День невозможного – Ксения Погорелова

«– За республику! – негромко зазвенели три бокала, три голоса подняли еще неслыханный тост за Российскую республику – за отмену рабства, за общий для всех суд, за ограничение ничем до сих пор не ограниченного правления одного человека; за государственный переворот и конец существующего строя.»В Википедии на странице князя Евгения Петровича Оболенского в графе «Род деятельности» значится лаконичное: декабрист. На странице Якова Ивановича Ростовцева эта графа не заполнена, хотя карьера сего государственного мужа была щедра на ранги и назначения. Два человека, страстно желавших счастия и процветания своему Отечеству, и – послуживших оному в полную силу своего понимания о том, каким именно путём этого счастия и процветания должно достичь.О восстании декабристов написано немало книг, но вряд ли эту тему удастся когда-нибудь объявить исчерпанной. Слишком велик соблазн проводить аналогии, извлекать урок из ошибок, сделанных не самыми последними в империи людьми – умнейшими, образованнейшими, не скованными предрассудками даже вопреки социальному давлению той эпохи. «День Невозможного» Ксении Погореловой – ещё одна попытка отрефлексировать случившееся на Сенатской площади – через две причастные к тому человеческих судьбы.Я прочла эту книгу примерно год назад, когда она главами публиковалась в живом журнале автора. В процессе чтения то и дело зависала в сети, уточняя для себя даты, разыскивая, ради любопытства, акварельные портреты участников событий. Взявшись писать отзыв, прочла текст ещё раз, и меня снова немедленно снесло в стылый ноябрь 1825 года, где два молодых человека (Оболенскому – 29, Ростовцеву – 22) горячо обсуждают Мировую Несправедливость и возможность её устранения. Выбор этих двух центральных персонажей видится мне чрезвычайно удачным решением. Что есть дружба, доверие, и что такое долг и честь на фоне этой дружбы?Текст написан неторопливым, слегка архаичным слогом, каковой, собственно, и приличествует заявленной теме. Возможно, кто-то назовёт его даже чуточку пафосным, а бедняга пафос в нынешние бойкие времена почитается за безусловное не комильфо, но именно благодаря ему терпеливый читатель погрузится в происходящее с головой. Идеализм, романтичность, возвышенность, да, были люди в это время, богатыри – не мы.И ещё одной несомненной удачей кажется мне образ любимого города, который проступает на страницах романа чёрточка за чёрточкой, будто гравюра, над которой художник всё ещё упорно трудится.«Яков дошел до набережной, и город распахнулся перед ним. После вчерашней метели весь Петербург блестел, как на рождественской картинке, припорошен был свежим снегом, скрывшим с глаз и бедность, и беду. Перед ним была Нева с тонкой полоской еще не замерзшей воды, корабли в розоватой дымке, силуэты фортов и дворцов, город, преображенный золотым светом. От этой красоты еще сильнее разгорелась тоска, непонятная, жгучая – будто город был обещанием, которое не сбудется никогда.»