Лариса Петровна Прокошина
Мотыльки, порхающие над пламенем
Ваня, конечно, ничего не знал об этом. Он мог и моих родных воспринять, как людей черствых. Прости их, Ваня! Когда они могли, они делали для тебя, всё, что было в их силах.
Кукла
Девочка без куклы
почти также несчастна,
как женщина без ребёнка.
Виктор Гюго
Вскоре после приезда из эвакуации мама взяла меня с собой на рынок. Там, где мы жили, рынка не было, поэтому я с большим интересом смотрела на всё вокруг. Прилавков не было. Горки фруктов возвышались на расстеленных, прямо на снегу подстилках. Мама купила несколько мандаринов. Она ещё что-то купила, но всё это было неинтересно. Моё внимание привлекла пирамидка из каких-то неизвестных мне фруктов. Они были ярко желтые, продолговатые. Я таких никогда не видела.
– Мама, – спросила я, – это что?
– Это лимоны.
– Купи, я хочу попробовать.
– Они очень кислые. Ты их есть не будешь.
Моя любознательность была не удовлетворена. Тут я заметила, как какой-то человек подошёл к лимонам и купил две штуки. "Как же так?! – подумала я – ведь их же покупают, значит, есть их можно."
Я знала, что повторять мою просьбу было бесполезно. Расстроенная, я влачилась за мамой, которая крепко держала меня за руку и с силой тащила за собой.
Но тут вдруг я увидела нечто такое, что заставило меня забыть про злополучные лимоны.
– Мама, – закричала я на весь рынок, – кукла!
Торговка, которая держала в руках красивую куклу, сказала маме:
– Купите дочке куклу, отдам недорого.
Прохожие с улыбкой проходили мимо меня, хитро поглядывали на маму, удастся ли дочке разорить маму на куклу. Но мама только ещё сильнее потянула меня за собой. Она сердито прошептала мне:
– Замолчи! Будет тебе сегодня кукла. Только не кричи больше!
Я замолчала, но долго шла боком, не теряя из виду чудесное видение до тех пор, пока кукла не исчезла из виду. Мне было около трёх лет, но куклы у меня никогда не было.
Вечером мама собрала какие-то лоскутки, вату, нитки, иголку и принялась мастерить мне куклу. Я терпеливо ждала. А пока занялась своим любимым делом. У меня были книжки раскладушки. Мне их читали. Я быстро выучила их наизусть. И теперь, водя пальчиком по волшебным закорючкам, "читала." Мне очень хотелось знать, как могут эти крючочки рассказывать такие интересные истории. Мне всё это казалось настоящим волшебством. Как мне хотелось научиться читать по-настоящему.
Я ”перечитала” мои книжки раза по три, прежде, чем мама позвала меня, чтобы показать куклу. Я прибежала на зов. Мне дали в руки куклу. Я посмотрела на неё и ужаснулась. Лицо куклы было почти плоским. Вместо носа две точки. Огромные глаза были нарисованы химическим карандашом. А красный рот был также неестественно огромным. Пучки ваты изображали волосы. Руки как обрубки, без пальцев, а ноги без ступней.
Я положила куклу на стол.
– Она страшная. Я её боюсь, – сказала я и нахмурилась.
Мама рассердилась и раскричалась:
– Господи! Что за ребёнок! Все девочки играют с такими куклами и довольны. Бери! Другой не будет.
Я ещё больше нахмурилась, а про себя подумала: "Не будет и не надо. А такое страшилище мне не нужно."
Утром я нашла эту куклу на столе. Почти с отвращением я взяла эту груду тряпья и бросила под кровать. О кукле я больше не заговаривала. Мне эту куклу больше не навязывали. Никогда потом я её не видела.
Купить куклу я больше не просила, знала, что это было бесполезно, довольствовалась теми игрушками, которые у меня были. Их было немного: пирамидка, которая состояла из стержня на подставке и нескольких колец разного размера и цвета. Всё из дерева. Нужно было нанизывать кольца на стержень от самого большого до самого маленького. Это было слишком просто и потому быстро надоело. Позднее появились кубики с буквами на каждой грани и соответствующими картинками.
Наконец-то стала для меня раскрываться тайна закорючек в моих книжках-раскладушках. Благодаря этим кубикам я быстро выучила буквы. А ещё были четыре разноцветных карандаша, которыми я рисовала всегда одно и то же: домик с трубой, из которой валил дым, окошечки с занавесками, забор, за которым росли деревья, и девочка, рядом с которой никого не было: ни кошки, ни собаки, ни папы, ни мамы.
Из соседнего двора приходили девочки. Зимой мы лепили снежную бабу, играли в снежки, летом скакалки, классики, мячик, прятки, догонялки.
Когда мама получала от папы письмо, она была такая радостная и счастливая. Прочитав письмо, она сразу же садилась писать ответ. Я сидела рядом и наблюдала. Наконец, я поняла, как надо писать письма. Я попросила у мамы листок бумаги и карандаш:
– Я тоже напишу письмо папе.
Мама так быстро-быстро водила ручкой по бумаге. Я тоже стала быстро-быстро писать волнистую линию на бумаге в линейку. Вот весь листок исписан на обеих страницах. Мама наклоняется над моим письмом:
– Что же ты написала папе?
– Папа, приезжай скорее. Я тебя очень жду.
Мама берёт моё "письмо" и пишет внизу листка то, что я хотела написать, складывает письмо и посылает папе.
Откровенно говоря, я не знала, зачем нужен папа. Я его никогда не видела и никогда о нём не скучала. Но его очень ждала мама, и её настроение передавалось мне. И вот я уже очень явственно представляла себе, как папа входит в комнату. На нём серая шинель, серая шапка ушанка, а за плечами солдатский мешок. Именно таких солдат я видела на улицах города. Дни шли. Все ждали конца войны. И вот этот день, наконец, настал. Я помню его только потому, как мама вбежала в комнату, бросилась ко мне:
– Лорочка! Победа! Война закончилась! Скоро папа к нам приедет…
Она покрывала меня поцелуями и плакала. А на улице поднялся вдруг невообразимый шум, словно все жители выбежали из своих домов с криками ликования.
– Но папа приехал к нам не скоро. Для него война только начиналась. Ведь он был на Восточном фронте.
Мама снова уехала в деревню. Здесь она не смогла найти работу, поэтому вернулась на то место, где работала ещё до войны. Меня она оставила опять на попечение бабушки. Почти год прошёл после окончания войны с фашистами, когда папа ко мне приехал. Только встреча эта оказалась совсем не такой, какой я её представляла.
Среди ночи бабушка вдруг разбудила меня.
– Лорочка, просыпайся. Папа приехал.
Сильные руки вдруг подхватили меня и усадили на колени. Я поняла, что я на коленях у папы. Но я совершенно не знала, как его встретить. Я сидела вся съежившись, не проронив ни слова. Даже головы не повернула в его сторону чтобы рассмотреть его лицо. Папа мне что-то говорил, но от волнения я ничего не понимала. Вдруг он встал, посадил меня на стул и сказал: "Я привёз тебе подарок."
Меня он совсем озадачил, так как я не знала такого слова "подарок." Через минуту он положил мне на колени коробку. Я окончательно растерялась. Я не знала, что мне с ней делать. Тут бабушка пришла мне на помощь: "Она ещё спит наполовину. Давай её положим в кровать. Пусть досыпает." Меня уложили в постель, и я тут же уснула.
Утром я бросилась искать папу. Мне хотелось его рассмотреть, поговорить с ним. Но его нигде не было. В растерянности я спросила бабушку: "А где папа?" Она ответила: "Папа ещё рано утром уехал к маме. А его подарок лежит на столе в коробке. Пойди посмотри."
Я подбежала к столу, нетерпеливо раскрыла коробку и… онемела от восхищения: в коробке лежала… кукла!!! Кукла! Я бережно, словно боясь, что она может рассыпаться, вытащила её из коробки. Посадила её на стол, сама села на стул, подперла щёки руками и стала рассматривать это долгожданное чудо.
– Машенька, – имя пришло без всяких размышлений. – Как долго я тебя ждала. Очень долго. И, наконец, ты меня нашла, ты пришла ко мне. Какая же ты красивая! Глазки синие синие, брови и реснички черненькие. Какой хорошенький маленький носик! А губки и щёчки розовые. Волосики жёлтые, заплетены в косички с красными ленточками. А ручки! Как настоящие, все пальчики и даже ноготочки на них. А ножки! Беленькие носочки, красненькие туфельки. А платьице беленькое и по нему, как нарисованные чёрным карандашом мелкие цветочки.
– Ты моя, Машенька! Я тебя буду очень любить. Я сошью тебе много красивых платьев. Я устрою тебе кроватку с матрасиком, подушкой, одеяльцем. Я никогда не буду тебя обижать. Я никогда не буду тебя бить. Ведь это так больно. Скажи, Машенька, почему меня бьют? Это неправда, что я плохая девочка. Я хорошая, я послушная, но я маленькая ещё и не всегда знаю, как надо поступать. Мне можно же просто объяснить. Я бы поняла. А меня сразу начинают бить.
Мой голос задрожал, и на глаза навернулись слезы. Я никому не могла сказать об этой своей беде. Ведь именно мама довольно часто прибегала к этому "методу" воспитания. Она сама мне потом рассказывала. Она меня била, я не кричала, не плакала, не просила прощения, не убегала, я просто вздрагивала при каждом ударе. Сейчас мне странно, что мама, медицинский работник, не понимала, что я была в шоке. Ведь мама мне не объясняла, за что меня била.
Тётка меня била, хотя не имела на это никакого права, просто по-садистски: держала одной рукой мою руку, а скакалка бегала у меня по спине, причиняя неимоверную боль. При этом она шипела:
– Вот попробуй только пикни, разбудишь ребёнка или пожалуешься кому-нибудь, совсем убью.
И я молчала, только корчилась от боли и ждала, когда же кончится это истязание. Потом сидела на сундуке, с обожженной побоями спиной и думала: За что? Разве нельзя было просто сказать?
Сейчас, умудренная жизненным опытом, я понимаю, что молодые и очень красивые женщины, ожидавшие мужей с фронта, вечно боявшиеся за их жизнь, были раздражены тем, что война отнимала у них молодость и счастье. Ведь моя мама ждала моего отца целых семь лет, с девятнадцати до двадцати шести лет. Самые лучшие годы жизни. За все эти семь лет они встречались только два раза, когда мама жила на Русском острове: один раз она навестила отца, когда он был на срочной службе в армии. Вторая встреча произошла, когда ему дали увольнительную на несколько дней, чтобы он смог увидеть свою новорожденную дочку. Это произошло за два месяца до начала войны. А потом эвакуация и долгие, долгие годы ожидания. И когда война с немцами закончилась, началась война с японцами. И это было для неё настоящей пыткой. Поэтому она срывалась на мне из-за мелочей – разбитая нечаянно чашка, разлитое молоко или просто крутилась под ногами. Потом она плакала, осыпала меня поцелуями, но я ничего не понимала, ни побоев, ни поцелуев. Мама была мне чужой. У меня никогда не возникало желание обнять её, поцеловать. Когда она не была со мной, я по ней не скучала.
Но мама всё-таки проявляла какую-то осторожность в наказании меня. А вот тётя действовала по принципу – чужого ребенка не жалко. Я не помню, чтобы она била своих детей.
Бабушка меня не обижала. Её одну мне всегда хотелось обнять и поцеловать. И однажды я это сделала. Но она грубо оттолкнула меня и сказала:
– Отстань! Не люблю я этих нежностей.
Я была обескуражена, растерянна, обижена и окончательно почувствовала себя одинокой и никому не нужной. Моя невостребованная и не истраченная нежность вся обратилась на куклу, которая казалась мне живым существом.
Я готова уже была разрыдаться, когда вдруг за окном послышался смех, крики, топот маленьких ножек, это пришли ко мне подружки. Мои слёзы мигом высохли. Осторожно взяла я в руки мою Машеньку, прижала её груди и направилась к выходу. Ни одна мать не обнимала своё дитя с большей нежностью и трепетом, чем делала это я.
Малышка, как же мне жаль тебя! Ведь никогда не вплести тебе ярких ленточек в косички своей Машеньки, никогда не сошьешь ты ей ни одного платьица. Никогда-никогда не положишь ты её рядом с собой в свою кроватку, когда будешь ложиться спать. Но ты всего этого пока не знаешь и идёшь радостная и счастливая, испытывая блаженство от прикосновения к твоей груди прохладного личика твоей Машеньки, её крошечных ручек и ножек, её животика. Идёшь, полная самых светлых надежд, до краев наполненная святым чувством любви. За что же, кроха, тебе такое коварное и такое безжалостное испытание?! Сколько же длилось твоё счастье, девочка? Десять, пятнадцать минут, не больше…
Медленно, осторожно спускаешься ты по лестнице со второго этажа. И вот ты уже на улице и подходишь к своим подружкам.
Они увидели меня и окружили.
– Ой, кукла, – воскликнула одна. – Дай мне!
– Нет. Дай мне, – сказала другая.
– Я первая попросила.
– Я тоже хочу, – подхватила третья.
Шесть рук почти одновременно потянулись к моей Машеньке и вырвали из моих рук. И вот девочки уже сплелись в какой-то копошащийся клубок, который кружился, словно смерч, вокруг своей оси. Мелькали руки и слышались крики:
– Отдай мне, что ты в неё вцепилась?!
– Не отдам, пустите. Она моя. Я её хочу подержать!
– Уйди! Ты уже долго её держала.
Я бегала вокруг этого клубка с тревогой и даже со страхом за мою Машеньку. Но ничего не могла сделать. Проникнуть внутрь этого клубка было невозможно. Мне даже заглянуть внутрь не удавалось. Моя тревога всё росла, а крики и драка всё продолжались. И вдруг клубок распался на три части и девчонки бросились вон со двора. Меня удивило с какой скоростью они мчались, словно разрезали воздух низко опущенными головами, а пятки сверкали выше их голов. Такого я ещё не видела. А где же Маша?
Я обернулась, и крик ужаса вырвался из груди. Машенька, моя Машенька, валялась растерзанная на земле. Головка, ручки, ножки беспомощно висели на каких-то верёвках. Волосы на голове болтались почти полностью оторванные, платье разорвано в клочья. Слезы брызнули из моих глаз, они лились потоком, я ничего не видела сквозь них, словно с головой окунулась в речку. Я подняла на руки то, что осталось от моей Машеньки и, спотыкаясь, пошла домой. Хорошо, что сегодня бабушка была дома. Я знала, что она не станет обвинять меня в том, что это я сама растерзала мою куклу, как это сделала бы моя тётя. Бабушка всё поймёт и, может быть, чем-то мне поможет.
Бабушка, увидев меня, испуганно спросила:
– Что с тобой?
Я протянула ей мою Машеньку и, не переставая рыдать, попыталась объяснить ей, что произошло:
– Девчонки вырвали её из моих рук и начали вырывать её друг у друга. Они ругались, кричали, колотили друг друга, а потом убежали.
Я снова залилась слезами.
– Бабушка внимательно рассмотрела куклу и сказала:
– Не плачь. Ручки, ножки, головка у неё целые. Их только снова надо соединить вместе. Волосы можно снова приклеить, А платье мы сошьем ещё лучше этого. Я сейчас сама попробую.
Она что-то делала, достав крючок для вязания. Но ничего у неё не получилось. Тогда она сказала:
– Я отнесу её мастеру по ремонту. Может быть, у него получится.
На следующий день я с волнением ждала прихода бабушки. Когда мне сказали, что она вот-вот должна прийти, я бросилась за ворота. У ворот стояла скамейка, но мне не сиделось. Я ходила взад и вперед, словно маятник. Как только я увидела бабушку, со всех ног бросилась ей навстречу. В руках у бабушки была только сумка. Я смотрела на неё с нетерпением: вот сейчас бабушка достанет оттуда мою Машеньку. Но вместо этого бабушка сказала:
– Мастер взял куклу, обещал что-нибудь сделать. Подожди до завтра.
– Ах! Ещё целый день ожидания!
На следующий день я снова ждала бабушку у ворот, снова бросилась ей навстречу, но не увидела куклу в её руках. Она виновата объяснила:
– Не смог этот мастер починить куклу. Я отнесла её другому.
Я почувствовала беду в её словах и разрыдалась, уткнувшись в подол её платья. Бабушка ни слова не сказала, только погладила меня по голове и прижала к себе.
На следующий день я не ждала бабушку у ворот. Я села на стул напротив входной двери. А когда бабушка вошла в дом, грустно посмотрела на её пустые руки. Слёзы беззвучно покатились из моих глаз, я ушла в комнату и села рисовать. Но как я ни старалась, у меня ничего не получалось. И тут я услышала, как бабушка говорила моей тёте:
– Не знаю, что ещё сделать. Я обегала всех мастеров, я искала подходящую куклу во всех магазинах, но в них только пупсы. А Лора смотрит каждый раз на меня такими глазами, что хоть домой не приходи. В этих глазах такая недетская тоска! И дело-то в резинках, которые соединяли все части тела, нет таких нигде. А эти дурочки… С какой же силой они тянули к себе куклу, если такие прочные резинки растянулись до состояния верёвок.
Тётя сказала:
– Надо сходить к родителям этих девчонок. Пусть покупают, где хотят такую же.
Но бабушка строго её остановила:
– Бесполезно. Только ругань услышишь в ответ. Единственное, что они сделали бы, это отдубасили бы их. А за что? Бедные девчонки! Им по пять лет, а они в первый раз увидели настоящую куклу. Обезумели! Дрались только за то, чтобы хоть минутку подержать куклу в своих руках.
Тётя сказала:
– Да хватит переживать. Забудет она о своей кукле. Не преувеличивай её страданий ..Подумаешь, кукла… Купить ей другую и всё забудет.
Бабушка ответила:
– Да, забудет. Может быть, совсем забудет. Но детская боль не проходит. Она только прячется где-то глубоко в детской душе. И вдруг проявляется в каких-то странностях в поведении уже во взрослой жизни, в какой-то необъяснимой реакции на что-то.
Я поняла, что дело плохо. И всё-таки внутри меня ещё теплилась слабая надежда. На следующий день, я всё-таки опять села напротив двери в ожидании бабушки. Увидев её пустые руки, сползла со стула и ушла в комнату. Что-то надломилось внутри меня. Теперь я стала как надломленная ветка дерева, не сохнет, но и не растет. Состояние потрясения…
Говорили, что я кричала во сне по ночам, а днем отказывалась от еды. Что было дальше, я даже не понимаю. Было ли это на самом деле или мне это приснилось. Может быть я просто это выдумала… Смутно, как в густом тумане, вижу себя в магазине, куда привела меня моя бабушка. Продавщица разложила передо мной несколько пупсов, от самого большого до самого маленького. Я безучастно потрогала каждого и отодвинула от себя, виновато посмотрела на бабушку и вышла из магазина. Как развивалось бы моё состояние, трудно сказать и может довело бы меня до нервного срыва, если бы жизнь не изменилась круто, в связи с переездом на новое место жительства. Новые впечатления отвлекли меня от тоски.
Мои подружки больше не приходили ко мне играть. Я никогда их не встречала. Наши дворы были рядом, но наши дороги не пересекались. Возможно ли это? Скорей всего они, завидев меня, обходили меня стороной, а тот крик отчаяния и боли, который они слышали убегая, рассказал им о том, что они совершили нечто ужасное. Я забыла их лица, я не помню их имен. И я никогда не хотела бы их встретить. Это не потому, что я не могу их простить, я им сочувствую, ведь я их считаю ещё более несчастными, чем я. Я обнимала мою Машеньку хотя бы несколько минут, им не дано было такого счастья даже на минуту. Начиная писать эту историю, я не предполагала, что мне будет так больно вспоминать об этом.
Прошло около двух лет, прежде, чем мой отец снова подарил мне куклу. Я без всякой радости осмотрела её. Единственно, на что я обратила внимание, это то, что у неё были сиреневые волосы. Я удивилась, тогда разноцветных волос ни у кого не было. Я смотрела на неё, а видела мою растерзанную Машеньку и, чтобы поскорее забыть страшное видение, посадила куклу то ли на стул, то ли на комод и больше не подходила к ней. Наверное, в глубине души я боялась повторения той страшной истории. Больше мне кукол не дарили, а я и не хотела их. А куда делась та кукла, я не знаю. Я никогда этим не интересовалась. Когда я бывала в магазинах игрушек, на кукол не смотрела. Они мне были не нужны.
Прошло очень много лет, может быть двадцать или двадцать пять. Как-то мы с моим мужем зашли на огонёк к нашим знакомым, с которыми я дружила еще с юности. За чашкой чая посидели, поговорили, потом они сказали:
– У нас есть интересные тесты. Хотите узнать о себе лучше?
Мы, конечно, согласились. Тестов было несколько, но я хочу рассказать лишь об одном: "Каким ты видишь озеро?"
– Я тут же начала описывать представшую передо мной картину.
Вечер. Солнце у самого горизонта. Озеро чистое, гладкое, как зеркало. Вокруг озера заросли из деревьев и кустов. Всё освещено таинственным закатным солнцем. Такая красота вокруг! Я плыву по озеру в маленькой лодочке, осторожно гребя веслами. Я одна в этом загадочном мире. Птицы не поют, не шелохнется ни один лист. Эта тишина рождает во мне тревогу. Тревога нарастает, переходит в страх, это озеро такое прозрачное, но дна не видно. Оно слишком глубокое. Эта черная бездна меня ужасает. Что там водится, в этой глубине? Какое чудовище? Оно может меня поглотить вместе с моим суденышком. Надо скорее бежать отсюда. Да… Скорее, скорее к берегу! Вон там видна тропинка… Бежать, бежать отсюда! От этого страшного и опасного места!
Я закончила, друзья переглянулись. Было видно, что они озадачены, даже растеряны. Было понятно, что ничего подобного они не ожидали услышать.
Я спросила: "Что такого я сказала?" Они ответили: "Такая ты в любви!"
Я задумалась. А ведь это правда. Я избегала глубоких чувств. Была очень осторожна в контакте с людьми. Среди парней я прослыла девушкой холодной, неспособной ни на какие чувства. Я действительно вежливо оставляла своих поклонников одного за другим, я боялась разочарования и снова, и снова убегала в одиночество. Я боялась любви и сама уже считала, что одиночество мой удел. Почему? Как? Неужели за всем этим стоит лежащая на земле моя растерзанная Машенька? Неужели так глубоко запряталась в сердце моя, казалось бы забытая, детская боль?!
Странным мне кажется то, что после той истории никто ни разу не поднял на меня руку. Можно подумать, что моя Машенька, услышав мои жалобы, пожалела меня и пожертвовала собой ради спасения меня от всех возможных экзекуций. Знала бы моя куколка, как она была нужна мне в то время! Я бы никогда не согласилась на такой обмен!…
Серебряная ложка
Папа вернулся с фронта, и его, как инженера-строителя, направили на строительство завода в Туле. Этот завод, и сейчас находится по маршруту трамвая номер 12, остановка Хоперский рынок. Он стал прорабом. Как только он получил жилье, мы с мамой приехали к нему.
Я с интересом знакомилась с моим новым домом. Комната была большая. Четыре больших окна давали много света. В комнате стояли две кровати, одна большая, другая маленькая, для меня. Посередине большой круглый стол. В кухне была плита с конфорками, которую топили дровами. Стоял стол и стулья. Но больше всего мне понравился кран, из которого текла вода прямо в раковину. А ещё был туалет. Ничего подобного я никогда не видела! А ещё был коридор. Моё внимание привлекла дверь в коридоре. Она никогда не открывалась. Что же там за этой дверью? Какая тайна? Почему меня не пускали за эту дверь? Но вопросы эти я не посмела задать, потому – что часто на мои вопросы отвечали:
– Много будешь знать, скоро состаришься.
Я не хотела стариться, поэтому вопросы задавать не торопилась.
Мама с энтузиазмом осваивала наше жилище: мыла, чистила, вешала занавески на окна и двери, постелила скатерть на стол, покрывала на кровати.
Я тоже не была забыта. Мне купили альбом для рисования, четыре цветных карандаша у меня уже были. Правда они давно кем-то использованы, поэтому были разной длины и продавались на рынке по одному. Но особенно меня порадовала коробка, в которой были листочки из тонкого картона. На них была изображена девочка в нижнем белье и целое приданое для неё: платья, сарафаны, кофточки, халатики, пальто зимнее и осеннее, всякая обувь и шапочки. Нужно было самой вырезать все эти наряды, чтобы одеть куклу. Но самое увлекательное было то, что я сама могла нарисовать всякие наряды. Ведь у меня были цветные карандаши!
Я подружилась с девочкой с первого этажа. Мы жили на втором. Мы были с ней ровесницы. Однажды Оля привела меня в свою квартиру. Жилище поразило меня своей роскошью. Блестящая темная мебель, кругом ковры, а в стеклянном шкафу очень красивая посуда. Я всё рассматривала, как в музее, ничего подобного я не видела. Ничего удивительного, ведь её папа был военным. За моей подружкой следила бабушка, которая меняла ей одежду по три раза в день. А моя мама меняла мне платье один раз в неделю. Но долго мне не пришлось любоваться этим чудом, Оля как будто испугавшись чего-то, потянула меня за собой. В коридоре она остановилась, сунула мне в руку большое яблоко и втолкнула меня в кладовку:
– Ешь пока здесь. Я за тобой приду,– сказала она мне шёпотом и закрыла дверь.
В кладовке было темно. Я нащупала стул, присела на него и вонзила зубы в яблоко. Фрукты мне перепадали очень редко. А яблоко было сочное и ароматное. Оно так громко захрустело, когда я его надкусила, что я испугалась. Вдруг кто-нибудь из взрослых услышит этот хруст? Что тогда будет?! Олю накажут, ведь она тайком угостила меня яблоком, а меня с позором выгонят.
В кладовке было темно, но мне было не страшно, так как мысли мои были заняты только тем, как съесть мне хотя бы то, что я только что откусила. Второй раз откусить от яблока я не решилась. Я ждала Олю. Наконец, она открыла дверь, молча вытянула меня в коридор и мы стремглав бросились из квартиры. Только на улице, найдя укромный уголок, я доела яблоко. Чем мы питались? Я помню картошку, пшено, хлеб, растительное масло, молоко. И это ещё хорошо. Я слышала, что некоторые ели так называемые кавардашки. Это картофельные оладьи, испеченные из картофеля, случайно оставшегося в поле на зиму. Мы такой картофель не искали, а это уже показатель зажиточности. Думаю, что были и капуста, и морковь, и лук. Иногда делали лапшу и пекли пирожки. Но это было редко.
Дни шли, а дверь в нашем коридоре так и не открывала своей тайны.
Однажды сидела я за обеденным столом на кухне. Наклонившись над тарелкой, ела кашу. У меня был очень плохой аппетит. Наверное из-за того, что еда была очень однообразной и очень скудной по части витаминов, ни ягод, ни фруктов. И мы, дети, как маленькие дикие зверушки, сами находили себе витаминную пищу среди трав в заброшенных уголках дворов и неухоженных скверов. Особенно везло, если находили "лепёшки. "Трава с листьями похожими на листья герани и плоскими зелёными плодами величиной с ноготь мизинца. Я больше никогда не видела эту траву. Неужели дети войны съели все её семена? Съели прежде, чем её занесли в Красную книгу. Конечно, это лишь шутка, но всё-таки. Находили и с аппетитом уплетали заячью капусту и стручки акации. Ели всё немытое и грязными руками.
Сижу я, нехотя ковыряя ложкой в тарелке. Подняла голову и вдруг прямо перед собой увидела маленького мальчика лет трех-четырех. От удивления я чуть не подавилась кашей. Мальчик был очень худенький. Кожа на лице и руках была такой белой и прозрачной, что видны были голубые прожилки. Глаза были огромные, обведенные темными кругами, а в них такая тоска и страх, что я сразу прониклась к нему жалостью. Он с жадностью смотрел на меня, судорожно сглатывая слюну. Мама тоже заметила ребёнка. Она сразу всё поняла: малыш был голоден. Она сказала:
– Садись за стол. Я сейчас тебя накормлю.
Но ребенок в испуге бросился бежать. Мама всё-таки успела его поймать, взяла на руки. Но он начал вырываться, изгибался и отталкивался от мамы руками и ногами. При этом не издавал ни единого звука. Мама и тут поняла в чём дело и сказала:
– Успокойся, поешь. Я, честное слово, никому об этом ничего не скажу: ни папе, ни маме, ни брату, ни сестре. Это будет наш с тобой большой секрет. Хорошо?
Довод мамы, а главное, сильный голод, заставили мальчишку сесть за стол. С какой жадностью он поглощал кашу, как будто боялся, что её у него отнимут. Выпил стакан молока и бросился бежать. И тут я увидела, что он скрылся за таинственной дверью. Там жила целая семья! Как они умели так жить, что ничем не обнаруживали себя? Позднее я узнала, что отец семейства работал на той же стройке, что и мой отец. Он был шофером. Но жилья им предоставить не было возможности. А так как на стройке очень требовался шофер, отец предложил им жить в нашей квартире. Вряд ли мои родители ставили им условие, чтобы они жили тише воды, ниже травы, не такими они были, но по-видимому, страх потерять крышу над головой заставлял их жить невидимками. Почему они так бедствовали, я не знаю. Но жили они действительно впроголодь. Мама знала об их несчастьях и очень им сочувствовала.
На следующий день мальчик снова вышел из своего укрытия. Мама снова его накормила и сказала, чтобы он пришёл и пообедать. Он, конечно же, воспользовался приглашением. Ел суп, картошку, пил чай с хлебом. Мама выполнила своё обещание, ничего не говорила его родителям, а сама продолжала регулярно его подкармливать. Скоро он настолько окреп, что начал выходить в коридор, чтобы поиграть. Обычно он изображал из себя самолёт. Выставлял руки-крылья, кружился, делал всякие виражи, при этом очень похоже имитировал звук летящего самолета. Шума от него было много, но никто его не останавливал. Мама с радостью смотрела на весёлого ребёнка. Малыш изменился, округлился, на коже исчезли прожилки, а глаза заблестели озорно и весело.
Его мать, конечно же, замечала перемену в сыне. Бедная женщина! Сколько слез она пролила, видя, как на её глазах постепенно угасает её маленький сынишка. И не в силах сама помочь ему, молила господа спасти её малыша. И вот бог внял её молитвам. А она, конечно, понимала, откуда пришла помощь, но что она могла сказать моей маме? "Перестань кормить моего сына. Мы люди гордые, сами справимся." Конечно, такого она сказать не могла. Может быть она могла сказать вот так: "Спасибо, что кормишь моего сына. Продолжай в том же духе." Этого она так же не могла сказать. Поэтому она молчала. Обе женщины и без слов понимали друг друга, ведь они обе были матерями. Послевоенные годы были голодными: был неурожай. Всю семью мы прокормить не могли, возможности для этого у нас не было. Но малыша мама могла спасти и она спасала.
Сколько времени это продолжалось, я не знаю, но наверное не один месяц.
И вот однажды таинственная дверь открылась, и из неё вышла женщина невысокого роста с двумя большими сумками. Она поставила сумки на пол и подошла к маме:
– Мы получили комнату. Переезжаем от вас. Спасибо за то, что приютили нас тогда, когда нам негде было жить Но особенно я благодарю тебя за то, что спасла моего сына, когда сама я была не в силах это сделать. Сейчас у нас дела налаживаются. Надеюсь, что теперь будет легче. У меня есть только одна драгоценная вещь, вот эта серебряная ложка. Возьми ее в знак моей благодарности. Бог не оставит тебя за твою доброту. А я, пока жива, буду молиться за тебя.
Мама начала отказываться, говоря, что не стоит так благодарить: