Лариса Печатнова
Спарта. Миф и реальность

Спарта знала многих талантливых царей-полководцев, и, по словам Плутарха, остальные эллины у них «просили не кораблей, не денег, не гоплитов, а единственно лишь спартанского полководца…» (Lyc. 30. 5).

Цари – судьи

О судебных полномочиях спартанских царей известно очень мало. Мы только можем предполагать, что до середины VI в., когда, скорее всего, большинство судебных функций от царей отошло к эфорам и герусии, спартанские цари, подобно гомеровским царям, были верховными судьями. Но уже во времена Геродота судебная власть спартанских царей оказалась существенно ограниченной, поскольку вся ее полнота в этот период уже была в руках герусии и эфората.

О характере юрисдикции спартанских царей периода классики сообщает только один источник – Геродот, но, к сожалению, в самом конспективном виде. Судя по его словам, в руках царей остались только некоторые гражданские дела, в частности в области семейного и наследственного права: «…только одним царям принадлежит право выносить решения по следующим делам: о выборе мужа для дочери-наследницы (если отец ни с кем ее не обручил) и об общественных дорогах. Также если кто пожелает усыновить ребенка, то должен сделать это в присутствии царей» (Her. VI. 57. 5). Из этого перечня следует, что в компетенции царей остались лишь те гражданские дела, которые так или иначе были связаны с обязательным религиозным оформлением.

В делах о наследстве к юрисдикции царей прибегали только в том случае, если речь шла о единственной наследнице (эпиклере), т. е. дочери, которая после смерти отца наследовала все его имущество, включая земельный надел. Этот правовой институт в научной литературе обычно называют эпиклератом. Царь, выполняя свои древние религиозно-правовые и социальные функции главы рода, выступал в данном случае в роли заместителя отца семейства. Он обязан был выбрать для наследницы-сироты мужа таким образом, чтобы соблюсти интересы как отдельной семьи, так и государства в целом.

Что касается усыновления, то здесь, по-видимому, присутствие царя было гарантией законности этого юридического акта. Царь должен был присутствовать при торжественной церемонии усыновления как главный жрец общины. Ведь усыновление было непосредственно связано с культом предков и домашнего очага. Участие царя как верховного жреца делало ритуальное действие усыновления необратимым. Хотя из сообщения Геродота следует, что обязанности царя в данном случае носили чисто формальный характер, сама важность акта усыновления для всей спартанской общины в целом скорее свидетельствует об обратном. Конечно, цари вряд ли выбирали кандидатов для усыновления, но именно они, возможно, могли наложить veto на любой случай усыновления, если он им по какой-либо причине казался незаконным и не отвечающим интересам государства в целом.

Стоит отметить, что в руках царей были оставлены отнюдь не мелкие гражданские процессы: для Спарты всегда жизненно важными являлись дела, связанные с наследованием и усыновлением. Основной их целью было минимизировать негативные последствия слишком жесткого гражданского законодательства. В Древней Греции Спарта, насколько нам известно, имела самые суровые законы о гражданстве. Обладание полными гражданскими правами здесь было напрямую связано с наличием у гражданина земельного участка, клера, который давал возможность спартиату вносить необходимый взнос в сисситии. А одним из механизмом получения такого клера для младших сыновей, по-видимому, оставалось усыновление их семьями, где не было наследников-мужчин. Условием подобного усыновления могла быть женитьба на дочери владельца клера.

Цари использовали процедуру усыновления для наделения гражданскими правами незаконнорожденных сыновей знатных отцов, т. н. нофов (novqoi). С помощью акта усыновления нофы узаконивались собственными отцами и получали от них клеры. Это было особенно важно в случае отсутствия законных наследников. Ведь вымирание семейства или целого рода как в греческом, так и в римском мире считалось огромным бедствием, и любое государство всегда предоставляло возможность бездетным людям избегать подобной участи посредством формального усыновления или своих незаконнорожденных детей, или детей умерших или обедневших родственников и друзей.

Не очень понятно из-за краткости сообщения Геродота, что он имел в виду под юрисдикцией царей в отношении общественных дорог^[13]. Может быть, цари отвечали за безопасность общественных дорог, и все случаи нарушения этой безопасности подпадали под их юрисдикцию. А может, цари выступали в роли главных попечителей, отвечающих за строительство и поддержание в рабочем состоянии тех дорог, в которых было заинтересовано военное ведомство. В качестве судей они могли действовать в том случае, если кто-либо наносил вред «казенным» дорогам, например распахивал или перегораживал их^[14].

К строительству, ремонту и охране общественных дорог в Лаконии, бесспорно, привлекались периеки. Последние были военнообязанными, и их участие, как личное, так и финансовое, в строительстве и поддержании в надлежащем порядке общественных дорог, проходящих по их территории, было, скорее всего, вариантом альтернативной службы. Возможно, одним из поощрений военных заслуг периеков являлось освобождение их от обязательного участия в строительстве «федеральных» объектов на территории Лаконии, в том числе и дорог^[15]. То, что к этому имели отношение цари, не вызывает удивления. Как известно, из всех спартанских магистратов города периеков теснее всего были связаны именно со спартанскими царями. Последние являлись связующим звеном между Спартой и городами периеков: ведь они были царями как для спартанских граждан, так и для всего остального населения Лаконии, включая периеков. Вероятно, все контакты периеков со спартанским полисом осуществлялись через царей. Поскольку дороги, необходимые для прохода армии, находились в основном на территории периеков, все дела, с ними связанные, оставались в руках царей.

Возможно, цари должны были также следить и за состоянием целой сети дорог на территории периеков, которые связывали центр страны с рудными районами, где добывали железную руду и медь. Эти дороги были не менее важны, чем военные трассы, ибо должны были обеспечить бесперебойную доставку сырья в мастерские по изготовлению военного вооружения, в том числе медных щитов (Xen. Lac. pol. 11. 3).

Итак, в классический период весьма ограниченная юрисдикция царей распространялась только на дела, которые так или иначе были связаны с функциями царей или как верховных жрецов общины, или как простатов периеков.

Религиозная власть спартанских царей

Почему же тенденция к превращению царской власти в полисную магистратуру так никогда полностью и не была реализована в Спарте? Почему цари так и не превратились в обычных государственных чиновников? Зачем они нужны были общине именно в таком своем качестве? Ответ, по-видимому, хотя бы отчасти, нужно искать в сфере духовных ценностей спартанского гражданства. Цари перестали быть верховными судьями своего народа и утратили часть своего военного империя, но это не привело к уничтожению самой царской власти, потому что за царями оставалась в нетронутом виде их функция верховных жрецов общины. Эту мысль ясно высказывает Ксенофонт в «Лакедемонской политии». По его словам, «царская власть – единственная, которая остается именно такой, какой она была установлена с самого начала», главным образом потому, что «Ликург предписал, чтобы царь, ведущий свое происхождение от бога, совершал все общественные жертвоприношения именем государства» (Lac. pol. 15. 1–2. Пер. М.Н. Ботвинника).

Все социальные институты Древней Спарты в той или иной мере носили сакральный характер. Как мы уже отмечали, институт царской власти сочетал в себе три взаимопроникающих функции: верховного военачальника, верховного судьи и верховного жреца. Известно, что царская власть в Спарте с течением времени демонстрировала тенденцию к упадку и ослаблению, что проявлялось в постепенном распылении и отделении от царей ранее присущих им функций. Так, они почти полностью лишились своих административных и судебных полномочий, были существенно ущемлены их права как главнокомандующих, но они продолжали оставаться верховными жрецами. В Спарте не произошло, как это было в большинстве греческих общин периода архаики, падения царской власти. Цари не растворились внутри полисной элиты. Возможно, сохранение царской власти в Спарте во многом объясняется тем, что здесь медленнее, чем в других греческих полисах, шел процесс дифференциации магистратур внутри правящего аристократического сословия. В частности, спартанцы, в отличие, например, от афинян, не посмели отделить «священную силу» царей от самих царей и перенести ее на полисных магистратов. По-видимому, в Спарте сохранялось такое же отношение к своим царям, каким оно было в гомеровской Греции, где царей считали близкими к миру богов^[16]. Так, в стихах Тиртея, проникнутых еще гомеровскими мотивами, четко выражена идея о богоданной власти спартанских царей:

 
Сам ведь Кронион, супруг прекрасноувенчанной Геры,
Зевс, Гераклидам вручил город, нам ныне родной.
С ними, оставив вдали Эриней, обдуваемый ветром,
Мы на широкий простор в землю Пелопа пришли.
 

(fr. 3a Diehl3. Пер. Г.Ф. Церетели)

Смысл этого отрывка, несмотря на лакуны, вполне ясен. Спартанцы должны подчиняться своим царям, Гераклидам, поскольку их власть санкционирована богами. Сам Зевс, считавшийся защитником царской власти как божественного установления, вручил Спарту в управление Гераклидам.

Обе царские династии вели свое происхождение от Геракла, а через него – от самого Зевса. Геродот в рассказе о герое Фермопил царе Леониде перечисляет поименно всех его предков вплоть до Геракла (VII. 204). Как метко отметил один из современных исследователей, спартанские цари являются единственными историческими греками, которые вошли на страницы Геродота с подобными генеалогическими фанфарами. В 446 г. пифия потребовала от спартанцев вернуть из изгнания царя Плистоанакта, называя его «полубожественным сыном Зевса» (Thuc. V. 16. 2). На протяжении всего существования царской власти в Спарте для спартанских граждан их басилевсы продолжали оставаться священными особами, от магической силы которых зависело благополучие всего государства.

С представлениями о какой-то глубинной связи спартанских царей с миром богов, по-видимому, связан существовавший в Спарте обряд, с помощью которого община на вполне законных основаниях могла избавиться от неугодного ей царя. Как рассказывает Плутарх, с периодичностью в девять лет цари подвергались особого рода религиозным испытаниям. Суть их состояла в том, что в каждый девятый год эфоры наблюдали за небом, и если они видели падучую звезду на определенном участке неба, то это считалось знаком того, что царь в чем-то провинился по отношению к богам. Власть такого царя сразу же отменялась до тех пор, пока на запрос из Спарты не приходил ответ дельфийского оракула (Plut. Agis 11). Как правило, мнение пифии было благоприятно для спартанских царей, и данное религиозное испытание оставалось чистой формальностью. Однако само наличие подобного законного способа отстранения царей от власти давало в руки их оппонентам удобное средство для избавления от неугодного царя. Вполне возможно, что политические враги того или иного царя специально приурочивали выдвижение своих претензий ко времени вышеназванного религиозного испытания. Так случилось, например, в 242 г., т. е. уже в эпоху позднего эллинизма, когда царь Леонид, политический противник знаменитого царя-реформатора Агиса, лишился власти подобным способом.

Сам факт столь позднего применения этого обряда – вторая половина III в. – есть свидетельство того, что для спартанских граждан их цари на протяжении веков продолжали оставаться священными особами. Пока цари были безупречны, граждане могли быть уверены, что их государство находится под покровительством богов.

Этот обряд, скорее всего, восходит к глубокой древности. Вместо эфоров первоначально могли выступать астеропы, т. е. «наблюдатели за звездами». Эти «звездочеты», возможно, представляли собой древнейшую сакральную коллегию, чьи функции авгуров со временем перешли к эфорам. В качестве параллели стоит вспомнить, что в одном из фрагментов историка Эфора царь Минос назван «девятилетним царем» на том основании, что, согласно критской легенде, он каждый девятый год отправлялся в горы в пещеру Зевса и там получал от бога профетические советы, с помощью которых он управлял Критом (Ephor. ap. Strab. X. 4. 8. p. 476)^[17].

Представление о божественном происхождении царской власти было очень сильным сдерживающим фактором против насилия над спартанскими царями. Даже царям, совершившим серьезные преступления, давали, как правило, возможность провести остаток своих дней в изгнании. Обычная картина спартанской действительности – это изгнанник-царь, проводящий многие годы где-нибудь на священной храмовой территории соседних со Спартой государств – Аркадии или Элиды (Thuc. V. 16. 3: Плистоанакт; Xen. Hell. III. 5. 25; Plut. Lys. 30. 1: царь Павсаний; Plut. Agis 16. 6: Леонид II; Plut. Agis 18: Клеомброт II). Поднять руку на царя считалось страшным преступлением, на которое не решались даже чужеземцы (Plut. Agis 21). До самых поздних времен эллинизма сохраняются отголоски былой неприкосновенности царя. Так, тюремная прислуга и наемники не решаются исполнить приговор над Агисом IV (241 г.), а Плутарх пишет о казни царя как о неслыханном святотатстве (Agis 19; 21).

Однако спартанские цари никогда не воспринимались своими согражданами как боги. Они при жизни оставались первыми среди равных, а после смерти (если, конечно, им удавалось избежать обвинения в государственной измене) почитались как герои (Xen. Lac. pol. 15. 9). Такое отношение спартанцев к своим царям как верховным жрецам при их жизни и как носителям героического культа после смерти объясняется во многом исключительным консерватизмом спартанского общества, его нежеланием менять что-либо, имеющее отношение к сфере идеологии.

Немалое значение для авторитета царей имел и тот факт, что в глазах благочестивых спартанцев институт царской власти был освящен именем Ликурга. Великий законодатель объявил царей правителями Спарты (наряду с герусией) и приказал воздвигнуть святилище Зевса Силлания и Афины Силлании (Plut. Lyc. 6. 2). Знаменательно, что Большая ретра, древнейший законодательный документ, который провозгласил создание Спарты как полиса, начинается именно с религиозного акта. Зевс и Афина объявляются официальными покровителями нового государства, а царям как их верховным жрецам, по-видимому, надлежало заняться строительством новых культовых сооружений.

Хотя в Спарте не было жрецов-профессионалов как отдельной касты, в источниках сохранились свидетельства, правда весьма немногочисленные, о наличии в Спарте жрецов помимо царей. Обычной для Спарты была практика приглашать к себе представителей известных жреческих родов из других греческих государств (Her. VII. 219: Мегистий из Акарнании, происходивший из знаменитого жреческого рода Мелампа; IX. 33; 35: Тисамен и его потомки, принадлежавшие к жреческому роду Иамидов из Элиды). Эти жрецы, как правило, сопровождали царей в военных походах, а их толкования-рекомендации вызывали полное доверие у спартанских воинов. Так, согласно Геродоту, мантис Мегистий, сопровождавший царя Леонида к Фермопилам, «рассмотрев внутренности жертвенного животного, первым предсказал на заре грядущую гибель» самому царю и его отряду (VII. 219). Леонид не усомнился в истинности этого пророчества. Особенно прославился во время Греко-персидских войн жрец Тисамен из Элиды, чье присутствие в армии, по мнению древних, помогло спартанцам одержать пять крупных побед (Her. IX. 33–35; Paus. III. 9. 7–8).

Пользовались спартанские цари также услугами профессиональных толкователей и хранителей древних пророчеств, так называемых хресмологов. Например, хресмолог Диопиф, используя свои профессиональные знания, вмешался в спор о престолонаследии, пытаясь помочь сыну царя Агиса II занять трон своего отца (Xen. Hell. III. 3. 3; Plut. Ages. 3. 3). Плутарх говорит о Диопифе как о прославленном и весьма авторитетном в Спарте прорицателе (Lys. 22. 5). Известны случаи, хотя и единичные, участия жрецов в политической жизни страны. Так, прорицателя Тисамена, внука вышеназванного Тисамена, Ксенофонт называет одним из наиболее влиятельных участников заговора Кинадона (398 г.) (Hell. III. 3. 11). Хотя жрецы и прорицатели не представляли собой значительной силы, однако отдельные представители этого сословия могли иметь большое политическое влияние.

Профессиональные жрецы состояли при спартанских царях в качестве их заместителей, находясь в прямом их подчинении (Her. IX. 33; 35; Xen. Hell. III. 3. 4; Paus. III. 11. 5–8). Точно так же в Риме эпохи царей верховный, или великий, понтифик подчинялся непосредственно царю (Liv. I. 20. 5–7; Plut. Num. 9). Традиция отметила целый ряд случаев тесного взаимодействия царей и жрецов. Судя по некоторым данным, жрецы при царях кроме своих основных профессиональных обязанностей играли роль осведомителей. Так, о заговоре Кинадона царю Агесилаю, по-видимому, сообщил жрец, выполнявший вместе с царем «установленные жертвоприношения от имени города». Ксенофонт, узнавший об этой истории, скорее всего от самого Агесилая, рассказывает, что донос был облечен в форму божественного знамения (Hell. III. 3. 4). Анонимным жрецом-доносчиком, возможно, был Агий, брат одного из руководителей заговора прорицателя Тисамена (Paus. III. 11. 5–8)^[18].

Как верховные жрецы цари совершали все необходимые жертвоприношения (Xen. Lac. pol. 15. 1). Ритуал этих жертвоприношений носил публичный характер. Каждый спартанский воин должен был преисполниться уверенности, что их лидер неукоснительно следует указаниям богов, благодаря чему армии обеспечены божественная помощь и покровительство. Монополия царей в сакральной сфере объясняется, конечно, тем, что они прежде всего были главнокомандующими, которые перед богами отвечали за судьбу своего войска и своей страны. Они считались жрецами Зевса Лакедемония и Зевса Урания – государственных культов Спарты. Жреческие полномочия не ограничивались двумя вышеупомянутыми культами. Цари заведовали сношениями почти со всеми основными божествами спартанского пантеона. Так, в первый и седьмой дни от начала месяца цари приносили жертву Аполлону (Her. VI. 57). Будучи специалистами в военной мантике, в военное время они могли приносить в жертву любое количество овец за спасение войска и за победу. Для этого за спартанским войском всегда следовало целое стадо священных животных.

Весь ход тщательно разработанной церемонии призван был устранить саму возможность серьезного конфликта между человеческой и божественной волей. Перед началом похода царь приносил жертвы Зевсу Агетору (Предводителю), на границе страны – Зевсу и Афине, причем только при благоприятных жертвах обоим этим богам царь переходил границу (Xen. Lac. pol. 13. 2). Перед битвой царь жертвовал Артемиде Агротере молодую козу (Xen. Lac. pol. 13. 8; Hell. IV. 2. 20). В благодарность за победу посвящали Аресу петуха (Plut. Ages. 33). Цари были большими мастерами своего дела. Гадание происходило в основном по внутренностям животных, особенно по долькам печени. Причем, если с первого раза знамение оказывалось неблагоприятным, царь приносил жертвы до тех пор, пока не добивался желаемого результата (Her. IX. 61–62; Xen. Hell. III. 3. 4). В любом случае именно царь принимал решение, повторить ли жертвоприношение в надежде на лучший результат или отказаться от предприятия.

Известно много случаев, когда цари изменяли свои планы и даже отказывались от военной кампании из-за неблагоприятных жертвоприношений, указывающих на нерасположение богов (Her. VI. 76; Thuc. V. 54. 2; 55. 3; 116. 1). Жертвоприношения совершались не только перед началом похода. Цари, во время пути или уже находясь на вражеской территории, регулярно консультировались с богами относительно своих дальнейших действий. Но окончательное решение всегда оставалось за царями, и даже при неблагоприятных знамениях далеко не всегда цари прекращали военную кампанию и распускали войско.

Так, например, царь Клеомен I в 494 г. во время военной экспедиции против Аргоса, совершая очередное жертвоприношение, получает неблагоприятные знамения. Но вместо того, чтобы отказаться от дальнейшего движения и вернуться домой, он решает продолжить путь. Однако из суеверной предосторожности Клеомен изменяет маршрут и направляет армию не по суше, как первоначально намеревался, а в обход, по морю (Her. VI. 76). Из этого примера видно, что даже у самых благочестивых людей оставалось место для маневра, если они были уверены в себе и своем деле. Неблагоприятные предзнаменования часто служили предлогом для того, чтобы отсрочить день битвы или начало осады (Her. IX. 36; 61–62; Xen. Hell. III. 1. 17–19).

Можно привести немало примеров и полного отказа от военных предприятий после получения тревожных знамений. Так, во время Пелопоннесской войны трижды отменялись вторжения спартанцев в Арголиду из-за неблагоприятных жертвоприношений, и войска возвращались домой (Thuc. V. 54. 2; 55. 3; 116. 1). По этой же причине царь Агесиполид в 388/87 г. отказался от проекта постройки форта в Арголиде и вернулся домой (Xen. Hell. IV. 7. 7).

Самыми дурными предзнаменованиями считались землетрясения и затмения (Her. IX. 10. 3; Thuc. III. 89. 1; VI. 95. 1; Xen. Hell. III. 2. 24). Так, землетрясения стали причиной отмены уже начавшихся военных кампаний в 426, 414 и 402/01 гг. (Thuc. III. 89. 1; VI. 95. 1; Xen. Hell. III. 2. 24). С другой стороны, в 413/12 г. землетрясение не заставило спартанцев полностью отказаться от задуманного предприятия. Они только заменили командующего будущей морской экспедицией и наполовину уменьшили число кораблей (Thuc. VIII. 6. 5). Затмение также представлялось крайне неблагоприятным знаком. По свидетельству Геродота, именно затмение заставило царя Клеомброта в 480 г. прекратить работы по строительству оборонительной стены на Истме и увести армию пелопоннесских союзников домой (IX. 10).

Но даже при таких пугающих знаках божественной немилости, как землетрясение или затмение, последнее слово всегда оставалось за царем. Только он как главнокомандующий и верховный жрец мог принять решение о прекращении похода или отказе от битвы. За царем оставалось право по своему усмотрению интерпретировать любое знамение. Так, в 388/87 г. царь Агесиполид, прибегнув к остроумному толкованию самого страшного божественного знака – землетрясения, сумел убедить своих воинов продолжить поход в Арголиду. Вот как об этом рассказывает Ксенофонт: «Когда он (Агесиполид. – Л.П.) ужинал в первый вечер своего пребывания в Арголиде, во время возлияния, совершаемого после ужина, произошло землетрясение. Тогда “обедающие в царской палатке” запели пэан Посейдону, а все прочие вторили им. Воины полагали, что следует уйти из Арголиды, так как и Агис после землетрясения удалился из Элиды. Агесиполид возразил на это, что, если бы землетрясение произошло тогда, когда он собирался вторгнуться в Арголиду, он бы считал, что божество против похода; если же землетрясение произошло уже после вторжения, то оно только знак божеского одобрения. Поэтому он на следующий же день принес жертву Посейдону и продвинулся на некоторое расстояние в глубь страны» (Hell. IV. 7. 4–5).

Иногда знамения помогали полководцам принять то решение, которое было обусловлено военной необходимостью. Так, регенту Павсанию удалось получить благоприятное предзнаменование в момент, наиболее удобный для вступления спартанской армии в Платейскую битву (Her. IX. 61–62). Царь Агесилай в 396 г. отказался от дальнейшего продвижения в глубь Малой Азии под тем предлогом, что «печень жертвенного животного оказалась без одной дольки» (Xen. Hell. III. 4. 15; Hell. Ox. 7. 4). Ксенофонт разъясняет подоплеку этого решения царя. Отказ от похода, по его словам, был вызван отсутствием у спартанцев достаточного количества конницы, без которой на больших азиатских просторах нельзя было успешно сражаться (Hell. III. 4. 15). Как справедливо замечает Р. Паркер, автор статьи, специально посвященной спартанской религии, «шарм дивинации для консультирующегося заключался в необходимости всегда чувствовать, что он действует не наобум. Спартанцам нравились ясные директивы; и многие из их четко выраженных религиозных позиций отражают их склонность вести жизнь согласно фиксированным правилам»^[19].

Мы не знаем ни одного случая, чтобы спартанские цари или высшие военные чины выказывали открытое пренебрежение результатами жертвоприношений. Единственный пример, сохраненный традицией, касается поведения гармоста (наместника) Абидоса 389/88 г. Анаксибия. Но, судя по сообщению Ксенофонта, это был лишь незначительный эпизод, не имевший каких-либо существенных для Спарты последствий (Hell. IV. 8. 36).

Жреческим характером царской власти объясняется и тот факт, что телесные недостатки препятствовали достижению царского сана, так как жрец должен был иметь чистое, без всяких изъянов тело. Вот классический пример борьбы за власть с применением аргумента о недопустимости физических изъянов у царей. В 399 г. во время яростной борьбы за престол между Агесилаем и его племянником Леотихидом партия последнего использовала против Агесилая, страдающего хромотой, древний оракул, когда-то данный спартанцам и теперь по случаю извлеченный на свет:

 
Гордая Спарта! Хотя у тебя и здоровые ноги,
Бойся: ты можешь взрастить на престоле хромое царенье.
Долго ты будешь тогда изнывать от нежданной болезни,
Долго ты будешь носиться по волнам убийственной брани.
 

(Plut. Lys. 22.)

Правда, верх одержало не буквальное, а фигуральное толкование данного оракула-загадки^[20], и престол занял хромой Агесилай, а не законный наследник Леотихид.

Не раз уже отмечалось в научной литературе, что спартанцы любили оракулы, вероятно, больше, чем граждане любого другого греческого государства, и придавали им огромное, подчас даже решающее значение в политических спорах. Ведь даже их собственная конституция, согласно традиции, приписывалась дельфийскому Аполлону (Plut. Lyc. 6. 1). Среди всех общегреческих и местных святилищ для Спарты на протяжении многих веков самым главным и почитаемым оставался оракул Аполлона в Дельфах. В глазах спартанцев дельфийский Аполлон тесно ассоциировался с их царями.

Как верховные жрецы спартанские цари заведовали сношениями своего государства с Дельфами и хранили у себя записи ответов оракула (Xen. Lac. pol. 15. 4)^[21]. Судя по данным традиции, цари очень часто обращались к оракулу Аполлона за советом и не начинали ни одного крупного предприятия без консультации и одобрения Дельф. Так как обращения к дельфийскому оракулу носили в Спарте более постоянный и обязательный характер, чем где бы то ни было в Греции, то очень рано, вероятно еще в период ранней архаики, в Спарте появилась новая постоянно действующая коллегия – так называемые пифии. Должность с подобным названием, насколько нам известно, существовала только в Спарте. Возможно, эта магистратура, так же как и эфорат, возникла по инициативе царя Феопомпа в середине VIII в., в пору крепнущих связей Дельф со Спартой. Видимо, по замыслу царей, если эфоры мыслились как их заместители в судебных делах (Plut. Cleom. 10), то пифиям предназначалось стать их представителями для непосредственного общения с пифийским Аполлоном (Her. VI. 57). Но сохранялись и прямые контакты царей с Дельфами, иногда в форме участия в официальных священных посольствах, чаще – по собственной инициативе (Xen. Hell. IV. 3. 21).

Каждый царь выбирал из своего ближайшего окружения двух доверенных лиц, пифиев (Her. VI. 57; Xen. Lac. pol. 15. 5; Cic. De div. I. 43; 95; Suid. s.v. puvqioi; Hesych. s.v. puvqioi). Пифии, по-видимому, рассматривались как alter ego царей в их сношении с пифийским Аполлоном. Как свидетельствует Геродот, кроме царей только пифии имели доступ к изречениям оракулов (VI. 57). О том, насколько почетной была должность пифиев, свидетельствует тот факт, что эти феопропы, как и цари, питались за общественный счет (Her. VI. 57). Такой привилегии не имел в Спарте больше никто. Должность пифиев, скорее всего, сразу же сделалась наследственной (Her. VI. 57; Xen. Lac. pol. 15. 5), как и многие другие профессии в Спарте (Her. VI. 60). Пифиями становились, скорее всего, члены правящего дома, т. е. люди, близкие к царю и по происхождению, и по образу жизни, и по семейным и дружеским связям. Делегируя пифиям часть собственных полномочий, цари тем не менее никогда не забывали о необходимости тщательно контролировать деятельность своих священных послов. Это объясняется тем, что для царей сохранение дружественных связей с Дельфами имело первостепенное значение. Ведь авторитет дельфийского оракула в Спарте был настолько велик, что его именем освящались все более или менее важные политические акты.

Античные источники свидетельствуют, что консультации с оракулами по делам, связанным с принятием политических решений, носили в Спарте более систематический и постоянный характер, чем где-либо еще в Греции (Her. V. 65; VI. 66; Thuc. I. 103. 1–3; 118. 3; Plut. Mor. 191b; 209a). Для спартанцев разного рода пророчества, по-видимому, были непосредственными указаниями к действию: ведь, как не раз отмечали древние авторы, спартанцы отличались исключительным благочестием (Plat. Alc. II. 149b; 150a) и больше прочих греков боялись божественных знамений (Paus. III. 5. 8). По словам Геродота, «веление божества они считали важнее долга по отношению к смертным» (Her. V. 63).

Это благочестие в полной мере распространялось и на царей, которые, как и все прочие спартанцы, огромное значение придавали религиозному фактору. Например, царь Клеомен I отказался от похода на город Аргос (около 494 г.) после того, как он захватил рощу под тем же названием и понял, как ему казалось, сокровенный смысл изречения Аполлона: «О вещий Аполлон, – с горечью восклицает царь, – воистину ты обманул меня, говоря, что я покорю Аргос. Я сознаю: прорицание исполнилось» (Her. VI. 80). Согласно Геродоту, во время суда над Клеоменом судьи удовлетворились этим объяснением, сочтя его вполне убедительным, и оправдали царя (VI. 81–82).

Нередко уже древние авторы пытались истолковать с точки зрения ratio случаи отказа от военных кампаний из-за неблагоприятных предзнаменований. Что касается современных ученых, то они очень часто выдвигают весьма искусные гипотезы в поисках подобных рациональных объяснений. Говорят о манипулировании при жертвоприношениях, о подкупе жрецов и т. д. Конечно, подобные случаи имели место, но вряд ли возможно сомневаться в глубоком благочестии спартанцев, которые считали указания богов обязательными для исполнения. Не только рядовые спартиаты, но и их цари свято верили в божественные дивинации и неукоснительно исполняли все положенные ритуалы. Они считали, что «одни боги знают все, и кому желают, предуказывают в жертвах, птицах, человеческом голосе и сне» (Xen. Hipparch. 9. 8–9. Пер. Г.Ф. Янчевицкого).