Кристина Юрьевна Юраш
Ателье Мадам Пикок

Глава шестая

– Если вы про старенького графа Бонненгарда, который собирает девиц по улицам, чтобы поиграть с ними в шахматы, а потом говорит соседям, что у него была пьяная разнузданная оргия, то я в курсе!– отмахнулся муж, приближаясь ко мне уверенными шагами.

– Тюююю, – обиделись девицы.

– Держите крепче эту красавицу. Не дайте ей уйти! – рявкнул он, пока я пыталась прорваться вперед.

Дитрих настиг меня, когда я пыталась протиснуться между девицами и стеной. Тяжелая рука схватила меня за плечо и дернула к себе.

Второй рукав я пришила на совесть, поэтому, когда меня вывели обратно к уютному свету фонарей, я попыталась снова дать деру, но вместо этого опрокинулась назад.

Я, как швея, знала, что мне очень идут неприятности. Но я не могла их себе позволить!

– Помогите! Спасите! – крикнула я, мечтая остаться законопослушной и верноподданной королю горожанкой без неприятностей.

Не хватало, чтобы они выяснили, что Винаретта Браун – не мое настоящее имя. А королевская печать на моих документах – искусная подделка.

– Пустите! – крикнула я, пытаясь отцепить от себя его руку. Не ровен час, когда доблестные служители закона очень сильно мной заинтересуются!

Откуда-то с другого конца улицы послышался пронзительный и гневный свист. К нам бежали жандармы, дежурившие на площади.

– Пустите! Я не хочу участвовать в ваших играх! – дергалась я, пытаясь освободиться. – Я хочу домой! У меня завтра много клиентов! Просто забудьте мое имя!

– Что здесь происходит? – спросил суровый голос с отдышкой, приближаясь к нам со скоростью одно покашливание в секунду. – Кто нарушает общественный порядок?

Я смотрела на отполированные пуговицы синего мундира, свисток, заблудившийся в огромных усищах, раздувшиеся щеки и съехавшую на бок шапку с пером и кокардой. Следом за свистуном подоспели остальные жандармы, окружив нас со всех сторон.

– Мы не нарушаем общественный порядок, – послышался миролюбивый голос мужа, который с размаху прижал меня к себе. – Но если вам показалось, что мы его нарушили, я готов лично извиниться перед порядком.

Рука в кожаной перчатке достала из внутреннего кармана туго набитое портмоне.

– Итак, во сколько порядок оценивает понесенный ущерб? – спросил голос мужа. – Во сколько оценивается девственная тишина…

Дитрих внезапно умолк. Вдалеке среди брюзжания карет слышался истошный крик: «Убивают!!! Помогите!!!». Крик тут же оборвался на полуслове. И на смену ему пришли пьяные песни.

– Так, во сколько оценивается девственная тишина этого вечера? – послышался голос с неприкрытой издевкой.

Дорогое портмоне расстегнулось, обнажая такие суммы, которые скромная швея видела только во сне.

– О, как здесь красиво. Никогда не замечал такой красоты, – с улыбкой заметил Дитрих, демонстративно отворачиваясь от сверкающего золотом кошелька, протянутого жандармам.

Те переглянулись, глядя на золото. Один из них закашлялся, а второй облизал пересохшие от волнения губы. Я видела, как Дитрих бросил мимолетный косой взгляд на соблазнительный кошелек. И усмехнулся, рассматривая одинаковые дома цвета горького шоколада, светлые балконы и высокие полукруглые окна. Где-то вдалеке дымили мануфактуры, застилая небо черными тучами магического дыма.

– Мы взяток не берем! – как-то неуверенно и даже жалобно заметил молодой лейтенант со смешными усиками, потянувшись к золоту, но тут же получил по рукам от усача со свистком.

– О, я разве не сказал вам, что нашел это портмоне на скамейке и спешил вручить находку доблестным охранникам правопорядка, чтобы они отыскали рассеянного владельца. А вы тут как тут! – послышался голос мужа, а он кивнул в сторону скамейки мимо которой мы даже не проходили.

Жандармы мялись, поглядывая на редких прохожих.

– Я уверен, что вы найдете его владельца. И обязательно передадите ему, чтобы впредь он был внимательней, – снисходительно заметил муж, снова едва заметно улыбаясь.

Я смотрела на тиснение «Д. Б», похожее на старинный герб.

– Не вздумай брать у него взятку! Это же Дитрих Бергендаль! Завтра же на первой полосе появится статья про коррупцию среди жандармов! – послышался изумленный голос тучного служителя. Лица жандармов, внезапно ожившие от шуршания портмоне, тут же помрачнели.

– Ни во сколько! Уберите ваши деньги! – внезапно выдал толстячок со свистком. – И пустите несчастную девицу! Или вы опять взялись за старое? Как вам не стыдно!

Что? Ничего себе! Какой ужас! Я посмотрела на лицо мужа, на котором расцвела на мгновенье снисходительная улыбка. Уберите его от меня!

– Кажется, я ее знаю! – оживился лейтенант, кивая в мою сторону. – Лицо у нее знакомое!

О, как хорошо! Меня узнали! Настроение приподнялось, а я с надеждой посмотрела на лейтенанта. Не припоминаю его. Может, заказывал форму или платье для невесты? У меня часто заказывают форму слуги. И даже жандармы! Так что всех и не упомнить. Но как же хорошо, что они помнят меня!

Я расслабилась, высокомерно глядя на мужа с его открытым портмоне.

– Да, мы знакомы! – авторитетно кивнула я в сторону лейтенанта, чувствуя, как разжимаются пальцы мужа на моем плече.

– Ей и так деньги достаются тяжелым трудом! И жизнь у нее нелегкая! – с укором произнес молодой жандарм. – Если бы вы знали, сколько у нее клиентов!

– Да! – подтвердила я, выдыхая. Какое счастье, что меня узнали. Очень надеюсь, что на сегодня приключения закончились.

– Так, этого в участок. За нарушение общественного порядка, – распорядился усатый жандарм, наконец-то выплюнув свисток. – Эту…

– Девочки, она состоит у вас в профсоюзе? – внезапно крикнул усатый. Из темного переулка послышалось: «Кто? Невеста? Нет! Не состоит!».

– И эту тоже! – распорядился усатый, отряхивая рукава новенькой формы. – За нарушение общественного порядка и разложение морали общества!

– Да, но … – запаниковала я, чувствуя, как меня ведут. – Я вовсе не …

– Все вы так говорите! – махнул рукой усатый, пока нас вели под конвоем.

– Я же говорил, у нее лицо знакомое! – слышался голос лейтенанта. – Кажется, раньше она стояла на перекрестье улицы роз и Сквиар Парк Авеню!

– Да как вы смеете! Я – швея! И вовсе никакая не…. – возмутилась я, когда нас подвели к городскому порталу. Приложив пропуск, усатый жандарм, распорядился отправить нас в участок.

Стоило моргнуть, как мы оказались в участке. Со стенда «Их разыскивают» на меня смотрели угрюмые лица, половина из которых была моими заказчиками. Вон тот усатый со шрамом внес только предоплату. Сказал, что еще не грабил.

Нас с Дитрихом подвели к дежурному столу, усадив на скрипучие стулья. А сами жандармы встали полкругом, видимо, чтобы мы не сбежали.

– Так, с вами все понятно, – усмехнулся усатый, присаживаясь за стол. Кресло под ним простонало, а он взял папку. «Констебль Дриббл», – прочитала я должность.

– Дитрих Бергендаль, – прищурился усатый, с нескрываемой неприязнью глядя на мужа. – Возраст тридцать шесть лет, рост метр девяносто восемь, проживает по адресу Шестое авеню, дом 7. Не женат.

– Поправочка, – послышался голос мужа, который откинулся на потертую спинку стула, снова чувствуя себя хозяином положения. – Уже женат!

Глава седьмая

И он с улыбкой продемонстрировал сверкающее кольцо на пальце.

– Ничего себе! – удивился жандарм, беря перо. – Же- нат! Просто «не» зачеркнул! И кто же эта сердобольная женщина с крепкими нервами, которая согласилась стать вашей женой?

– Вот, – кивнули в мою сторону.

– Вы? – удивился жандарм, почесавшись пером. – Вы его супруга?

– Это – случайность! Это какая-то ошибка! – возразила я, пряча свое кольцо. – Я не его жена! Это просто ошибка!

– Согласен, – заметил жандарм. Он посмотрел на дорогой костюм Дитриха, который так и кричал о роскоши и лоске. А потом перевел взгляд на мое рваное дешевое свадебное платье. – Это какая-то ошибка. С вами все ясно! В камеру его! И до утра!

– Руки, господа, руки! – отмахнулся Дитрих преспокойно вставая и направляясь к открытой двери камеры. Жандармы шли за ним, словно свита.

Решетка звякнула, замок защелкнулся. И только сейчас я позволила себе выдохнуть.

– Теперь вы! Раньше привлекались? – насупил усы констебль Дриббл.

– Нет, – замотала головой я, спрятав руки между сжатых коленей. Сквозь не обшитый каркас платья виднелись старенькие штопанные чулки.

– Имя? Фамилия? Возраст?– спросил жандарм, пока я с ужасом понимала, что сижу в участке. Но тут же подбодрила себя мыслью, что скоро все закончится.

– Винаретта Браун, двадцать пять лет, – выдохнула я, косясь на двери камер и слыша, чьи-то пьяные песни. – Швея. Не смотрите на меня так! Я – портниха! У меня свое ателье! Можете проверить! Просто я решила примерить платье, которое шила! Чтобы невеста смогла в нем сидеть! А потом ворвался этот сумасшедший! Он сказал, что мы, оказывается, женаты!

Рассказывала я, пытаясь натянуть ткань на ноги.

– Швея, значит, – покачал головой усатый констебль Дриббл. – Документы при себе есть?

– Нет, – похолодела я, не имея раньше проблем с законом. – Они остались в ателье!

– Ну, собственно, как обычно! – переглянулись жандармы. – Родственники есть? Хотя, дай-ка угадаю! Си-ро-та! Да? Швея, сирота…

– Да, – кивнула я, опасливо поглядывая по сторонам. Мрачноватое местечко, однако. – Я хочу, чтобы вы спасли меня от этого типа! Это просто ошибка! Он удерживал меня силой!

– Ах, какой негодяй! – воскликнул констебль. – Ничего, он получит по заслугам!

– Я могу написать на него заявление! – гордо заметила я. – Он, считай, похитил меня!

– Ай-я-яй! Но мы разберемся! – кивнул констебль. – Только сначала я задам несколько вопросов. И сколько же у тебя бывает клиентов в день?

– Ну, человек двадцать. С хвостиком, – ответила я, глядя на перо в пухлых пальцах.

– А без хвостика? – спросил констебль, что-то зачеркивая и исправляя в своих бумагах.

– Ну, человек … эм… тридцать, – ответила я, внимательно следя за пером.

– Тридцать! – выкатил нижнюю губу и покивал констебль. – Ничего себе! Это что? У каждой … хм… швеи столько клиентов?

– Ну, не у каждой, – ответила я, пожав плечом. – Просто есть умелые, а есть так себе… Понятное дело идут к умелым. Особенно те, у кого есть деньги! Они, между прочим, очень разборчивые! Кого попало не берут!

– И сколько же ты зарабатываешь? – спросил констебль, отмахиваясь пером от назойливой мухи, которая витала над ним.

– Ну, шесть – семь риалов в неделю, – честно ответила я, вспоминая ворох вещей, которые ждут меня в ателье.

– Это… А что так мало? Ты что? Голодаешь? Погоди! Ты по сколько с клиента берешь? – округлил глаза констебль.

– Ну, все зависит от сложности? Кто-то просит дырку, – пожала плечами я, вспоминая, что бедные горожане часто носят мне на починку старую одежду. – Кто-то просит подшить снизу! Кто-то просит…

– Понятно, – кивнул констебль, глядя на меня. – Ну, тут все ясно! Дырку, значит! Это ж надо! Я смотрю, ты зашиваешься прямо!

– Ну да, – честно призналась я, вспоминая очередь за заказами. – Особенно, когда по двое – по трое приходят. А недавно целым семейством пришли! Отец, мать и двое сыновей! Сказали, что нужно из мальчиков мужчин сделать!

Я вспомнила, сколько подкладки извела на подплечники, чтобы придать щуплым фигурам с узкими плечами необходимую ширину.

– Вот как тебе не стыдно! – покачал головой констебль Дриббл. – Чтобы сказали твои родители, когда узнали, что ты … хм… швея?

Я вспомнила маму и папу. Наверняка они бы не обрадовались, что их единственная дочь зарабатывает на скромную жизнь пошивом одежды.

– Думаю, они бы расстроились! – усмехнулась я, вздыхая.

– Вот! – вскочил из-за стола мистер Дриббл. – Позор! Какой позор! Ты в богиню любви веришь?

– Верю, – вздохнула я, глядя на суровые усы, которые мистер Дриббл гневно топорщил.

– И как же ты променяла любовь на деньги? Легких денег захотелось? Красивой жизни! Шелка, бархаты всякие! Папа не лезь! Папа, я сама! Не стыдно тебе перед богиней? Она же все видит! Все! Такая молодая, такая симпатичная девочка, неужели тебе самой не стыдно? Мне бы было бы стыдно на твоем месте! Ты ведь могла бы замуж выйти, деток родить! Все старым родителям радость! А ты выбрала такой путь! Ай-я-яй! Вот если бы моя дочка замуж вышла, внуков принесла, я бы радовался! Нянчил!

– Простите, но я сирота, – повторила я, вспоминая родителей и наш дом.

– Все вы так говорите! А все почему? Потому что мамке с папкой стыдно в глаза смотреть! Поэтому и намазываете на лицо штукатурку всякую! Чтобы мамка с папкой не узнали! И никто им не сказал! Эх! Ты это… Подумай! Хорошенько подумай… Эх, знала бы ты, что отец твой чувствует! Может он себя корит, что недосмотрел! Недовоспитал! Надо было шлепнуть разок, а он пожалел!

Я сидела, примерзнув к стулу. Мне казалось, что он меня даже не видит, а разговаривает о своем.

– А у папки, может быть, – с горечью выдохнул констебль, успокаиваясь и снова садясь на стул. – Сердце не казённое! А папка не бессмертный! А случись, что с папкой, кто ж тебе поможет?

Он, словно очнулся, беря в руки бумагу.

– И чего это вы расшумелись на улице? – строго спросил он. – Обидел что ли? Не заплатил?

– Просто он удерживал меня силой! – заметила я, нервно вздыхая. – Я пыталась от него убежать! Но он меня догнал!

– Ай-я-яй! Какой подлец! – покачал головой констебль, почему-то глядя на мою юбку. – Ну, это очень страшное преступление! Нужно срочно принимать меры! Пишите заявление!

Глава восьмая

Я взяла листок и стала старательно выводить заявление.

– Вот! – протянула я листок, промахнувшись пером и посадив кляксу на чью-то папку. – Я прошу вас принять меры!

– Ага! Понятно! Ну, он посидит в камере до утра! – кивнул констебль, читая мои каракули.

– Спасибо! – обрадовалась я, выдыхая и вставая со стула. – Я могу идти? Вы не подумайте плохо! Я – действительно швея! Швея!

– Куда? Опять? Нет! Будем тебя перевоспитывать! – кивнул констебль. Мне показалось, что я ослышалась. – Посидишь в камере, подумаешь над своим поведением! Отведи ее в свободную камеру! А я смену закончил! Все!

Констебль снял фуражу и вытер со лба пот.

– Нет, нет! – сопротивлялась я, когда меня вели мимо закрытых камер, в которых спали алкоголики, тунеядцы и мелкие воришки, пойманные на срезанных кошельках.

– Прошу! – заметил молоденький лейтенант, открыв дверь ключом и скрипнув решеткой. – Вот такой суровый у нас констебль. Ничего! Здесь ты будешь надежно спрятана до утра. Утром тебя отпустят! А я может, даже загляну к тебе на огонек? А? Сделаешь скидочку?

– Ну, сильно скинуть цену я не могу, – прикинула я, зная, сколько труда и усилий стоит пошить мундир! Особенно парадный! – Но маленькую сделаю!

– Ай да молодец! – обрадовался лейтенант, прощаясь с констеблем, который уже вышел за дверь. Не прошло и десяти минут, как в участок ввалились жандармы, ведя согнутого в дугу полуголого мужика.

– Эй! Посторонись! Поймали! Показывал женщинам фокусы в темном переулке! – усмехнулись ребята, таща раздетого мужика. – Дамы жаловались! Прибежали и сказали, что там мужик совсем замерз, раз такой маленький! Просили срочно его обогреть!

– В камеру его! – бросил лейтенант, оставшись за главного. Видимо, он ужасно этим гордился.

– Так свободных нет! – послышались голоса. – И выпустить некого!

И тут я поняла! Это – мой шанс! Главное – напомнить о себе!

– А как же я? – спросила я, мило улыбаясь и всем видом показывая, что я – сама безобидная во всей тюрьме. – Может, я?

– Ну… – заметил лейтенант, задумчиво глядя то на мужика, то на меня. – А, ладно! Выпускайте ее!

Я несказанно обрадовалась, когда ключ повернулся в решетчатых дверях, а меня извлекли в коридор.

– Спасибо! Благодарю! – выдохнула я, видя, как мужика заталкивают в мою камеру. – Я вам очень признательна! Обещаю, что больше не буду кричать не улицах!

И тут я почувствовала, как на плечо легла рука!

– Куда пошла!

–А тебя сюда! – усмехнулся молодой лейтенант, хватая меня за плечо и вталкивая меня в соседнюю камеру. – Сказали до утра, значит, до утра!

Двери за мной закрылись, а я замерла, очутившись в темноте. Ладно, пусть так! Главное, чтобы подальше от этого маньяка!

Только-только я сделала шаг, пытаясь привыкнуть к темноте, как вдруг до меня донесся шум. В камере кто-то был. И мысль об этом заставила меня вздрогнуть! А вдруг меня посадили к какому-нибудь пьянчужке или воришке?

Но на самом все было куда страшнее!

– Драсте, – послышалось сладострастное и тихий смех. Я всем телом бросилась на решетку, но потом поняла, что жандармы уже ушли, и мрачный коридор опустел.

– Выпустите меня отсюда! – крикнула я в отчаянии, пытаясь высмотреть хоть кого-нибудь в конце коридора.

– Как там было? И в горе, и в радости, и в тюрьме, – заметил насмешливый голос из темноты. – Иди сюда! Садись!

– Нет, я постою! – гордо заметила я, берясь за ржавые прутья. – Эй! Это какая-то ошибка!

– Ты собираешься стоять всю ночь? – послышался зевок из темноты. – Дружочек, смотри и учись, как надо! Девушка стоит всю ночь! А ты после пятой требуешь перерыв!

– Да! Я собираюсь стоять всю ночь! – ответила я, ужасаясь тому, что меня посадили с ним в одну камеру.

– Знаешь, есть у меня один орган, который начинает завидовать твоей стойкости, – послышался голос, а я вспыхнула румянцем. – Его называют честь.

Я мужественно стояла, облокотившись на толстые прутья решеки. Глаза привыкли к темноте. И в этой темноте я видела вальяжно развалившийся на скамейке силуэт. Дитрих и здесь умудрялся сидеть так, словно король на троне.

Ноги ныли, я со злостью смотрела на коротенькую скамейку, сомневаясь. В коридоре тускло горел светильник. Неподалеку раздавался забористый храп узника из соседней камеры.

– Садись, – милостиво хлопнула по уголку скамейки рука в черной перчатке. Двигаться Дитрих не собирался.

Закинув одну ногу на другую так, что одна нога стояла на полу, а вторая находилась параллельно полу, Дитрих смотрел на меня снисходительным взглядом.

– Тебе же сказали отсидеть в камере, а не отстоять! Отстаивать нужно правду, а в камере отсиживают. Хотя, женщины такие удивительные создания, что им тяжело стоять и сидеть. Они всегда норовят лечь. По-крайней мере, так делает большинство женщин при виде меня, – заметил он, пока я поражалась размерам его самомнения.

– Тфе! – хмыкнула я, но присела на край скамейки, понимая, что до утра не отстою. Но при этом демонстративно отодвинулась подальше.

– А ну-ка? – усмехнулся Дитрих, потянув ко мне руку. Он взял меня за подбородок и слегка повертел мое лицо туда-сюда, пока я с возмущением пыталась отцепить его руку от своего лица.

– Ты напоминаешь мне одну девушку. Которую я знал давным-давно, – заметил Дитрих, а мне наконец-то удалось отцепить его руку и стереть след его прикосновение о плечо.

В голове зрел план, пока я поглядывала профиль сидящего рядом. Я не собираюсь сидеть в одной камере с этим человеком! Я вообще хочу забыть его, как страшный сон! К тому же у меня лежит много заказов, которые я, обычно, шила по ночам!

Эх! Была – ни была!

– Помогите! Насилуют! – крикнула я, сдирая с плеча платье и бросаясь всем телом на решетку. – Прошу вас! Помогите!

– Кто? – осмотрелся Дитрих. – Кто посмел и без меня?

В коридоре вспыхнул ослепительный свет светильника. На мои крики прибежали дежурные.

– Он… он ко мне пристает, – прошептала я, делая испуганные глаза и косясь в сторону Дитриха. – Помогите! Я прошу вас!

А вдруг его за это посадят по-настоящему? Было бы хорошо! Одной неприятностью было бы меньше!

– Ему? – спросила охрана, которая, видимо, сама была не прочь вздремнуть часок, а тут мои душераздирающие крики.

– Нет, мне! – со злостью выпалила я, зная, что свободных камер нет. А вдруг выпустят?

– И куда ее? – переглянулись жандармы, зевая и негодуя, что их разбудили. – Все камеры битком забиты! Хотя, можем к этому, который жену убил по- пьяни! Или к маньяку!

Я перепугалась, с досадой понимая, что план не сработал. И лучше бы мне остаться здесь!

Стоило только полицейским уйти, я вернулась на место, демонстративно отодвинувшись на край.

– Значит, ты решила так? Да? – заметил Дитрих, когда в тюрьме воцарилась тишина. – Ну, хорошо!

Внезапно он крикнул: «Насилуют! Помогите!!!».

Я даже вздрогнула от неожиданности, покосившись на него. Снова в коридоре вспыхнули факелы и послышались спешные шаги.

– Ребята, полегче! Я просто хвастаюсь! – рассмеялся Дитрих, запрокидывая голову. На нас обрушился поток таких отборных ругательств, что покраснели даже стены, а потом ленивые шаги удалились.

– Ты – Винаретта, кажется? Можно я буду называть тебя Вин? Так вот, Вин, рассказывай, кто ты, откуда? – лениво спросил Дитрих. Видимо, ему было скучно.

– Швея… Из того места, откуда обычно появляются дети, – буркнула я, не желая распространяться о себе.

– О, так мы земляки! – усмехнулся Дитрих, которому было явно скучно.

– Нет, вы из соседнего места, которое находится сзади, – съязвила я, глядя на него. Не хватало, чтобы я еще отчитывалась! – Я еще помню вашу заметку про «Беглых дочерей».

– Ай, – поморщился Дитрих. – Так я еще ласково. Нежно, можно сказать!

– Ласково? Да у меня были такие неприятности! – возмутилась я, глядя на него с затаенной обидой и жаждой отмщения.

Дитрих зевнул и потянулся. Я нахохлилась, чувствуя, что камере не так уж и тепло. Зябко поежившись, я втянула сопли. Глаза слипались после долгих бессонных ночей. Я вспоминала, чьи заказы лежат у меня на столе. Нужно будет …

Я зевнула, чувствуя, что глаза почти слиплись. Мне казалось, что я лежу у себя, на втором этаже мастерской, на старенькой кровати и смотрю на стену, на которой висели рисунки из модных журналов. Роскошные дамы в роскошных платьях улыбались глупыми улыбками. Платья оживали, словно по волшебству. Я видела роскошный зал, реверансы и поклоны. Шуршание юбок, легкий, непринужденный смех, запахи духов и звон бокалов, которые берут с подноса. Все оживало, словно наяву. Мне казалось, что я стою в этом зале, окруженная вниманием со всех сторон. «Вильгельмина Анна Генриетта!», – позвал меня далекий голос, заставив проснуться.

– Эй, – усмехнулся Дитрих, а я вздрогнула, открывая глаза. Перед глазами была решетка камеры, а я …

… я уснула, привалившись к его плечу, а нос мне щекотала меховая опушка. Ему-то тепло!

– Фу! – улыбнулся Дитрих, смахнув пыль с того места, где покоилась моя голова. – Как неприлично!

Я промолчала, понимая, что это была месть за «соотечественников». Тогда почему он не стряхнул меня раньше с плеча? Сколько я так проспала?

– Я будил тебя, орал, требовал, чтобы тебя от меня убрали, – развлекался Дитрих, пока я морщилась. – Всю тюрьму перебудил. Но ты спала, как убитая.

«Спала, как убитая!», – проворчала я мысленно. Ну еще бы! Я сплю по три часа в день, чтобы все успеть!

– Пока ты спала, я придумал план побега, – заметил Дитрих, искоса глядя на меня.

– Неужели? – подозрительно напряглась я.

– Да! – самодовольно улыбнулся Дитрих. И тут же понизил голос до страстного шепота. – Я планирую дерзкий побег! Это – очень рискованно, опасно, но оно того стоит! Или ты хочешь просидеть здесь до конца ночи? Знаешь, вон тот бедолага в соседней камере…

Я прислушалась к храпу, понимая, о ком идет речь.

– Сидит здесь уже месяц. Просто о нем постоянно забывают, – вздохнул Дитрих. – Сэм, ты как?

Храп прервался.

– Намана, – послышалось ворчание. – Лучше, чем дома с этой сварливой гадюкой! Ик!

– Откуда вы это знаете? – спросила я, глядя на него с подозрением. – Вы что? Здесь постоянно бываете?!

Я округлила глаза от ужаса, понимая, что Дитрих вполне может иметь здесь прописку. За кого я вышла замуж? Вот это – позор!

– Что ты! – возмутился Дитрих. – Постоянно? Да ты меня обижаешь! План такой! Только учти, если кто-то об этом узнает…

Мне что-то не по себе. Я посмотрела на ржавую решетку окна, на ржавую дверь и убогие удобства. Потом я вспомнила, что у меня лежит гора недошитых заказов, за которыми придут утром.

– Хорошо, – согласилась я, понимая, что на кону моя деловая репутация. Я так растеряю всех немногочисленных клиентов! – Что нужно делать?

– Неужели? Ты согласилась? А с виду добропорядочная горожанка! Ай-я-яй! – изумился Дитрих, залезая в карман и доставая оттуда маленькую пилочку для ногтей.

– Это для чего? – спросила я, поглядывая то на решетку камеры, то на решетку окна.

– Пили решетку окна! – приказал полушепотом Дитрих. – А я буду отвлекать лейтенанта, чтобы он не слышал. Если что, скажешь, что тебе дурно! Поэтому ты возле окна. Поняла?

Я кивнула, ненавидя его всем сердцем! Это – не мужик! Это – ходячие неприятности. Как я хочу вернуться к обычной жизни, вы бы знали!

– Эй, лейтенант! – громко и требовательно произнес Дитрих, слегка растягивая слова. От этого появлялась чувство небрежности и пренебрежения.

Послышались шаги, а я встала ногами на скамейку и стала осторожно пилить решетку.

– Чего тебе? – спросил сонный лейтенант, на которого я мельком обернулась. – Что она там делает?

Я стиснула зубы, стараясь пилить очень тихо. Свежий ветер заставлял меня вдыхать полной грудью ночной воздух и придавал мне сил.

– На стену лезет, – нагловато усмехнулся Дитрих. Он стоял возле решетки, как бы закрывая обзор массивной фигурой. Я старалась пилить тихо, чувствуя, как на пальцы сыплется ржавчина. – У тебя никогда женщины на стену не прыгали, лейтенант, от экстаза?

– Чего тебе? – хмуро спросил сонный, от того и злой лейтенант.

– Дело есть, – произнес Дитрих. В его голосе чувствовалась улыбка.