Кэти Мартон
Канцлер. История жизни Ангелы Меркель
«Только представьте, – говорил Эппельман, – пятнадцать молодых людей сидят в колледже для пасторов, ждут не дождутся, когда их отправят собирать паству где-нибудь на Востоке. И тут Каснер говорит: “Не будет у вас никакой паствы: число пасторов на Востоке постоянно сокращается. Скоро церковь не сможет вас обеспечивать. Придётся искать обычную работу, на которую вы будете ходить с понедельника по пятницу. А церковь сможете посещать только в субботу и воскресенье”. Только представьте, как подобное расстраивало». То, как Каснер пытался смешивать политику с религией, лишь удручало Эппельмана, который порой считал Каснера лицемерным: «Мне казалось, что нельзя объединять веру с политикой так. Нельзя отрицать, как плохо протестантским семьям в Восточной Германии… Что их наказывают как раз потому, что они христиане! Каснер был уверен, что все мы, даже христианские пасторы, обязательно станем сторонниками “реального социализма”».
Остаётся лишь догадываться, сожалел ли Каснер о своём переезде на Восток, когда его вынудили слушаться и даже поддерживать государственный план Штази – упразднить должность пастора как таковую. Как бы то ни было, отец Ангелы из последних сил надеялся, что социализму и религии удастся ужиться друг с другом хотя бы в какой-то мере, хотя постоянно сталкивался с доказательствами обратного.
Меркель никогда открыто не критиковала отцовский подход к политике. «Отец пытался создать церковь, которая соответствовала бы нуждам жителей Восточной Германии», – говорила она, сравнивая собственные убеждения с латиноамериканской теологией освобождения. Однако то, что она соглашалась с ним на людях, отнюдь не означало, что она принимала все его слова на веру. Ангела вспоминала один их давний спор «о том, сколько имущества можно обобществить, а сколько – оставить в личном распоряжении гражданина». Годы спустя пастор скажет, что ещё давным-давно разучился понимать дочь, и горько отметит: «Она постоянно поступала как ей вздумается».
В 1968 году возвышенные представления Каснера о социализме ждал ещё один суровый удар, который оставил неизгладимое впечатление в душе четырнадцатилетней Ангелы. То был год Пражской весны – периода политической либерализации и массовых протестов в Чехословацкой Социалистической Республике. В промежутке с января по август людям в числе прочего удалось добиться ослабления ограничений в отношении СМИ, свободы слова и перемещений. «Прекрасно помню, как все были воодушевлены переменами, – вспоминала Меркель годы спустя. – Мы тогда отдыхали на чехословацком курорте Пец-под-Снежкой. Все так воодушевились. Потом родители на два дня отправились в Прагу – взглянуть, что происходит на Вацлавской площади, ведь именно на этой площади происходили антиправительственные протесты. Возвратились крайне вдохновлёнными: надеялись, что положение дел в социалистическом лагере изменится и в конце концов начнутся послабления… Ведь раз получилось у Чехословакии, то и у Восточной Германии получится. Помню, как засомневалась, возможно ли вообще повлиять на социализм как таковой».
21 августа Меркель возвратилась с отдыха в чешских горах и посетила бабушку, жившую в Восточном Берлине. «До сих пор чётко помню: стою я утром в кухне и слышу, как по радио объявляют, что советские войска вошли в Прагу». Несколько подразделений из дружественных социалистических республик – Польши, Болгарии, Венгрии и, что расстроило юную Ангелу больше всего, Восточной Германии – перешли чешскую границу и положили конец Пражской весне. «Меня будто громом поразило. Я очень разочаровалась и расстроилась», – вспоминала Меркель. На то, каким образом в 2014 году подавлялось реформистское движение в Украине, Меркель отозвалась быстрее и ощутимее коллег по политической арене. Чужая жестокость, вне всяких сомнений, пробудила воспоминания Меркель о том, как она далёким летом 1968 года, стоя в бабушкиной кухне, услышала вести из Праги.
Когда Советский Союз подавил попытку Чехословакии построить «социализм с человеческим лицом» (как говорили о «Пражской весне» её инициаторы, в частности Александр Дубчек, который был первым секретарём ЦК Коммунистической партии Чехословакии), пастор Каснер понял, что не может больше так же просто прикрываться возвышенными представлениями о восточногерманском режиме. Тем не менее он упрямо продолжал верить в возможность существования «человечного» социализма и так и не смирился с капиталистическим строем. Германия давно стала единой, его дочь уже сияла на политическом небосводе капиталистического государства, а он продолжал сетовать: «Только и мысли [у капиталистов], что о деньгах, чтобы производитель получал прибыль, а потребитель покупал, причём покупал с избытком. В нас вбили представления о рыночной экономике, и якобы никто не смеет оспаривать её власть. Сегодня всё – это “товар”, даже природа».
Когда Ангела закончила темплинскую гимназию – самый престижный вид средней школы в Германии – с отличием по математике, физике и русскому языку, её едва не отказались выпускать. И всё из-за не более чем невинной шалости. На выпускном каждый ученик должен был во всеуслышание признаться в любви к марксизму-ленинизму, выступив с постановкой о его международном триумфе. А Меркель и несколько её одноклассников решили своим выступлением поддержать не только Национальный фронт освобождения Южного Вьетнама (который считался врагом Америки, а потому, несомненно, заслуживал поддержки), но и людей Мозамбика, которые вели войну против португальских колонизаторов. Вот только борьба жителей Мозамбика не была строго коммунистической. Мало того, Меркель с одноклассниками в конце ещё и спели воодушевляющий припев международного пролетарского гимна «Интернационал». За такой проступок Коммунистическая партия даже хотела лишить диплома одну из лучших выпускниц гимназии и всего региона, которую уже успели принять в именитый Лейпцигский университет (переименованный в 1953 году в университет имени Карла Маркса).
Осознав ужасающие последствия дерзкого поступка дочери, пастор Каснер связался с епископом, и тот уговорил правительство проявить снисхождение к многообещающей ученице и её одноклассникам. На этот раз Каснер уберёг дочь от беды. Однако в дальнейшем её всё равно настигла политика государства, которое было готово за любую мелочь лишить одарённого человека права на успешное будущее.
Осень 1973 года. Девятнадцатилетняя Ангела Меркель прибыла на огромный железнодорожный вокзал, где её поприветствовал портрет Владимира Ленина, чтобы изучать физику в знаменитом Лейпцигском университете. Впервые в жизни оставшись одна, она проявила себя как осмотрительная и при этом крайне воодушевлённая и умная студентка.
2. Самостоятельная жизнь в Лейпциге
Всё должно выглядеть демократично, однако при этом полностью находиться в нашей власти.
Вальтер Ульбрихт, Первый секретарь Социалистической единой партии Германии с 1950 по 1971 год
Осень 1973 года, когда девятнадцатилетняя Ангела Каснер покинула дом и отправилась в Лейпцигский университет, была для Восточной Германии мрачным временем. Коммунистов, которые слишком открыто высказывались в пользу Пражской весны, отправляли в тюрьму или исключали из партии. Президент США Ричард Никсон только в прошлом году «поехал в Китай», однако совсем уже состарившийся генсек СССР Леонид Брежнев даже не думал нарушать неписаных запретов и мешать такому бескомпромиссному сталинисту, как Вальтер Ульбрихт. Население Германии ещё сильнее погрязло в мрачном смирении с тем, что всё останется как есть.
После неприятного столкновения со всевидящим оком государства Меркель решила обезопасить себя и заняться наукой. Позднее она признавалась: «Я выбрала физику, поскольку хотела разобраться в эйнштейновской теории относительности и при этом понимала: уж основные законы арифметики и природы Восточная Германии попрать не сможет». Смысл заниматься гуманитарными науками? Немецкий писатель Генрих Бёлль недавно получил Нобелевскую премию по литературе, а в Восточной Германии тем временем, согласно воспоминаниям Меркель, «нельзя было прочесть его “Глазами клоуна” без особого разрешения, а иностранные книги и газеты и вовсе были запрещены». Меркель стремилась получить степень доктора наук в области физики. Она выбрала Лейпцигский университет не только потому, что он считался одним из важнейших в Германии храмов науки, но и потому, что находился в 270 километрах от Темплина. Пришла пора самостоятельной жизни. «Мне хотелось сбежать, хотелось вырваться из этого городка», – объясняла Меркель. Она, вне всяких сомнений, жаждала в том числе оказаться подальше от вечно недовольного ею отца и бесконечно преданной ему матери.
Сойдя с поезда, который шёл из Темплина в Лейпциг, Ангела оказалась на величайшем в Европе центральном вокзале с высоким сводчатым потолком, являвшем собой напоминание о золотом веке железнодорожных перевозок. Девятнадцатилетнюю Меркель приветствовали громадные портреты героев коммунизма: Маркса, Ленина, Ульбрихта. Однако даже пропаганда не сумела умалить величие Лейпцига. Он мог похвастаться как яркой историей, так и до сих пор витающим в нём международным духом. Композитор Иоганн Себастьян Бах, поэт Фридрих фон Шиллер, писатель Иоганн Вольфганг фон Гёте, художник Макс Бекманн – все они либо учились, либо жили именно в Лейпциге. Более того, именно там ежегодно проводилась одна из старейших в мире ярмарок и находился легендарный университет. Неудивительно, что город был оживлённым, насколько это возможно в государстве-сателлите.
Меркель запрыгнула в трамвай до Карл-Маркс-платц (которую сегодня уже называют прежним именем – Аугустусплатц), чтобы записаться за занятия в бездушном бетонном административном корпусе университета. Ангела наверняка испытывала трепет, когда проходила по аскетичным коридорам, прежде чем занять своё место в амфитеатре или конференц-зале, слегка изменившихся со времён философа Фридриха Ницше, композитора Рихарда Вагнера и нобелевских лауреатов физиков Вернера Гейзенберга и Густава Герца, которые бывали здесь до неё.
Из семидесяти первокурсников-физиков в Лейпцигском университете было всего лишь семь женщин, и одна из них – Ангела Меркель. «Она была первой девушкой, пришедшей на мои занятия», – вспоминал преподаватель термодинамики Райнхольд Хаберландт – высокий мрачный мужчина. Ему сейчас уже за восемьдесят, однако даже четыре десятка лет спустя он прекрасно помнит свою студентку, невзирая на её отчаянные попытки не выделяться. «Ангела всегда говорила тихо и метко. На лекции сидит восемьдесят человек, а Ангела открывает рот только тогда, когда её спрашивают», – рассказывал Хаберландт. Однако она была блестящей студенткой. «Если она что-то отвечала, – вспоминал её одногруппник Франк Мешкальски, – то казалось, будто они с преподавателем говорят на каком-то своём языке, чуждом для остальных. Складывалось ощущение, будто у неё в мозге есть какие-то дополнительные извилины».
Одним вечером в студенческом клубе, располагавшемся в подвале протяжённого здания университета, Мешкальски пригласил Ангелу потанцевать. Много лет спустя он описывал мне этот случай так: «Ей нравилось, пока она не узнала, зачем я на самом деле её пригласил. Мне хотелось, чтобы она помогла мне подготовиться к предстоящим экзаменам по дисциплине, которая предшествует ИТ [информационным технологиям]. Я посетил только первое занятие, а весь остальной семестр прогуливал. Она расстроилась, но ненадолго. Вскоре она успокоилась, мы сели, и она начала пересказывать всё, что узнала в течение семестра, а я – конспектировать. Она блестяще всё запомнила. Так упорядоченно и методично всё подала. Причём никуда не подглядывая!»
Экзамен Мешкальски сдал. У самой Ангелы после выпуска была только одна плохая оценка по обязательному предмету, посвящённому изучению марксизма-ленинизма. Меркель получила за него самую низкую оценку из возможных – «генугенд», то есть «удовлетворительно».
Коммунистическое государство мешало развиваться даже в науке. «Нельзя было читать научные публикации на английском, ослушаться означало подвергнуть себя опасности, – вспоминал профессор Хаберландт. – Все англоязычные материалы приходилось переводить на русский. И только после этого их позволялось читать. Как будто английский был заразным. Столько лишнего времени уходило!» – говорил он, возмущённо качая головой. Когда я спросила, как он отнёсся к решению своей блестящей студентки перейти из науки в политику, тот ответил: «Из неё вышла бы хорошая учёная. Однако хороших учёных много. А вот хороших политиков – значительно меньше».
Ральф Дер, профессор нейроинформатики и робототехники, который был научным руководителем Меркель в пору магистратуры, вспоминал, какое впечатление сложилось у него о бывшей знаменитой подопечной, когда он впервые её встретил: «Юная, открытая, живая, с короткой стрижкой. Она понравилась мне с первого взгляда». Студентка и преподаватель быстро сдружились, и в 1980 году опубликовали в соавторстве статью под названием «Влияние пространственных корреляций на скорость бимолекулярных элементарных реакций в плотной среде». Однако сильнее всего Дера впечатлило в Меркель то, что не было напрямую связано с её академическими достижениями. «Было видно, что у неё очень развит внутренний мир, – признавался он. – Мы все изумлялись».
«Помню, однажды я спросил у неё, – вспоминал Мешкальски, – как она может одновременно и поддерживать христианство – я о том, что всем было известно, чья она дочь, – и заниматься наукой? И Ангела ответила: “Бог для меня – это добропорядочность”. И добавила, что стремится сочетать христианские призывы к добропорядочности с научным знанием».
Чтобы не отвергать веру в атеистическом государстве, чтобы мыслить независимо, но в рамках марксистско-ленинских догматов, приходилось быть начеку и разумом, и душой. Меркель уже развила в себе необходимую для выживания проницательность: когда-то ей удавалось одновременно и быть преданной лютеранкой, и состоять в комсомоле. Зачем ставить под угрозу будущее, выбирая что-то одно? Меркель до совершенства отточила навыки, позволяющие подстраиваться и искать компромиссы, а также поняла, насколько важно держать своё мнение при себе.
С ней общались отнюдь не только осмотрительные люди. Среди лейпцигских друзей Меркель был и ещё один физик – Райнхард Вульферт, который, в отличие от неё, открыто высказывался против восточногерманского режима. В 1982 году, через несколько лет после окончания университета, он участвовал в тихом и мирном шествии по Йене – городу федеральной земли Тюрингия. За демонстрацией, конечно же, наблюдали агенты Штази как в форме, так и в штатском. Так что вскоре после этого Вульферта задержали. Благодаря давлению со стороны мирового научного сообщества его выпустили из-под стражи, и в конце концов он бежал в Западную Германию. Позднее он написал Ангеле, однако та запретила впредь это делать: вдруг за ней тоже следят. Отважные и при этом крайне опасные действия, которые позволял себе Вульферт, Меркель себе яростно запрещала.
В 1989 году, после падения Берлинской стены, Меркель вновь связалась со старым другом. Однако на этот раз уже Вульферт, который так и остался жить в Западной Германии, отказался поддерживать дружеские отношения.
Меркель впервые столкнулась со свободной рыночной экономикой в университетские годы, когда работала барменом в студенческом самоуправлении. Свой коронный напиток – смесь виски и вишнёвого сока – она продавала таким же студентам с наценкой. Раз в неделю она ездила на трамвае в другой конец Лейпцига, где покупала консервированную вишню и дешёвый виски. Одногруппники вспоминали, что как бармен она была весёлой и ловкой, а ещё хозяйственной. «Я всегда была из тех, кто ест арахис и не танцует», – признавалась она. Кроме того, её ни капли не вдохновляла поп-музыка, которую навязывало государство. «Для студенческих мероприятий существовала норма: шестьдесят процентов восточногерманской музыки и только сорок процентов – западной», – вспоминала Меркель. Она бы предпочла поменять проценты местами.
В самый разгар первого курса Ангела ещё состояла в «Клубе нецелованных» – молодёжной организации христианских демократов. Название клуба на немецком, «Club der Ungekussten», сокращалось до CDU – и точно таким же сокращением, как ни забавно, в немецком обозначают тот самый Христианско-демократический союз Германии (Christlich Demokratische Union), в который Ангеле предстояло вступить. Мужчин не особо привлекала девушка с андрогинной внешностью в мешковатых брюках, с чистым лицом. Вот только чувство это было взаимным: мужчины Ангелу чаще раздражали, чем нет. «На занятиях мне больше нравилось проводить опыты вместе с другими женщинами, – вспоминала она. – Когда нам в лаборатории разрешали использовать оборудование, то мужчины бежали хватать горелки и остальное, а я тем временем предпочитала сначала как следует продумать, что буду делать. Только пока я думала, мужчины уже успевали всё расхватать и многое поломать».
Однажды Ангела всё-таки влюбилась. В 1974 году, когда ей было двадцать, она познакомилась с Ульрихом Меркелем – тоже физиком, тоже из Лейпцигского университета – во время поездки по обмену в Москву и Ленинград. Ульрих был «обычным парнем, но надёжным, хоть лошадей с ним воруй», – шутил Мешкальски, используя расхожее немецкое выражение. «Я обратил на Ангелу внимание потому, что она была дружелюбной, открытой, естественной», – вспоминал Ульрих Меркель в 2004 году в одном из редких интервью. Они встречались почти два года, после чего съехались. «Мы ходили в одну ванную и туалет с другими студентами, – рассказывал он. – Каждый платил по десять марок в месяц. У нас была одна постель, два письменных стола и один шкаф. Так и жили. Спартанские условия, однако мы не жаловались. Нам очень хотелось построить совместное будущее», – вспоминал он, при этом признавая, что «был ещё один повод жениться так рано: супружеским парам скорее давали квартиры». Поженились они на следующий же год: Ангеле было двадцать три, а Ульриху – двадцать четыре. По просьбе Ангелы, венчание проходило в Темплине, в церквушке отца, однако сам пастор Каснер брачного обряда не проводил. Невеста была в голубом.
Медовый месяц устраивать не стали, так как нужно было немедленно приступать к учёбе: обоим предстояли выпускные экзамены. Магистерская диссертация Меркель на тему «Аспекты ядерной физики» была опубликована в англоязычном научном журнале Chemical Physics, что можно считать выдающимся достижением для восточногерманской учёной. Однако даже блестящая успеваемость не открыла перед Меркель новые возможности. Она, вне всяких сомнений, не могла преподавать из-за «буржуазного» происхождения. А даже если бы ей вдруг разрешили, пришлось бы постоянно приноравливаться к требованиям режима. «Мне бы пришлось поступать как все учителя: поднимать учеников, которые изучают религию, и спрашивать их имена, – признавалась позднее Меркель. – Живи я в Западной Германии, наверняка стала бы учителем».
Трудно вообразить, что было бы, задержи преподавание или наука эту одарённую и молчаливо-целеустремлённую женщину на пути к передовой холодной войны – Берлину.
1986 год, Берлин. Ангела празднует получение докторской степени по физике в компании близкого друга Михаэля Шиндхельма и будущего мужа Иоахима Зауэра.
3. Берлин
В восьмидесятые мы с Ангелой в этом городе только и делали, что творили глупости.
Михаэль Шиндхельм
Путь Ангелы Меркель из Лейпцига в Берлин не был гладким. После университета она рассматривала в качестве нового места жительства не только столицу. Ангела Меркель подала заявление о приёме на работу в Технический университет Ильменау в Тюрингии – горном, покрытом густыми лесами регионе, который она любила. Ильменау, который некогда стал прибежищем для Мартина Лютера, считался средоточием научной мысли. Но, когда Меркель прибыла на, как она думала, собеседование, её встретили два агента Штази. Меркель отвели в кабинет и завалили вопросами, призванными запугать её.
«Как часто вы слушаете западное радио?»
«Вы любите родину?»
«Как вы будете защищаться, если на вашу землю проникнут агенты империализма?»
Так Меркель склоняли к тому, чтобы она в будущем выполняла «свой гражданский долг» и доносила на коллег.
Ангела, как и любой другой обитатель Восточной Германии, прекрасно знала, что делать. «Родители вечно напоминали мне: нужно говорить Штази о том, какая ты болтунья и что не умеешь держать язык за зубами. Я ещё от себя добавила: мол, если я стану осведомителем, муж точно догадается», – вспоминала она. Из уст простодушной учёной такой ответ звучал достаточно убедительно, чтобы агенты, пожав плечами, отпустили её, естественно, поставив в досье отметку о неблагонадёжности. В итоге работу в университете Ильменау Меркель не получила.
Отказавшись от спокойной и уютной жизни в небольшом Ильменау, Меркель с супругом заняли посты в именитой Академии наук в Восточном Берлине. В конце 1970-х он нуждался в масштабной реставрации, хотя именно на востоке Берлина располагалось больше всего исторических памятников. С момента окончания Второй мировой войны прошло уже три десятилетия, а советская часть города до сих пор казалась неухоженной и забытой. Совсем поросли бурьяном изрытые колеями поля вокруг почерневших развалин Рейхстага (где некогда заседал германский парламент), который, вообще-то, находился в Западном Берлине, однако располагался прямиком у пограничной стены. Некогда сияющий огнями отель «Адлон» на потрёпанном ныне бульваре Унтер-ден-Линден медленно воскресал уже в виде общежития для советских офицеров. Дважды в день Ангела садилась в пригородную электричку и отправлялась в путь по железной дороге, которая тянулась вдоль стены и вела в Академию наук, расположенную в непривлекательном комплексе на окраине города. Каждый раз пересекая укрытую песком нейтральную полосу земли с вышками и сторожевыми псами, она неизменно расстраивалась. С ноября и до конца марта сумерки наступали рано, делая Берлин ещё более мрачным. А по ночам восточную часть города накрывало почти кромешной тьмой.
Ангела и Ульрих поселились в крохотной квартирке в доме 24 по Мариенштрассе, возле Бранденбургских ворот – непреодолимой границы между Востоком и Западом. Несколько раз в час однокомнатная квартира Меркелей сотрясалась из-за проезжавших мимо электричек. Из окна был виден мрачный Трэненпаласт («Дворец Слёз») – контрольно-пропускной пункт, названный так потому, что именно на этой обшарпанной станции жители Восточной Германии прощались с друзьями и родственниками из Западного Берлина.
Меркель тогда писала докторскую диссертацию по физике, а заодно отрабатывала три года, которые должна была государству в обмен на образование. Ангела сидела в здании главного научно-исследовательского института Восточной Германии, однако при этом вынуждена была трудиться в примитивной лаборатории с устаревшим оборудованием, которая располагалась в бывшем строительном ангаре. В ней был всего один центральный процессор, так называемый компьютерный центр – двенадцать учёных из команды Меркель вынуждены были программировать всё самостоятельно. Меркель в очередной раз оказалась единственной женщиной в коллективе.
Ежедневная деятельность была такой же угнетающей, как и долгий путь до места работы: Меркель раз за разом проводила опыты по разделению атомов углерода и водорода при высоких температурах. Уже вскоре она начала скучать и осознала, что ей больше по душе абстрактное и теоретическое. Позже Ангела рассказывала о том, с какими разочарованиями и ограничениями сталкивалась в те годы. «Перспектива ближайшую четверть века проводить низкобюджетные исследования» её, как она мягко выразилась, «не прельщала».
Дома всё было не намного лучше. Меркель быстро поняла, что вышла замуж зря. «Мы поженились, потому что все женились. Я не относилась к браку как к чему-то по-настоящему важному», – позднее признавалась она. Ульрих утверждал, будто ничто не предвещало развода. «Ангела просто собрала вещи и съехала. Ничего со мной не обсудив», – рассказал он. Конечно, развод разочаровал его, однако не обидел. «Нам почти нечего было делить. Она забрала стиральную машинку – у меня осталась мебель», – вспоминал он. Ульрих виделся с Ангелой в последний раз в 1989 году в Академии наук, прямо перед падением Берлинской стены. Меркель сохранила фамилию бывшего мужа, однако редко вспоминала этот недолгий брак.
Тридцатый день рождения Ангела праздновала разведённой, в плохо обставленной квартире на Темплинерштрассе в районе Пренцлауэр-Берг, забитом опустошёнными, разрушенными войной зданиями, в которых люди – в том числе и Меркель – в основном обитали нелегально. Друзья помогли ей «проникнуть» в заброшенную квартиру и обустроиться в ней. Лучше всего в тот год Ангеле запомнилось то, что её посетил отец. Изучив обветшалое, не то чтобы законно занятое жилище, он ядовито заметил: «Что ж, Ангела, не слишком-то ты и преуспела». Слышать подобный упрёк от человека, которому отчаянно пытаешься угодить, должно быть, особенно обидно. Однако Меркель не стала ни спорить, ни возмущаться, ей вообще никогда не были по душе споры. Она поступила с отцом, как со всеми остальными влиятельными мужчинами, которые её недооценивали: со временем молча опровергла все его придирки.
Чтобы за все эти годы не лишиться ни разума, ни духа, она ходила на постановки в государственном театре «Берлинер Ансамбль» на Бертольт-Брехт-платц. Кроме того, она завела новых друзей, что в дальнейшем поставило её жизнь под угрозу. Коллега и доверенное лицо Меркель Франк Шнайдер тайком докладывал о её действиях Штази. Не то чтобы Меркель давала поводы для политических доносов, однако Шнайдер, судя по всему, решил как следует покопаться в личной жизни недавно разведённой молодой женщины. «Порой, когда я подвозил её на работу, то сталкивался с очередным её любовником. Он здоровался со мной, стоя у входа в халате. Её любовные интрижки редко когда длятся дольше полугода», – сообщал Шнайдер Штази 30 августа 1980 года. (Шнайдер – единственный, кто официально заявлял, что Меркель в период внезапной и долгожданной свободы заводила «любовные интрижки». Сама Меркель ни разу ничего не говорила о личной стороне своей одинокой жизни в Берлине.)
Меркель, судя по всему, доверяла доносчику безоговорочно. Шнайдер помогал ей ремонтировать новую квартиру, Ангела подружилась с его супругой из Грузии и то и дело сидела с их детьми. Меркель даже позвала Шнайдера в святая святых – в родной дом в Темплине. Там Шнайдер познакомился с пастором и его супругой, на которых впоследствии также донёс. Оказалось, Каснеров можно было уличить лишь в том, что они получали из Гамбурга, от сестры Герлинды, посылки с едой и одеждой.
В сентябре 1981 года у Шнайдера наконец-то появился повод для доноса, больше похожего на политический: Меркель отправилась в Польшу, откуда возвратилась с фотографиями и воодушевляющими описаниями «Солидарности» – первого независимого профсоюза в Польше, который действовал под руководством Леха Валенсы. Электрик и активист, он вместе с союзниками вскоре потряс Польскую Народную Республику, а после – и весь Советский Союз, борьбой за достойные условия труда, свободу слова и другие права. «Она не диссидент, однако порой слишком громко думает», – сообщил Шнайдер Штази. Меркель узнала о предательстве друга лишь в 2005 году, когда обнародовали соответствующие данные. «Я не злюсь, – сказала она тогда, – однако ужасно разочарована». Если Ангела кем-то «разочарована» – значит, он и вправду натворил дел.
В 1985 году мрачную берлинскую жизнь Меркель осветило прибытие человека с ярким умом. Вскоре этому человеку было суждено стать одним из ближайших её друзей. Этим человеком оказался Михаэль Шиндхельм, который только-только возвратился с юго-запада России, из Воронежа, где четыре года изучал квантовую химию.
Благодаря Шиндхельму Меркель из первых уст узнала, насколько волнующие перемены происходят в, казалось, давно закостенелой Советской империи. Пятидесятичетырёхлетний Михаил Горбачёв занял должность генсека ЦК КПСС после череды престарелых советских руководителей и, судя по всему, стремился заметно изменить жизнь советских людей. Британская премьер-министр Маргарет Тэтчер отмечала: «С Горбачёвым уже можно о чём-то договариваться». А американский президент Рональд Рейган вскоре уже активно общался с генсеком на саммитах и в швейцарской Женеве, и в исландском Рейкьявике. Оба руководителя, казалось, были без ума друг от друга. Осознавая, в каком опасном состоянии находится советская экономика из-за продолжительной Афганской войны и гонки вооружений, которую Рейган ускорил своей Стратегической оборонной инициативой (известной также под названием «Звёздные войны»), «Горби», как его называли по всему миру, спешил провести реформы. Восточная Германия, возможно, и была до сих пор покрыта льдом сталинской эпохи, однако в других уголках империи этот лёд уже начал трескаться.
Меркель хотелось поспевать за всеми новостями о стремительных переменах в мире, а потому она с упоением слушала рассказы Шиндхельма о жизни в Советском Союзе. По его словам, в Москве было плохо. Часто не было воды, отопления, а люди голодали. «Холодная война определённо подходит к концу», – говорил Шиндхельм своей новой подруге. Ангела во всех подробностях расспрашивала Шиндхельма о том, как горбачёвские реформы, которые в России обозначили словами «перестройка» и «гласность» (подразумевая перестройку плановой советской экономики, ориентацию на свободный рынок и свободу информации, соответственно), повлияют на Восточную Германию. Разделённый стеной Берлин, в котором жили и работали Меркель с Шиндхельмом, до сих пор оставался самым неспокойным городом на передовой холодной войны: именно здесь стороны конфликта неусыпно следили за действиями друг друга и на всякий случай держали в боевой готовности танки и войска, разделённые той самой узкой полосой нейтральной земли[11].
«Мы с Ангелой встречались в конце дня примерно на час: она готовила кофе в турке, и мы говорили обо всём на свете», – вспоминал Шиндхельм во время первой из нескольких наших встреч в Берлине. Этот изящный мужчина в шляпе-федоре, совсем как у Леонарда Коэна, после падения Берлинской стены начал жизнь с чистого листа в качестве оперного импресарио и драматурга. Чем крепче становилась дружба между Шиндхельмом и Меркель, тем сильнее они убеждались в том, насколько похожи. Оба, по его словам, «благодаря родителям-протестантам усвоили, как не привлекать внимания государства и скрывать свои истинные намерения, а если не привлекать внимания не удавалось, научились возвращаться к прежнему себе, стоило государству только отвлечься. В наших разговорах мы с Ангелой как раз могли быть собой. Она искромётно шутила, однако даже тогда была довольно загадочной. Вообще, моё представление о ней почти не изменилось». Ангела познакомила Михаэля со своим братом Маркусом, который был младше её на три года и тоже стал физиком. Шиндхельм вспоминал, как «сильно он был похож на сестру. Видимо, их обоих воспитывали так, что они выросли спокойными и в какой-то степени нечитаемыми».