Кэтрин Эпплгейт
Исчезнувшие. Последняя из рода
9
Страх
Я неслась сквозь лес, затем по скалам, усыпанным мелкими лиловыми цветами. Дважды я споткнулась, но Тоббл удерживался на моей спине, крепко хватаясь крошечными лапками за мою шею.
– Смотри в оба, – задыхаясь, велела я ему.
– Хорошо, Бикс, хорошо, – серьёзно и с тревогой в голосе ответил он.
Дальше мы неслись молча.
Тучи над нами рассеивались, ветер угонял их прочь от моря. Вечер сменял день, и в просветах между облаками пылал недобрый закат.
Теперь я шла домой другой дорогой, но это уже не важно. В указателях не было нужды. Я бежала интуитивно, лишь бы быстрее оказаться дома.
Перепрыгнув через небольшой ручей, я замерла.
– Что такое? – испугался Тоббл.
Я не шевелилась. Сейчас я вела себя так, как меня учили родители. Если поспешишь, не обязательно успеешь.
Впереди, с северо-востока, до меня донёсся человеческий запах. Тот самый мальчишка-проводник? Лошади, собаки и другие браконьеры находились намного дальше.
Там же, впереди, всего в паре минут, если бежать очень быстро, уже был наш дом.
– Нет, что-то не то. – Мотая головой, я разговаривала сама с собой.
– Что именно?
– Ш-ш-ш. – Я прислушалась, Тоббл тоже.
Ничего. Тишина.
Я была уже так близко к дому, но почему я не слышала, как моё семейство собирается в дорогу, как они ищут меня повсюду? Неужели деревья так заглушали звуки? Сборы должны быть в самом разгаре! Нужно завернуть в листья еду, спрятать инструменты, а семейные реликвии, которые мы переносили с собой с места на место, рассовать в сумки на брюшках.
Но я не слышала ни звука. Только звенящую тишину.
Пустоту.
В каждом дуновении ветра я старалась уловить хоть какой-нибудь запах, но ничего не получилось. Ветер тоже не помогал, зато где-то глубоко внутри меня росло знакомое от рождения чувство. Страх.
Я присела на задние лапы, и Тоббл скатился на землю.
– Мне надо бежать, – сказала я и сделала это раньше, чем Тоббл успел ответить.
Я неслась что было силы, спотыкаясь о ветки на земле, поскальзываясь на листьях.
Я пробиралась с трудом. Я рвалась вперёд. Лезла сквозь заросли, не думая ни о чём, лишь раз прикрыв глаза, потому что ветки хлестали мне по лицу.
Я опять остановилась.
Я потеряла дорогу. Заблудилась.
Я почти не могла дышать, ненавидя свои короткие лапы и слабые лёгкие, из-за которых я ни разу в жизни не прибегала на финиш первая и не испытала радость победы.
Предательский ветер сменил направление, и в нос ударил резкий запах – плотный, отвратительный, – будто густая лава стекала прямо по горлу, обжигая.
В одно мгновение я всё поняла.
– Нет, – прошептала я.
И снова мир затих, слышно было только Тоббла – где-то далеко позади он отчаянно пытался меня догнать.
Я увидела холм и узнала это место по одинокой гордой сосне на его вершине. Наш дом сразу за ним.
Я задыхалась, взбираясь всё выше и выше, и уже наверху, где земля больше не глушила звуки, я всё услышала.
Всё.
Вой и крики.
Страдание.
Непередаваемую боль.
Страх и отчаяние.
Я рванула туда.
10
Непостижимое
Казалось, я бежала целую вечность, но мне понадобились считанные секунды, чтобы понять, что произошло.
Сквозь деревья я увидела людей в одежде красного и серебристого цветов, со стрелами и палашами, злыми собаками и загнанными лошадьми. Воплощение зла. Кровопролитие. Мрак.
Это были не браконьеры. Их одежда и оружие другие. Красно-серебристые туники, кольчуги. Головы их защищали шлемы из стали в форме конусов с узкими щелями для глаз. На сапогах сверкали шпоры. На боку у каждого висел меч, а в руках они держали копья.
Не браконьеры. Солдаты Мурдано.
Улей, около десяти метров в высоту и двадцати в длину, весь блестел, как золотой, и переливался, как после дождя, – а изнутри вырывался яростный огонь. Чёрные клубы дыма валили из каждого отверстия.
Один из солдат спрыгнул с лошади и ткнул копьём в груду тел на земле.
Сверху лежал Дэлинтор, наш старейшина. Белая морда, самый мудрый в стае.
Но это его не спасло.
А затем я увидела остальных. Всех до одного.
Маму. Папу. Братьев и сестёр.
Они были свалены в одну кучу, как мусор, и истекали кровью – ею было залито всё вокруг, глаза и рты их открыты, тела исколоты и изорваны.
Они лежали в таких позах, будто хотели убежать, но не успели. Родители лежали сверху, как бы защищая детей.
Я рванула, чтобы вцепиться, убить, отомстить. Откуда-то изнутри у меня вырвался дикий рёв: я и не догадывалась, что способна на такое.
Я почти выбежала из-за деревьев, как вдруг почувствовала удар в бок, а потом в спину, – и споткнулась. Я в ужасе посмотрела на бок – из него торчала стрела, а к ней крепилась нить, тонкая и едва заметная, но очень прочная – такая могла выдержать даже быка.
Я дёрнула за стрелу, но зубцы на наконечнике не давали её вытащить.
Стрела не предназначалась для того, чтобы убить меня. Она предназначалась, чтобы взять меня в плен.
Я схватилась за нитку и попыталась её перегрызть.
В бешенстве я рвала и метала.
Тут я услышала голос из-за дерева.
– Успокойся, глупый.
Но я не успокоюсь. Не остановлюсь. Я пойду к маме и папе. Пойду к своим братьям и сёстрам, к своей стае, к своей… За спиной я услышала быстрые шаги и, не успев увернуться, почувствовала удар по шее.
В глазах у меня потемнело, и я потеряла сознание.
Часть вторая
Пленники
11
Проводник
Я ощущала движение, но сама не двигалась. Я не могла даже пошевелиться. Но видела. Чувствовала запахи. Слышала. Но двигаться не могла вообще никак.
Я висела поперёк лошади на месте седла. Она шла по каменистой дороге, раскачиваясь взад-вперёд, и было странно, что я до сих пор с неё не свалилась. Похоже, меня не только связали, но ещё и привязали. Я то и дело утыкалась носом лошади в бок, от которого так воняло по́том, навозом и грязью, что я почти задыхалась.
Моё тело беспомощно болталось на лошади, словно мышь в кошачьих зубах.
Что всё это значило? Я плохо соображала, мысли мои путались.
С каждым резким движением голова подскакивала. Когда я собиралась с силами и приподнимала её, то видела сосновые ветки, своими острыми иглами царапающие лошадь.
День в самом разгаре – значит, вечер и ночь давно миновали. Неужели всё это время я была без сознания?
Я разглядела грязь и острые вершины скал. Разглядела гриву золотисто-чёрного цвета. И человека – вернее, только его ноги. Ступни его были обмотаны кожей, он уверенно шагал вперёд. Мальчишка… Мне показалось, я вспомнила его!
Да-да, он! Тот самый проводник браконьеров.
На меня нахлынули воспоминания. Браконьеры и стрелы. Вода и страх. Странный маленький воббик. И что-то ещё… что-то ужасное. Настолько ужасное, что мой мозг отказывался вспоминать это сразу.
Проводник что-то тихо произнёс, и лошадь остановилась.
Он поправил меня, ухватив за плечо. Немного приподняв, посмотрел на моё лицо. Высоко над головой сквозь густую листву пробивался солнечный свет, я спиной чувствовала его тепло и видела короткие полуденные тени.
Я повернула голову и увидела верёвку, которой меня привязали, – толстый канат. Повернувшись в другую сторону, заметила, как лошадь прядёт ушами. У неё была рыже-чёрная грива. Проводник поднёс к моему рту бурдюк, чтобы напоить, но пить оказалось совсем неудобно. Тогда он осторожно вытер стекающие по моей щеке капли, налил воды в свою ладонь, и я стала лакать из неё, как собака. Меня мучила жажда.
– Раз уж ты очнулся, попробуем вытащить стрелу, – сказал он.
Он говорил на общем языке, а на нём обычно говорили торговцы и путешественники – набор слов и фраз из десятка других языков. Дэлинтор научил нас ему, когда мы были ещё совсем маленькие, но в стае мы говорили только на даирнском.
– Думаю, яд уже не действует и ты всё чувствуешь.
Так и было. Я ощущала холодные зазубрины стрелы в своём теле и ноющую боль. Болела и сама рана, и ушиб вокруг неё.
Проводник посмотрел по сторонам, проверяя обстановку. Он внимательно прислушался и принюхался, хоть и имел слишком слабый, по нашим меркам, человеческий нюх.
Кряхтя от натуги, он снял меня с лошади и усадил на землю, рядом с холмиком, покрытым мхом, в тени раскидистого вяза. Я набралась мужества и взглянула на раненый бок. Древко стрелы было сломано, торчал лишь небольшой кусок. Кровь вокруг раны запеклась и почернела.
Я ловила взгляд проводника, чтобы хоть что-нибудь прочесть в его глазах.
Я также пыталась вспомнить хоть какую-нибудь информацию о людях – стихотворения, наши уроки… Чему меня учили мои… И в этот момент меня будто плитой придавило, и гнать воспоминания прочь стало бесполезно.
Моя мама. Мой папа. Мои братья и сёстры.
Я вспомнила абсолютно всё.
Горящий улей.
Солдаты с копьями.
Всё до мелочей.
Закрыв глаза, я услышала пронзительные крики. Я ощутила солёный запах крови, запах железа, мечей и доспехов.
Я видела, как кто-то в сапогах с блестящими шпорами пинает бездыханные тела. Кучи тел.
Во мне поднималась дикая ярость.
Я хотела наброситься на кого-нибудь. Хотя бы на этого мальчишку.
Вцепиться зубами и рвать его, чтобы он так же, как мои родные, истекал кровью.
– Я не собираюсь тебе врать, – твёрдо сказал он. – Будет больно.
«Вот и хорошо. Пусть мне будет больно», – подумала я. Пусть это будет настоящая, физическая боль.
Проводник собрал сухих веток и немного ветоши. Он достал огниво и ударил кремень о железо. Искры упали на ветки, заструился дымок.
– Я не мог развести огонь ночью, – объяснил он.
У него был странный голос. Вернее, их было два. Один – грубый, а второй – он всячески его скрывал – значительно мягче.
– Нам важно, чтобы было поменьше дыма. Сейчас солнце светит под выгодным для нас углом, оно будет ослеплять наших преследователей.
Он достал нож.
Я задержала дыхание.
Но он начал просто накалять его над огнём.
– Целители говорят, извлекать стрелу лучше раскалённым ножом, – приговаривал он.
Но мне было всё равно. Я не хотела, чтобы меня спасали. Я хотела либо мстить, либо умереть – больше не думала ни о чём.
Никого нет в живых. Никого не пощадили.
Никого.
– Мне надо сделать три небольших разреза, – продолжал проводник.
Его слова были для меня пустым звуком.
Моя семья. Мои родные. Никого больше нет.
Лезвие, проникая в тело, сильно жгло, и я вздрогнула, однако мальчишка орудовал ножом быстро и уверенно.
Боль становилась всё сильней, но я не издала ни звука.
Он не дождётся моих слёз.
Когда он резал второй раз, стало больнее. Я так стиснула зубы, что они чуть не треснули.
Третий разрез показался терпимее. Боль, казалось, притупилась. И разве могла она сравниться с невыносимой болью в моём сердце?
– Чтобы вытащить стрелу, мне надо её прокрутить, – предупредил он.
Было жутко больно, но всё закончилось быстро. Отрезав наконечник стрелы от сломанного древка, обтерев с него кровь, он спрятал его в мешок, висевший на той же стороне, что и сайдак.
Я внимательно изучила оружие мальчишки.
У него были лук и стрелы. А ещё поржавевший меч, который казался слишком большим для него, особенно когда он вставал на колени. Из сапога торчал нож.
Проводник открыл поясной кожаный мешок, достал потрёпанный листок растения и приложил его к моей ране на боку.
– Не держится на шерсти. Это для заживления, – приговаривал он. Обмотав куском ткани мою грудь, ему всё же удалось его закрепить. – Я целился в ногу, но ты дёрнулся – совсем не вовремя, – как бы извиняясь, добавил он.
– Лучше бы в сердце попал, – пробормотала я, удивляясь, зачем вообще с ним беседую. – По крайней мере, сейчас бы я была с теми, с кем должна.
Проводник в недоумении посмотрел на меня. Это первые мои слова с момента нашей встречи, и казалось, мальчишка не знал, что ответить.
– Рад, что ты выжил, – в итоге сказал он.
Я отвернулась в сторону.
– А я нет.
Тяжело вздохнув, он ногой потушил огонь и присыпал землёй и сказал:
– Надо идти дальше.
Оставив мои передние лапы связанными за спиной, что было ужасно неудобно, проводник развязал мне задние, потом приподнял и еле усадил на лошадь. Теперь я сидела, а не висела мешком.
Он тоже удивительно плавно и грациозно сел на лошадь сзади меня и взял поводья. Мы отправились дальше, теперь уже быстрой рысью. Очень скоро мы вышли на открытую местность, которая была мне незнакома: не лес, не луг и не море. Кругом рос низкий кустарник и высились голые скалы.
Мальчишка старался вести лошадь по каменистой почве, чтобы наши следы сложнее было обнаружить.
Я решила присматриваться и запоминать дорогу, по которой мы ехали, ведь это могло пригодиться для побега.
Я сосредоточилась и смотрела вперёд.
Только толку от этого было мало.
Перед глазами стояли кучи тел и застывшие взгляды тех, кого я сильно любила.
12
Шёпот
Постепенно виды вокруг менялись. Земля становилась всё более каменистой. Сосновая роща справа редела, а вскоре и вовсе исчезла. И лошади, и проводнику каждый шаг теперь давался с трудом. Вид у второго был измученный, но он подгонял животное, и мы шли почти вплотную к выступающим серым скалам, стараясь не задеть острые каменные выступы и не пораниться.
Я принюхивалась, надеясь уловить знакомые запахи, но их не оказалось. Ветер шептал и постанывал, однако о том, где я и куда мы идём, не рассказывал.
Рана в боку ныла и жгла. Самодельная повязка сильно стягивала грудь, не позволяя глубоко вдохнуть.
Когда мы перебирались через звонкий ручей, я поняла, что очень хочу пить.
Я слышала, как шептал ветерок, журчал ручей и, казалось, что-то ещё…
В лёгких порывах ветрах я как будто бы слышала своё имя.
– Бикс.
Я прислушалась.
– Бикс.
Я распрямилась и приготовилась слушать, но всё стихло. Неужели это моя мама? Зовёт меня из другого мира?
Но я снова слышала лишь стук копыт по камням и дыхание проводника.
Просто сейчас у меня каша в голове, говорила я себе. Слышу то, чего на самом деле быть не может.
Но вот опять:
– Бикс.
Возможно, я просто слышала то, что хотела, что меня где-то ищут и знают: я жива.
Ветер чуть слышно пел свою таинственную мелодию, и на меня нахлынули воспоминания. Я вспомнила разговор родителей несколько дней назад. Они сидели в дальнем углу нашего временного жилища и шептались о нас – о моих братьях, сёстрах и обо мне.
Они думали, что мы спим.
Но мы не спали.
Когда дело касается укладывания детей спать, необъяснимо, но родители оказываются мастерами самообмана.
– Если придёт беда… – сказала мама и тут же стихла.
– Когда придёт беда, – поправил её папа.
– Когда придёт беда, – продолжила она, – я буду очень переживать за них. Но больше всего я боюсь за Бикс.
Я услышала своё имя и вздрогнула, но продолжала лежать с закрытыми глазами и дышать медленно и ровно. Никто лучше меня не умел притворяться спящим.
– Почему за Бикс, дорогая? – поинтересовался папа.
– Потому что она совсем крошка. – Голос мамы задрожал. – Я видела сон, очень страшный. За нами пришли. Мне снилось, что она умерла первая.
– Умерла первая, – повторил отец и замолчал.
Я помню, как лежала и не шевелилась, затаив дыхание. Всё ждала, когда же они снова заговорят.
– Я тоже видел сон, – тяжело вздохнув, наконец снова сказал он. – И он был ещё хуже. – Голос его дрогнул. – Будто бы она осталась последним даирном на земле.
– О нет! – воскликнула мама, и было слышно, как она заплакала. – Об этом невозможно даже думать. Последняя из рода…
Мой брат Рифис, который спал в куче подо всеми, слегка пнул меня ногой.
– Не переживай, Бикс, – решил подбодрить меня он. – Они не будут тратить свои стрелы на такую дохлячку, как ты. Кожа да кости, есть нечего.
– Они убивают нас не ради того, чтобы съесть, – прошептала моя старшая сестра. Она была среди нас самая умная – может, потому что была мастером по подслушиванию. – Нас убивают из-за меха. Так говорит Дэлинтор.
Мы много раз об этом слышали, но разве это что-то меняло?
– Эй, вы что там, не спите? – крикнула нам мама.
Само собой, мы промолчали. Вскоре родители затихли, и мы тоже угомонились.
– Бикси? – спустя несколько часов прошептал мой брат Джекс. Ему, похоже, тоже не спалось.
– Что? – тихо ответила я.
– Не переживай. Я тебя защищу.
Джекс, ласковый и очень простой, был на год старше меня, с глазами разных цветов: лиловым и зелёным. Я любила его больше всех остальных, а он любил меня.
– А я – тебя, – ответила я ему.
Скажи я это кому-то другому в семье, меня бы высмеяли, но только не Джекс.
Он взял мою руку в свою.
Когда я проснулась через несколько часов, он всё так же держал её.
13
Пещера
Мы остановились. Проводник сказал лошади всего одно слово на непонятном мне языке – и животное послушно встало.
В воздухе пахло мхом и сырым камнем, а ветер, словно дряхлый старик, протяжно стонал, будто пытался глубоко вздохнуть.
Проводник снова обратился к животному, теперь уже на общем языке:
– Стой тут, Валлино.
Лошадь поняла хозяина, грациозно опустила голову и стала нюхать и щипать траву, кое-где пробивающуюся из-под камней.
Я попыталась развязать руки, но у меня ничего не вышло.
Мой похититель знал толк в узлах.
Немного погодя мальчишка вернулся. Он не без усилий снял меня с лошади, и я тяжело встала на ноги. Мы осторожно пошли дальше вдоль обрыва.
Из пещеры тянуло сыростью.
Я снова попыталась освободить руки, и снова бесполезно. Спотыкаясь, я зашла в пещеру, и уже за первым поворотом стало ясно: дальше свет не проникает, даже силуэты невозможно различить.
– Я думаю, можно остаться здесь, – снова на общем языке сказал проводник.
Он усадил меня на задние лапы, что для даирна не очень удобно.
– Жди тут, – приказал он мне, будто у меня был выбор. – Я приведу Валлино.
В пещере раздалось эхо от цоканья подков. В замкнутом пространстве лошади было страшно, и поэтому она не слушалась. Я прекрасно могла её понять: темень хоть глаз выколи. Только подойдя к проводнику практически вплотную, я смогла его разглядеть.
Он очень аккуратно размотал повязку на моей груди и убрал приложенный к ране лист.
– Всё хорошо. Кровотечение остановилось.
И снова я услышала его странный голос. Как-то раз, когда я была ещё совсем маленькой, я слышала вдалеке человеческие голоса. Тогда мы подошли слишком близко к деревне, люди за нами погнались, они кричали и ругались.
И вот вчера я снова услышала голоса людей, такие же грубые, грохочущие.
Однако голос этого мальчишки отличался от тех. В нём скрывалась какая-то мелодия, песня жаворонка из ветвей на верхушке дерева.
Он снял с лошади бурдюк с водой и одеяло.
– Валлино только обрадуется, – сказал проводник, но лошадь в ответ сердито фыркнула.
Я увидела, как в темноте блеснули белые зубы, и не могла понять, то ли это улыбка, то ли мне показалось.
Подтыкая одеяло под плечи и ноги, он осторожно укрыл меня.
– В пещерах холодно, – объяснил он.
Затем приподнял бурдюк, и я, наконец, напилась.
Как бы мне хотелось сбросить одеяло: лошадиный запах стоял у меня в носу. Но я понимала, что согреться сейчас жизненно необходимо. Я дрожала, словно загнанный зверёк.
По мере того как на землю опускалась ночь, в пещере, благодаря лунным улиткам, напротив, становилось светлее. Они усыпали потолок и стены и, казалось, не двигались, но на самом деле всё же едва заметно ползали. В их прозрачных раковинах дрожали огоньки, меняя цвет с бледно-розового на тёмно-оранжевый – так меняются цвета заката, и сами улитки сейчас были словно «живыми» закатами.
Проводник направился к лошади – он хотел достать что-то из своей кожаной сумки. Вытащив оттуда еду в холщовом мешке и привязав его к морде Валлино, он тщательно почистил лошадь щёткой. Достав все колючки из золотистой гривы, по очереди поднял каждую ногу и ножом отковырял камни и присохшую к копытам грязь.
Закончив эту работу, мальчишка уселся напротив меня. У него был кусок вяленого мяса, и он, разорвав его, поделился со мной. Раньше я ни за что не взяла бы его, да и сейчас хотела уже отказаться, но, чтобы сбежать, нужны силы. Он порвал жёсткое, бурого цвета мясо на ещё меньшие куски и накормил меня, как маленькую.
– Жаль, нельзя развести огонь, – почти извиняясь, начал он разговор. – Если из пещеры повалит дым, солдаты Мурдано нас заметят.
Сейчас мы рассматривали друг друга.
Складывалось впечатление, что он видит даирна впервые. Вот бы мне никогда не встречать людей.
Его кожа была тёплого коричневого оттенка, и на ней не рос мех, только волосы на голове – чёрные, волнистые, затянутые кожаным шнурком в небольшой хвост. Его тёмные глаза мало чем отличались от моих, хотя при таком освещении сложно понять. Вместо вытянутой морды у него был странный приплюснутый рот, а пухлые губы то показывали, то снова скрывали его абсолютно бесполезные зубы: такими поймать добычу просто невозможно.
– Итак, – начал он, – ты – даирн.
– А ты человеческий самец, – бросила я в ответ.
Он широко улыбнулся.
– Что ж, я рада, что одурачила тебя.
– Одурачила?
– Ну да.
Вдруг его голос изменился: он по-прежнему говорил серьёзно, но уже без фальши и значительно выше и мягче.
И тут меня словно молнией ударило:
– Так ты самка!
– Верно, – сказала она опять голосом «когда-смешно-но-надо-быть-серьёзным».
Сначала я подумала: как же даирн со своим легендарным нюхом мог так ошибиться? Но теперь поняла: после стольких недель скитаний в дикой природе попробуй-ка учуй человека под толстым слоем грязи.
– Прости, – зачем-то пробормотала я. Я была так воспитана – уважать окружающих и никогда не называть существа неправильными названиями. – Я мало общалась с людьми. – И тут во мне снова закипела ярость, и я добавила: – А лучше бы вообще не общалась.
– А вот я ещё ни разу не видела даирна, – ответила девчонка. – Ты первая.
– А разве это не ты посылала даирновский сигнал тревоги там, у скалы?
– Ты слышала его? – Сейчас она будто бы гордилась собой. – Да, это я. Ваш класс всегда вызывал у меня любопытство, поэтому один браконьер научил меня посылать этот сигнал. – Она наклонила голову. – Ну так что, у меня хорошо получилось?
– Очень фальшиво.
– Тогда, может, научишь, как надо?
– Чтобы ты всех даирнов переловила? – У меня встал ком в горле. – Если, конечно, хоть кто-то остался.
Он… то есть она потупила глаза.
– Прости, мне жаль… очень жаль твою родню.
Меня распирало от злости и ненависти, но я промолчала. Я не могла произнести слово «семья». Не могла сказать «брат» или «сестра», «мама» или «папа». Боль потери душила меня.
Вместо того чтобы говорить с ней, я сосредоточилась на своём обонянии, я вспоминала запахи браконьеров и солдат Мурдано и сравнивала их с запахами этой девчонки. Я находила различия и отбирала их. Никогда больше я не спутаю человеческих самца и самку.
– У тебя есть имя? – спросила девчонка.
– А у тебя?
– Моё имя Харассанда, но все зовут меня Хара, это может быть и мужское, и женское имя. Браконьеры звали меня «парень». Или «проводник». Или «эй ты».
– Люди так глупы, что не могут понять, что ты девчонка?
– Люди видят то, что хотят видеть. Я одета как парень, говорю как парень. Они и видят парня.
– Но почему? – Проявилось моё природное любопытство, и я не могла удержаться и не спросить.
– Почему хотят видеть во мне мальчишку? – Хара оторвала кусочек мяса и положила мне в рот. – Девчонкам не разрешают охотиться. Им вообще много чего не разрешают. Да почти всё нельзя.
Это было так странно. Получается, я мало что знала о людях, ведь Хара сказала правду. Нет смысла врать даирнам. Мы чуем ложь. Сами мы можем преувеличивать или рассказывать небылицы, шутить или играть словами, но никогда не врём, как это делают представители других классов.
Иногда это хорошо, а иногда не очень.
– Ну а ты? – спросила она как бы между прочим.
– Я не притворяюсь кем-то другим, – ответила я. – Мне незачем.
Она кивнула.
– Счастливая.
– Как раз наоборот.
– Да, я понимаю, о чём ты.
Она очень внимательно смотрела на меня. Лицо человека было для меня чем-то совсем новым, и тем не менее взгляд её такой же, как у даирнов, – смышлёный и проницательный.
– Если бы на нашем пути попались плохие люди, я бы жестоко поплатилась за то, что девчонка, – тихо сказала она. – Возможно, даже жизнью.
И тут до меня дошло: если она рассказывает мне всё это, значит, доверяет.
Но я ей не доверяла. И вряд ли стану.
Хотя я и не боялась её больше.
Я посмотрела ей в глаза и сказала:
– Меня зовут Бикс.
