Иван Кузнецов
Глубокий поиск. Книга 1. Посвящение

Я узнала о том, что вступительные испытания окончены, где-то к концу первой недели или спустя дней десять моего пребывания в Лаборатории.

Нина Анфилофьевна – заместитель по воспитательной работе – очень строго сообщила, что товарищ Бродов вызывает меня в свой кабинет. Было похоже на то, что она хочет напугать меня. Но за время испытаний – самых разнообразных – я усвоила, что голос собственной интуиции заслуживает внимания и доверия. Интуиция же никакой опасности от похода в кабинет руководителя не предвещала.

В кабинете, помимо Николая Ивановича, сидел Михаил Маркович – главный гипнолог и заместитель начальника по нейроэнергетической работе и учёбе. Товарищ Бродов коротко и внушительно поздравил меня с тем, что я успешно прошла испытания.

– Ты принята в Школу-лабораторию. Теперь слово за тобой. Ты сама хочешь остаться здесь? Подумай и скажи как есть. Без твоего желания тебя никто удерживать не станет.

Этой тирады он мог бы и не произносить. Ещё бы не хотеть остаться! Не помню, что именно я промямлила в ответ, но его восторженная утвердительность не вызывала сомнений.

Тут-то начальники и принялись в моём присутствии выбирать мне новое имя.

После этого Михаил Маркович ушёл, а меня товарищ Бродов ещё не отпустил.

– После экзаменов полагается законный отдых. Завтра до одиннадцати у тебя – свободное время. Ты всё ещё хочешь увидеть немецкий самолёт? Завтра он стоит на площади последний день.

Ну просто день бессмысленных вопросов! Как можно не хотеть увидеть вблизи огромный, чёрный, настоящий сбитый фашистский «юнкерс»?!

– Хочу.

– Хорошо. Вот тебе деньги на метро…

Ура! Я ещё и на метро покатаюсь!

– Надо выйти на станции «Площадь Свердлова». К самолёту стоит большая очередь, помним? Рассчитай, чтобы вернуться не позже одиннадцати. Справишься одна – добраться, вернуться?

– Конечно, справлюсь.

– Попроси у кого-нибудь часики, чтобы не опоздать. Если останется время, посмотришь метро как следует. Но из метро – сразу в Лабораторию. Понимаем?

Как сказать. Задание я поняла: по городу не шляться, на метро туда и обратно – и сразу в подъезд Лаборатории. Я не поняла почему. Не заблудилась бы я, зря он думает. С другой стороны, пока я эту очередь отстою, всё время выйдет.

– Поняла.

– Помним про часики.

Я кивнула, и меня отпустили.

В тот же вечер Нина Анфилофьевна вручила мне знакомый плетёный короб.

– Вот. Мать собрала твои вещи, чтоб ты тут одну кофтёнку до дыр не проносила. Передала для тебя через нашего сотрудника.

– Она сама не придёт? – удивилась я.

– Ты подумай! – назидательно призвала Нина Анфилофьевна. – Ты к ней можешь пойти вечером? Нет: отбой. А она как может? С утра до вечера она работает. И у тебя занятия.

– Тут же близко, – робко возразила я.

Я спросила прямо, до которого часа мать работает. Я бы сходила к ней и вечером: не боюсь тёмных улиц. Но зам по воспитанию возразила: та квартира, куда нас привезли вначале, была, оказывается, служебной, вроде гостиницы, теперь же матери дали жильё гораздо дальше. Кроме того, для всех введена трудовая повинность – рытьё окопов на дальних подступах к Москве. Три часа после основной работы надо рыть, а ещё ведь занимает время дорога туда и оттуда. Получается, время остаётся только поспать.

Настоящее замешательство я испытала, когда выяснилось, что в чемодане нет записки. Мать ведь была грамотная, но читала по слогам, а писала печатными буквами. Если б она сильно спешила, то не успела бы написать: выводила-то она слова медленно. Однако вещи были сложены даже аккуратнее, чем она обычно укладывает. Так какая ж спешка? Пришлось побеспокоить Нину Анфилофьевну: вдруг та забыла передать мне записку?

– Наш сотрудник заехал к ней перед работой. Он спешил, она торопилась. Опоздать – преступление. Вещи она подготовила раньше: всё собиралась сама к нам сюда, но выходных нынче нет. Она передала тебе… привет.

На том я и успокоилась.

Ох, часики – это самое сложное. У кого ж их попросить, если я тут со всеми знакома только неделю? Кто даст?

Постоянно в здании Лаборатории жили Женя и Лида – они, как и я с этого дня, учатся на операторов, а также медсёстры-лаборантки Катя и Серафима. Девушки – дежурные операторы – приходили не каждый раз, спали не долго и покидали комнату так же тихо, как пришли. Они работали сутки, сменяясь по три часа, а потом уходили домой – отдыхать как следует.

Девушки не подтрунивали над моей безымянностью, но необходимость как-то обращаться ко мне вызывала затруднения и создавала напряжение. Мне смущённо говорили: «девочка», «новенькая» или просто «ты». Из-за неловкости девчонки старались делать это как можно реже, потому и общение у нас не очень клеилось. Да и заняты все были дни напролёт – особо не до разговоров.

Теперь же надо у кого-то выклянчить такую ценную вещь, как ручные часики. Со стыда сгоришь!

Но без часов я, чего доброго, не выполню требования руководителя – не вернусь вовремя.

Из всех новых знакомых наиболее внимательно и сочувственно отнеслась ко мне Лида – высокая девушка с кудрявыми русыми волосами, круглым миловидным лицом и весёлыми серыми глазами. Лида вроде как взяла надо мной шефство: чтобы я знала местные порядки, ориентировалась в непростой географии здания, получила представление, кто есть кто в Лаборатории, и чтобы была в курсе военных сводок, даже когда за день не доводилось послушать ни одной. Лида принесла мне из библиотеки книги, чтобы я могла, как все, читать по вечерам: это увлечение у нас было повальным.

К Лиде-то я и подошла с неубедительным объяснением, что товарищ Бродов отпустил меня на завтрашнее утро, но дал задание разжиться часами, чтобы вернулась к назначенному сроку. У Лиды наручные часики были, она не снимала их даже на ночь.

– Товарищ Бродов дал задание? – переспросила Лида, загадочно повела бровью и со вздохом принялась расстёгивать ремешок своих часиков. – Держи. Только аккуратно, ладно? Мне папа их подарил на пятнадцатилетие.

Я прониклась двойной ценностью этого маленького механизма. Грустно вздохнула, оттого что подумала о своём отце. Лида сама завела часы и сама застегнула их на моём запястье.

Вечером я так никому и не сказала, что у меня теперь тоже появилось имя: сама ещё не освоилась с этой новостью и не принимала её всерьёз.

Ночью я сбилась со счёта, сколько раз объявлялась воздушная тревога. Судя по работе наших орудий и по звукам разрывов, налёты опять были массированные.

Утром, когда все ещё спали глубоким сном, меня разбудило аккуратное, но решительное прикосновение к плечу. Нина Анфилофьевна!

– Быстро вставай и собирайся: товарищ Бродов ждёт тебя!

Я забеспокоилась: не случилось ли чего? Что плохого и непосредственно меня касающегося могло случиться в течение тревожной ночи, не хотелось додумывать.

Товарищ Бродов ожидал меня у входной двери. Впервые я видела начальника в форме и фуражке. Никакого впечатления. Тем более что мысли мои были заняты другим вопросом. Только орден Красной Звезды на его груди не мог не притянуть взгляд. А на гражданском пиджаке он ордена не носит – странно! Николай Иванович, видимо, оценил с первого взгляда на моё заспанное лицо всю глубину моей тревоги.

– Сейчас едешь со мной, – сказал начальник с подчёркнуто ободряющей интонацией. – Самолёт в силе. Я завезу тебя на автомобиле.

У меня с души камень свалился.

Теперь я попыталась сориентироваться в изменившейся ситуации. На автомобиле я уже проехалась однажды. Приятно, конечно. Но в метро-то я не была ни разу!

– Метро тоже в силе, – прочёл Николай Иванович мои немудрёные мысли. – Я потом – в Кремль: дела. А ты катайся на метро сколько хочешь. Сколько успеешь. Хорошо?

Как часто в жизни приходится отвечать на риторические вопросы! Не нахожу в этом смысла, но приходится – из вежливости.

– Хорошо, – покладисто повторила я.

После особенно интенсивных налётов Бродов по заведённой им самим традиции отправлялся в Кремль – участвовать в разборе ночной работы созданного им в первые же дни войны отряда нейроэнергетической защиты.

Отряд действовал в первую очередь в целях защиты Кремля, вторым рубежом защиты определили центр столицы в пределах Садового кольца, а также старались прикрыть Москву целиком, но не всегда хватало возможностей.

Отряд защиты и группа операторов слежения, сидевшая на Гоголевском, имели совершенно разные задачи и работали разными методами.

Операторы слежения – большей частью молодые женщины, наделённые тонкой сверхчувствительностью, – сканировали пространство на предмет попыток нейроэнергетического воздействия разного рода на советское руководство, высший комсостав и на граждан в массе. При обнаружении угрозы передавали дело в руки шаманов.

Шаманов – всего трое. Больше пока не удалось подобрать сотрудников с нужными характеристиками: чтобы был убеждённый советский человек, современный – с широким кругозором, пониманием политической ситуации, грамотный, не чурающийся технического прогресса, но при этом – потомственный шаман с выраженными способностями. Подошли бы и русские знахари с ведунами, да те ещё при царском прижиме научились таиться. Шаманов же начали прижимать относительно недавно, и они ещё не привыкли скрывать свой дар и род занятий от посторонних. Делалось всё, как обычно, в спешке, и поэтому искали среди тех, кого проще найти.

Шаман специализируется на нейроэнергетических атаках и контратаках. Мистики и эзотерики называют нейроэнергетику «тонким планом». А вот грубой физической силе требуется противодействие иного рода. Специалисты Лаборатории говорили, что тут, как ни парадоксально, вступают в действие ещё более «тонкие» энергии, но обладающие колоссальной силой. Человек не порождает их. Человек не берёт их ни из себя самого, ни от артефактов, ни от духов или душ умерших. Такого рода «тонкие» энергии, называвшиеся на жаргоне специалистов Лаборатории Великими, пребывают вечно и бесконечно в окружающем пространстве, и человек может управлять ими, только если его разум и чувства находятся в состоянии покоя и равновесия, а намерения лишены корысти.

Сотрудников Лаборатории, способных успешно и стабильно работать с Великими энергиями, Бродов и собрал в отряд защиты. Отряд усилили группой священнослужителей мировых религий. Мало кто станет возражать против участия в святом деле – молитве о защите сердца собственной Родины. Но кандидатов серьёзно проверяли: чтобы молитва каждого действенно включала Великие энергии в контур защиты Кремля и города и чтобы умели договариваться, не тянули одеяло на себя. Дело наладилось, и молитвы зазвучали стройным энергетическим многоголосием.

Все бойцы отряда нейроэнергетической защиты Кремля, пройдя соответствующие проверки, получили звания младшего комсостава НКВД.

Отряд, слаженно работая, создавал защитные поля. Защитное поле незримым куполом накрывает оберегаемый объект и срабатывает всегда в соответствии с грубо-материальной обстановкой: либо притянет сплошную облачность, либо остановит непредсказуемым способом людей, отдающих и исполняющих приказы, либо, на худой конец, бомба в четверть тонны весом упадёт, пробьёт перекрытия здания, да не взорвётся…

Вопрос от Главного Куратора товарищу Бродову после того, как бомба застряла в перекрытиях кремлёвского дворца: «Следует наградить вас за то, что она не взорвалась, или наказать за то, что она попала в Кремль?» А другая – был случай – взорвалась, но не принесла крупных разрушений. А ещё одна упала во двор, ничего не порушила, но убила на месте много военнослужащих. Критериев объективной оценки надёжности работы с Великими энергиями не было. Как Главный Куратор, так и начальник Лаборатории это понимали, но пришли к единому мнению: пусть товарищи дальше работают!..

Каждую ошибку и крупную неудачу отряда разбирали особенно внимательно, чтобы в дальнейшем действовать более успешно. Кроме того, Бродов считал необходимым проводить разбор после каждого налёта. Понятно, что защита создавалась и поддерживалась постоянно, однако во время атак вражеской авиации она подвергалась реальной проверке на прочность. После особенно интенсивных налётов Бродов обязательно участвовал в разборах лично.

Этим утром он, уже одевшись, собравшись и вызвав машину, буквально на пороге внезапно вспомнил о новенькой.

Таисия блестяще сдала вступительные экзамены, но теперь её ждала бесконечная череда скрытых проверок.

Как девочка справится с задачей установления отношений? Не так легко наладить контакт с кем-то, не имея имени. Сумеет ли она, например, обратиться с просьбой и получить желаемое?

А как у неё с умением планировать своё время?

А с дисциплиной? Наружка ни на шаг не выпустит девочку из виду, и станет ясно её отношение к немотивированным приказам руководства.

И тут подворачивается возможность устроить ей ещё одно испытание! Хорошо, что удачная идея своевременно пришла Николаю Ивановичу в голову. И он приказал Нине Анфилофьевне срочно разбудить Таисию.

Невыспавшаяся, но бодрая, я вслед за товарищем Бродовым вышла в предосеннюю прохладную тишину едва брезжившего утра. Далеко, за площадью, за котлованом будущего Дворца Советов, переливалось тёмно-огненное зарево, увенчанное клубами чёрного дыма, ещё такая же дымно-огненная корона – далёкая, но оттого не менее страшная – поднималась над крышами домов за бульваром. Я не впервые видела зарева пожаров, возникших после бомбёжки. Они уже не поражали воображения, а только огорчали и вызывали сочувствие к пострадавшим.

К странной двойственности чувств подвела война – и не меня одну: ты можешь быть полна сострадания – и одновременно радоваться от души, что сейчас исполнится твоё желание…

Не больше десяти минут мы ехали до площади Свердлова, но за это время утро уже полностью вступило в права. Большой театр, разрисованный под два неказистых особнячка, не производил цельного впечатления, как и при первом знакомстве – даже если приглядываться. Посреди площади, как и неделю назад, толпились люди, стояли военные оцеплением, а за их спинами высились крыло и пропеллеры самолёта.

– Мы опоздали: люди уже собираются! – заметил Николай Иванович. – Ну ничего. Идём.

Он подвёл меня вплотную к оцеплению и нашёл командира. Тот встал по стойке смирно перед товарищем Бродовым, взял под козырёк. Николай Иванович протянул ему свою «корочку», и нас пропустили за ограждение.

Первое впечатление: самолёт ещё огромнее, чем казался мне издали!

– Ты можешь его потрогать, – подсказал Николай Иванович.

Я прижала ладонь к крылу. Мы оказались с той стороны, с которой самолёт остался целым. С другой стороны фонарь кабины был разбит, а фюзеляж частично разворочен снарядом. Видимо, лётчик был ранен и успел посадить машину, иначе от неё бы мало что осталось. Теперь я догадалась, зачем руководитель добился для меня разрешения подойти вплотную к самолёту и потрогать его: «Почувствуй его, фашиста, прощупай!» – будто приказал товарищ Бродов. Мне и самой было интересно сделать это, хоть и противно, особенно сначала.

Холодный, бесстрастный металл, разрушительная мощь. Даже теперь, поверженный, он хранил цель, под которую был заточен, словно меч: убивать… Ярость погибающего пилота. Точно! Лётчик сумел посадить машину, уже погибая от смертельной раны… Сомнений не было: эта машина за свой недолгий век успешно поразила немало целей. Мёртвые обступили её со всех сторон. Они держали незримыми нитями немецкого лётчика, и он не имел возможности подняться в небо, к чему очень стремился.

Погибшие тихонько заговорили со мной, рассказывая свои истории.

Я неуверенно взглянула на Николая Ивановича, не зная, стоит ли тратить время на то, что мне сейчас чудится. Совсем недавно я считала такие вещи плодами своей собственной фантазии. Имею ли я право задержаться тут дольше? Мой провожатый ободряюще кивнул: мол, смотри, действуй, учись – для того мы здесь.

Я прислушалась к рассказам погибших. Они обрадовались, что появился человек, способный их слышать, и говорили все одновременно. Кто-то не родился. Кто-то переживал об оставшемся в живых, но совсем беспомощном близком человеке. Кто-то пришёл в эту жизнь с определённой задачей, и вот, она осталась невыполненной. То один обрывок судьбы касался сознания, то другой. Кто-то был поглощён ужасом. Умиравшие в мучениях ещё продолжали проживать свою боль. Был несчастный – потерянный, сбитый с толку, который до сих пор не понял, что уже мёртв…

Лётчик не испытывал раскаяния – только холодная ярость владела им. Я чувствовала, как мёртвым тяжело держать его, как им тоже хочется уйти вверх. Я знала, что в моих силах сделать это, и осторожно предложила им отдать нити мне.

Большинство сделали это с радостью, другие отпускали своего убийцу тяжело, но я твёрдо пообещала, что он не останется безнаказанным…

Просто мы не однажды проделывали нечто подобное у Аглаи Марковны, и у меня получалось. Но тогда я считала все эти спиритические сеансы лишь игрой, развлечением…

Довольно скоро все нити оказались в моих руках. Погибшие ушли, поблагодарив меня. Я осталась наедине с пилотом. Я уже приготовилась проделать тот простой фокус, который освоила у Аглаи Марковны, но тут фашист вдруг истово воззвал к чьей-то помощи. Он искренно верил, что взлетит, если победит меня.

Явилось высоченное существо, окутанное холодным тусклым светом, будто отражённым от его доспехов. Тёмный провал лица был обрамлён длинными светлыми локонами, которые картинно развевались. Существо не пыталось ни договориться, ни угрожать. Оно сразу подняло надо мной огромный меч тёмного металла, изготавливаясь к нешуточному удару…

Глаз я с самого начала не закрыла: мне, как правило, удобнее работать с открытыми. Я видела стоявших рядом военных, которые уже косились в мою сторону с удивлением: что эта девочка так долго и неподвижно стоит у крыла? Видела прохожих, пришедших в такую рань после бессонной тревожной ночи специально для того, чтобы порадоваться победе над вражеским самолётом. Николая Ивановича, который в сторонке спокойно беседовал с командиром, отвечавшим за охрану объекта.

Если я уклонюсь, мысленно конечно, от удара, меч падёт на кого-то из присутствующих людей. Из глубин памяти пришло решение. Я приподняла руку и мелко, совсем незаметно трижды перекрестила вызванного лётчиком духа. Именно так, мелко и ненавязчиво, бабушка крестила меня в детстве, если я прибегала к ней в слезах после страшного сна, – и ужас сразу проходил. Так бабушка перекрестила меня перед отъездом в Ленинград…

Белокурый меченосец отпрянул и порядком поблёк, а я, не дожидаясь нового нападения, быстро проделала трюк Аглаи Марковны: резко бросила концы всех нитей, что связывали фашиста, на землю. Большинство тел от загубленных им жизней уже преданы земле. Души людей окончательно покинули бренные останки и отпустили пилота, но, нажимая гашетку бомбометания, он всякий раз заявлял права на их тела. Так получай же! Все эти останки ещё долго не истлеют!

Нити тяжело обвисли, будто мокрые верёвки. Фашист стоял растерянный и ещё не понимал, что же мешает ему подняться. Дальнейшее меня не касалось и имело отношение лишь к его судьбе. Велика вероятность, что земля будет держать его так же долго и крепко, как она держит тела убитых им людей. Я щёлкнула большим и безымянным пальцами одновременно обеих рук, чтобы очистить их от чужих энергий, и обернулась к своему провожатому. Мы быстро вышли из круга любопытствующих.

– Какие впечатления? – поинтересовался товарищ Бродов.

– У них совсем другая энергетика, у фашистов. Такая холодная и цельная, – ответила я и вернулась к самому поразительному для меня открытию: – Я не представляла, что самолёты такие огромные!

Руководитель вскользь улыбнулся моему последнему замечанию и деловито осведомился:

– Сможешь с ними работать, с немцами, с этой их другой энергетикой, будь она проклята?

Да я уже поработала.

– Смогу.

Я пребывала в лёгкой эйфории от своей первой крошечной победы над врагом – хоть и мёртвым уже, но, как я теперь понимала, вполне реальным. Новые впечатления от самостоятельно проведённого сеанса переполняли сознание. Очень хотелось поделиться, но Николай Иванович велел:

– Сохрани в памяти всё, что произошло. Когда вернёшься, расскажешь специалистам. Ты уже знакома с Ольгой Семёновной? Хорошо. А со Степаном?.. Что ж, пора познакомиться; я дам указание.

На обратном пути, в метро, обходя вестибюли и станции, глазея по сторонам и даже рискнув совершить пересадку с одной линии на другую, я вошла в состояние, похожее на транс, и потеряла счёт времени. Метро казалось мне самым красивым и просторным, самым уютным и надёжным, самым спокойным местом в городе. Всё же предохранительные механизмы вовремя сработали, я очнулась, поглядела на часы и успела, не запыхавшись, вернуться к назначенному руководителем сроку. Вернулась со зрелым решением: я хочу стать полноценным членом коллектива Лаборатории. Сегодня вечером я назову девчонкам своё новое имя.

Впоследствии, когда я рассказала в подробностях нашим специалистам всё, что произошло со мной у самолёта, меня похвалили. Потом было совещание с участием начальства – и мне категорически запретили в дальнейшем упокаивать мёртвых! Сказали: их лавина, ты утонешь, надо делать то, что спасёт жизни, и делать – в полную силу.

Постепенно я, как и хотела, ближе сошлась с девушками, которые также работали и учились в Школе-лаборатории. Женю и Лиду обучали на операторов по особой программе, как и меня. Ещё учился Игорь – крупный, полноватый парень на год старше меня. Но тот много о себе воображал и ни с кем особо не сходился.

Мы четверо готовились стать операторами поиска. Девчонки не могли толком разъяснить мне, что это значило. Девушки с первого этажа – операторы слежения. Было понятно, что всё их внимание сосредоточено на проникновении чужой, враждебной энергетики в контролируемое пространство. От нас, видимо, потребуется нечто иное, поскольку нам определена задача установить как можно более тесную мысленную связь друг с другом.

Мы ежедневно упражнялись в передаче друг другу мыслеобразов и мыслеформул, мы должны были довести до совершенства точность считывания. Сверх того, поощрялось улавливание спонтанных перемен в настроении и состоянии друг друга. На совместных занятиях нас ненавязчиво подводили к тому, чтобы мы делились впечатлениями от прочитанных книг и когда-либо виденных кинофильмов, узнавали мнение друг друга о событиях и житейских ситуациях. Мы делали всё это не из-под палки: оказалось, что нам действительно интересно общаться, и мы по-настоящему сдружились. Однако к чему нас готовили таким образом, было пока загадкой.

Я предположила, что нас потом забросят в тыл врага, и там телепатия потребуется для связи. Оказалось, девчонкам это уж давно приходило в голову, но они думали, что так было бы слишком просто. Кто ж станет городить огород ради простой разведгруппы? «Всё будет гораздо более сложно», – уверяла Лида. «И необычно», – вторила Женя. Но даже её провидческий дар не рисовал нашего будущего: себе предсказывать всегда в тысячу раз труднее, чем другим.

Игорь оставался в стороне от наших упражнений по мысленному диалогу. Мне кажется, в его подготовке этому тоже уделяли внимание, но его тренировали отдельно.

* * *

Хотя в совершенно секретном названии Школы-лаборатории и присутствовало слово «разведка», в штате ни одного специалиста по внешней разведке, тем более нелегальной, не предусматривалось, пока Школа не перейдёт от экспериментов к масштабной плановой подготовке. Бродову были предоставлены исключительные полномочия привлекать для консультаций и для занятий специалистов из соответствующих управлений. Многочасовые консультации до предела изматывали всех участников, поскольку приходилось искать общий язык и объяснять на пальцах то, что одной из сторон переговоров представлялось очевидным, а другой – неоправданным, абсурдным и ни в какие ворота не лезущим.

Если бы Николаю Ивановичу пришлось обсуждать детали операций с дуболомами из управлений внутренней разведки, на него понаписали бы таких доносов, что и Главный Куратор, лично вникающий во все нюансы деятельности Лаборатории Бродова, бросил бы его на произвол незавидной судьбы. Но с удивительными умницами из внешней разведки удавалось решить множество щекотливых вопросов без лишней идеологической нервотрёпки. Однако же и те иной раз считали вольности экспериментального подхода неприемлемыми.

– Так. Они у вас комсомольцы?

– Нет.

– Неужели ещё в пионерах ходят?! Это не дело. Надо досрочно принять в комсомол, раз уж в партию совсем рано.

– Они и пионерами никогда не были. Только старшая девушка, Лида.

– Вы собираетесь таких людей… Это невозможно! А дисциплина, а ответственность? Человек должен состоять в организации, подчиняться решениям организации, выполнять поручения, приказы. А ответственность перед товарищами, гордость, наконец? Чувство причастности. Это ключевой момент! У нас нет ни одного беспартийного разведчика. За исключением членов комсомола – и то редкость. Надо срочно решать вопрос, пока ещё есть хоть сколько-то времени…

– Им нельзя вступать в комсомол.

– То есть?

– Эгрегор.

– ???

– Принадлежность к эгрегору легко считывается.

– Что такое эгрегор?!

– Общее поле… общая энергетика, присущая членам одной организации. Чем мощнее организация, чем чётче её структура, чем больше человек дорожит причастностью к ней, тем более заметный энергетический отпечаток лежит на его личном информационном поле. Человек с хорошо простроенной организационной дисциплиной сразу вызывает вопросы: откуда? как?

– Допустим. Но в «Аненербе» не первого человека внедряем. Вы сами участвовали. Человек успешно работает, а он – член партии, как вы отлично знаете.

– Да. Со стажем. С опытом нелегальной работы, ещё коминтерновским. Его специально готовили, чтобы он успешно скрывал принадлежность к ряду эгрегоров. Кроме того, он внедрён как технический специалист, а не оккультист. Оккультисты не обращают на него внимания.

– Слово-то какое – «эгрегор»… Будто с подвохом. Будто что-то гадкое хотели сказать.

– Хорошо! Вот!! Руки за спину, вяжите, ведите меня куда следует!!!

– Ладно, Николай Иванович, не злись: пошутили и забыли.

– Да ну сил уже нет!.. Слово иностранного происхождения. У нас аналогов нет. Что есть – тем пользуемся… К делу. Верно сказал: ребята будут гордиться, переживать эту свою причастность. Девочка определённо не скроет.

– Вы не научили ребят работать лицом?

– Гораздо больше: учим работать эмоциями. Не скрывать их, а использовать, понимаем? Но принадлежность к эгрегору – совсем другое. Это энергетическая печать. Штамп. «Аненербе» набита долбо… делами, но есть и специалисты высочайшего уровня. Внедрить юного комсомольца – это всё равно что отправить его прямо с комсомольским билетом в кармане.

– Убедили, Николай Иванович. Но как тогда с дисциплиной, с ответственностью?

– Детдом, знаете ли, тоже школа жизни в организации, ещё какая! Что ж вы думаете, мы не проверяем их? Уж в этом мы тоже специалисты. И наблюдаем, и проверяем, и тестируем, и сканируем.

– Сканируете?

– Пощадите, товарищи! Я же раньше объяснял!

– Верно, объясняли. Помним. Простите. Теперь о другом. С Игорем – отдельная история. Про Евгению. Вы успели обучить девочку вербовать агентов? Справились без нас?

– Ей не нужно. Она должна добывать информацию сама.

– Типичное ошибочное суждение непрофессионала, уж простите, Николай Иванович! Притча: однажды чертёжника внедрили в закрытое КБ, и тот сумел скопировать каждый из сделанных им чертежей. Вопрос: много ли секретов добыл чертёжник?

– «Аненербе» – не КБ, и Женя не чертёжник. Всё, чему её будут обучать – ценная информация, – буквально всё. Всё, в чём она будет участвовать, – информация. Работа творческая, специалисты штучные. Посоветоваться с коллегами, расспросить о секретах мастерства – не грех, не преступление. Наоборот: рвение, молодец! Обзаведётся друзьями-приятелями, ухажёрами – будет ещё больше данных. Не забывайте: мы не ставим узких задач. У нас же всё-таки стратегическая разведка.

Тут Николай Иванович лукавил: конкретные задачи стояли. Какие успехи у фашистов в поисках древних артефактов и кладов? И какие у них новейшие методики нейроэнергетической работы, помимо старых добрых оккультных приёмов? Бродов подлинные цели не раскрывал, а умные нелегальщики делали вид, что верят: излишняя осведомлённость им ни к чему! Ещё более размывая информацию, Николай Иванович добавил:

– Появится выход на оперативный материал – решим, как действовать…

Кроткий вздох в ответ.

Все участники разговора понимали: до войны, пока в Германии работали мощные резидентуры под прикрытием, ни у кого не возникало проблем с определением задач и добыванием секретов, работа осуществлялась через многочисленных агентов. Уж в «Аненербе» любителей похвалиться успехами научных и псевдонаучных изысканий хватало! Теперь в стране остались одни нелегалы. Им страшно трудно, их работа – ежедневный адский риск. Понятно, все брошены на добывание информации, которая наверняка поможет в ведении войны. Им не до стратегических перспективных разработок и не до сомнительных прожектов учёных из «Аненербе». А тем не менее чем чёрт не шутит: может быть, именно тут родится или будет найдена у древних прорывная технология, способная изменить весь ход великой битвы? Решение: внедрить своего человека в организацию, в самую гущу исследований, и создать для него удобный канал связи, не имеющий отношения к существующим нелегальным резидентурам.

– Говорите, Николай Иванович, друзья-приятели расскажут чего. Ухажёры. Значит, всё-таки будет привлекать агентов. Втёмную.

– Значит, будет. Тут вам виднее.

– Хорошо. Тогда вот что надо будет включить в план обучения… Потом вернёмся к этому вопросу. Я пометил для себя… Не знаю, времени надо несколько лет, чтобы как следует подготовить. Она бы как раз ещё повзрослела за это время.

– Нескольких лет у нас нет. Весь смысл в том, что девочка ещё не совсем выросла. На это расчёт. Но мои ребята по психическому развитию взрослее иных, кому по паспорту много больше. И то надо спешить: Евгения очень быстро меняется внешне, скоро окончательно превратится из подростка в девушку – и будет поздно! Девчонка талантлива, схватывает на лету.

– А мы, по-вашему, бездарей, что ли, готовим? Три года – это минимум миниморум. Неужели не жалко, если провалится по-глупому?

– Жалко. Мы с вами здесь тем и заняты, чтобы исключить такую возможность.

– Исключить! Если провалится – потянет за собой…

– Кого там потянет? Связник и радист будут задействованы не систематически. Мы создаём другой канал связи в качестве основного. Я обрисовывал в целом. Когда завершим разработку, обязательно с вами вернёмся к этому вопросу, обсудим детально…