Кристофер Мур
Подержанные души
6. Духи моста
Великое стенанье призраков липло к мосту Золотые Ворота. Полоумные, как постельные клопы, они соскальзывали с вант, кишели на проезжей части, свисали с вертикальных тросов, трепетали на ветру драными боевыми знаменами, болтали ногами с анкерных быков и перекликались в снах моряков, пока суда тех проходили под мостом. В основном же они дремали – свернувшись калачиком в тяжелых стальных пилонах, сплетясь друг с другом среди кабелей, словно пылкие земляные черви, укрывшись асфальтовым одеялом и храпя протекторами миллионов машинных колес в день. Они парили над пешеходными дорожками, их вертели и толкали прохожие, а они плыли себе дальше, словно шары перекати-поля, отталкивались от берегов и скользили обратно – волны духов, прибой спящих душ, дремлющий, покуда не пробудит их мука человечья в самой их середке. Ибо ощущали они прыгуна с моста и собирались вокруг – поглядеть, проклясть, подбодрить, подразнить, навести жуть и посмеяться. Вот так в тот день дух Консепсьон Аргуэльо и нашел на мосту маляра Майка Салливэна.
– О, прошу меня простить, – произнесла она. – Я чаю, я вас расстроила. Разумеется, вам требуется время привыкнуть. Поговорим в другой раз.
И она скрылась в стали пилона, оставив Майка ловить ртом воздух и очень сильно обалдевать. Но все-таки, когда начальство сдернуло его вниз – для разговора с дорожным патрулем и капитаном моста, – призрака Майк упоминать не стал и от психологической консультации, которую ему предложили, отказался. Он сделал все, что мог, сказали ему, – с учетом всех обстоятельств. Почти всегда тем, кто намеревается прыгнуть, нужно просто чтобы им кто-нибудь что-нибудь сказал – чтобы кто-то их заметил, вытянул из воронки отчаяния, что завертелась у них в мозгу. Патрульные штата, постоянно ездящие по мосту на велосипедах, все подготовлены выискивать одиночек и вступать с ними в беседу, если такие персоны выглядят задумчивыми или плачут у парапета, и у полицейских здорово получается возвращать людей с самого края, выдергивать их обратно в мир всего одним словом доброго участия. Он все отлично сделал, с ним все будет в порядке, пускай теперь просто возьмет отгул на весь остаток дня, соберется с силами, сказали ему.
Майк и взял отгул на весь остаток дня, и отдохнул, но, к несчастью, еще и поделился своей историей о призраке в пилоне со своей подругой последних четырнадцати месяцев Мелоди, и та сперва предположила, что у него случился микроинсульт, потому что так было с одним парнем в интернете. Когда же Майк решительно отверг эту гипотезу – мол, нет, он видел и слышал то, что видел и слышал, – она ответила, что ему нужно к мозгоправу, он эмоционально закрыт, мало того – в спортзале есть парни и пожарче, которым хочется с нею переспать, а в глубине души она всегда знала, что с ним что-то не так, потому-то и не отказалась от собственной квартиры. Он согласился с тем, что, возможно, тут она права, и ей, наверное, лучше будет спать в спортзале с парнями пожарче. Подругу тем самым он потерял, зато обрел лишний свободный ящик в комоде, треть штанги для вешалок в шифоньере и все три полочки для шампуней в душевой, поэтому разрыв сердце ему не слишком-то и надорвал. Как только она ушла, Майк осознал, что ему нисколько не сиротливее, чем с нею в одной комнате, и стало немного грустно от того, что грустно ему не больше. В общем и целом это оказался плодотворный выходной.
На работу он ходил уже неделю и как раз висел среди балок под проезжей частью, когда призрак явился ему вновь.
– А знаете, – тихонько произнесла она, и ее голос достиг его слуха, не успела она возникнуть, сидя на балке у него над головой, – когда строили этот мост, под ним натягивали сетку безопасности.
Майк уцепился покрепче за страховочные тросы и подергал их, удостоверяясь, что они надежно закреплены, прежде чем отозваться.
– Хренассе, – произнес он.
– Когда работник падал и его ловило сетью, говорили, что он вступил в клуб “На полпути в ад”. Мне кажется, я тоже в этом клубе состою.
Говорила она с акцентом, но не с сильным, и в этот раз на ней было черное платье с белым кружевным воротничком. Волосы она забрала назад и сколола в узел, и в них вновь был цветок. Майк не знал, что ответить, но заранее готовился к тому, что она появится вновь, – чтоб не изумиться в каком-нибудь неподходящем месте и не сверзиться с моста насмерть. Галлюцинация она или нет, но он полнился решимостью быть к ней готовым. И потому ответил:
– Все эти балки в чаячьем говне. Вы себе платье испачкаете.
– Ах, вы так галантны, но меня уже не затронет huano de la gaviota.
– Вы, значит, испанка?
– Родилась я на испанской почве, это верно, – прямо здесь, в Пресидио, в 1792 году. – Она повела нежным пальчиком в сторону берега Сан-Франциско и форта на нем. – Прошу простить меня – мое имя Консепсьон Аргуэльо. Отец мой был губернатором Верхней Калифорнии, комендантом “Эль Пресидио Реаль де Сан Франсиско”.
– Приятно с вами познакомиться, – ответил Майк. Он не потянулся пожать ей руку – или даже поцеловать ее (а казалось, именно это ему и следует сделать, раз она так чопорна и прочее), – но сам он висел в двухстах футах над водой, а она сидела от него в добрых двенадцати футах, и если бы подплыла к нему, он бы, наверное, совсем рассудок потерял, поэтому Майк как бы поклонился – кивнул вообще-то. – Я Майк Салливэн, крашу мост.
– Ах, мне бы следовало догадаться по вашему ведерку с краской и вашему лихому рабочему облаченью, – ответило привидение. – Позволите ль поблагодарить вас за то, что поддерживаете красоту нашего моста? Мы все очень это ценим, сеньор Салливэн.
– Мы? – переспросил Майк. Он еще не до конца примерил на себя мысль о том, что разговаривает с одним привидением; и уж подавно не был готов к тому, что станет жертвой группового одержания.
– На мосту нас множество.
– Как так? – спросил Майк.
– Это место между местами, и таковы же мы – между местами.
– Не, – сказал Майк. – Почему именно вы тут?
Она вздохнула – легкий и призрачный вздох, тут же потерявшийся на ветру, – и рассказала ему.
Пусть нога моя никогда не ступала на земли Испании, воспитали меня настоящей испанской дамой – Калифорния была тогда в испанском владении. Жила я в роскошном губернаторском доме в Пресидио, и моя мать следила за тем, чтобы носила я новейшие модные наряды из лучших тканей, выписанные из Мадрида. Грамоте меня учили монахи и монашенки из Миссии, а светскому обхождению – моя мать, поэтому, несмотря на то что жили мы на самой дикой окраине Испанской империи, жизнь моя трудна вовсе не была. Почти все свое время я проводила у нас в доме и садах, его окружавших, среди солдат и священников, а в поселение Ерба-Буэна и носа не казала. Но когда мне исполнилось пятнадцать, через Золотые Ворота к нам зашел русский корабль: их старший офицер граф Николай Резанов хотел запастись провиантом для русской колонии в Ситке, которая голодала.
Отец мой принял графа с величайшей учтивостью, и тот провел у нас в доме не один вечер. Моя мать намеревалась явить русскому, что даже в колониях сохраняются манеры и традиции старой Испании. Устраивали множество званых ужинов с офицерами и их женами. Но даже когда в доме толпились гости, я не в силах была отвести взор свой от графа. До чего же привлекателен и обходителен он был – и одарял нас историями о севере и Японии, куда русский царь отправил его посланником. При нем я даже вздохнуть не смела, поэтому скрывалась в дальних углах, но вскоре убедилась, что всякий раз, когда пыталась я взглянуть на него через всю комнату, дабы упиться образом его, глядел он на меня в ответ, и я ловила его взгляд, и сердце мое ликовало. Не могла скрыть своей любви за кружевным веером, а граф – спрятать своих знаков внимания за учтивыми манерами.
Наконец однажды вечером, целуя мне руку, он передал записку, и я поспешила в кухню лишь для того, чтобы прочесть те несколько драгоценных слов: “Сегодня вечером. В саду. Когда луна взойдет над Алькатрасом”. Он знал откуда-то, что из окна моей спальни виден остров, и после того, как все гости разъехались и в доме давно все стихло, я принялась ждать, наблюдая за луной словно бы долгие месяцы, но не успела она подняться над островом, как в Золотые Ворота молоком в чай влился туман, и ночное небо превратилось всего лишь в серый саван. После этого ждать я больше не могла. Так и не сменив вечернее платье, спустилась в сад, даже не помедлив, чтобы накинуть плащ, но не успел меня охватить озноб, как я увидела его.
– Я не мог ждать, – произнес он. – Туман – я простоял здесь весь вечер.
Я подбежала к нему, затем остановилась, привстала на цыпочки, будто готова была разорваться от воодушевленья. Он привлек меня в объятья и поцеловал. Мой первый поцелуй.
Все следующие недели я жила лишь ради того, чтобы оказаться в присутствии моего возлюбленного Николаши, – да и он тоже стремился ко мне. Измышлял предлоги, чтобы – среди дня объявляться в крепости, а я придумывала поводы выходить из своих покоев, когда он здесь. Даже мельком увижу его днем – и сердце у меня подскакивало и позволяло дожить до вечера, когда вновь удавалось видеть его гостем в доме родителей, и позднее, уже в саду. Но пусть и росла любовь наша, с нею надвигался на нас и призрак времени. Николай приехал установить торговые сношения с испанской колонией, чтобы поддержать бедствовавшие русские поселения на севере, но испанские законы воспрещали колониям торговать с иностранными державами. Невзирая на всю учтивость и расположение свое, отец мой не мог исполнить просьбу графа.
– А если бы я женился на вашей дочери? – спросил Николай однажды за ужином.
– Да, – выпалила я. – Да, отец, да!
Отец мой улыбнулся – и улыбнулась мать, ибо не остались слепы они к нашему взаимному влечению, и когда отец заговорил, мать смущенно улыбалась все время, и я догадалась, что они обсуждали такую возможность еще прежде, чем мысль эта взбрела на ум Николаю.
– Честью будет для меня отдать вам руку моей дочери, но не в моих силах входить в торговое соглашение с Россией – да и не в ваших выступать от имени царя. Однако же если привезете вы мне от вашего царя письмо, в коем тот разрешит ваш брак с Кончитой, тогда, сдается мне, я сумею убедить короля одобрить наше торговое соглашение с вашими колониями. Между тем народ Верхней Калифорнии и Миссии святого Франциска предоставит – из христианского милосердия – вдоволь припасов, чтобы население Ситки могло благополучно перезимовать. Никакой торговли при этом не произойдет, а стало быть, не нарушится и закон. Провиант вы сможете доставить им на обратном пути в Россию за царским разрешением.
Николай пришел в восторг. Обычно сдержанный и такой горделивый, он вскочил на ноги и закричал “ура”, после чего извинился и раскланялся со всеми сидевшими за столом по отдельности, а затем вновь сел и взял себя в руки.
Я разрыдалась, и мать обнимала меня, пока я плакала от радости у нее на плече.
– Я на какое-то время уеду, – произнес Николай, стараясь успокоиться. – Но даже когда достигну берегов матушки-России, мне предстоит долгий путь через всю Сибирь, пока не доберусь я до Санкт-Петербурга, чтобы добиться у царя разрешения. Быть может, год минет, прежде чем сумею я вернуться.
– Я подожду! – сказала я.
– Царь, вероятно, распорядится, чтобы на обратном пути я завернул и в другие колонии, а путешествовать зимой может быть слишком ненадежно. Если не успею в хорошее время, может пройти и два года.
– Я подожду! – повторила я.
Отец мой улыбнулся.
– Мы все будем ждать, граф Резанов, сколько бы времени это ни заняло.
– Всегда, – сказала я. – Пусть даже это займет всю вечность.
Когда уплывал он из залива, я чувствовала, что мое сердце отправилось с ним, и клянусь – я ощущала, как натягивается между нами струна, даже когда стояла на холме над Золотыми Воротами и провожала взглядом мачты его судна, скрывавшиеся за горизонтом. И я ждала – весь год взбегала на вершину холма, когда бы дозорный ни извещал, что подходит корабль. Два года.
Целые дни проводила я, закутавшись в плащ, чтоб не пронимал туман, глядя в море, думая, что притяну его к себе, если останусь здесь. Я знала, что возлюбленный мой – чувствует ту же самую струну, привязанную к его сердцу, – и по ней доберется до меня над Воротами через океан, домой, ко мне.
Сорок лет ждала я, встречая каждое утро мыслью о нем, а каждый вечер завершая молитвами о нем же, но он так и не вернулся. Не пришло и весточки. Что сталось с ним? Кого он повстречал? Забыл ли он меня? Умерла я монахиней, ибо никого больше себе не хотела, а когда стало ясно, что не вернется он, не дать моему отцу выдать меня за другого можно было, лишь обручившись с Богом. Однако неверной я была женой, ибо принадлежала Николаю, а он – мне, на веки вечные, никого для меня более не существовало, даже Бога.
– Я не слыхал истории печальней, – проговорил Майк, дрожа в своих страховочных ремнях – и не от холодного ветра, дувшего сквозь Ворота. Он протянул к ней ру-ки – обнять ее, утешить.
Консепсьон склонила голову, чтобы скрыть слезы, после чего соскользнула с балки и поплыла к нему.
У Майка затрещала рация.
– Салли! Что там у тебя за херня творится?
Майк забарахтался, стараясь цапнуть микрофон, пристегнутый к плечу.
– Чего, чего, чего? – Он так быстро завертел головой, выглядывая своего коллегу, что с него чуть не свалилась каска.
Радио:
– Я внизу на северном пилоне, футах в ста под тобой. Семь часов.
Тут Майк его заметил. Бернителли, маленький жилистый итальянец, – Берни, как его все называли. Он работал в люльке мойщика окон, подвешенной на тросах в сотне футах над заливом.
– Я в норме, – сообщил Майк рации. – Просто чаек гонял, чтоб на свежую краску не садились.
– Ты пристегнут?
– Конечно.
– Тогда хватит руками махать, лучше держись покрепче. А то я уж думал, ты нырнуть собрался.
– Понял тебя, – ответил Майк. – Извини.
Консепсьон теперь стояла совсем рядом с ним – осязаемая, как сам мост, и ветер трепал платье вокруг ее ног. Пряди темных волос сдувало ей на лицо, и она снова заправляла их за ухо, а потом потянулась коснуться влажной дорожки, оставшейся от слезы у него на щеке. Ее касания он не почувствовал, но от одного этого жеста в груди у него набухла боль, какая-то пустота, и он крепко зажмурился и тут же открыл глаза. Она по-прежнему была рядом, только теперь улыбалась.
– Вы, значит, так и не узнали – и до сих пор не знаете, что с ним произошло?
Она покачала головой.
– Возможно, встретил кого-то другого. Может, царь оставил его в России. Мы расспрашивали о нем, когда бы в заливе ни бросал якорь русский корабль, но никто о его судьбе ничего не слышал. Была ли я дурой – юная девчонка, навеки уцепившаяся за нарушенный обет? Быть может, он все это время притворялся, играя на моем к нему расположении, чтобы отец мой выдал провиант для его колоний. Вот я и пришла к вам – чтоб вы это для меня выяснили.
– И вы ждали двести лет? – Еще не задав вопрос до конца, Майк сообразил, что если болтаешь с духом в двухстах футах над заливом Сан-Франциско, у тебя вообще-то нет права ставить под сомнение чей-либо здравый смысл.
– Вы – первый, кто сумел нас услышать. Иногда нас слышат те, кто собирается прыгнуть, но они не отвечают, а вскорости уже оказываются средь нас. А тогда уж ответы искать поздновато.
– Значит, все, кто когда-либо прыгал с моста, – они еще здесь? Они – как вы, они…
– Не все, но большинство.
Майк попробовал сосчитать в уме: где-то по одному прыгуну в неделю с тех пор, как мост открыли почти восемьдесят лет назад, – это… много.
– Это…
– Много, – сказала она. – А есть еще и другие. Не только те, кто прыгал. Многие другие.
– Многие, – повторил он.
– Мост – это место между, а мы – души, которые не там и не здесь.
– Значит, если я выясню, что случилось с вашим графом, тогда что – вы двинетесь куда-то дальше?
– Есть надежда, – ответила призрак. – Надежда есть всегда.
– Минуточку, пожалуйста. – Майк пауком добрался до матричного сплетения балок, где его не смог бы разглядеть Бернителли, и уже сунул было руку в комбинезон за смартфоном, но тут помедлил. Нельзя же так внезапно: минуло двести лет, а он просто отыщет что-то поисковиком, и ее миссия на этом завершится, сама она упокоится? А если граф ее и впрямь женился на другой женщине? Что, если он ею просто воспользовался, обманул ее?
– Консепсьон, говорите вы по-современному, а про интернет вам известно?
– Прошу вас, зовите меня Кончитой. Да, я слыхала. Мы улавливаем радио в проезжающих машинах, подслушиваем людей, проходящих по мосту. Сдается мне, “интернет” – это какой-то новый способ, придуманный людьми, чтоб быть неприятными друг с другом, нет?
– Что-то вроде. – Майк впечатал фамилию графа в строку поиска и после того, как та высказала предположение, что он написал ее неправильно, пристукнул по кнопке “искать”. За считаные секунды возник результат, и Майк попытался никак не показывать, что именно он вычитывает о поступках графа все эти годы назад. Когда Кончита явилась ему впервые, пока он еще не оправился после того, как чувак в свитерке перемахнул через перила, она его пожалела – дала неделю, чтобы он подготовился к ее повторному появлению. При их второй встрече она предупредила его и сгустилась лишь после того, как он надежно пристегнулся к мосту. Она о нем пеклась. Ей он этим обязан.
Майк покачал телефону головой и сказал:
– К сожалению, искать что-то про вашего графа интернет отправил меня в библиотеку. Может оказаться не быстро. Вы сумеете появиться еще разок?
– Чтобы так вам являться, требуется большая воля, но я вернусь.
– Спасибо. Дайте мне пару дней. Следующие несколько смен я буду работать под проезжей частью.
– Я вас отыщу, – сказала она. – До следующей встречи – и благодарю вас, Майк Салливэн.
В тот же миг она оказалась рядом. Поцеловала его в щеку – и пропала.
Ривера стоял в гостиной женщины по имени Маргарет Этертон, скончавшейся одиннадцать месяцев назад, когда понял, что он не невидим.
– А ну ни с места, сукин сын, или я тебя по стене размажу, – произнес старик, вошедший из кухни, пока Ривера рылся в боковом ящике письменного стола. Ривера подавил в себе инстинкт потянуться к “глоку” на бедре. Вместо этого он посмотрел через плечо на мужчину лет восьмидесяти, всего изогнутого буквой С, – тот наставил на него громадный револьвер.
– Постойте! Я легавый, – произнес Ривера. – Я полицейский, мистер Этертон.
– Что вы делаете у меня в доме?
На это у Риверы ответа не имелось. Люди вроде как не должны видеть его, когда он изымает сосуд души. Так говорилось в книге. Так ему сказал Мятник Свеж:
– На самом деле вы не невидимы, люди просто вас не замечают. Вы можете проскальзывать прямо к ним в дом, пока они вносят покупки, и если ничего не будете им говорить, они вас не заметят.
– В это трудно поверить, – ответил ему тогда Ривера.
– Ну да, – кивнул дылда. – Это как раз та часть, в какую не верится.
Теперь же старик произнес:
– Если вы легавый, давайте-ка на бляху поглядим. А станете рыпаться – я вас в розовый туман покрошу.
Когда это деды начали так разговаривать? Старикашка был щупл и немощен, ткнешь – и развалится, ходячий прах, а не человек, однако тяжелый револьвер он держал твердо, точно бронзовый памятник.
Ривера повернулся и медленно полез в карман пиджака за бумажником. За два дня до этого он вернулся на активную службу, посчитав, что бляха и доступ помогут ему выслеживать недостающие сосуды души, – но вот такого не ожидал. Эта фамилия была всего пятой в его списке, первые четыре – порожняк, а он уже превышает свои полномочия. Ривера показал старику бляху.
– Мистер Этертон, я расследую кончину вашей жены. Я постучал, и дверь открылась. Подумал, что с вами могло что-то произойти, поэтому вошел и решил проверить.
– В боковом ящике стола? – Старик сощурился над прицелом своей крупной пушки.
Безмолвная и темная, как тень, она выступила из кухни за спиной Этертона и поднесла электрошокер к его загривку.
ЗЗЗЗЗТ!
Старик задергался, выронил револьвер, затем упал и немного подрыгался на месте.
– АЙИЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕ! – завизжала банши. После чего обратилась к Ривере: – Здравствуй, милок.
Припав чуть ли не к самому полу, Ривера выхватил “глок” и направил оружие ей в грудь.
– Назад, – произнес он. Затем передвинулся к старику и проверил у него пульс, не спуская “глока” с банши.
– С тем, кто тебя только что спас, так себя не ведут.
– Ты меня не спасала. – Ривера отодвинул крупный “смит-и-вессон” подальше от мистера Этертона и содрогнулся. То был “магнум” 41-го калибра, и он действительно мог бы разбрызгать его по всей стене, если бы старик в него выстрелил. – Ты б могла его убить.
– А он бы мог убить тебя. Все с ним в порядке. По-дремлет немного, делов-то. У меня тут твоя коробчонка с молнией, ежли вдруг захочешь ему еще немного – пожужжать. – Банши щелкнула шокером, и между контактами проскочил дуговой заряд.
– Положи и не трогай. Ну? И шаг назад.
Банши сделала, как велено, не прекращая при этом ухмыляться. Старик застонал. Ривера знал, что надо бы вызвать неотложку, – да только не был уверен, как объяснить, зачем он тут.
– Ты тут зачем? – спросил Ривера.
– Я ж тебе уже сказала, касатик, предтеча погибели. Обычно это значит смерть, нет?
– Про таких, как ты, я читал. Тебе полагается призрачно звать издали – “пронзительным воем”, как говорят. Ты не должна эдак являться откуда ни возьмись, вырубая стариков и визжа, как…
– Как что? Как что, милок? Назови мое имя. Давай, назови.
– Какая погибель? Чья смерть? Моя? Этого дедули?
– Ой нет, с ним-то все будет хорошо. Нет, та смерть, о какой я предупреждаю, – натуральная жуть, не хочешь, а обделаешься: темная буря из само́й Преисподней – вот о какой. И тебе понадобится что-нибудь покрепче этой твой фигульки.
– Ее вполне хватило остановить одну из твоих пернатых сестричек, – ответил Ривера.
И опустил “глок”. Вообще-то он был меньше той 9-миллиметровой 15-зарядной “беретты”, из которой он расстреливал Морриган, когда служил в органах раньше, – и вполовину не такой тяжелый, всего десять патронов в обойме, но мощнее. Таким останавливать людей. Да что она вообще понимает в человеческом оружии, глупая феечка с копченой задницей?
– Ох, так ты кого-то из тех сучек подстрелил – и по-прежнему дышишь? Ну не красавчик ли? – Она кокетливо похлопала ему ресницами. – Все равно не годится для того, что́ грядет.
– Так ты тут не для того, чтобы предупредить о каком-то общем восстании сил тьмы и…
– Ой, милок, уж это-то наверняка будет. Но вот опасаться тебе стоит одного темного – и он не тот крылатый обалдуй Оркус, что раньше являлся.
Ривера его не видел – громадную крылатую Смерть, что отправила на тот свет стольких Торговцев. Это Чарли Ашеру довелось посмотреть, как его разорвали в клочья Морриган перед тем, как кинуться на него самого.
– Этот будет хуже?
– Вестимо – и он не станет ломиться в парадную дверь, как Оркус. Этот коварный будет. Изящный.
– Изящный? Так ты сама не участвуешь в темном восстании, ты тут просто меня предупредить? В смысле – нас?
– Похоже на то. Неупокоенные души притягивают скверную судьбину. А этот ваш город ими кишмя кишит.
– Вроде как тут, в этом вот доме? – Ривера не терял надежды. Вдруг она поможет?
– Нет, милок, тут никаких человечьих душ, кроме твоей да этой вот Копчушки.
Ривера опустил взгляд на мистера Этертона – воротник стариковской рубашки дымился, где его опалило дугой электрошокера. Ривера похлопал по нему и загасил уголек.
– Так вот почему он меня увидел, значит… – Ривера посмотрел на банши, но той уже не было. – Остался лишь запах влажного мха да горелого торфа. Также ей как-то удалось перед уходом прихватить и его электрошокер.
– Блядь! – сообщил Ривера никому в особенности.
