддержки.
Шпейло повесил плечики в шкаф. Джинса с мягким шорохом втиснулась между кожаной курткой и драповым пальто, коих на вешале расположилось по нескольку штук.
– И тебе, Татьяна, доброго дня. – Секретарь любовно провёл рукой по рукавам и закрыл дверцы.
– Здрасьте-здрасьте, Евгений Викторович!
– А зачем? – Шпейло плюхнулся в достойное вождя кожаное кресло с высокой спинкой.
– Что зачем? – не поняла Татьяна.
– Зачем отряд? – Секретарь облокотился на стол, выставил вперёд кисти и так сомкнул пальцы подушечками к подушечкам, что между указательными и большими образовалось пиковое сердце. – Он кому-то нужен?
– А что, нет? – Татьяна села за стол заседаний на ближайший к вождю стул.
– Так, вопросов задано предостаточно, пора перейти к ответам.
– Почему в этом году опять не будет стройотряда? Я не понимаю!
– Опять вопрос… Хорошо, – Шпейло повернулся вместе с креслом на пол-оборота и закинул ногу на ногу. – Ты что строить собралась? – он развёл руками и оглядел кабинет. – Всё разваливается кругом.
– Так и надо сейчас строить. Остановить развал. По-моему, логично, – в Таниных мыслях установился незыблемый консенсус.
– По-твоему, да. Не поспоришь.
– А что? Разве не наша задача помогать стране в трудное время? – Таня с вызовом тряхнула рыжей гривой.
– Наша. И зарплата – тоже наша задача. Ты сама бойцам платить будешь? – заинтересовано сдвинул брови секретарь.
– Зарплату? Ну…
– Да, есть такой архаизм. Забыла?
– А как же во время войны? Родину же идут спасать не потому, что зарплата…
– Сильная аргументация. И сколько вас таких?
– Ды… Я не спрашивала пока.
– Ясно. Цели у нас, Таня, теперь не такие высокие. Народ всё ближе к земле держится. Орлы мутируют в хомячков. Основная задача – найти, чего погрызть. Заработай сначала, а после и спасай Родину, если она позволит.
В приёмной затопали, засуетились. Невидимая, но тяжёлая вещь брякнулась на пол. Дверь сначала приоткрылась на узкую щёлку, захлопнулась, приглушая чертыхания возившегося за нею, и тут же распахнулась, радушно впуская Павла с двумя клетчатыми сумками «мечта оккупанта». Плотно набитые, они походили на вьючные тюки и выглядели неподъёмными. Одна висела у Павла на плече, заставляя кособочиться в противоположную сторону, вторую он держал за ручки и больше волочил по полу, нежели нёс.
Шпейло просиял и простёр руки к Павлу:
– А отряд мы собрали. Называется: «Кочет». Вот – Павел. Ты ж его знаешь. «КОмсомольский ЧЕлночный оТряд». Прям как у американцев. Шаттл. Только у них «спейс», а у нас – «рейс». Но принцип тот же – туда-сюда.
– Танюшка, привет! – Павел потный, расхристанный, с красными глазами составил сумки в дальний угол и вытирал лоб носовым платком. – Я приехал.
– Привет… – Татьяна небрежно сыграла равнодушие. – Я волновалась, между прочим.
– Нормально сгоняли. Потрясли нас маленько на границе, но ничего, мы уже привычные.
– Это-то и страшно, – пробурчала Татьяна.
Шпейло, с огнём вожделения в глазах рассматривая сумки, поделился с Павлом новостью:
– Татьяна предлагает стройотряд организовать летом.
– Да? – хохотнул Павел. – Свежая мысль. А строить чего?
– Этого она ещё не знает, – секретарь поджал губы и глубоко кивнул Павлу, мол, ну ты понял. – Не придумала, что можно построить в одиночку за лето.
– Почему в одиночку-то? – насупилась Татьяна. – Наверняка найдутся ещё сознательные комсомольцы. И у нас на потоке, и вон у Павла в аспирантуре.
– Ой, днём с огнём не сыщешь этих аспирантов. – Павел закончил умываться и плюхнулся на кожаный диванчик рядом со своим вьюком. – Зачем тебе это вообще надо? – прищурился он и устало помотал головой. – У тебя диплом в этом году. Закончишь, отец тебе с работой поможет…
– При чём тут папа?! Диплом я и на следующий год могу… Сейчас такое время, каждый должен поддержать страну по мере сил.
– Таня, хорошо целишься, только не в ту сторону стреляешь. – Шпейло встал с кресла. Ему явно не терпелось разобрать поступивший товар. – Нам вот сейчас вполне по силам ещё один коммерческий ларёк открыть.
– Что?! – выпучилась Татьяна.
– Да, четвёртый. Как раз ищу бойкую продавщицу, пойдёшь?
– Так, всё… – Татьяна хлопнула ладонями по столу совещаний и резко встала.
–Танюш… – встрепенулся Павел.
– Дома поговорим, Павлик! – бросила Татьяна через плечо, захлопывая за собой дверь.
5
1989, Самара, дом семьи Хаханян
В пятикомнатной родительской квартире Татьяна часто чувствовала себя одинокой, как в тундре. Не как в лесу. В лесу за каждым деревом неизвестность, за каждым кустом – сюрприз. А в тундре всё до боли знакомо, ничего нового, куда ни глянь. Но по временам тундра гудела до утра. Нахлынет толпа отцовских сослуживцев – генералы, конструкторы, учёные с допуском. Накурят – хоть мебель выбрасывай, шторы и прочие тряпки, конечно, сразу в стирку. Чаще приходили по одному. Закроются с отцом в кабинете, пошушукаются и шасть в дверь. Будто лисица или заяц-беляк по тундровым мхам протопал – не знаешь даже, то ли был, то ли нет.
Молодой полковник Большегородский, человек скромный, по-военному собранный и целеустремлённый, тоже шума не поднимал, лишних слов не говорил. Но Татьяна, хоть она себе долго в этом не признавалась, ждала от его визитов нарушения привычного течения дел и праздника. При всей нелюбви к кухне, ей хотелось ставить чай, красиво накрывать стол, печь яблочный пирог. Специально для заветного чаепития Татьяна прятала за посудой в буфете бумажный пакет с шоколадными конфетами. Не потому, что дефицит, а вот, глядите, она угощает. И всё ярче и ярче проявлялся для неё Большегородский на фоне безликой тундры – не лиса, не заяц, а песец. Белый и пушистый.
– Здравствуй, Танюша! – Большегородский остановился в дверях гостиной.
– Ой, Николай Иванович! Здравствуйте! Я и не знала, что вы у нас. Думала, с кем это папа секретничает в кабинете. – Татьянины руки двигались сами по себе, то одёргивая водолазку, то поправляя скатерть.
– Да, мы с Михал Суренычем с самого утра. Но ты и сама знаешь, работа у нас не для посторонних глаз. Ты-то как? – Большегородский привалился плечом к дверному косяку.
– Ничего, Николай Иваныч, спасибо. На дипломе я, летом защита.
– Эх, время летит, – Николай задумчиво посмотрел на потолок, – вроде недавно поступала… Слышал, замуж собираешься? Извини, если слишком любопытен.
– Да… Только жених… – Татьяна потеребила занавеску. Такой случай достать конфеты из буфета, а зачем-то ляпнула про жениха.
– Что же он? Михал Суреныч говорил, Павлом зовут, если не путаю.
– Папа только по работе секреты хранить умеет, – саркастически рассмеялась Татьяна. – Да, Павел.
– Папа… Михал Суреныч… говорил, хочет взять Павла к нам после аспирантуры.
– В том-то и дело… – негодование расхрабрило Татьяну, и она подошла ближе к Большегородскому. – Вот скажите, Николай Иванович, в вашем с папой ка-бэ комсомольцы тоже шмотками торгуют?
– Ах, вон что. До шмоток пока не дошло, но государственными секретами уже пытались.
– Вот, видите! Хорошо, у вас режим. А у нас секретарь комсомольской организации развёл коммерцию. И Пашка на него батрачит. Я понимаю, хочет нам и на свадьбу заработать, и на жизнь. Но он и аспирантуру забросил совсем… И… Да что это за жизнь такая? К чему стремиться? К мануфактурному счастью какому-то? Или мы и правда стали хомячками – только и знаем, что сучим лапками перед мордочкой? Что делать, Николай Иванович?!
– Себя не терять в первую очередь, Танюша. Бывает человек-мозг, бывает человек-сердце, бывает человек-желудок. У каждого своё предназначение. Но система работает, только когда каждый на своём месте. Для этого должна быть пища и для ума, и для сердца, и для желудка. А когда она только для желудка, он и заменяет и сердце, и голову. Ладно, подумаем, что с комсомолом делать. К нам в ка-бэ и на заводы много ребят приходит из вашего вуза, так что нам небезразлично что да как.
– Да? Спасибо, Николай Иванович! Огромное! Только папе не говорите, пожалуйста.
– Ни слова, обещаю! – Николай застегнул воображаемую молнию на губах. – Проводишь меня?
– Уходите уже? – Татьяна подкидывала в голове монетку: сказать – не сказать. – А чаю, я думала, нет?
– Работа, Танечка, служба! – Николай коснулся её плеча, и она, обомлев, не нашла в лавине нахлынувших чувств нужных слов, чтобы убедить его остаться.
6
1989, Самара, вузовский комитет комсомола
Любимая Татьянина дверь в кабинет секретаря комитета комсомола прошуршала валиком утеплителя, торжественно впуская старшего лейтенанта в полевой форме внутренних войск и двух неказистых солдатиков с красными повязками на рукавах.
– Товарищи? – изумился Шпейло и даже привстал.
– Они самые, – с будничной деловитостью подтвердил офицер. – Шпейло Евгений Викторович?
– Да. А в чём дело? – Евгений осматривал вошедших и хлопал глазами, как ребёнок, увидевший в детском саду родителей посреди тихого часа.
– Повестка вам из военкомата. Распишитесь, – офицер положил перед Евгением прямоугольный листок.
– Вы шутите? Да я… – Шпейло опёрся о стол.
– Да я, да ты, да мы с тобой, – офицер запустил руку за пазуху кителя. – Что, Викторыч, ручка не пишет. У нас на вооружении имеются письменные приборы в рабочем состоянии. Прошу!
Евгений отмахнулся и взял повестку, как археолог древнюю реликвию – бережно, за края. «Форма №29. Призывнику, – Шпейло читал в надежде найти чужую фамилию, имя, отчество, адрес в конце концов, но нет. – На основании Закона СССР «О всеобщей воинской обязанности» Вы призваны на действительную военную службу и зачислены в команду №…»
– А! – просиял Евгений. – Вот! Номер команды не проставлен.
Офицер по-отечески обратился к солдатам:
– Бойцы, за дверью подождите.
Парни затопали сапогами, поправляя на худых плечах ремни автоматов. Старший лейтенант наклонился к Евгению и заглянул ему в глаза:
– Ты, Викторыч, какой гильдии купец? Уже первой, поди?
– Извините, но каким боком здесь военкомат? – отстранился Шпейло.
– Пора должок Родине отдать, – офицер указательным пальцем пригвоздил повестку к столу.
– Я сейчас позвоню… – Евгений решительно дёрнулся к телефону.
– Да хоть обзвонись. – Офицер выпрямился и подошёл к окну. – Когда я уйду. А сейчас слушай внимательно.
– И что вы мне тыкаете? – Шпейло лихорадочно подбирал маску построже, но ощущал себя не солиднее, чем на показательном пропесочивании первокурсниц.
– Служить ты будешь на Новой земле. Это уже факт медицинский, – старший лейтенант развернулся, заложил большие пальцы за ремень и задумчиво покачал головой. Но у тебя два варианта, гражданин Шпейло. Тихий вариант – пыль не поднимаешь и служишь комсоргом в звании мамлея. Громкий – звонишь, топаешь, кричишь и отправляешься рядовым в ракетную шахту.
Офицер подвинул телефон ближе к Евгению, потом взял ручку, черкнул несколько беглых лини на первом попавшемся заявлении о вступлении в комсомол и положил её поверх повестки.
– Думай, Викторыч. И за повестку распишись. Тут сопротивление бесполезно.
Евгений сник, надулся, щёки его вспыхнули, кровь застучала в ушах. Он почёркал ручкой рядом с художествами старшего лейтенанта и поставил свою «фирменную», с размашистыми петлями заглавной «ш», подпись на корешке повестки.
– Мужчина! – протянул офицер, отрывая по линейке корешок с подписью. – Ну, будь здоров, купец! Ратных тебе успехов! – напутствовал он Евгения и вышел, оставив дверь распахнутой.
7
1989, дом семьи Хаханян
Павлу нравилась мелодичная трель звонка в квартиру Хаханянов, поэтому он всегда звонил по два раза. В этот раз, взволнованный, он трижды нажал на кнопку, и, не успела Татьяна открыть дверь, затараторил:
– Представляешь, Евгения Викторовича в армию забрали.
– Прекрасно представляю, – лёгкий смешок в интонации Татьяны окрасился оттенками вызова.
– Весь бизнес пошёл прахом. – Павел стремительно прошёл по длинному коридору в просторную кухню, обошёл массивный круглый стол и налил в гранёный стакан воды из пузатого графина с горлышком, похожим на лебединую шею.
– Туда ему и дорога! – Татьяна вздёрнула подбородок.
Павел напился и пропыхтел, переводя дыхание:
– Всё на Евгении Викторовиче держалось, оказывается. Без него все передрались, переругались и разбежались.
– Ясное дело – крысы, – уверено вынесла вердикт Татьяна.
Павел мгновение осмысливал её слова.
– И я крыса? – он с прищуром наклонил голову набок.
– Дурачок! – Татьяна погладила Павла по затылку. – Я же тебя спасла от них.
– Ты? Спасла? – изумился Павел.
– А то кто же? – Татьяна выпучила глаза гипертрофированно передразнивая Павла.
– Я не понимаю… – Павел ссутулился и плюхнулся на мягкое сиденье стула рядом с кухонным столом.
– И понимать нечего… – Татьяна подвинул ближе к Павлу вазу с грушами. – Просто рассказала неравнодушному человеку, мол, наш комитет комсомола превратился…
– Это кому же? – встрепенулся Павел. – Большегородскому своему, что ли?
– Паша, почему «моему» Большегородскому? Николай Иванович, между прочим…
– Ну знаешь… – Павел схватил грушу и жадно надкусил.
– Знаю, – Татьяна привалилась к шкафу-пеналу по другую сторону стола.
– И что, думаешь, теперь лучше станет?
Сок стекал по подбородку Павла и капал на клетчатую скатерть.
– Я не думаю, я сделаю – будет лучше. – Татьяна посмотрела на лючок вытяжки под потолком, будто на нём читалась программа реорганизации комитета комсомола.
– И что ты сделаешь? Мало ты уже наделала? – Павел бросил огрызок обратно в вазу.
– Работать будем. Соберём тех, кто ещё не окончательно в желудок превратился, и восстановим доброе имя комсомола.
– Руководить-то кто будет? – Павел постучал кулаком по лбу. – Руководитель же нужен. Вождь!
– Так я и буду. – Татьяна упёрла руки в боки. – Меня уже назначили. – Она подошла к окну, стала протирать кожистые листики «денежного дерева», тон её смягчился: – А ты, Павлик, заканчивай диссертацию, защищайся, и папа тебя возьмёт на работу. Мы с тобой поженимся, детишек нарожаем.
Павел тихо встал и попятился к двери. Татьяна продолжала живописать, но тон её снова налился сталью:
– Будет кому страну поддержать в трудное время, и будет кому порадоваться её победам. Я теперь и стройотряды организую, и общественную работу подниму.
Павел тихо открыл дверь и напоследок услышал растерянный призыв: «Павел?»
***
– Наивная идейная девушка, – Валентина потрясла пустым стаканчиком.
Павел чпокнул пробкой и тонкая струйка коньяка ударила в пластиковое донышко.
– Сейчас любая идея, кроме пожрать, считается наивностью, – вздохнула Татьяна, осушила свой стаканчик и протянула его Павлу.
– Характерище! – уважометр в глазах Ирины зашкаливал, она протянула Татьяне пирожок.
– Это-то и пугало, – Павел ладонью дослал пробку в бутылочное горлышко.
– Ой, какой пужливый, – Татьяна презрительно скривилась и поблагодарила Ирину за закуску: – Ты, мать, волшебница по кухне, я погляжу!
– Теперь понятно, откуда этот твой «купец», – Павел выстроил бутерброд-небоскрёб из карбоната, сыра, варёной колбасы и кружка помидора.
– Да, Паш. Всё, считай, оттуда. Молодость… – Татьяна чокнулась с Валентиной и кивнула ей: «Пей давай!»
– Нет, а Николай-то!.. Вот это мужчина! Какой могутный кряж! Бывают же! – Ирина не переставала восхищаться – явно истосковалась по сильным эмоциям.
– Такую силу не захочешь, а уважишь, – морщась от коньяка, Валентина понюхала пупырчатый огурчик.
– Угу… Конечно… – Павел брезгливо отвернулся.
Женщины переглянулись и прыснули.
– Понимал бы чего! – со снисходительным умилением повысила голос Татьяна.
– Ты хоть замужем? – Вопрос прозвучал то ли с надеждой, то ли с жалостью, Павел и сам не понял.
– Хоть! – Татьяна поперхнулась от возмущения. – Я замужем за генералом Большегородским. Фамилию, правда, свою оставила. В память о папе.
– Понятно, мог бы не спрашивать, – махнул рукой Павел. – Поздравляю!
– Дурак ты, Пашка, – потупилась Татьяна. – Я тебя ждала, надеялась, вернёшься.
– Я что, на Марс улетел? – Павел осмелел и пошёл в атаку.
– А ты хотел, чтоб я за тобой побегала? – в тон ему ответила вопросом Татьяна.
– Нет… Ну… Как… – Наступление Павла захлебнулось.
– Знаешь, вернись мы сейчас, может, и побежала бы. – Алкогольный блеск Татьяниных глаз осенила тень задумчивости. – Да что теперь говорить… Ни комсомол не спасла, ни институт не закончила. Развлекаюсь теперь частным риэлторством время от времени.
– А я, как вышел из твоего дома, даже не понимал, куда иду, – Павла тоже пробило на слезливую доверительность.
– Ну ещё бы… – хохотнула Татьяна. Её пьяная откровенность вспыхнула и погасла искрой минутной слабости.
– М, – Ирина проглотила кусок редиски, – несчастный такой был, бедненький. Бродил, как сомнамбула.
