Ксения Хиж
По осколкам памяти

Пролог

– Поиски исчезнувшей без следа талантливой пианистки Полины Григорьевой продолжаются. Но пока безуспешно. Напомним, что молодая девушка пропала в разгар концертного тура, когда Мюнхенский оркестр прибыл в город Санкт-Петербург. В последний раз ее видели в терминале аэропорта Пулково, это же подтверждают очевидцы и камеры видеонаблюдения.

Санитар повернул голову, перестав жевать, и перевел взгляд с экрана небольшого телевизора на палату номер три. Сказал медицинской сестре, что сидела рядом на диване и залипала в телефон:

– Люд, мне кажется или это наша подкидыш?

– Чего? – Людмила оторвала взгляд от пестрой ленты инстаграм, сдвинула широкие брови к переносице. – Ты о чем вообще?

– Да я про эту, что переломана вся. Смотри – один фейс. Вот ей Богу это она.

На экране застыла фотография молодой и красивой блондинки, что в черном вечернем платье стояла посреди сцены. Кадры с видеонаблюдения аэропорта Пулково транслировали эту же девушку, но у же в джинсах и пуховике, идущую к зоне контроля.

– Да ну, ты брось! – выдавила, наконец, Люда. – Ты ее лицо видел? Без слез не взглянешь! Где эта цаца, и где наша не жилец. Питер, Берлин, какой-то там оркестр и эта юродивая в нашем Мухосранске. Опять ты со своими фантазиями! – Медсестра засмеялась.

Парень перестал жевать и гневно стрельнул в нее глазами, усмехнулся.

– Мухосранск не Мухосранск, а баба одна и та же. Я не слепой и не дурак. Не хочешь не верь.

Он встал.

– Куда? – рявкнула Люда. – В реанимацию нельзя.

– А я не туда, – повел плечами молодой человек, облизнул губы, бегая глазами по помещению. – Покурить я, поняла?

Людмила перекатила во рту жвачку, щелкнула маленький пузырь зубами, снова уставилась в телефон. С секунды на секунды начнется прямой эфир известной блогерши, пропускать который она не собиралась.

Парень выждал еще немного и, поняв, что интерес к нему потерян, вышел из сестринской.

– Я потом к себе. В морг. – Бросил он, сворачивая за поворот. Ответа не последовало.

Больничный коридор утопал в ночной тишине. Люминесцентные лампы под потолком изредка моргали и, не переставая жужжали. И этот звук его порядком раздражал.

Он медленно подошел к палате номер три, посмотрел в стеклянное окошко на неподвижно лежащую на кровати девушку. Да, сейчас она была далека от идеала, от той, которую день и ночь показывали по ТВ. Ее мать и отец не раз давали интервью и выглядели вполне обеспокоенно, хотя он фальшь за версту чуял. А ее муж…

Борис поморщился, вспоминая.

Ее муженек, известный к слову спортсмен, жалко выдавливал из себя слезы и не переставал говорить, что это он во всем виноват. Конечно, дурак, упустить такую соску. Правда, сейчас от длинных волнистых волос не осталось и следа, череп этой юной нимфетки был выбрит на лысо, а на красивом некогда лице залегли синяки и шрамы. Бледная кожа, словно у куклы, пухлые бескровные губы. И все равно прекрасна. И да, это точно она – известная на весь музыкальный мир молоденькая пианистка Полина.

Санитар выдохнул, осмотрелся. Длинный коридор пуст и безмолвен. Тихо нажал на ручку и скользнул в палату.

Изо рта девчонки торчала трубка.

Из запястья, где находился катетер – торчала. Из чуть раздвинутых тонких светящихся от худобы ног – торчала – мочеприемник, сумка которого была уже полна. Да откуда они только не торчали. Вся в проводах, словно кукла террориста. Прошла неделя, как ее привезли, а она все еще не приходила в себя. Главный врач не теряет надежды, он не только хирург от Бога, но и человек большой души и сердца, а вот весь остальной персонал давно уже на ней крест поставил. Даже спор открыли, сколько еще проживет.

Кукла, да и только.

Он протянул руку и коснулся ее лица. Холодная щека, чуть впалая, пухлые губы, сухие и колючие.

Прекрасна!

Он тяжело выдохнул и облизнулся, второй рукой коснулся брюк. Кажется она действительно ему по нраву, если даже легкое возбуждение потекло по телу. Надо же. Его уже сто лет никто не привлекал.

Наклонил голову чуть набок, медленно скользнул пальцами по ее шее, вниз к краю простыни, что прикрывала ее обнаженное тело. Пальцами ниже, край простыни комкается и послушно скользит вниз. Шея, ключицы, грудная клетка и вот он уже видит впадинку между ее круглых грудей.

– Борис-с-с! – злой шепот Людки заставил его поперхнуться собственными слюнями и отдернуть обе руки. – А ну пошел вон отсюда, мерзкий извращенец!

Боря отряхнулся, оборачиваясь. Руки в карманы больничных темно-зеленых штанов.

– Людка, ты поаккуратней со словечками то, а?! А то я тебе быстро…

– Что-о!? – протянула та, надвигаясь на него массивным телом. – Я не посмотрю что ты племянничек Радислава Георгиевича, быстро на тебя заведующему настучу. Вылетишь как пробка! А ну вышел отсюда.

– Да иду уже, ослепла что ли! – он бочком протиснулся между ней и стенкой и выбежал в коридор.

– Я тебе сейчас ослепну! В морг свой иди и жди жмуров новых. И там рассматривай кого хочешь, им уже все равно, а эта еще живая.

– Ага, живая! Пока что! – он хмыкнул, обнажив желто-коричневые зубы. – И вообще я на полставки здесь, забыла что ли. Это сейчас я санитар морга, а через месяц-другой медбратом буду. Поняла?

Людка поморщилась. Борис и вправду с семи утра и до обеда в морге работал, подготавливал трупы для вскрытия, потом мыл, зашивал, выдавал родственникам, если того требовалось, а после обеда вот здесь выручал. Больница-то у них видавшая виды, поселок маленький, рук не хватает.

– Поняла. Вот когда будешь, тогда и поговорим.

***

… Девушка открыла глаза, когда крики переместились за дверь. Боль холодным потом разлилась по телу.

Зажмурилась. Свет лампы хоть и тусклый, но все же неприятно бьет по глазам.

Она слышала, как скрипнула дверь и еле слышно захлопнулась. А еще она слышала писк приборов, бешеный стук своего сердца и до сих пор ощущала страх. У страха и боли два круглых ярких глаза, что стремительно приближаясь, ослепляли ее и не давали сдвинуться с места. В ту ночь ее парализовало от страха и припечатало к месту намертво. Машина приближалась, а она покорно ждала…

Часть 1. Глава 1

POV Руслан

Кто узнал бы, сказал, что я придурок. Из года в год обивать пороги офиса мобильной службы, чтобы они не блокировали, и не дай бог не забрали номер телефона, который мне архи важен. Я не пользуюсь этим номером. Я вообще российскими сим-картами не пользуюсь, потому что большую часть своего времени живу за границей. Но ровно один месяц в году я вставляю в телефон эту симку и как дурак ожидаю звонка. Сообщения. Хоть какого-то намека, что это все не иллюзия, не галлюцинация, не плод моего больного воображения. Что это важно и нужно. Не только мне.

Но телефон молчит. Вот уже четыре года. А я все жду звонка от этого призрака мертвой давно уже любви. Но как говорится, надежда умирает последней. Но одно я решил твердо – это будет последний год моего безумия, сумасшествия в чистом виде. Канет в лету двадцать четвертое июля, и я выкину этот номер. А ее – большеглазого невинного олененка навсегда постараюсь вычеркнуть из своего сердца.

Темыч, мой лучший друг мотает головой и закатывает глаза каждый июль каждого года. Говорит, что во мне просто засело навязчивое желание с ней переспать. Да, я хотел этого, желал ее больше всего на свете. Но сколько уже за эти пять лет у меня было девок. Не счесть. Так что его версия трещит по швам. Я не тела ее хочу. Я до боли в груди хочу снова заглянуть в ее огромные серые глаза и почувствовать дрожащее дыхание. А еще узнать, куда она черт возьми подевалась?!

POV Полина

Мюнхен. Отель. Ресторан «Моцарт»

Как все-таки жизнь непредсказуема. Уму непостижимо. Еще вчера она строила планы на будущее – светлое, яркое, беззаботное, как и все ее настоящее. Жила планами, мечтами, шла к цели. Она – известная на всю Европу пианистка. Невеста известного на всю страну спортсмена.

Красавица. Примерная и послушная дочь уважаемых родителей. Ее мать бывшая топ-модель, а ныне модный дизайнер, отец – уважаемый политик. Мир ее исключительно в ярких красках. Был. Еще вчера.

– Улыбнись! – жених с силой сжал мою руку. – Улыбнись, я сказал!

Я натянуто улыбнулась, смотря в сторону мелькающих вспышками фотокамер. Журналисты кричат вопросы, сыплют комплиментами нашей паре. А я дрожу внутри от страха и боли и ненавижу сейчас всем сердцем того, кого еще вчера безумно любила.

Очередная вспышка ослепила. Я машинально закрыла глаза и попыталась побороть в себе тошноту, что горечью норовила вырваться наружу.

Мне плохо от всего происходящего. А раньше я любила эти светские мероприятия.

Мне плохо от его голоса и фальшивых прикосновений. А еще недавно я умирала от любви, и каждый раз взрывалась фейерверком от оргазма от одних только его прикосновений.

Он резко дернул меня в сторону, возвращая в реальность. Я распахнула глаза. Вокруг нас уже столпились гости. Мои и его родители, друзья, знакомые, папарацци. На лице моей матери застыла надменная улыбка. Известный на весь мир спортсмен – мой без пяти минут муж – гордость города, столиц, всей страны. Но ведь и я не промах – пианистка известного на весь мир оркестра.

– Завтра уезжаешь пиликать по своим клавишам, – он взял меня как щенка за шкирку и повел за собой. Мы вышли из конференц-зала роскошного отеля, и он грубо прижал меня к стене. – Катись в свой тур по Европе, в свой хваленый Санкт-Петербург, в Прагу, Хельсинки, Амстердам, что там еще, а меня не выводи больше своими разговорами и упреками, поняла? И ни слова об измене. Представь, что ее не было. Возьми и забудь!

Я обессиленно чувствую, как мои губы кривятся, выдыхаю твёрдое:

– Нет!

Он скалится. Тот, кого я так сильно любила! Скалится и становится похож на мерзкого незнакомца.

– Да! А как вернешься, так и поговорим, и тогда решим, что делать дальше. Жить как прежде, очевидно же. Вот и подумай. Я прав. Поймешь это, не сомневаюсь. Тебе ясно?

Встряхнул меня как куклу. Да с такой силой, что я больно ударилась о стену затылком.

В его глазах полыхает ярость, ненависть, отвращение. В моих только застывшая боль…

– Ясно, – роняю тихо и убираю от своей шеи его руку. – Еще раз тронешь меня или замахнешься…

– И что? И что тогда?

Я молчу. Мне двадцать. Он ровно на десять лет меня старше. Он мировая знаменитость, я его приложение. Была.

– Молчишь? Вот и молчи, поняла?! Катись на свои гастроли и подумай там хорошенько о своем поведении.

Он с силой вжал меня в стену, замахнулся, я зажмурилась, кусая губы, но он отпустил. В ушах гул от его удаляющихся шагов, а перед глазами вчерашняя сцена его измены…

… В огромном доме Давида, моего будущего мужа, полно гостей. Мы час назад официально объявили о помолвке. Дом утопает в роскоши и цветах. Прислуга носится, стараясь угодить гостям и хозяевам. Шампанское льется рекой. Я дрожу от радости, от предвкушения праздника. Еще немного и начнется праздничный ужин. И еще больше волнуюсь сейчас от того, что приготовила своему жениху восхитительный подарок и мне не терпится его вручить.

Я захожу в огромный гостиный зал и прислоняюсь к стене. Скольжу взглядом по знакомым лицам. На моем лице улыбка от счастья. Ищу глазами Давида, но натыкаюсь на теплый взгляд незнакомца. Хмурюсь. Кажется, я действительно вижу его впервые. Высокий и темноволосый, с ярко выраженными чертами лица – красиво очерченные скулы, прямой ровный нос, улыбка – ямочки на щеках. Я улыбаюсь в ответ, с интересом подмечая, что одна улыбка способна вот так просто разрушить строгий и брутальный вид. А он милый. И симпатичный. И все-таки я, наверное, его уже когда-то встречала. Рядом с незнакомцем появляется мой старший брат и все сразу встает на свои места. Они обнимаются, хлопают друг друга по плечам, смеются. И я вспоминаю.

Руслан, друг детства моего брата. Когда-то мы жили в пригороде Санкт-Петербурга, и наши квартиры располагались по соседству в одном доме. Кажется, брат не видел его вот уже десять лет, ровно с тех пор, как мы переехали жить в Германию – мой отец служит в посольстве.

Я вновь скольжу взглядом по залу. Давида, моего жениха нигде не видно. Возможно, он в спальне? Решаю проверить, а заодно подложить ему в вещи подарок.

Быстрыми шагами пересекаю холл, с бьющимся в груди сердцем поднимаюсь по витой лестнице на второй этаж. У двери в спальню замираю, достаю из сумочки красивый футляр, кручу его в руке и, выдохнув, чуть приоткрываю дверь.

Стук двери. Стук сердца.

Я замираю, забывая как дышать. Вдохнула наполненный ароматом цветов воздух секунду назад счастливой беззаботной девушкой и забыла выдохнуть. Потому что той дурочки больше нет.

Она поражена громом и молнией. Она обесточена. Она унижена и убита.

И она – это я. Та, что рассыпалась в секунду на атомы.

С тихим выдохом, переходящим всхлип припадаю к щелке не до конца закрытой двери.

Аромат цветов больше не ощущается.

Солнце не светит так ярко в панорамные до самого пола окна.

Мир не красочный и многообещающий. И даже это платье на мне, черное, обтягивающее фигуру, усыпанное сотнями кристаллов и блесток, от модного дизайнера – больше не слепит глаза и не кажется совершенным.

Колючая ткань, царапающая кожу.

И его движения на ней – резкие и чуть грубоватые от затмевающей их страсти – словно ножом выскребающие меня изнутри.

– Давид? – Шепчу я тихо, себе под нос, ловя губами соленые слезы. – Давид?! – мой голос хрипит и разрезает воздух будто наждачкой….

***

Собрав себя в бесформенную кучу, дрожащими руками толкаю дверь и замираю на пороге. Пальцы правой руки все так же сжимают подарочную коробку – золотые часы c вкраплениями бриллиантов, лимитированная коллекция, мой для него подарок. Подарок перед расставанием, длинною в три месяца, на то время, пока будет длиться мой гастрольный тур по Европе. От меня часы, от него – измена.

Какая милота!

Может, не зря сестра говорила, что часы дарить плохая примета, к расставанию. Но ведь я еще и подарить их не успела, да и при чем здесь это. Мой воспаленный мозг от увиденного и постепенно осознающий всю грязь этой истории выплескивает миллиард бредовых мыслей, пока я стою посреди комнаты с идиотским видом униженной, обманутой и оскорбленной.

Как низко. И мерзко. И больно.

Он неуклюже спрыгивает с нее, я вижу ее раздвинутые чуть ли не в шпагате ноги, его…

Отвожу взгляд, прикрывая ладонью рот. Меня тошнит. От этих видов. От его голоса. От ее рыданий. Как быстро из нее полились слезы, сменяя стоны.

Моя Алина. Моя старшая сестра.

Мой Давид. Жених.

Тот, кого я увидела ровно полгода назад и пропала. Уже на второй день знакомства он предложил мне выйти за него замуж. И я, ни секунды не раздумывая согласилась. И все это время наши родители готовились к роскошной свадьбе на пять сотен гостей.

– Полина-а-а! – застонал он громко. Зло. Едва ли не раздосадовано. – Какого хрена ты здесь делаешь?

В его комнате? Которую дура уже считала своей. Действительно.

Я делаю шаг назад и упираюсь спиной в дверной косяк. Глаза все так же закрыты. Руки дрожат. У меня завтра начало гастрольного тура. Мои пальцы живут по двадцать часов в сутки на клавишах пианино. Я и Мюнхенский симфонический оркестр одно целое последние пять лет. Мне всего двадцать, но я уже чуть ли не мировая знаменитость. А все потому, что с пяти лет жила черно-белыми клавишами и нотами. А первой яркой вспышкой в этом единении с музыкой стал он. Встреча с ним изменила мир, перевернув его с ног на голову и только тогда я, наконец, поняла, что мир не ограничивается оркестром, что есть еще и любовь.

Он был нежен и тактичен, внимателен. Я дикая до отношений и секса всего стеснялась. Но всеобщее одобрение, радость родителей, и его тихий шепот ободрял и успокаивал. И я с замиранием сердца ждала начала и окончания тура, чтобы по возвращению стать его законной женой и подарить себя в первую брачную ночь.

Нет, мы могли сделать это и раньше. Я не совсем чумная монашка. В нашем оркестре все только и говорят о сексе. Занимаются им между репетиций и гастролей. Все, кроме меня. Но я не дикая скромница.

Я целовалась с ним.

Я позволяла ему трогать и целовать мое обнаженное тело.

Я трогала его возбужденный член.

Но он сам хотел сделать это со мной в первую брачную ночь. Только так.

И я согласилась ждать.

Дура.

Я ждала. А он в это время развлекался с Алиной. Конечно, так ждать совсем не сложно.

Я распахнула глаза. Больно. Обидно. Но, кажется, готова простить, если он скажет сейчас то, что мне нужно.

Давай, Давид, заговори мне уши. Клянись в любви. Умоляй. И я поверю?..

Он резко схватил меня за локоть и буквально вытолкнул за дверь. На нем уже плавки, но член все так же возбужденно выпирает. А сестра не ревет, а лишь скомкав на своем теле простынь, смотрит горящими глазами. И улыбается!

– Мне больно! Что ты делаешь? Отпусти!

Я вырываюсь, но он лишь сильней трясет меня как куклу. И шепчет со свистом, обдавая меня лютым, выжигающим до костей жаром:

– Закрой глаза и забудь. Катись, дорогая моя, в свой тур. А когда вернешься, хорошо подумав там о своем поведении, все будет как прежде, слышишь?

Что??? Как прежде? Подумать о чем? Мне о моем поведении?!

– Да ты с ума сошел?! – Шиплю я в ответ, старательно сдерживая слезы. – Ничего уже не будет! Ты мне противен!

– Ой, да успокойся ты, не строй из себя обиженную овцу! Или давай, иди, скажи предкам, что свадьбы не будет в подготовку, которой они уже угрохали не один миллион. Иди!

Он подтолкнул меня к лестнице, улыбнулся.

Я все же всхлипнула, развернулась и на дрожащих ногах бросилась прочь.

Глава 2

Ленинградская область. Районная больница.

– Ну? Соображаешь что? Как зовут? Помнишь себя? – медсестра заглядывает в лицо, щурится, морщится, мотает недовольно головой. – Вот горе же! И угораздило тебя так влипнуть. Ну-ка, пошевелись?

По-ли-на…

Произнесла мысленно, пробуя буквы на вкус. Но голоса нет. Имя воскресает и умирает на моих губах безмолвно.

– Ну-ка, посмотрись. Кто эта девочка? Имя скажи?

Перед лицом зеркало на ножке, что приставляет ко мне медсестра.

Я фокусирую взгляд, но почти ничего не вижу.

Облизываюсь, перевожу взгляд с сухих губ на глаза. Они серые, словно грозовое небо. Пустые. Одинокие. Взгляд выше. Короткий ежик светлых волос на черепе, марлевая повязка в бурых кляксах засохшей крови. Или йода. Не понимаю.

Вдох. Выдох.

Мотаю головой, закрывая глаза.

– Ну что, узнала себя? Как зовут?

Нет. Не узнала.

Только имя Полина на языке, с которого я не могу проронить и слова. Попыталась что-то сказать, но лишь невнятно мычала.

– Во-о дела! – протянула Людмила. Кажется, ее так зовут. – Мы тут всем персоналом за тебя переживаем. Все ждали, пока очнешься и хоть что-то расскажешь. А то ситуация то вообще не понятная. Найдена на пустыре еле живая, вся перебитая! Ой, как вспомню, какой тебя привезли, жутко становится. Неделю без сознания была. Очнулась и вот тебе на. Ничего не помнишь?

Я чуть мотнула головой. Перед глазами образы, быстро сменяющие друг друга, но уцепиться хоть за один из них – не получается.

Но я ведь Полина? Не зря это имя пришло в голову, едва открыла глаза. А может, и нет…

– Молчишь? – девушка медицинская сестра вновь щурится. – Сутки уже молчишь. А вот во сне бормочешь. Хрень правда всякую, но говоришь! Ну, ничего, время лечит. Главное, что в себя пришла. А пальчиками то пошевели?

Я сглотнула слюну, что колючей иголкой царапнула сухое горло. Не без усилия, но смогла пошевелить пальцами правой руки. Остальная часть тела, словно не слушалась меня и отказывалась повиноваться.

– Ну, уже хорошо. – Протянула задумчиво. – Ладно, отдыхай. Я позже зайду.

***

– Она очнулась, – бросила хмуро Людка. – Доволен? Может, женишься на ней? И почему у тебя такой интерес к этой замухрышке?

Она засмеялась громко и хрипло, каркая словно ворона. Борис посмотрел на нее как на дуру и молча засунул в рот ложку картофельного пюре. Мать опять пюре столкла не с молоком, а на воде. Он как питаться этой херней должен? Он мужик уже, а не пацан слюнявый.

Злость набирала обороты.

– И что она? – спросил он, чтобы отвлечься и чуть успокоиться.

Людка вытащила из микроволновки контейнер. Запахло рыбой. Села за стол напротив, открыла крышку. Капли подливки разлетелись во все стороны: на ее лицо, на стенку за ней, выкрашенную в светло-розовый. Он опустил голову – на его тёмно-зелёную форму тоже прилетело. Вот не дрянь же, а?

Борис тяжело выдохнул. Ложка пюре. Половина котлеты. Жует и слушает.

– В себя пришла. Вот точно говорят на молодых и красивых все как на собаках заживает. Думали, не очнется уже. Только вот показатели в норме, а сама как овощ. С головой что-то. Не помнит ничего. Амнезия. Полнейшая.

– Серьезно?

– Ага.

– Так она говорит? – рявкнул он недовольно с набитым ртом. Перестал жевать. – Но не двигается? Или что я не пойму?! Ясней выражайся!

Людка посмотрела на него недовольно. И даже опасливо. Неуравновешенный этот Борис! Странный – все говорят. Только и терпят, что работать некому, да главврачу какой-то там дальний родственник. Но ей все равно. Она может впервые в жизни влюбилась!

Людка одернула рубашку, выставила челюсть вперед и деловито сказала:

– Не говорит она. Мычит только. И не шевелится. Так яснее?

Маленькие глазки Бориса забегали из стороны в сторону. Ноздри раздулись от возбуждения. Комок не дожёванной котлеты встал комом. Он прокашлялся:

– А личность установили?

– Не-а. Ни документов, ни вещей, ни свидетелей. И похожую вроде никто не ищет. Там, кстати, к главврачу сейчас полицейский придет, чтобы ориентировку на опознание дать. Вдруг, кто узнает.

– А мне она кажется знакомой.

– Ага, слыхала уже – та, звезда оркестра. Ха-ха!

– Да не, на сеструху мою пропавшую похожа. Поэтому и ходил. Аж сердце болит теперь.

Борис засунул в рот всю оставшуюся еду, проглотил не жуя, поперхнулся.

– Надо же. А может, это она?

– Не знаю. Может.

Людка протянула ему стакан воды, и он благодарно кивнул. А все-таки, не плохая она баба, хоть и душная, зануда то есть. Так и он не подарок. Зато она в теле, он таких любит. Он встретился с Людмилой взглядом и оба улыбнулись.

– Ладно, я пойду.

– Домой? Спать?

Она вытащила изо рта кость от рыбы.

– После ночи сам Бог велел спать. Но это позже, а пока дела у меня.

– М-м, деловой то какой.

На ее лице застыла маска ехидства. Или заигрывает она так. Не понятно.

– Ты пиши если что. Тебе же тоже на сутки только в понедельник?

– Ага, – она прыснула смехом. – А что писать то?

«То» она произнесла нараспев. Точно заигрывает. Не показалось.

– Ладно, я напишу. Может, сходим куда. Кино там, не знаю. Что думаешь?

– А может, и сходим. Пиши.

И она вновь закаркала хриплым, но громким смехом. Борис натянуто улыбнулся и вышел.

***

У кабинета главного врача уже стоял высокий и худой, точно палка полицейский. В руках он держал папку скоросшиватель и ручку.

– Здравствуйте, – поздоровался Борис и прошмыгнул мимо. Свернул за угол и замер, прислушиваясь, потому как главный врач вышел из кабинета и продолжил, начатый видимо несколько минут назад разговор:

– Не помнит. Ни имени…, ни откуда родом, ни как угодила в эту аварию. Описание составим, может и узнает кто. Единственное, что во сне, она часто рассказывает о себе, а проснувшись, не помнит этого. Я лично слышал ее бормотание и вроде бы похоже на правду, а вроде и нет. Сцена какая-то, драгоценности, часы за миллион. Возможно, мозг просто так реагирует на стресс и выплескивает фантазийные сны, что-то типа галлюцинаций.

Борис сглотнул слюну и сильно зажмурился. Скривился весь, сжался. Нос нещадно защекотало, и он все-таки чихнул. А открыв глаза, увидел лицо Радислава Георгиевича, главного врача и своего троюродного дядьки по совместительству.

– О, Борис, ты здесь.

– Да, здравствуйте. Я вот мимо…

– Это удачно, что мимо. Я на операцию уже бегу. Экстренная. А ты про девчонку из третьей палаты товарищу расскажи. Ты же дежурил сегодня, когда она в себя пришла, описать ее сможешь? Ну, там возраст, черты лица. А то я все, опаздываю. А мне опаздывать нельзя, на кону жизнь человека.

Борис кивнул. В груди заклокотал огонь. Возбуждение. Адреналин. Неужели то, о чем он вчера подумал, может исполниться?

– Хорошо.

– Приятно было познакомиться, оставляю вас. – Радислав Георгиевич пожал полицейскому руку, хлопнул Бориса по плечу и оставил их.

– Ну что же, – мужчина раскрыл папку, нажал на кнопку шариковой ручки, посмотрел ему в глаза. Пристально. Чуть щурясь. По спине Бориса поплелся холодный пот. – Расскажите? Визуальный портрет?

– Да, конечно. – Борис сглотнул слюну. Перед глазами пухлые губы. Яркие, красные, точно бутон малинки.

– Губы тонкие, ну такие бледной полоской.

Полицейский черканул в блокнот.

– Таак…

– Глаза… – Лысая некогда блондинка смотрела на него и Людку большими круглыми от страха голубыми глазами. Чистыми и яркими, как прозрачная озерная вода. – Кажется карие. Волосы? Так она лысая. Ну, темно-русые были, кажись. Нос прямой, лоб прямой.

Мужчина усмехнулся.

– А что лоб бывает не прямой?

И подняв голову, посмотрел на Бориса. Смущенно опустил взгляд. Потому что не прямой – это как раз про Бориса. Ямка по середине лба у него.

– Возраст?

Борис задумался. По телеку передавали, что ей двадцать. На вид так вообще восемнадцать.

– Двадцать семь примерно. Чуть ближе к тридцати.

– Да? А Радислав Георгиевич говорил, что молоденькая совсем?

– Так вас на лысо побрей и не корми неделю нормальной пищей, тоже, небось, помолодеете.

Борис заржал, а полицейский лишь сощурился, чуть улыбнувшись левым уголком губ.

– Спорное утверждение, но да ладно, оставим пока так. Наши люди все равно чуть позже допросят ее, как будет разрешено. Все-таки ее сбил автомобиль, да еще и переместили тело, думая, что мертва. А это уголовная ответственность, статья. Но спасибо и на этом. Пробьем по сводкам, может, найдется кто, кого ищут по подходящим параметрам.

– Ага, – Борис сглотнул слюну, чувствуя, как на лбу выступает испарина. Бисеринки пота вот-вот норовились скатиться ему на глаза. – Вам спасибо. Мы всей больницей за нее переживаем и ждем, что родственники найдутся.

– Дай Бог, так и будем. До встречи.

Полицейский развернулся и зашагал по коридору к двери с яркой горящей вывеской «Выход», а Борис прислонился к стене и чуть не сполз вниз. Сердце бешено отстукивало самбу, но, кажется, у него все получилось. Мать будет в восторге!

***

Людмила вошла в палату, чтобы поменять грушу мочеприемника и сделать несчастной укол.

Присела на корточки, свинтила крышку, выливая мочу в металлический таз. Девушка зашевелилась и чуть слышно застонала.

– Больно тебе, маленькая? Ну, ничего, потерпи. Зато уже немного шевелишься!

Та замерла, вздыхая. Люда сделала ей укол, поменяла повязки.

Девчонка облизнула губы и смиренно закрыла глаза, и пока Людмила возилась с капельницей, провалилась в сон – снова тревожный, полный воспоминаний – обрывки фраз, голосов, событий. Лента ее жизни бесконечно крутилась перед глазами…

– На часах сотни бриллиантов, – сказала она чуть слышно, когда Людмила закончила дела и открыла дверь палаты.

– Что? – она обернулась.

Девчонка спит вроде. Дыхание ровное, но губы шевелятся. Опять говорит во сне?

Людмила вернулась обратно, подвинула табурет и села рядом.

– Что ты говоришь, милая? Что за бриллианты? Или придумала?

Девушка молчала с минуту, а потом даже головой мотнула.

– Нет, ничего не придумала. Я ему часы купила в подарок с бриллиантами, лимитированная коллекция.

– Слова то, какие знаешь! – Людка усмехнулась. – Лимитированная. Звать то тебя как?

Но девушка проигнорировала. Продолжая свой рассказ, повторяя предложения, словно заезженную пленку.

 …Я отправилась в тур, как он и просил. Сама уже ничего не хотела. Музыка, что раньше была смыслом жизни и спасением, вдруг тоже стала противна. Да и руки не слушались. Едва я касалась белых клавиш, как мои пальцы начинали дрожать. Репетиции были сорваны. Все. Одна за другой. И уже в городе на Неве мы приняли решение расстаться. Оркестр отправился дальше без меня…

Людмила навострила ухо, прикасаясь к пациентке вплотную, нависая над ней так близко, что улавливалось горячее дыхание шепота. Но слов все же разобрать не удавалось. И лишь когда голос ее стал чуть тверже, Люда начала понимать.

…Он изменил мне.

И я сломалась.

До него в моей жизни не было потрясений. Ровная черно-белая полоса музыки.

Ни волнений, ни печали, ни радости.

Девчонка закашлялась и попыталась повернуться на другой бок. Люда недовольно поджала губы, хватая ее за локоток и возвращая обратно в исходное положение.

– Эй, ты проснулась? Спишь?

Тишина. Дыхание спящего человека – ровное и размеренное.

– А ну-ка расскажи, что там дальше было? – Людка потормошила ее за плечо. Тихо, осторожно, желая одновременно и побудить на разговор и не разбудить реально. – Чего он сделал то? Трахался с другой? Ну, слушай, в нашем мире такое часто бывает. А ты, что же сразу под машину? Вот ведь глупая. Хотя погоди, как это под машину? А что ты про немцев каких-то говоришь? При чем здесь Мюнхен и наш район?

Людка нахмурилась. В их округе на пять тысяч человек она ни про каких Мюнхенов не слышала.

– Сказочница-а-а, но интересно. Такого экземпляра я еще не встречала, а уже десять лет на посту медицинской сестры сижу. Слушай, даже жалко тебя будет в психушку переводить, если окажется что ты того. Ну-ка, расскажи, что там дальше было?

Она ткнула ее острым ноготком в плечо.

Ущипнула за запястье левой руки и девчонка тяжело вздохнула. Приоткрыла рот и вновь зашептала.

…Я не сдала билеты. Я просто ушла, никому не сказав, что больше не в оркестре. Родители и он так и думали что я в турне. А я вышла из аэропорта и уже через час сидела в съёмной комнате на окраине города. Спустя десять дней закончились наличные. Карты и вещи остались в автобусе музыкантов, и я осталась без средств. Звонить ему или родителям… Мама бы не одобрила моих намерений. А я впервые в жизни осталась одна – без ее опеки, без музыки, без круглосуточных репетиций. И это было так…потрясающе! Свобода! Я и не думала, что она может так пьянить. И тогда я нашла подработку…

Девчонка закрутила головой из стороны в сторону. Из глаз её брызнули слезы.

Людмила нахмурилась, гладя на приборы. Сердцебиение учащалось.

… Я узнала его слишком поздно, ровно в тот момент, когда он открыл принесенный мной конверт, поднес к лицу, хмуро всматриваясь. Мои глаза расширились от ужаса, когда белое облачко какой-то пыли взвилось вверх, аккурат вокруг его лица.

– Чего? Какой еще пыли? Ты что несешь, малая?

Людка сжала с силой ее запястье, но девчонка молчала, сжав пухлые губы до белизны.

– Во, дура! Вот считай и закончилась твоя жизнь! Ку-ку! Сейчас, я катетор поменяю, подожди, а то вены опухли аж!