Лариса Склярук
Книга странствий

Глава четвертая,
в которой Джамиль намерен ехать на восток

 
Чуть ошибиться стоит птице —
Она в силках.
Джигиту стоит ошибиться —
И он в цепях.
 

Пословица народов Центральной Азии

От быстрого бега толстые косы Гюллер метались по спине, монисто из серебряных монет и бусы из небесно-голубой бирюзы подпрыгивали на груди. Слегка запыхавшись, Гюллер взбежала на холм и остановилась.

Внизу, перед ней, лежала широкая равнина с выжженной солнцем травой. По равнине, стремительно перебирая стройными, тонкими ногами, неслись кони. Ловко управляя своим телом, молодые джигиты на полном ходу соскакивали с бегущего рысью коня на землю и тут же птицей взлетали назад, на круп животного.

Что может быть красивее мчащегося коня и словно слившегося с ним всадника! И потому, застыв, девочка несколько минут стояла на вершине холма, любуясь увиденным. Затем, вспомнив, зачем она здесь, закричала звонким голосом: «Джамиль!» – и замахала рукой. В ответ на ее призыв один из всадников осадил своего золотисто-рыжего, с короткой гривой, скакуна, посмотрел на холм и направил коня к Гюллер.

– Что тебе? – спросил Джамиль, приближаясь.

Быстро течет неумолимое время, быстро превращает детей во взрослых. Шесть лет пронеслось над степью – и нет больше мальчика Джамиля: есть юноша с гордой осанкой, смелым взглядом, уверенностью в себе.

– Джамиль, поспеши, – сказала Гюллер, – твой отец болен.

Юноша стегнул нагайкой коня и галопом понесся к юртам. Хотя Гюллер и сказала: «Поспеши», она осталась стоять, недовольно прикусив яркую губу. Ее задевало равнодушие к ней Джамиля. Она помнила, как, рискуя собой, он спас ее от ядовитой змеи, как нес на спине, а она обнимала его шею руками.

Ей исполнилось двенадцать – зыбкая грань между девочкой и девушкой. Еще немного, и бутон раскроется, и миру предстанет красавица. Джигиты кочевья провожают ее долгими взглядами. Отец готов хоть завтра просватать Гюллер и не сделал этого до сих пор, попросту выжидая, в надежде получить за нее более богатый калым. Жадные свахи уже подсчитывают барыши. Почему же Джамиль смотрит так равнодушно? Разве он не понимает, что может потерять ее навсегда? Черные глаза девочки, не отрываясь, следили за Джамилем, пока он летел по степи, и только когда, соскочив с коня, юноша скрылся в потемневшей от времени юрте, Гюллер медленно пошла назад.

Откинув занавес у входа, Джамиль вошел в полумрак юрты. Ближе к двери на стене было развешано оружие, конская упряжь, амулеты. Здесь же, в считавшейся мужской половине, на плоской постели лежал Расул. Его худое лицо было смертельно бледным, глаза закрыты. Рядом с больным хлопотала Акджа – мать Джамиля, обтирала лицо мужа мокрой тряпкой. Поодаль, поджав ноги, сидел Малик.

– Что с ним? – спросил Джамиль, опускаясь рядом.

Акджа печально покачала головой, не зная, что ответить.

– Что у него болит? – настаивал Джамиль.

– Он не отвечает, – тихо проговорил Малик.

– Так осмотри его, – приказал Джамиль. – Ты же читал трактат Абу Али Ибн Сина.

– Прочитать «Поэму о медицине» не значит стать врачом, – огрызнулся на упрек Малик и, смягчившись, добавил: – Надо привезти Чепер.

На миг задумавшись, Джамиль сдвинул на переносице черные брови и, тут же приняв решение, порывисто вышел из юрты. Раздался дробный стук копыт, постепенно затихший вдали.

Вечером в старой юрте Расула было много народа. Люди пришли проведать хозяина, но сильнее, чем сочувствие к заболевшему, их притягивала личность Чепер. Поздоровавшись и высказав необходимые слова вежливости, пришедшие садились по сторонам юрты и, не отрывая глаз, завороженно следили за знахаркой. От темно-бордовых ковров, от пылающего в полумраке огня тревожные красные блики ложились на напряженные лица сидящих.

Темная и сухая, словно пергамент, кожа обтягивала виски и высокие скулы Чепер, собираясь на низком лбу и впалых щеках гармошкой глубоких морщин. Казалось, именно сюда съехала вся кожа старого лица, подтянув за собой и небольшой нос, странно задравшийся кверху. Под низко нависающими бровями горели утонувшие в глазных впадинах черные глаза.

Сила влияния Чепер на людей была столь велика, что с первого же взгляда на старую знахарку, обликом своим скорее смахивающим на колдунью, окружающие проникались твердой уверенностью в ее загадочных знаниях и неведомой силе. Как все необъяснимое, она притягивала и ужасала.

Сидя на корточках у костра в центре юрты, Чепер помешивала в котле варево, готовя лекарство. Когда, привставая, знахарка наклонялась над котлом, пряди ее седых волос касались кипящей поверхности. Время от времени Чепер взмахивала костлявой рукой, чтобы отбросить к плечу мешающий ей широкий рукав платья, и тогда ее длинная черная тень на стене юрты, пугающе дрожа, повторяла эти движения. Звенели серебряные бляхи, нашитые на одежду, клубился дым от костра. Благоговейная дрожь пробегала по лицам сидящих.

Достав из небольшого кожаного мешка тело змеи, Чепер аккуратно сняла с нее шкуру, разрубила на части и бросила в кипящую воду. Затем ее рука вновь опустилась в мешок, и все глаза устремились за ней. Вынув руку, Чепер не спеша разжала ее. На ладони лежала оторванная голова кобры. Свисали скрученные лохмотья змеиной кожи. Встав, Чепер поднесла голову к бледным губам, беззвучно нашептывая заклинания. Ее тонкие пальцы с чудовищно длинными ногтями медленно шевелились в такт неслышным словам.

Неожиданно змея конвульсивно разжала пасть, обнажая страшные зубы. Все вздрогнули: острый холодок ужаса, смешанного с любопытством, пробежал по спинам.

Резким движением Чепер швырнула голову кобры в костер, и та загорелась, шипя, сморщиваясь, потрескивая, разбрасывая искры.

Между тем Чепер опустила в котел свежее курдючное сало, лук, перец, куркум, насыпала мелко нарезанные целебные травы. Варево кипело, бурлило, булькало.

Осторожно сняв котелок с огня, Чепер поставила его на землю и, сев на кошму, достала из-за пазухи завернутый в цветастый платок сверток. Развернув платок, знахарка взяла несколько небольших прямоугольных кусочков желтовато-белого корня и опустила их в густой бульон. Немного погодя, Чепер наполнила варевом чашу и бережно напоила больного.

– Завтра с восходом солнца он откроет глаза и заговорит, – уверенно произнесла Чепер. – Жаль, что корня у меня больше нет. Для полного выздоровления нужно еще.

– Скажите, уважаемая Чепер, что это за корень? Как он называется? Можно ли его добыть? – быстро спросил Джамиль.

Женщина повернула голову и долго внимательно вглядывалась в лицо юноши, затем отвела глаза и, глубоко вздохнув, застыла. Все терпеливо ждали. Наконец, Чепер открыла глаза и заговорила нараспев. Сначала ее голос звучал тихо, и всем приходилось напрягать слух, чтобы понять, что она говорит. Но постепенно ее голос набрал силу.

– Давно это было и далеко отсюда, там, где кончаются горячие пески и пыльные барханы, и растут большие деревья. Много их растет. И называется это место «лес». Идешь, идешь по лесу, а деревьев все больше, и все выше они, и все гуще растут. Поднимешь голову и не увидишь солнца, сделаешь шаг – ветки за одежду цепляются, идти мешают. В этом густом темном лесу протекал родник. Вода в том роднике была холодная, чистая и сладкая. Опустишься на колени, станешь пить и все пьешь, пьешь, никак оторваться не можешь. Быстро бегут прозрачные струйки, весело журчат, словно радуются, что всех напоить могут, всем жизнь дают.

Но однажды собрались над лесом тяжелые черные тучи. Клубясь и ворча, затянули они все небо. А в полночь ударила молния, и раздался такой гром, что задрожали от страха птицы на ветках, забились поглубже в норы звери. Огненной стрелой своей попала молния прямо в родник, и исчез родник, ушел от небесного удара под землю. А утром на этом самом месте выросло растение. Стебелек у растения тоненький, листья – словно рука с пятью пальцами, а корень из земли выкопаешь и удивишься, как похож он видом своим на тело человеческое. Всю силу небесной стрелы вобрал в себя этот корень. Больного он делает здоровым, слабого – сильным, старикам продлевает жизнь. Имя этому корню – женьшень, что значит «корень жизни».

Если выехать из стойбища прямо навстречу восходу солнца, то там, в темных сумрачных лесах, можно найти этот корень. Но найти его может лишь чистый человек, добрые намерения имеющий. Человеку же злому, человеку недоброму не дастся он в руки – уйдет в землю, не покажется.

Тут Чепер замолчала и прикрыла глаза. Костер совсем догорел, и во мгле лишь тускло поблескивали гаснущие угли. Спокойно дышал во сне больной. Стараясь не шуметь, разошлись жители по своим юртам. Погасли костры. Уснуло стойбище. Но спали не все.

За юртой, на расстеленной на земле старой кошме сидел Джамиль и задумчиво глядел в темную степь.

– Я знаю, о чем ты думаешь, – раздался негромкий голос Малика. – Ты решил ехать за корнем жизни.

Джамиль повернулся к другу.

– Да, – подтвердил он.

– Я твой друг. Я поеду с тобой, – решительно проговорил Малик.

Несколько мгновений молча смотрел Джамиль в лицо Малика. Потом встал, достал из подвешенных к поясу кожаных ножен острый кинжал, закатал рукав своего чекменя и твердой рукой провел ножом по запястью. На смуглой коже выступили крупные капли крови и, не удержавшись на руке, закапали на землю. Взяв из рук Джамиля кинжал, Малик сделал надрез на своей руке. Юноши соединили руки и смешали кровь.

– Отныне, Малик, ты брат мой, – торжественно проговорил Джамиль.

Прохладная звездная ночь была полна звуков. Фыркали в отдалении лошади, шуршали в загоне овцы. Спасаясь от волчьих зубов, с дробным топотом промчалось стадо джейранов. Ушел спать Малик.

Взошла луна, и ее холодный свет разлился повсюду, придавая простому пейзажу неизъяснимую прелесть. Длинные тени барханов ложились одна на другую. Небольшие сухие кусты виделись огромными деревьями.

Звук шагов заставил Джамиля поднять голову. Перед ним стояла Гюллер. По-детски капризно она спросила:

– Почему ты не сватаешь меня? Ведь ты любишь меня, я знаю.

– Твой отец, достойный Саламгулы – самый богатый человек в стойбище. Я же простой чабан. У меня нет денег, чтоб заплатить калым.

– Тогда выкради меня, – приказала Гюллер.

Джамиль встал:

– Нет, мне нужно спасти отца. Его жизнь в опасности. Я должен думать об этом.

Тонкий голубоватый луч луны дотянулся до лица девочки и словно проявил сквозь детские черты редкостную красоту степной красавицы. Джамиль замер. В серых прозрачных глазах юноши на мгновение отразились чувства, до того скрываемые под мужским восточным пренебрежением. Палящее пламя этой неожиданно прорвавшейся во взгляде любви, пугающее и сладостное, пробежало по телу Гюллер. Она потянулась навстречу светлым глазам, замирая от ужаса и сгорая от ожидания счастья.

Несколько секунд долг сына боролся с любовью, и Гюллер, несмотря на юный возраст, это чувствовала и понимала, и в ней эти несколько секунд жило ожидание. Что, что решит юноша? Вот он схватит ее на руки, вскочит на коня, и они помчатся – куда, зачем? Где им придется бродить по широкой степи и у каких враждебных племен скрываться, об этом Гюллер додумать не успела.

Резко повернувшись, Джамиль решительно исчез в юрте.

Задохнувшись от охватившего ее разочарования и гнева, Гюллер обратила горящее лицо к ветру степи, который, промчавшись мимо, лизнул своим холодным языком лицо девушки, растрепал волосы, взметнул длинное платье. Не находя успокоения, Гюллер рванула на груди бирюзовые бусы и в сердцах забросила их в степь. По гладким розовым щекам потекли слезы. Девочка повернулась и побежала. Тонко и нежно зазвенели маленькие бубенчики на ее серебряных браслетах и огромных серьгах.

Перед рассветом Джамиль и Малик покинули родное стойбище. В торбах – небольших мешках, прикрученных к седлам, лежали провизия и одежда.

Уже вставив ногу в стремя, Джамиль неожиданно увидел, как в пыли под копытами коня что-то странно заголубело. Он нагнулся. Это была одна из крупных бусин, упавших ночью из разорванного ожерелья Гюллер. Юноша задумчиво повертел в руках овальный кусочек небесно-голубой бирюзы.

– Говорят, в бирюзу превращаются кости людей, умерших от любви, – сказал Малик, с любопытством глядя в ладонь Джамиля. Не отвечая, Джамиль сжал камень в ладони и вскочил в седло. Размеренным шагом они покинули селение.

Юноши не оглядывались: Джамиль – потому, что считал это проявлением слабости и нерешительности, а Малик уже мечтал о Мерве, куда они направлялись, – этом главном центре арабской книжной учености. Поэтому они и не увидели взбежавшей на холм Гюллер.

Девочка стояла, прижав к груди руки. Предрассветный ветер раздувал свободное красное платье. Красивые, чуть раскосые глаза, покрасневшие от проведенной без сна ночи, не отрываясь, смотрели вслед уменьшающимся фигуркам.

Вот всадники достигли линии горизонта и на фоне светлеющей дали казались лишь плоскими силуэтами, вырезанными из темной бумаги. Гюллер вытянула вперед руки и страстно выкрикнула:

– Любовь моя ухватилась за поводья твоего коня, Джамиль, и, рыдая, помчалась вслед. Воспарит она над тобой, как птица, распахнет крылья и защитит от бед, согреет руки твои, если застанет тебя в пути мороз, защитит от страшного ветра пустыни, не даст умереть от жажды среди горячих песков, отведет руку лихих разбойников.

Если бы Джамиль выкрал девушку и умчал ее в степь, совершенно иная жизнь ожидала бы его, Гюллер и Малика. И совсем иной рассказ ждал бы читателей. Просто поражаешься, на каком волоске порой висит выбор и от чего зависят повороты в судьбе.

* * *

Путь до Китая неблизок – вдвоем не добраться. И Джамиль с Маликом направили коней на юг, к Мерву, рассчитывая прибиться к торговому каравану, идущему на восток.

Необозримая равнина расстилалась перед ними привычно и однообразно. Кое-где скучное однообразие нарушали юрты, издали напоминающие холмики возле кротовых нор. Чахлые сухие пучки песчаного камыша вылезали из трещин земли наподобие неопрятных клочков верблюжьей шерсти. Там и сям торчали мертвые зонтики отцветших еще весной растений. Ящерицы, испуганные появлением всадников, суетливо спешили спрятаться.

Джамиль был строг и задумчив, Малик, напротив, весел и даже что-то напевал.

– Ты, как я погляжу, рад и весел. Разве тебя не пугает дальний путь?

– Пока я радуюсь, что мы увидим Мерв. В этом городе десять библиотек.

Джамиль неопределенно пожал плечами. Несколько обескураженный равнодушием друга, Малик добавил:

– Да знаешь ли ты, что в Мерве живет великий поэт и мыслитель Гияс ад-Дин Абу-аль-Фатх Омар ибн Ибрагим Хайям Нишапури, – и юноша прочитал нараспев:

 
– Тревога вечная мне не дает вздохнуть,
От стонов горестных моя устала грудь.
Зачем пришел я в мир, раз – без меня ль, со мной ли —
Все так же он вершит свой непонятный путь?
 

Не услышав ни слова в ответ, Малик подозрительно посмотрел на Джамиля:

– Или это имя тоже тебе ничего не говорит? Если это так, то ты, ты… – Малик от возмущения не находил слов.

– От чего устала твоя грудь? – прервал его кипение Джамиль неожиданным вопросом.

– От стонов, – вдохновенно ответил Малик, еще не понимая, куда клонит Джамиль, и радуясь, что строки великого Омара Хайяма нашли отклик даже в столь далекой от поэзии душе.

– Что ты – глупая женщина или бессильный старик, чтобы стонать? Плохой твой поэт, – отрезал Джамиль не терпящим возражений голосом.

– О, бесчувственный сын верблюда! – возмущенно вскинул руки Малик. – Ничего-то ты не понимаешь в поэзии, – и обиженно замолчал.

Слегка ударив скакунов, юноши поскакали крупным галопом.

Утром следующего дня взорам неискушенных степняков предстал процветающий город, столица государства Великих Сельджуков, известный под именем Мерв Шахи джан (Душа царей).

Уже издали голубела глазурь куполов и нежным розовым светом отливали в лучах восходящего солнца золотые плитки мечетей. Белым алебастром^[12] блестели узорные решетки в окнах высоких домов, точно кайма, украшающих просторные улицы богатых кварталов. Окруженные тенистыми садами, утопали в роскоши дворцы знати. Густо, небрежно лепились друг к другу небольшие жилища из сырцового кирпича – приют простого труженика.

Высокая зубчатая крепостная стена и ров надежно оберегали город. К четырем массивным воротам, открывающимся в разные стороны света, вели четыре дороги. Город стоял на перекрестке торговых путей между Востоком и Западом.

Пройдя через северные ворота, юноши, привыкшие к вольным просторам, с удовольствием окунулись в пьянящую атмосферу огромного восточного города, полного шума, движения, суеты. Времени было еще немного, но улицы были полны народа. Как опаздывающие на занятия школяры, погоняя своих ослов и верблюдов, торопились к базарной площади купцы в надежде захватить в торговых рядах бойкое место. Толпами спешили горожане. Кто-то торопился закончить покупки до наступления дневного зноя, кто-то намеревался просто потолкаться на базарной площади, побеседовать с купцами. Кроме диковинных товаров, купцы наводняли город еще и свежими новостями. Сотни ног поднимали столбы пыли, и она оседала тонким слоем на обуви, босых ногах, подолах халатов.

Возле больших круглых печей – тандыров, раскалив их своды изнутри, начинали колдовать хлебопеки:

– Купите, правоверные, горячую ячменную лепешку. А если есть деньги, то и пшеничной можно побаловаться.

Густо теснились ряды лавок. Блестели гладко отполированные бронзовые зеркала, сверкали кольца, браслеты, цепочки, пряжки из золота и серебра. Виноградными гроздьями свисали мягкие кожаные и сафьяновые сапоги. Развешанная на крючьях одежда цеплялась за головы и плечи проходящих.

Прямо на пыльной улице, поперек торговых рядов, расстилали ковровщики свои ковры, и те цвели под ногами прохожих яркими теплыми красками – от нежно-розового до темно-коричневого цвета. Ничего, ничего – будут крепче, будут мягче. Звенели медные кувшины и подносы.

Ревели ослы. Продавцы назойливо, громко расхваливали свой товар. Покупатели отчаянно торговались.

Совершенно оглушенные шумом базара, вспотевшие от духоты и впечатлений, с широко распахнутыми глазами и невольно приоткрытыми ртами, Джамиль и Малик поспешили его покинуть.

Два канала прорезали город с юга на север, но стража к воде не допускала. И Джамилю с Маликом пришлось выложить звонкую монету за кружку прохладной воды, купив ее у крикливого разносчика. Впрочем, жизнь в пустыне приучает дорого ценить воду.

Неспешно бродя по улицам, юноши, наконец, нашли то, что искали, – караван-сарай. Пройдя сквозь полукруглую арку, они очутились в небольшом прямоугольном дворе, в центре которого был устроен круглый, выложенный серыми камнями бассейн с водой, а по периметру расположилось одноэтажное здание примерно с тридцатью комнатами – кельями. Перед каждой кельей было что-то вроде веранды, больше похожей на нишу в стене.

На одной из таких веранд, на потертом персидском ковре, облокотившись на подушки, отдыхал мужчина средних лет, с редкой седеющей бородой и умными глазами. Это был керванбаши – начальник каравана, идущего в нужном Джамилю восточном направлении.

Сбросив обувь, юноши поднялись по трем круглым ступеням и вежливо предстали перед керванбаши с просьбой. Пригласив юношей присесть на ковер, мужчина задумался. Караван у него не слишком большой, а и на большие караваны налетают разбойники. И два молодых отважных степняка не будут лишними в долгом, опасном пути. Но, с другой стороны, разве кипчаки^[13] – не такие же кочевые племена, разве не к таким же разбойникам они относятся? В Китай им нужно. Может, весь их рассказ о больном отце – выдумка, и они, находясь внутри каравана, выдадут в подходящий момент его местонахождение?

Недаром ведь говорит персидская поговорка: «И ворам товарищ, и каравану друг». Ох, непростое дело – вести караван. Думай, керванбаши, думай. От тебя зависят десятки жизней.

Неспешно течет время, неспешно перебирает рука мужчины четки из атласного дерева. Вежливо молчит Джамиль, глядя на старшего мужчину спокойными серыми глазами. Вежливо молчит Малик, смотрит чуть в сторону мечтательными черными глазами. Перебирает он в уме строки стихов, как керванбаши перебирает четки:

 
Все в мире покроется пылью забвенья,
Лишь двое не знают ни смерти, ни тленья:
Лишь дело героя да речь мудреца
Проходят столетья, не зная конца^[14].
 

Молчит керванбаши, вглядывается в лица юношей. Хорошие лица, открытые, бесхитростные: если эти двое дадут обещание – не предадут. И решил мужчина взять молодых степняков с собой.

Через несколько дней, вечером, после традиционной молитвы, закончившейся словом «аминь» и поглаживанием бороды керванбаши, небольшой караван из восьмидесяти верблюдов и сорока путников, полагаясь, по восточному обычаю, на волю случая, вышел из северных ворот города и повернул на восток.

В быстро наступающих сумерках холмы и возвышенности отливали всеми оттенками лилового цвета. Серый колорит сумерек быстро уступал место мгле, охватывающей предметы, стушевывающей очертания барханов. Караван шел цепочкой: хвост впереди идущего верблюда соединялся с ноздрями следующего. Предстояло идти всю ночь.

Впереди каравана на вороном породистом скакуне, пристально вглядываясь в дорогу, ехал керванбаши. Джамиль с Маликом ехали рядом, с удовольствием слушая неспешную речь:

– От Мерва до Бухары Шериф, благословенной Бухары, шесть дней пути, если, конечно, нам будет сопутствовать удача и переправа через Джейхун^[15] окажется легкой. Идти будем по ночам. Готовить еду только днем. Ночью костры далеко видны и выдадут нас грабителям, – мужчина помолчал. – Меня уже дважды грабили. Все забирали. В лохмотьях уходил. Слава Аллаху, что живым оставили.

Мерно позвякивал колокольчик на шее первого верблюда, отмеряя фарсанги^[16] длинного пути.

Сколько лестных слов написано о верблюде! Он-де и тих, и покорен, и терпелив, и вынослив, и без воды обойдется, и верблюжью колючку ест с аппетитом. А ведь это растение с легкостью протыкает кожаную подошву сапога. Да, все это так. Но, с другой стороны, верблюд глуп, равнодушен и крайне пуглив. Его очень просто может испугать большой камень у дороги или даже тень иссохшего куста. Именно с этой верблюжьей пугливостью и связаны перемены в жизни степных юношей. Как говорит арабская поговорка: «Дверь бедствий широка».

Долгая ночь перехода подходила к концу. Усталые путники мечтали о заслуженном привале, о возможности разжечь костры и выпечь в золе пресные лепешки.

Неожиданно из-за ближайшего бархана выскочил заяц и стремглав пронесся поперек пути каравана. Этого было достаточно, чтобы привести первого верблюда в неописуемый ужас. Верблюд сделал скачок в сторону и понесся, как безумный. Все остальные верблюды, даже не видя опасности, побежали за ним. Караван смешался. Закричали погонщики. Стегнув коня, Джамиль бросился догонять и останавливать первого верблюда.

– Скорей, Джамиль! – кричал ему вслед керванбаши.

Пугливый верблюд был остановлен. Он кричал и плевался. У второго верблюда была вырвана веревка, продетая через ноздрю. Из раны на песок капала ярко-алая кровь. Верблюд жалобно ревел и вертел головой во все стороны, словно просил о помощи. Вокруг суетились слуги и путники. Наконец, порядок был восстановлен, и только теперь Джамиль обратил внимание на то, что он не видит Малика, что его не было рядом во всей этой кутерьме.

– Где Малик? – спросил он у керванбаши. Тот непонимающе осмотрелся. Разыскивая друга, Джамиль поскакал вдоль каравана. Малика нигде не было.

– Ну, не мог же он сквозь землю провалиться, – сказал керванбаши, – осмотрите местность вокруг.

Исчезновение Малика объяснилось с восходом солнца. Возвращающийся из святых мест пожилой дервиш^[17], одетый в грубое рубище и высокий колпак, обнаружил за барханом следы лошадей.

– Следы лошадей без верблюдов всегда подозрительны, – сказал дервиш, качая головой, – видишь, сколько здесь следов и как они глубоки, значит, ждали долго, – продолжил дервиш, указывая на следы посохом.

Джамиль пошел по следам, и вскоре вся картина ясно предстала перед ним. Разбойников было двое. Воспользовавшись переполохом, всадники выскочили из-за бархана. Один из них вскинул юношу поперек седла, второй увел его коня.

– Что же он даже не сопротивлялся, твой друг, а еще говорят, что кипчаки – смелые и отважные воины? – насмешливо проговорил молодой узбек, едущий в Бухару.

– Всей его отваги хватило, чтобы самому связать себе руки, – поддержал насмешку второй.

Взбешенный Джамиль схватился за рукоять сабли. Его руку успел перехватить керванбаши.

– Не горячись. Остуди кровь. Не должно джигиту бросаться на каркающих ворон. А вы закройте рты и откройте шире глаза. Тогда вы увидите, что здесь, на песке, кровь. Видимо, ему нанесли удар со спины. Через седло перекинули уже бесчувственное тело. Ну, раз увезли, значит, жив. Теперь жди. Пришлют человека за выкупом. А нам пора в путь. Мы и так задержались. Куда же ты, Джамиль? – спросил мужчина, увидев, что юноша пошел в обратную сторону.

– Малик мой друг и брат. Я не позволю продать его в рабство.

– Но что ты можешь один?

– Пока не знаю, будет видно.

Керванбаши несколько минут смотрел на Джамиля, словно увидел его впервые:

– Ты благороден, Джамиль. А я так долго в вас сомневался, думал, что вы можете быть грабителями. Но что выкрадут одного из вас, никак не предполагал. Да, неведомы нам, простым смертным, жизненные пути. В Бухаре мы остановимся в караван-сарае и будем отдыхать пять дней. Если сумеете нас догнать, буду рад. Прощай, Джамиль, да пошлет тебе Аллах удачи в задуманном.

Караван направился дальше, на восток. Оставшись в одиночестве, Джамиль двинулся в обратную сторону, туда, куда вели следы.