Лариса Матрос
Презумпция виновности

Проконсультировавшись у юриста, они узнали, что после принятия закона о выезде, который стоит на повестке дня Верховного Совета, они смогут без всяких разрешений начальства поехать по контракту куда угодно. А пока нужна виза руководства того учреждения, где Игорь работает. Предчувствуя проблемы, которые могут возникнуть, они решили ждать принятия закона. Ни одной трансляции заседания Верховного Совета они не пропускали и внимали каждому слову депутатов, связывая теперь с их деятельностью свою судьбу. Уже наступало лето, Верховный Совет разъезжался на каникулы, а очередь до закона так и не дошла, и стало ясно, что еще не скоро дойдет.

Профессор Флеминг между тем недоумевал по поводу задержки приезда Игоря и в одном из писем дал понять, что полученный им грант для работы, на которую приглашен Игорь, должен быть задействован, и если молодой ученый изменил свои планы, ему необходимо сообщить об этом немедленно. Это вызвало волнение в семье, и было принято решение не связываться с принятием принятия закона о выезде, а действовать в рамках существующих (пусть и весьма расплывчатых) правил. Дождавшись конца лета, когда работники соответствующих служб вернулись из отпусков, Игорь пошел в президиум Академии наук, где ему сказали, что никаких проблем с поездкой у него не будет. Нужна только подпись директора института, где он работает.

* * *

Прервав воспоминания, Инга Сергеевна вернулась к событиям вчерашнего дня, и ощущение безысходности болью отозвалось в сердце. Уже было совсем светло, но Игорь и Катюшка посапыванием свидетельствовали, что крепко спят. Инге Сергеевне показалось, что и дочь погружена в сон.

— Мам, а какие у тебя планы на оставшиеся дни в Москве? — вдруг тихо спросила Анюта.

— Сегодня я уеду от вас часов в семь-восемь вечера, чтобы не очень поздно быть в гостинице, ибо завтра в семь утра поеду в Шереметьево встречать папу. Он прибывает в девять утра и через несколько часов улетает в Новосибирск. Я же еще останусь до конца недели в Москве, так как мне нужно подготовить все документы по защите для их отправки в ВАК.^[1]

— А давайте все поедем в Москву, — сказал Игорь, встав с раскладушки, где он спал в спортивном костюме. — Я уже готов, как видите.

— В Москву, в Москву, в Магдонильс, — захлопала в ладоши проснувшаяся Катюшка.

— Сейчас девять, к двенадцати мы уже будем у тебя в гостинице, переоденемся и пойдем гулять по столице. Погода, судя по всему, ожидается отличная, — поддержала обрадованно Анюта.

Все быстро выпили чай с остатками вчерашних тортов и отправились на электричку. Когда они вышли из станции метро, Октябрьская площадь была вся залита солнцем. Два столбика всегда трудно доступной гостиницы Академии наук встречали их играющими от солнечных лучей улыбками окон. На сей раз по случаю защиты коллегам удалось забронировать Инге Сергеевне отдельный одноместный номер, куда семья отправились, чтобы привести себя в порядок после электрички.

Спустя час они уже гуляли по Красной площади. Собор Василия Блаженного — это чудо архитектуры, человеческой фантазии, гимн вечному стремлению человека к творчеству и красоте — в лучах солнца смотрелся одновременно и как что-то грандиозное, великое, и как маленькое игрушечное сооружение, которое можно поставить на ладонь. Не переставая восхищаться собором, Красной площадью, которую всегда посещали по приезде в Москву, они обошли их несколько раз и затем направились к улице Горького.

На главной улице столицы среди оживленной толпы вдруг Анютка, взяв мать под руку, прошептала: «Зачем нам, поручик, чужая земля…» — и горько заплакала. — А знаете что — сказала оживленно Инга Сергеевна, чтобы не дать себе впасть в уныние, пошли-ка в ресторан. Мы ведь слабо позавтракали, а время уже обеденное.

— В Магдонильс, — закричала радостно Катюшка.

— Нет, солнышко, сегодня мы в Макдоналдс не пойдем, так как там очень большая очередь, а времени у нас немного. Мы пойдем в другой, очень красивый ресторан.

Они заглядывали в каждый из попадавшихся на пути ресторанов, но ни в один из них попасть не удалось. В перестройку с ресторанами стало происходить что-то невероятное. Цены на все росли с каждым днем, а попасть становилось все трудней по непостижимым причинам. Катюшка проявляла все признаки усталости из-за длительной ходьбы, и Инга Сергеевна предложила:

— Я знаю место, где можно хорошо отдохнуть и вкусно пообедать: это Выставочный зал на Крымском Валу.

Минут через двадцать они уже сидели за столиком уютного кафе и ели, много вкусных вещей, в том числе деликатесов. Пообедав, они, довольные и повеселевшие, отправились в выставочные залы. Катюшка бегала, задыхаясь от восторга, со словами: «Как красиво!»- по новому, но уже изрядно потертому во многих местах из-за плохого качества паркету. На первом этаже их внимание привлекла зашторенная дверь, у которой отдельно продавались билеты. Наведя справки, Игорь узнал, что это отдельная выставка под названием «Улица», и они приняли решение посмотреть ее.

Перешагнув за шторку, они очутились в большой комнате, полностью имитирующей вид и атмосферу среднестатистической улицы любого советского города. Убогие витрины магазинов с обшарпанными дверями, отбитыми ступеньками и грудой уродливых, грязных ящиков предельно точно отражали вид снаружи типичного продовольственного магазина. Усталых женщин с тяжелыми авоськами с убогим набором продуктов изображали картонные манекены, выполненные с удивительной достоверностью. Поломанные, старые, грязные, с облезшей краской скамейки и фонари. В единственной побитой керамической урне — пожелтевшая страница «Правды» со статьей о превращении столицы в образцовый коммунистический город.

Все это сопровождалось бравурными песнями пятидесятых годов в исполнении Бунчикова и Нечаева. Выставка эта, удивительно простая в изобразительных средствах и в то же время социологически точная и злободневная, явила еще одну ступень возникшего в результате перестройки самопознания обществом самое себя.,…

Уже вечерело, и детям нужно было собираться домой на электричку.

— Знаете, что я придумала?! — обрадованно сказала Инга Сергеевна. — Я попрошу администратора, чтобы нам дали побольше номер на одну ночь или еще один одноместный для вас.

Обычно в субботу заезд в гостиницах небольшой, я объясню, что у меня была защита в Москве, что приехали дети поздравить, — не откажут. Как это будет замечательно. Мы утром все поедем встречать папу и проведем еще завтра полдня вместе. Сказав это, Инга Сергеевна вышла из номера.

Минут через двадцать она вернулась подавленная, пряча от детей глаза и не зная, что сказать им.

— Я хочу пить, — вдруг, как нельзя кстати, сказала Катюшка.

— Пошли все в буфет. Попьем чай с миндальными пирожными на дорогу, — сказал Игорь, обрадовавшись, что есть чем заполнить неловкую паузу.

После буфета дети быстро собрались, и Инга Сергеевна пошла проводить их до станции метро.

— Доченька, — сказала Инга Сергеевна, нежно обнимая Анюту, когда она уже устремилась к подошедшему вагону, — я хочу тебе повторить то, что говорила утром: «все будет хорошо!». Завтра прилетает папа, мы вам сразу позвоним и вместе все решим. Ты только не терзай себя и не думай, что на вашем директоре свет клином сошелся. Все же сейчас другие времена.

Дочь, ничего не ответив, только одарила мать многозначительным, продолжительным взглядом.

Глава 3. Об индульгенции в презумпции

Вернувшись в номер гостиницы, Инга Сергеевна опустошенно свалилась на кровать. Взгляд дочери, как ей казалось, жестоко укорявший ее даже в том, что ей отказали в гостинице на одну ночь, буквально испепелял душу.

Она просидела какое-то время в оцепенении, затем, вспомнив, что завтра в семь утра вставать, быстро взяла полотенце и пошла в ванную. Каждый, кто жил в гостинице Академии наук в Москве, знает, что многие одноместные номера, особенно в первом корпусе, сблокированы с двухместными. И по чьей-то «мудрости» в этих объединенных общей ванной, туалетом и крохотной прихожей комнатах поселяют часто лиц разного пола.

Останавливаясь на протяжении двадцати лет в этой гостинице, Инга Сергеевна не могла вспомнить случая, чтобы ее соседями по блоку были женщины. Это всегда создавало массу понятных неудобств и неловкостей при пользовании ванной и туалетом. Вот и сейчас, слыша за стеной мужские голоса, она быстро проскочила в ванную, чтобы никого не встретить. Однако, обнаружив, что забыла взять зубную щетку, вышла из ванной и тут же столкнулась лицом к лицу с коллегой — социологом Сергеем Кирилловым, которого не видела несколько лет.

— Инга, ты ли? — воскликнул в радостном удивлении Сергей.

— Как видишь, — сказала, устало улыбнувшись, Инга Сергеевна.

— И ты, что ли здесь, за стенкой живешь?

— Да, именно здесь живу.

— А когда ты приехала?

— Да уж несколько дней тому назад.

— А я только сегодня утром. У нас конференция в понедельник в МГУ. А ты не на нее ли прилетела?

— Нет по другим делам.

— А сейчас ты что ли куда-то собралась?

— Нет, наоборот, только пришла.

— Прекрасно. У нас тут сегодня небольшой междусобойчик. Я всех наших социологов знакомых обзвонил. Кое-кто придет. Как здорово! Зайдем, они вот-вот приедут. Я живу вместе с коллегой, он побежал в буфет за закусками. Остальное… как у Жванецкого: «У нас с собой было…».

В другой раз Инга Сергеевна была бы безмерно счастлива этой неожиданной встречи с друзьями-коллегами, ибо обожала социологические посиделки. Но сейчас этот праздник показался столь неуместным, что она слушала радостную болтовню Сергея с мечтой поскорее скрыться в своей комнате.

— Знаешь, Сереженька, у меня был тяжелый день, я устала, а утром рано вставать. Так что извини, пожалуйста. Хочется, конечно, всех видеть, но…

— Никаких «но», — весело перебил Сергей, не желая вникнуть в то, что она говорит. — В кои-то веки судьба свела. Да и когда это было, чтобы мы думали об усталости, о сне. Ты что, Инга, я тебя не узнаю.

Тут послышались шаги за дверью, и шумная толпа веселых мужчин — человек семь — ввалилась в крохотное пространство между двумя комнатами. Среди вошедших Инга Сергеевна сразу же заметила возвышавшегося над всеми Вадима Купцова. Видно было сразу, что переезд в Москву пошел ему на пользу. Его красивое, по природе мужественное, но простоватое лицо теперь приобрело какое-то новое выражение раскрепощённой, достоинства и уверенности. Седина придавала значительность и шарм. Он тут же через головы протянул ей руку со словами:

— Инга! Куда ты пропала, я тебе и открытки поздравительные, и приглашения на конференции, а от тебя ни ответа ни привета.

Не дожидаясь ответа, Вадим, влекомый толпой, проник в небольшую двухместную обитель Кириллова, затащив, крепко сжав ее руку, Ингу Сергеевну. Мужчины весело выкладывали на стол принесенные напитки, фрукты, закуски и непрерывно хохотали по любому поводу. Со всеми, кроме двоих из них, Инга Сергеевна была хорошо знакома с давних времен начала активного развития социологических исследований, в которых они все принимали активное участие.

Сейчас она сидела − одна женщина среди этих мужчин − и восторгалась тем, что, несмотря на то что все они уже достигли статуса профессоров, зав. секторами, зав. кафедрами в вузах, ничто не выдавало этого. Здесь, собравшись в этой тесной гостиничной комнате в джинсах, спортивных куртках, свитерах, они были такими же веселыми и озорными, как на заре своей социологической юности.

После первого тоста, выпитого за встречу, Валера Кузнецов сказал:

— Ребята, с нами единственная женщина. Я предлагаю всем стоя выпить.

Все дружно подняли стаканы с водкой и, выпив, принялись энергично закусывать.

— Я слышал, что ты собираешься защищаться, буквально на днях… — сказал Вадим, обратившись к Инге Сергеевне.

— Да, уже, — ответила она, смущенно улыбнувшись.

— Как? Уже защитилась? Вот это-да! Когда, когда это произошло, почему мы ничего не знали? — спросил Виктор Малинин громко.

— Вчера.

— Вчера, ты защитила докторскую и молчишь?! Ну даешь! Ребята! Сегодня пьем только за Ингу — самую умную, самую очаровательную, самую прекрасную из женщин, — сказал он, встав из-за стола и подлив всем водку.

Легкое воздействие алкоголя и тепло, которое излучали по отношению к ней эти старые друзья, наполнили всю ее какой-то волшебным ощущением легкости, уюта.

— Ребята, — сказала она тихо и сентиментально, — ребята, не нужно пить за меня и говорить обо мне. Мне и так очень хорошо просто сидеть с вами. Давайте лучше говорить о нашей социологии, которая нас всех сформировала, научила кое-что понимать в жизни, ценить человека и которая нас подружила. И еще… Вот, что я бы хотела сказать, раз уж так неожиданно нас свела судьбы в этот волнующий меня момент моей творческой жизни. Я не могу не сказать и не выразить самые лучшие слава благодарности одному из Вас- Вадиму. Да-да дорогие друзья, коллеги_ это Вадим мне открыл социологию. Я хочу, чтобы ты знал, Вадим: я этого никогда не забываю, и не забуду. Инга Сергеевна обратила свой взгляд к Вадиму. — Я предлагаю выпить за Вадима, моего крестного социологического отца!

После дружного тоста все затихли, принявшись закусывать.

— А помните, какие мероприятия мы устраивали? — нарушил молчание Сергей. — Первая конференция молодых социологов. Помните, как мы бились над определением понятия «молодой ученый»? Бились, бились и записали в информационном письме о конференции: «Молодой ученый − это тот, кому до тридцати трех, а также всякий, кто таковым себя считает».

— А пародийная защита в Доме ученых диссертации на соискание ученой степени кандидата юморологических наук… Кто помнит? — вдохновенно вставил Юра Алексеев.

— А расскажите об этой пародийной защите, — оживленно спросил незнакомый Инге мужчина, представившийся ей как Андрей и, по ее догадкам, московский коллега и друг Вадима.

— Да-да, я помню эту защиту, — сказал весело Виктор. — Ну хохма была. Ее записал кто-то на магнитофонную пленку, которая ходила по рукам, как концерты Жванецкого. А ведь это было действительно что-то потрясающее по уровню остроумия и интеллектуальных находок. Попытаюсь вспомнить в деталях. Виктор встал, почесал затылок и начал излагать свои воспоминания о нашумевшем когда-то в Академгородке событии.

Значит так: заранее был разработан сценарий, согласно которому по процедуре эта защита должна была полностью соответствовать установившемуся в стране процессу защиты на ученом совете.

Юмористической соискательницей была поистине одна из социологических звезд в ту пору- Инна Рывкина. Ее юморичстическим «научным руководителем» был назначен подлинный профессор, известный ученый-математик Воронов; первым юмористическим оппонентом был легендарный ученик Председателя Сибирского Отделения Академии наук всемирно-известного академика Лаврентьева, лауреат Ленинской премии Дерибас, а вторым юмористическим оппонентом была (если мне не изменяет память) доктор биологических наук, забыл ее имя, какое-то необычное. Диссертация на соискание ученой степени кандидата юморологических наук называлась, кажется, так: «Женщина как объект и субъект социальных отношений».

Соискательнице была придумана такая биография, из которой следовало, что она мать пятерых детей, прошла сложный путь, началом которого была работа массажистки в футбольной команде. Согласно это биографии в ее прошлом было все кроме… научной деятельности. Зато ее диссертация квалифицировалась как последнее достижение науки.

Импровизированным ученым секретарем импровизированного ученого совета был ученик академика Александра Даниловича Александрова, известный профессор Борисов. Когда он читал всю эту биографию и называл организации, откуда пришли отзывы: от прачечных и булочных — до самых квазинаучных учреждений, зал грохотал от хохота, а что происходило, когда сама соискательница, то есть Рывкина докладывала суть своей диссертации, сопровождая его показом цифр в развешанных на стене таблицах, раздирающий публику хохот, был похож на рев. Ни один концерт, ни одного юмориста, вероятно не знал такого.

— Да, Инна Рывкина — это явление в нашей социологии, — вставил Юра, перебив Виктора. — Она умела построить одно предложение из любого количества слов. Один из продуктов ее такого творчества даже был опубликован в трудах той самой первой конференции молодых социологов. Эта ее работа состояла из одного предложения величиной в страницу. И представьте, не наши гениальные статьи, а этот опус принес сборнику огромную популярность. Кажется, там были такие перлы: «в связи с отсутствием присутствия, а также присутствием отсутствия, отсутствие отсутствия и присутствие присутствия…»

— Так вот, вернемся к знаменитой «защите», − перебив Юру, продолжал Виктор. — Ну мы хорошо знаем, что обычно оппонент на защите, высказав свои замечания, выражает в целом позитивное отношение к диссертации и рекомендует присвоить соискателю ученую степень. В нашем случае, смысл выступления первого оппонента состоял в том, что, употребив все принятые при обычных защитах в отзывах оппонентов штампы, не оставив мокрого места от самой диссертации, он так же штампованно заключил: «учитывая тот факт, что соискательница — великолепная женщина, мать пятерых детей, она бесспорно заслуживает присуждения ей ученой степени…»

Второй оппонент — женщина биолог, излагала свой отзыв так, что у нее «по ошибке» слова «социологические» и «социалистические» заменялись словом «биологические». Это звучало, примерно так: «С первых дней возникновения нашего биологического государства» или «в условиях биологических производственных отношений», «биологические анкеты», «биологические опросы» и другие перлы. После каждой такой «ошибки» она подобострастно извинялась и потом продолжала в том же духе. Ну представляете, что творилось в зале, все просто умирали от хохота.

— Друзья, а кто помнит, что дальше было? — перебил Сергей. — А дальше было следующее. В общем, этот сценарий, конечно, был заранее подготовлен, хотя и импровизации было немало, но все же «вся защита» была как бы в рамках сценария. Но тут вдруг произошло нечто неожиданное для всех. Когда церемония уже подходила к концу, длясь часа четыре, один мужчина из слушателей поднял руку и попросил слово. Никто не был к этому готов, но аура остроумия и веселости настолько охватила зал, что ему без колебаний предоставили слово. Этот простоватого вида, коренастый, лет тридцати пяти мужичок, с каким-то беретом на макушке, развалистой походкой вышел к трибуне и представился одним из членов той футбольной команды, где соискательница «работала», согласно ее «биографии», массажисткой. Он такое нес про ее достоинства, что зал публика уже обессилела от неудержимого хохота.

— Да, ребята, теперь мы может только вспоминать те золотые времена в Городке, — сказал Виктор.

— А любимые Городковские анекдоты тех лет, кто помнит? — спросил Сергей, смеясь и подливая всем водку. — Я помню вот этот, о конкурсе между пионерами и академиками.

— Давай, вали, Сережа. Такая ностальгия взыграла, — вставил Вадим. Ой до чего же здорово, что мы собрались, ребята. Давайте повспоминаем. Ведь такого уже больше не повториться никогда в нашей жизни, да и вообще в жизни. Это все уникально и неповторимо. Давайте еще раз выпьем по глотку- Он встал со стула, подлил всем водки, чокнулся со всеми, глотнул алкоголь и снова сел с неприкрытой грустью на лице.

— Итак продолжаю, вставил Сергей. — Значит, так: был конкурс, в котором победу одержали пионеры. Академики, конечно, возмутились и обратились в жюри. «Ладно, — сказал председатель жюри. — Сейчас разберемся. Так, вопрос первый: какое слово из трех букв пишут на заборах? Пионеры написали: «мир», а вы, академики, что написали?… Вопрос второй: какой женский орган самый популярный? Пионеры написали: Международный женский комитет по защите мира. А вы, академики, что написали? Вопрос третий: в каком месте у женщины самые кудрявые волосы? Пионеры ответили: в Африке, а вы, академики, что написали?» Ну что, вспомнили? — спросил Сергей, проглотив глоток водки из стакана.

— А кто помнит любимый анекдот Деда, то бишь Михаила Алексеевича Лаврентьева? — спросил, смеясь, Валера и, не дожидаясь ответа, сам продолжил: между прочим, анекдот нас, гуманитариев, непосредственно касается. Значит, так. Рынок, продаются мозги ученых. Подходит покупатель к ряду, где продаются мозги физиков. «Сколько стоит килограмм?» — спрашивает. Торговец отвечает: «Десять рублей». Идет покупатель дальше, где продают мозги гуманитариев. «Сколько стоит килограмм?» Торговец отвечает: «Тысяча рублей». — «Ого! — говорит покупатель, — почему такая разница?! Физиков мозги только десять рублей, а гуманитариев — тысяча?» — «Так знаете, — говорит торговец, — сколько гуманитариев нужно забить, чтобы получить килограмм мозгов». Вот так, ребята…

— Да, дед Лаврентьев гуманитариев не жаловал, — сказал громко Виктор. — Потому-то в Новосибирском университете нет ни философского, ни юридического факультетов.

— Ну так зачем, спрашивается, нужно было чтить гуманитариев? — вставил Вадим. — Помните знаменитую дискуссию в «Комсомолке» о физиках и лириках? «Нужна ли нам ветка сирени в космосе?». А Борис Слуцкий прямо заявил:

 
Что-то физики в почете,
Что-то лирики в загоне.
Дело не в сухом расчете,
Дело в мировом законе.
 

— Да, Вадим, молодец, что вспомнил, — сказал Сергей.

— Вот и имеем сегодня то, что нашу перестройку кто-то уже красиво обозвал «дебилдингом», потому что как раз мозгов гуманитарных у нас нет.

— Так, я протестую, — сказал Вадим, встав и постукивая вилкой по бутылке. — Сегодня мы собрались, у нас праздник, с нами прелестная дама и потому говорим только о веселом. — Он снова подлил всем немного в стаканы и сказал: — Пьем за любовь и дружбу.

Все, чокнувшись, выпили, и Юра, стоя со стаканом в руке, сказал:

— Ребята, ну раз о веселом, то как не вспомнить новогодний «Бал Неучей» в Доме ученых? Помните?

— О да, это было подлинное событие, как же его не помнить. Это было, кажется, в ночь встречи Нового шестьдесят восьмого года, — перебил Юру Валера.

— Это было потрясающе. Только теперь начинаешь понимать, чем был Городок тогда для нас, когда души наших родителей еще были скованы цепями тоталитаризма и всеми связанными с этим правилами отношений. Мы — немногие счастливцы — попали в город Мечты, в город романтики, демократии, свободы, интернационализма и беспрецедентных условий для творчества.

Инга Сергеевна видела, что собравшиеся однокашники получали истинное наслаждение от этих воспоминаний своей молодости. Присутствие новых, не связанных с их прошлой жизнью в Городке коллег, стимулировало эти рассказы, сюжеты которых они не просто пересказывали, но как бы анализировали этим самым свою юность, давали ей оценку и переоценку.

— А помните кафе «Под интегралом», — оживившись, заговорил снова Юра. — Первый этаж — числитель, второй — знаменатель. Кумир — Толя Бурштейн — президент клуба. Кто только туда не приезжал. Одна из запомнившихся встреч, о которой долго говорили, была с Аджубеем, тогдашним редактором «Известий». А выборы «Мисс интеграл»?! Но кульминацией деятельности «Интеграла», конечно, был фестиваль бардов.

— Да, — сказала Инга Сергеевна, — мне посчастливилось присутствовать там и слышать самого Галича.

— С фестивалем было тоже связано много смешных историй, — вставил снова Юра. — Например, в его организации активное участие принимала Люда Борисова. Ее муж и однофамилец, тот самый, который был ученым секретарем на юмористической защите, Юрий Федорович Борисов. Его юмор был каким-то затаенным, и всегда трудно было распознать, где он шутит, а где говорит серьезно, потому как он все говорил и делал с одной и той же неизменной улыбкой на лице и в одной меланхоличной интонации. А между тем это-был фонтан юмористических сюжетов. Однажды он сопоставил данные статистики, опубликованные в одной из центральных газет, о производстве говядины и поголовья крупного рогатого скота. И получилось, что одна корова весит пять килограмм! (Все дружно рассмеялись).

Так вот, фестиваль его вначале абсолютно не интересовал. Но когда начался ажиотаж и все только о фестивале говорили, профессору тоже захотелось туда попасть, а билеты уже достать было невозможно. В один из дней фестиваля, он подошел ко входу Дома ученых в надежде на лишний билет. И в этот момент как раз проходили в зал барды. Юрий Федорович тихо стоял в стороне и смотрел, как они запросто представляются: я Кукин, я Дольский и т. д. Борисов, недолго думая, направился вслед за ними и сказал контролерше своим тихим, отрешенным голосом: «Я Новелла Матвеева»… К удивлению самого профессора, его пропустили.

— Да, Городок, Городок! Вся трагедия в том, что он упустил тот момент, когда мог выбрать ту единственную дорогу, которая бы обеспечила ему достойное развитие, — сказала Инга с грустью.

— А народ — он мудр, сразу же стал улавливать динамику изменений Городка, которую выразил в анекдотах и поговорках, — вставил Сергей. — Например: «Городок был сначала центром науки, потом стал центром любви (из-а множества разводов, непредсказуемых любовных историй), потом стал вычислительным центром, а сейчас стал торговым центром».(все дружно рассмеялись).

Когда первой задачей в Академгородке стало что-то достать поесть изза — дефицита продовольствия, народ также быстро отреагировал анекдотом: «Встречаются двое ученых на улице, один из них с большим толстым портфелем. Другой его спрашивает: «Это что, докторская?» (имелась в виду диссертация). — «Семипалатинская», — отвечает другой», а в то время, следует отметить у нас только эти два вида колбасы и были в продаже, да и то лишь периодически.

— Городок представляет собой очень интересный объект для социальных психологов и социологов, — вставила Инга Сергеевна, серьезно, словно веселая атмосфера вечеринки, не коснулась ее. — Городок сейчас являет такие чудеса деформации социально-психологического климата, что диву даешься. Вам, ребята, уехавшим более десяти лет назад, уже и представить себе это трудно.

Вот хотя бы эта антиалкогольная кампания. Ребята, вы не представляете, что было. В Академгородке буквально свирепствовал ДОТ — Добровольное общество трезвости. А иностранцы, посещавшие в те дни Академгородок, спрашивали: «Здесь что, больше, чем везде, пьют, раз эта борьба так необходима именно в этом Городке ученых?» Вы не представляете, какие сборища, и какие тексты распространялись этими дотовцами, и, что самое потрясающее, что туда втягивались такие личности, такие фигуры Академгородка, что невозможно было даже вообразить в те времена, которые мне здесь вспоминаем. Короче говоря, когда их и им подобных деятельность сработала настолько, что правительство приняло небезызвестные указы по борьбе с алкоголизмом, дотовцам не за что стало бороться и они остались не у дел. Кто-то тогда пошутил: «Теперь надо ждать, пока они сопьются»…

— И что? Спились? — спросили одновременно Юра, Вадим и Володя.

— Этого можно было ожидать, — продолжала Инга Сергеевна, — так как большинство из них в прошлом неплохо выпивали. Но они нашли себе дело поинтереснее, более надежное. Они создали общество «Память». Знаете, ребята, — продолжала Инга с грустью, — я была на самом первом заседании и на последующих «мероприятиях» этого, так сказать. Не только с познавательной точки зрения, но и профессионапльный интерес социолога диктовал мне эту потребность посмотреть до чего могут пасть в прошлом уважаемый мной и многими личности. Я смотрела на них — идеологов этого общества и пытаюсь понять, что здесь причина, а что следствие: Городок их сделал такими или они сделали Городок тем, чем он стал.

— Инга, расскажи о Грекове, как с ним такая деформация произошла? Ведь мы с ними очень дружили когда-то и не одну бутылку выпили, — сказал Вадим. — Ведь он такой проповедник идей интернационализма, весь из себя рубаха-парень, живой, добродушный, проповедник здорового образа жизни и в обще-то довольно известный философ, социолог, На его сорокапятилетние мы сочинили частушку: «Философии марксизма обучил весь Городок, И при этом сохранился, как двадцатилетний йог».

— А сейчас он во всех ищет классовых врагов и несет ерунду про угрозу сионистов, про жидомасонский заговор, — сказала Инга Сергеевна. — А что он изрекал про Чернобыль… Я его встретила в Доме ученых спустя какое-то время после чернобыльской катастрофы, и он мне доказывая, что это — результат заговора жидомасонов, всерьез говорил: «Если ты возьмешь газету «Говорит и показывает Москва» за двадцать шестое апреля, то увидишь, что в день аварии она вышла с красным числом. А если ты такую-то страницу посмотришь вверх ногами на свет, ты увидишь очертания взорванного реактора — это масоны подали знак для диверсии».

Но более всего в деятельности «памятников» меня поразило приглашение в Дом ученых небезызвестного Владимира Бегуна. До того я даже никогда не слышала этого имени. Страшно было слышать в Доме ученых Академгородка, — еще недавно символе демократии и интернационализма- речи «о засилье евреев в ССССР и их тайных и явных всеобщих связях друг с другом и враждебными СССР центрами» и многое другое, заимствованное из гитлеровской «Майн кампф».

Но еще страшнее было видеть в этом Доме ученых… реакцию зала, бурные аплодисменты, которыми сопровождалось выступление Бегуна. Потом Городок полнился слухами, что кассеты с этой речью ходили по рукам среди студентов университета… — Инга Сергеевна остановилась с печальным выражением лица. — А Петя Никольский… — сказала она. — Я с ним и в компании его истинных поклонников заседала на «ночных дирекциях» известной тогда на всю страну фирмы «Факел». Если бы вы видели эти лица: сколько огня, сколько смелых, дерзких мыслей, дел и решений. Петя был душой этой фирмы, истинным интернационалистом, борцом за самостоятельность молодежи и ее права. А сейчас он устраивает такие националистические, антисемитские «мероприятия», что кажется − и не было вовсе ТОГО Никольского, не было знаменитой фирмы «Факел» — символа демократизма, интернационализма Академгородка тех шестидесятых годов.

— Да, кстати, — сказал, перебив Ингу, Юра, — с помощью этой фирмы нам удалось тогда послать социологов, среди которых была половина молодых ученых — небывалый случай для СССР, — в Польшу для изучения опыта польских коллег. Заславская и Аганбегян очень поддерживали эту идею, а денег на поездку такой группы не было. Тогда Люда Борисова пошла к Аганбегяну и сказала: «Остап Бендер знал четыреста способов честного приобретения денег. Я знаю один. Есть такая фирма «Факел», которая организована для того, чтобы дать возможность молодым ученым выполнять работы, которые не вписываются в основные проекты, по которым они работают в институтах. Мы сможем там работать по хоздоговорной тематике, выполнять социологические исследования по заказам промышленных предприятий. А на заработанные деньги поедем в Польшу».