Леонид Алексеев
Главный герой 2
Космическая тюрьма
В понедельник на уроке литературного чтения Кристина Германовна раздала карточки с загадками – плюс к домашке ещё ответы нарисовать. Дима прочитал свою и не понял одно слово. «Не беда, – подумал он, – вечером спрошу у папы. Сейчас не до того».
Дима чувствовал себя королём класса. В воскресенье на стройке напротив Диминого дома с крана упал руфер. Он летел и смешно двигал руками и ногами, будто шёл огромными шагами по воздуху, а потом лёг на землю и не двигался. Приехала полиция и скорая помощь. Но руфера не лечили. Дима знал почему, но решил думать, что руфер просто отдыхает. Ночью Дима отодвинул край занавески, долго заворожённо смотрел на силуэт крана и наконец спросил:
– Как тебе спится теперь?
Но кран не услышал, конечно. Утром в школе только и было разговоров. А Дима как очевидец каждому вопрошавшему заново пересказывал всю историю. Ему завидовали.
На перемене после «Окружающего мира» мальчики и девочки скучились у противоположных стен, робко поглядывая друг на друга, и уже не галдели в одной куче-мале, как обычно.
– Да я всё это уже знал, – Матвей деловито распечатал чупа-чупс.
– Я тоже, – Егор чеканил об пол маленький каучуковый мячик. – Пацаны на Железке ещё не такое рассказывали.
– А какое? – Дима сомневался, хочет ли услышать ответ, но понимал, что незнание темы, которая разогнала первоклашек по разным углам, расшатывает его лидерские позиции.
Матвей стукнул конфетой о зубы и повернулся к Диме. Палочка дерзко торчала из полуоткрытого рта.
– Ты что думаешь, – Матвей перекатил чупа-чупс под другую щёку, – только мы с девчонками так отличаемся друг от друга?
– А кто ещё? – Дима не дышал и не моргал.
– Дядьки с тётьками, мамки с папками, – Матвей потянул за палочку, и конфета с причмоком проскочила у него промеж губ.
– Там же не зря всё так сделано, – Егор взглядом уткнулся в Димины брюки. – Это чтобы детей делать.
Половина из рассказанного Егором и Матвеем выглядело неправдоподобным и маловероятным, но в целом – волнующим и таинственно-притягательным. Однажды на физкультуре гимнастический мяч попал Диме в грудь. Ему показалась тогда, что на него наступил великан, и даже на белой футболке померещился след ботинка. Сейчас след ощущался уже под футболкой. Егор взахлёб рассказывал, почему мамы и папы спят вместе и что есть такие специальные положения… Тут Дима запутался в деталях – что кому и куда, но ботинок великана проник уже под кожу и ещё глубже.
Весь день Дима ходил растоптанный. Не поднимал на маму глаз. Молчал. На вопросы отвечал односложно. Сделал уроки. К вечеру из кухни вкусно запахло. Дождались папу. После ужина мама болтала по телефону, а папа уселся в кресло смотреть продолжение «Космической тюрьмы».
«Ну конечно! – Дима вспомнил про задание по литературному чтению. – Это же космическая тюрьма!» Сразу после урока, пока его снова не отвлекли расспросами о руфере, Дима успел немного подумать над отгадкой, представить, что же это может быть? Что-то похожее Диме попадалось в детском саду, но тут и вспоминать нечего – в первом классе детсадовскую чепуху не зададут. Хотя Дима ходил не в простой детский сад – в экспериментальный. Правда, это слово Дима и сейчас не каждый раз выговаривал. Мама тогда всем своим подругам показывала тетрадку и рассказывала, как туда правильно ставить плюсики и минусики. Когда Дима заслуживал больше плюсиков, мама рассказывала долго и весело, а когда попадались минусики – совсем не долго и спешила перейти к причёскам и разговорам про других тётенек.
Дима перебрал в голове мультики про супергероев, истории о волшебниках, колдунах и магах, фильмы с мертвецами, роботами и пришельцами. Лучше космической тюрьмы ничто не подошло. Дима открыл альбом для рисования и почёркал карандашом по чистому листу: «За что, вообще, сажают в космическую тюрьму?» За свистнутый у бабушки в деревне пирожок? Слабовато. За такое и тут накажут. А вот за взятые у мамы без спроса сто рублей точно могут. Дима вспомнил, что хотел спросить у папы значение незнакомого слова. «Где же эта карточка?» – он полез в рюкзак и внезапно мысленно вернулся в деревню. Диму как будто учебником по голове огрели: «Вот о чём говорили Матвей и Егор…»
Летом, на мамином дне рождения, Дима объелся шашлыком и выпил, наверное, тонну газировки. Проснулся рано-рано. Утро робко пробиралось серым светом из-за тюля в комнату. В тишине сада, за окном, распевались птицы. Внизу живота покалывало. Дима лежал не шевелясь – боялся описаться. Явь путалась со сном. Кое-как встал и в полудрёме поплёлся к двери на террасу. Очень не хотелось будить маму с папой. Дима легонько толкнул дверь и посмотрел в щёлку. Родители не спали. Они странно двигались под одеялом. Папа навис над мамой, а она ему что-то говорила, закрыв глаза. То ли папа будил маму, то ли у них опять новая йога Дима не разобрался – он необъяснимым образом сразу понял, что мешать им нельзя и путь в туалет закрыт. Дима вернулся в кровать и вышел из комнаты, только когда за папой хлопнула калитка – он уехал в город.
Теперь ясно, кто заслуживает космической тюрьмы – такой, как на карточке Кристины Германовны. Тесной, тёмной, из которой не на что смотреть и некуда идти. Такие, как Дима, – всюду сующие нос. Дима вспотел. Щёки вспыхнули. Свет настольной лампы задрожал в такт ударившему в виски пульсу.
Дима, стараясь стать незаметным, как пыль под ванной, почистил зубы и забрался под одеяло. Даже свет сам выключил.
– Смотри, он и дверь сам закрыл, – довольный папа поделился радостью с мамой и строго спросил у Димы: – Ты уроки сделал?
– Да-да, я проверила, – пришла на выручку мама, не отрываясь от телефона.
Дима лежал неподвижно. Вглядывался в темноту, представляя, как это – сидеть годами взаперти, в окружении множества людей и ничего кроме них не видеть. Да и то, если будет свет. Дима встал и пошёл по длинному коридору. По обе стороны тянулись клетки, полные злых страшных людей, как в фильмах про тюрьмы. Не успел Дима подумать, что им ещё повезло – в их клетках хотя бы есть двери, как полицейский надел на него наручники и привёл в просторный зал суда. Двое судей в чёрных мантиях смотрели на Диму сверху вниз. Он узнал их – Матвей и Егор. Они строили рожи и смеялись, приговаривая:
– Что это ты наделал? Куда это ты смотрел?
Дима огляделся. Папа и мама сидели в первом ряду. Мама смотрела заплаканными глазами и укоризненно качала головой. Она так делала, когда Дима приходил с мокрыми ногами. Папа, обнимая маму, бросал на Диму холодные взгляды, полные ненависти. Так он обычно смотрит бокс. Несколькими рядами дальше сидел руфер с закрытыми глазами. Его серое лицо ничего не выражало. Дима хотел убежать, но только напрасно дёрнул прикованными к металлической трубе руками. Судьи открыли школьные дневники и долго читали приговор – по слогам, как первоклассники. Не упустили ни одной мелочи: уточнили и что в тюрьме будет полно людей, и что никак нельзя оттуда выйти.
Утром Дима отказался завтракать. Мама положила ему в рюкзак пластиковый контейнер с бутербродами и довела до школьных дверей. Дима долго смотрел из окна раздевалки, как она ждёт зелёного на переходе, идёт по аллее и теряется за жёлтыми кустами скверика.
Дима отсчитывал последние минуты своей жизни – время до начала урока по литературному чтению. Кристина Германовна, как всегда, красивая и строгая – в белоснежной блузке, хрустящей кожаной юбке и пахнущая цветами, стала собирать карточки и рисунки. Счёт пошёл на секунды, на мгновения, на удары сердца.
– Дима, где твой рисунок? – Секундомер остановился и взорвался в Диминой голове.
Мысли грудились, как кирпичи в «Тетрисе» на высшем уровне скорости. Дима не мог такое выговорить и молчал, то кивая, то разводя руками.
– Какое у тебя задание? – Блеснули кольца на пальцах Кристины Германовны, и она взяла карточку, подцепив её красными ногтями.
– Космическая тюрьма, – скороговоркой выдал Дима, ему хотелось, чтобы учительница не сомневалась – он понял задание, он отгадал загадку.
Одноклассники захихикали. Егор с Матвеем шептали друг другу на ухо и смеялись, жмурясь и закрывая рты ладонями.
– Тюрьма? – Взгляд учительницы пробежал по карточке. – И кого же в неё сажают?
В Диминой груди заклокотал кипяток. Он бурлил, давил на глаза и обжигал голову. Дима выскочил из класса и побежал, не видя сквозь слёзы дороги. Его немного отрезвили гудки машин и визг тормозов на перекрёстке, но Дима не сбавлял ход, вспоминая, как именно забирался на кран тот уснувший руфер.
Сразу за воротами стройки рабочие с чёрными волосами долбили землю лопатами. Дима пробежал мимо, ища кратчайший путь к крану. Всюду ходили такие же черноволосые строители, как и те, у ворот. Они молча смотрели на Диму, некоторые улыбались. «Они тоже знают про космическую тюрьму», – липкая мысль подкашивала колени. «Надо было спросить Кристину Германовну о непонятном слове», – обожгла вдруг сердце упущенная возможность.
Дима увидел прямо перед собой башню крана. Она вырастала из земли и упиралась в небо сплетением синих труб. Промеж них уходила вертикально вверх лестница из тонких жёрдочек-ступеней. Дима лёг грудью на толстую горизонтальную трубу и перекинул ноги внутрь башни, встал на нижнюю жёрдочку лестницы и едва дотянулся до ступеньки над головой.
– Ты куда это, пацан, собрался? – громкий окрик и подзатыльник привели Диму в чувства. Он висел, поднятый за шиворот здоровенным рабочим в красном комбинезоне и зелёной каске. – Тебе чего здесь надо, м? – встряхнул Диму строитель.
– Дядь, – Дима сощурился на солнце и всхлипнул: – А что такое «горница»?
Луиджи
Под сырыми листьями занялись робким огнём рваные мешки с отходами. Печь зачадила.
– Пусть теперь попробует угодить хозяину, – злорадно ухмыльнулся Артур и кинул в топку пухлую тетрадь в красной обложке.
– Давай уже скорей, – Роза топталась позади мужа, кутаясь в толстую шерстяную кофту, – комары зажрали.
Тетрадка плюхнулась в гущу отбросов и исчезла в белёсом дыму, затушив хилые язычки пламени.
– Вынимай! Быстро! – засуетилась вдруг Роза. – Егор идёт.
Артур резко оглянулся. От ворот хоздвора, со стороны сада, двигалась копна – садовник нёс перед собой ворох срезанных веток и прутьев вперемешку с травой. Артур юркнул в топку, как мышь в нору. Пошарил рукой, но только мусор разворошил. Клубы едкого дыма заволокли Артура. Глаза заслезились. Не вдохнуть, не выдохнуть. Артур отпрянул, схватил Розу за руку и сипло выдохнул:
– Бежим!
***
Луиджи откатил дверцу шкафа и принялся энергично перетряхивать скудные шмотки на полках. Достал поочерёдно две пары джинсов и свитер, ощупал, скомкал – на пол. Снял вместе с плечиками два рабочих комплекта – белый и голубой – куртки, брюки, фартуки и банданы. Бережно разложил их на тахте и разгладил ладонями. Куда она подевалась? Носки, исподнее, ботинки, чемодан. Пусто! Не иголка же! Толстенная, в красной обложке, тетрадь со вклейками и распечатками. Как теперь без неё?! Луиджи в очередной раз выпотрошил тумбу под телевизором, пристально всмотрелся в пустой подоконник за льняными шторами и выглянул на улицу. На пастбище за прудом вечерние сумерки размывали силуэты лошадей. Хозяин завтра вернётся с охоты аккурат к завтраку. И гренками тут не отделаешься. Надо срочно звонить Серджо!
***
Несмотря на вчерашнюю дружескую и обоюдовыгодную баню с Такешиным, Никита чуть свет уже бодро отпружинивал к теннисному корту по тёмно-красной гаревой дорожке меж идеально остриженных туй и можжевельника. Сухопарый, загорелый – с виду как стручок ванили, и подвижный, как головастик, Никита считал себя утончённым эстетом, но слыл записным педантичным снобом. Курил сигары, которые «поставлялись только в королевские дома», пил коньяки, экспорт которых из Франции был, естественно, запрещён. Теннисные ракетки изготавливались «исключительно для Никиты и чемпионов Уимблдона». И даже семенящий рядом дворецкий знал, что на Никите кроссовки, какие носят звёзды НБА. Размеров на пять поменьше только.
– Никита Яныч… – Артур, пытаясь заглянуть в лицо хозяину, сутулился и приседал.
– Садовнику скажи, пусть пройдёт ещё разок, – Никита на ходу коснулся ладонью живой изгороди.
– Никита Яныч, сынок наш с Розой на повара отучился, стажировался во французском ресторане. Вам же нужен повар…
– Повар, повар… Кстати, да, будет новый. Итальянец. – Никита остановился. – Розе передай, пусть комнату ему с видом на пруд подготовит, чтоб не стыдно перед иностранцем. Ступай.
***
«Интернета, само собой, нет», – зло цыкнул Луиджи, набирая номер на мобильнике. «Недостаточно средств», – убил последнюю надежду ехидный женский голос.
– Сеньора, сеньора, прэго! – Луиджи догнал Розу на балконе второго этажа и поднёс к её лицу телефон.
– Да чего тебе, малахольный?! – отшатнулась Роза, испуганно морща лоб.
– Легга, легга! – Луиджи настоятельно потыкал в текст на экране.
Роза прищурилась:
– Ой, нет! Ничего я тебе не подскажу, – отмахнулась она. Потом хозяину не понравится, и буду крайней. Оно мне надо?! – Роза фыркнула и пошла прочь.
– Сеньора, пер фаворэ! – преследовал её Луиджи.
Навстречу им по лестнице взбежал Артур:
– А ну, кыш! – Он упёрся пальцами в грудь Луиджи. – Он что, пристаёт к тебе, Рози?
– Да нет-нет, идём. – Роза потянула мужа за рукав.
– Смотри мне! – хорохорился Артур. – Неделю всего в доме… Ишь, освоился. Здесь тебе не Сицилия!
– Скузатэ, скузатэ! – Луиджи дважды поклонился, прошмыгнул вдоль перил мимо Артура и спустился на кухню.
«Грымза! – качал головой Луиджи, открывая шкафчики и заглядывая за каждую банку. – Глупо и унизительно! Где же тетрадь? Как теперь готовить?!»
***
Благосклонности толстяка Такешина искали многие. Никита, причисляя себя к ближнему кругу, являлся дружить по первому зову. По случаю отъезда в Штаты Такешин позвал Никиту в баню. Попарились, посудачили.
– Поеду, Никит, на полгодика, так примерно, – вытирая простынёй потные розовые брыли, прохрипел Такешин. – Детройт будем поднимать. Фабрику тебе уступаю. Ту, с шариками для пинг-понга, помнишь просил?
– Ух ты, спасибо! – оживился Никита.
– Ещё слышал, – крякнул Такешин, – повара ищешь?
– И не спрашивай! Хобби у меня такое – поваров искать. Приедаются они, как и их стряпня. Месяц-другой и, что бы ни приготовили, всё – яичница.
– Моего бери. Мужик странный, но готовит феерично! Итальянец, опять же. Ты ж любишь эдакое… – Такешин, кряхтя, поднялся и плеснул себе водки. – Эх, сейчас бы саадатский бутербродик.
– Какой, прости? – рассеянно уточнил Никита, увлечённый идеей завести повара-итальянца.
– А, так… Вспомнил студенческие годы… – Такешин махнул рюмку и развалился на лавке. – Так берёшь повара?
– Почём отдашь?
– Да бери так. Попробуй. Не понравится – выгонишь. С собой я его не повезу, всё одно увольнять.
– А странный чего?
– Память плохая. Ничего не помнит. Готовит по тетрадке. Но по рецептам – что не блюдо, то шедевр!
***
После третьего круга поисков у Луиджи разболелась голова. На кухне он отыскал в железной аптечке цитрамон и принял таблетку.
– Вечно эти бумажки мешают, – осерчал Луиджи, запихивая блистер обратно в коробку. – Зачем они только нужны?!
Луиджи нервно выудил пальцем инструкцию по применению. «Состав, – машинально прочитал он. – Какао-бобов порошок, лимонной кислоты…, крахмал картофельный…»
– А что?! – Луиджи задумался, оглядел кухню и в приступе внезапного вдохновения высыпал все лекарства на стол. – Так, и?
С каждой выпотрошенной коробкой настроение улучшалось. Выбрав, помимо цитрамона, Гастал и Ноофен, Луиджи с инструкциями в руке, как глашатай со свитком, обходил кухню и проверял наличие нужных продуктов.
– Алюминия… – Луиджи запнулся, – карбоната гель. – Повар открыл холодильник: – Карбонад на месте. Крахмал кукурузный… Отлично! По-моему, кляр из него нежнее, чем из муки. – Луиджи полез в шкаф с бакалеей. – Ага, есть! Перечная мята, желатин… Так, лактоза… – Луиджи вернулся к холодильнику. – Молоко. Отличниссимо!
Луиджи расписал ингредиенты на листке, вернулся в свою комнату и поставил будильник на пять утра.
***
По утру челядь потянулась к помпезному хозяйскому крыльцу за наставлениями. Артур и Роза пришли раньше остальных и переминались, нетерпеливо переглядываясь. В глазах Артура адской искрой поблескивало предвкушение триумфа.
Наконец дверь отворилась и вышел Никита Янович. Артур подался ему навстречу, читая настроение на лице хозяина. Следом плёлся Луиджи.
– Ну, брат, ты нынче расстарался! – Никита Янович потянулся, широко раскинув руки и блаженно улыбаясь. – Уж не знаю ваших итальянских названий, но прям в яблочко!
Артур отпрянул и наступил Розе на ногу. Роза взвизгнула и толкнула мужа. Никита Янович бросил на них неодобрительный взгляд. Слуги вокруг заулыбались, зашушукались.
Егор опоздал. Извиняясь, он просочился сквозь собравшихся и протянул Артуру прозрачный пакет с обгоревшей красной тетрадкой внутри:
– На вот. Это вчера искал в печке?
– Нет! – Артур шарахнулся и опять наступил Розе на ногу. Роза сдержалась, только щёки надула. Люди вокруг захихикали уже в открытую.
– Моё это! Дай сюда! – Луиджи выхватил пакет из руки Егора и свирепо зыркнул на Артура. – И в какой печке он её потерял?
Егор не успел ответить. Народ загалдел, забалагурил, присвистывая и хрюкая:
– Вот тебе и итальянец!
Никита Янович округлил глаза, открыл рот, да так ничего и не сказал.
***
– И Артура с Розой Никита тоже уволил? – Серёга накрыл заварник полотенцем и поправил на лбу чёрную повязку, усмиряющую вьющиеся патлы.
– Не, меня только, – Луиджи обнял гитару и взял пару аккордов. – У Никиты поддельный итальянец никак не может работать.
– Ну а мне ты чего не позвонил? – Я б тебе, как обычно, рецепты продиктовал.
– Позвонил… Деньги кончились…
– Теперь с тобой надо ухо востро держать. Накормишь ещё лекарствами, – Серёга рассмеялся и достал из сушилки две кофейные чашечки.
– Да ладно! Карбонад в кляре, картофельные лепёшки, молочное желе и какао с лимоном получились что надо. Никита пищал от удовольствия. Ты, как повар, оценил бы наверняка. Хотя… Никите главное, чтоб необычно.
– Жалко, конечно. Сколько? Почти пять лет нас твоё итальянское имя кормило.
– Имя, между прочим, как и я, только наполовину итальянское.
– Не понял! «Луиджи» разве не?.. – развёл руками Серёга.
– Да, отец настаивал на итальянском имени. Но в загсе мать отговаривали, мол, отец иностранец, имя нерусское – мало ли что. Но мать сказала, что имя русское, сокращение просто: «Ленин Умер – ИДеи ЖИвы».
– Теперь ясно, в кого ты такой стригучий, – рассмеялся Серёга. – Слушай, у меня коньяку немного есть, будешь? Из еды, правда, лук и чёрный хлеб только.
– Можно, – Луиджи отложил гитару. – А масло есть? Сахар?
– Ага, есть капля. – Серёга достал из холодильника блюдце с куском сливочного масла в фольге. – Сахар на столе, вон, в банке.
Пока Серёга ставил стопки и разливал, Луиджи проворно порезал на четвертинки два ломтя черняхи, смазал их маслом, положил поверх пошинкованный лук и присыпал его сверху сахаром.
– Саадатский бутерброд,– успокоил Луиджи недоверчиво сопящего Серёгу, —Такешин научил.
– М, ясно… – Серёга протянул стопку Луиджи. – Удивительно, как он не воткнул за столько времени, что ты не настоящий повар, и вёлся на твою забывчивость!
– Что я полуитальянец, он знал, а еду я в итальянском ресторане заказывал. Поди плохо! По твоей тетрадке только при нём готовил, когда его на разговоры пробивало, и он на кухне торчал.
– Тетрадку тоже жалко.
– Так не вся ж сгорела. Восстановим и поваренную книгу издадим. Ну, давай, Серджо! За Италию!
Мицелий
Маленькие кухни хороши по-своему. Стой себе на месте и крутись по необходимости. Всё под руками. Но на входе-выходе придётся потерпеть. То локтем приложишься, то коленкой. Толян зацепился за гвоздь и порвал треники. Гвоздь этот уже месяц как первым номером в списке домашних дел. Но до гвоздей ли безработному? Благо жена интернет на полгода вперёд оплатила. Сайт кадрового агентства у Толяна завсегда перед глазами. Даже когда поверх него варик или контра. Просто же: альт-таб и ты снова в теме. А пока сверловщика третьего разряда никто не ищет, можно и по пиву вдарить.
Толян выудил из холодильника голубую прохладную литруху «Балтики». «Ш-штряк!» – клапан выпустил на свободу бойкую пряную пену. Отломанное по привычке ушко охотно затерялось в мойке среди грязных тарелок. Мокрые пальцы скользнули вверх-вниз по футболке, оставляя на линялой розовой хэбэшке красные потёки. Толян отхлебнул, крякнул, отхлебнул ещё дважды. Причмокнул. Рыгнул. Крохотный телевизор навязчивой заставкой призвал к просмотру местных новостей. Толян с ногами забрался на угловой диванчик, достал из-под задницы пульт и сделал погромче.
Крашеная фифа, подёргивая головой, вещала на фоне размытых фотографий: «В связи с ростом числа автомобилистов в Зашахтинске, принято решение продолжить передачу территорий закрытых шахт "Сосновская", "имени Уходько" и "Раздольная" под строительство гаражей. И о погоде…» Толян отпил пива, сунул в зубы смятую гармошкой беломорину и встряхнул спички в коробке.
– Анатолий!
– Лять! Мама! Что ж вы вечно подкрадываетесь! – Толян выронил папиросу и гыгыкнул: – Куда эт вы так нафуфырилсь?
Женщина тридцать лет проработавшая шпалоукладчидцей, награждённая по случаю выхода на пенсию золотой кувалдой, одетая в красную блузу в белый горох и невероятного размера синие джинсы в обтяжку, равнодушных не оставляет. Толян не сводил глаз с тёщиных кудрей, шаря по дивану в поисках папиросы.
– Мама, – Толян кашлянул и показал пальцем, – вы бигудю забыли.
– Мы с Мит Миттчем расписались, – тёща невозмутимо выкрутила бежевый цилиндрик из небрежно окрашенной седой прядки.
Толян отключил звук телика, сощурился и повернул голову, направляя ухо на тёщу:
– Что вы с Митричем сделали?! А Милка в курсе?
– Из рейса вернётся, скажу, – нудный тёщин бас хрипами вырывался из прокуренных лёгких, сметая сомнения и желание возражать. – Мит Миттч хочет завтра машину посмотреть, и на Первомай поедем на дачу.
– Лять! Мама! На какую, на хрен, дачу? – Толян рубанул ладонью воздух, спустил ноги на пол и наступил на папиросу. – Лять!
– На его дачу. Надеюсь, машина на ходу? Возишься с ней целыми днями, – тёща криво улыбнулась, обнажив испачканные красной помадой вставные зубы, – пока Милка не видит.
– Угу, на ходу. – Толян поднял папиросу, обдул её и наконец закурил.
– Надо Мит Миттчу доверенность сделать, как у тебя, но без продажи, – тёща попятилась и только в коридоре смогла развернуться.
– Когда ж ты сдохнешь, станина чугунная! – Толян пустил ей вслед струю густого дыма и посмотрел на телик: «Сколько сейчас? Новости кончились. Четверть второго».
Толян дохлебал пиво будто под дулом пистолета. Стёр рукавом с подбородка жёлтые струйки и трижды жадно затянулся. Окурок исчез в банке, презрительно зашипев на прощанье. Отмахиваясь от дыма и качаясь, Толян вышел в прихожую. Накинул рыжую вытертую куртку из свиной кожи и поскрёб дырку на белой найковской кроссовке: «Котёл фуфло впарил! Тонну деревянных взял. Месяц всего, говорит, носил!»
*
Чтобы там ни говорили по телику, гаражи на «Раздольной» строились давно и с размахом. Лет надцать тому кучке ветеранов и тестю Толяна дали небольшой участок на пятачке рядом с шахтоуправлением. А нынче тут бетонные боксы улицами стоят – коня с Будённым потеряешь. И всё строят, строят. Охранник в «аквариуме» на главном въезде присесть не успевает – снуют туда-сюда самосвалы, погрузчики, краны.
По обе стороны от въезда сидели нищие. Одни протягивали пустые руки, другие – шапки и консервные банки. Старик в женской синтетической шубе некогда белого цвета в чёрную крапинку жалобно смотрел на прохожих, теребя грязную спутанную бороду. Толян мимоходом выхватил у него банку, высыпал деньги себе в карман и швырнул банку на дорогу.
– Отдай! Отдай! – хныкал старик, ползя вслед на четвереньках.
– Церковь построят, попы подадут, – огрызнулся Толян и сунул пропуск охраннику под нос.
Обогнув небрежно припаркованный у сторожки бензовоз, Толян потрусил по проезду, прыгая через лужи и буксуя в снежной шуге.
*
– О, ништяк, Семёныч, ты тут! – Толян забежал в распахнутые свежевыкрашенные ядовито-зелёным ворота бокса.
Долговязый скуластый, носастый, кадыкастый Семёныч натирал салфеткой идеальный блеск бордовой «копейки».
– А, эт ты… Ну?
– Семёныч, верни машину на день, а? – Толян чиркнул большим пальцем по горлу: – Во как надо!
– Начинается! Так и знал! Ты мне её проиграл? Вот и звездуй! Карточный долг, сам знаешь.
– Да мне на завтра только. Тёща подхватилась. Покажу и всё! – Толян подал Семёнычу распылитель с полиролью. – А там, к майским, чё-нить придумаю.
– Ладно. Ящик дагестанского коньяка пока придумай, – Семёныч, глядя на Толяна сверху вниз, сунул ему под нос кулак: – И смотри мне, шнурок! Спалю сарай твой вместе с тачкой, если что.
– Хорошо, Семёныч! Ништяк! – затараторил Толян. – А мешки для мусора есть у тебя?
– Двухсотлитровых рулон в углу. Отдашь два!
*
«Ящик, а! Жлобяра! – Толян тыкал ключом в замок своего гаража. – Ладно, Котла нагну. Заодно за кроссы́ ответит». Ворота открылись и внутри радостно замигали разноцветные лампочки. Толян набрал шесть мешков мусора – водочных и винных бутылок, пивных банок, одноразовой посуды, пакетов, использованных презервативов, драного женского белья и шприцов. Помогая себе фомкой, сложил диван и сдвинул его к стене. Из смотровой ямы выгреб ещё два мешка мусора и кое-как открыл дверь погреба. Щёлкнул выключателем и вздрогнул. Стены и пол погреба заросли грибами – нечто среднее между лисичкой и мухомором. Толян лопатой сбил несколько штук: «Ну и вонь!» Взял ведро, сплюнул и поднялся в гараж.
Между воротами и ямой стояла простоволосая беременная девушка в синем ситцевом платье, похожем на ночнушку.
– Здравствуй, Толя! – девушка прижала руки к груди.
– Дарова! – осклабился Толян. – Откуда такая?
– А я не одна, – девушка втянула голову, чуть присела и показала на ворота.
Толян медленно вышел на улицу и посмотрел вдоль проезда. Две линии гаражей уходили за горизонт, и, насколько хватало глаз, по обе стороны, на разном расстоянии друг от друга, стояли такие же беременные девушки.
– Что за хрень?! – Толян попятился, обернулся, увидел новую знакомую нос к носу и с криком отшатнулся: на её растрескавшихся губах застыла улыбка, а из чёрных пустых глазниц катились кровавые слёзы размером с большие виноградины, живот сдулся и на его месте по платью расходилось багровое пятно.
На полу корчился вопящий новорожденный. Он перевернулся на живот, привстал и, взвизгнув, упал навзничь в смотровую яму. Девушка ахнула и пошла на детский крик. Толян схватился за голову и выбежал из гаража. Девушки на улице лежали без движения. На фоне снега их пустые глазницы чернели, как пулевые отверстия. Рядом с каждой копошился орущий бьющийся младенец. Толян сел на корточки и сдавил виски:
– Заткнитесь! Заткните их!
– Вы мне?
Толян поднял голову. Перед ним стоял босой молодой человек с пшеничными волнистыми волосами и огромными голубыми глазами, одетый в серые замызганные дерюжьи лохмотья – длинную рубаху и брюки по щиколотки. Губы его шевелились, но Толян слышал только шипение и отдельные слоги:
– Вы меня… заты… лько… вре… ни… Я… твоя… сов… тол…
В гараже мелькнула тень.
– Куда, лять, попёрлась! – Толян бросился за девушкой, спускающейся на ощупь в яму.
Пока он добежал, она уже вошла в погреб. «Где ребёнок?» – успел подумать Толян и влетел следом. Поскользнулся на грибах, упал на спину и заскользил вниз. Толян раскинул руки, и они по локоть ушли в мягкую слизь, полную упругих комков. Скольжение прекратилось.
– Что это?! – Толян выдернул дрожащие руки и оглянулся. – Не понял!
Дверь погреба маячила ярким пятном метрах в пятидесяти. На стенах узкого тоннеля играли тусклые блики. Отовсюду слышалось монотонное причмокивание. Впереди раздался раскатистый металлический скрежет. Перед ногами Толяна тьма расступилась и открылось необъятное пространство, наполненное идущими сверху вниз белёсыми нитями, бледно светящимися изнутри – от тонких, как струны, до толстенных, как корабельные канаты. Нити подрагивали, гудели и мерцали. Некоторые свивались в корявые бессмысленные символы, а иные – в пугающие безобразные рожи. Толян упёрся в пол руками и царапал его, сжимая и разжимая кулаки. Мякоть раздавленных грибов сочилась сквозь пальцы.
– Что это, ля-ять! – завизжал Толян.
– Эта грибница – ты, Толя. – Толян узнал голос светловолосого парня. – Мицелий мерзости твоего разврата. Бледные гифы, питающие зловонные плоды духовного обнищания соками твоих непотребств. Ты отравил немощных заблудших овец, пряча горечь порока за сладостью плотских удовольствий.
– Бледные… что? – Толян крутил головой, боясь обернуться и соскользнуть в пропасть. – Чё ты буровишь? Глянь-ка, в полный голос заговорил!
– Ты меня столько времени затыкал…
– Встать помоги! – Толян решился-таки развернуться.
Вместо гладкого спуска, вверх теперь вела каменная лестница. Толян на четвереньках прополз две ступени и встал. По телу пробежала крупная дрожь отвращения: со стен презрительно таращились сотни человеческих глаз, среди которых колыхались сосущие пальцы младенцы.
– Ща! – Толян вспомнил про бензовоз у сторожки, оттолкнул парня и ринулся наверх.
Прыгая через ступеньку, он поскользнулся и, не успев выставить руки, со всего маху приложился щекой о край ступени. Подвывая и сплёвывая выбитые зубы, Толян поднялся и на полусогнутых засеменил дальше.
*
– Анатолий, бензином эту грязь не выжечь! – голос светловолосого окреп и звучал всё отчётливее. – Тут что посильнее требуется!
– Что? Напалм? Ядрёная бомба? – усмехнулся Толян.
– Осознание и раскаяние.
– Да отвали ты! – Толян открыл дверь тягача и залез в кабину.
– Не впервой мне терпеть от тебя гонения. Но ни одно слово без ответа не остаётся, – парень уже сидел рядом.
– Впервой не впервой, да я тебя, лять, впервой вижу, – бубнил Толян, шаря руками под рулём.
Ключи оказались в замке. Толян выжал сцепление, включил зажигание.
– Толя, остановись, – парень коснулся руки Толяна.
Толян дёрнул плечом и повернул ключ. Стартер пару раз провернул коленвал и затих.
– Вот видишь, это знак, – не унимался светловолосый.
Толян снова повернул ключ. Двигатель чихнул и забормотал басовитым дизельным рокотом.
– А?! Понял?! – радовался Толян, яростно выкручивая руль.
Лавируя между телами по проездам и переулкам, Толян делал вид, что не видит красных брызг из-под колёс и не слышит стоны и визги под днищем. Подъехав к гаражу, он накинул на патрубок насоса под цистерной гофрированный рукав, нарастил его вторым и опустил конец получившейся кишки в смотровую яму. Насос забухтел, и горючее с тугим плеском хлынуло в погреб.
