Кристин Ханна
Улица Светлячков

Глава четвертая

Талли смотрела ей вслед.

– Зря я это сказала, – произнесла она вслух, и под бескрайним небом собственный голос показался ей совсем тоненьким, незначительным.

Она и сама не знала толком, зачем сказала это, почему ей вдруг захотелось высмеять соседку. Со вздохом она вернулась в дом. Ее тут же окутал запах марихуаны, в глазах защипало от дыма. Мать лежала, распростершись, на диване, одна нога на подушках, другая на кофейном столике. Нижняя челюсть отвисла, в уголках губ блестели капельки слюны.

И эта девочка из соседнего дома все видела. Талли обдало жаркой волной стыда. Да про нее в понедельник вся школа говорить будет. Мать Талли Харт – обдолбанная хиппи.

Поэтому она и не приглашала никого в гости. Если уж берешься хранить секреты, храни их в укромном месте, подальше от посторонних глаз.

Она бы что угодно отдала, лишь бы иметь мать, которая готовит запеканки для соседей. Так вот почему ей захотелось поиздеваться над фамилией девчонки из дома напротив? От этой мысли Талли рассердилась и с силой захлопнула дверь.

– Дымка. Вставай!

Всхрапнув, мать села на диване.

– Ш-ш-што случилось?

– Ужинать пора.

Дымка откинула с лица мочалку свалявшихся волос и с трудом сфокусировала взгляд на часах, висевших на противоположной стене.

– Мы в богадельне или где? Кто ужинает в пять?

Талли немало удивилась, что мать вообще в состоянии разобрать, который час. Она вернулась в кухню, отрезала два куска запеканки, разложила по тарелкам и снова вышла в гостиную.

– Держи. – Она вручила матери тарелку.

– Это откуда? Ты приготовила?

– Вот еще. Соседка принесла.

Дымка медленно обшарила комнату мутным взглядом.

– У нас есть соседи?

Талли не ответила. Все равно мать вечно забывала, о чем идет речь. С ней невозможно было поддержать осмысленный разговор, и обычно Талли было плевать – вести беседы с матерью ее тянуло не больше, чем смотреть черно-белые фильмы, – но именно сейчас, после того как в доме побывала та девчонка, Талли очень остро ощутила разницу между ними. Будь у нее настоящая семья – настоящая мать, которая печет запеканки и таскает их соседям, – она бы не чувствовала себя так одиноко. Она опустилась в одно из кресел-мешков горчичного цвета, стоявших по бокам от дивана, и осторожно спросила:

– Интересно, что бабушка сейчас делает?

– Небось клепает очередную идиотскую вышивку, «Иисус в твоем сердце» или что-нибудь в этом духе. Типа, спасает душу. Ха. Как в школе дела?

Талли резко вскинула голову. Она поверить не могла, что мать интересуется ее делами.

– Куча народу, все хотят со мной тусоваться, но… – Она нахмурилась. Можно ли подобрать слова, чтобы объяснить, чего ей не хватает? Ясно было только одно: одиночество ходило за ней по пятам даже в толпе новых друзей. – Я все жду…

– А кетчуп у нас есть? – Уставившись на свой кусок запеканки, мать тыкала в него вилкой и чуть покачивалась в такт музыке.

Почувствовав болезненный укол разочарования, Талли разозлилась на себя. Развесила уши! Можно подумать, не знает, что за мать ей досталась.

– Я к себе, – бросила она, выбираясь из кресла.

И, прежде чем захлопнуть дверь своей комнаты, услышала, как мать задумчиво бормочет:

– Может, не кетчуп, а сыр?

Ночью, когда все давно уже легли спать, Кейт крадучись спустилась по лестнице и, надев огромные резиновые сапоги отца, выскользнула на улицу. Это вошло у нее в привычку – бессонными ночами выходить на задний двор. Над головой раскинулось необъятное, усыпанное звездами небо. Под этим небом она чувствовала себя крохотной, несущественной. Девочка-подросток, совсем одна на пустой улице, которая даже не ведет никуда.

Горошинка с тихим ржанием подошла ближе.

Кейт, усевшись на изгородь, достала из кармана куртки морковку.

– Привет, моя хорошая.

Она перевела взгляд на другую сторону улицы, туда, где стоял соседский дом. Уже полночь, но свет еще не погасили. Наверняка у Талли вечеринка, все крутые ребята собрались. Танцуют, смеются, обсуждают, как классно живется на свете, когда ты настолько крут.

Кейт все бы отдала, лишь бы ее хоть раз пригласили на такую вечеринку.

Горошинка ткнулась носом в ее колено, фыркнула.

– Знаю-знаю, размечталась.

Со вздохом Кейт слезла с изгороди и, напоследок похлопав кобылу по шее, пошла обратно к дому.

Несколько дней спустя, после ужина, состоявшего из печенья и сладких кукурузных хлопьев, Талли отправилась прямиком в ванную. Там она целую вечность стояла под горячим душем, затем тщательно брила ноги и подмышки, затем сушила голову феном, долго и обстоятельно, пока волосы, разделенные пробором пополам, не сделались безукоризненно прямыми и гладкими. Покончив с этим, она подошла к шкафу и уставилась внутрь, гадая, что надеть. Это первая в ее жизни вечеринка старшеклассников – выглядеть нужно на все сто. Из средней школы больше никого не позвали, только ее. Потому что она – особенная. Ее пригласил на свидание сам Пат Ричмонд, главный красавчик футбольной команды. Дело было в среду, они тусовались в закусочной, Талли со своими друзьями, он – со своими. Хватило одного взгляда. Пат тут же отделился от группы парней и направился в ее сторону.

Талли, увидев это, едва не хлопнулась в обморок. Музыкальный автомат заиграл «Лестницу в небеса»^[14]. Романтичнее не придумаешь.

– Я могу влипнуть в неприятности только за то, что решился с тобой заговорить, – сказал он.

Талли, изо всех сил пытаясь выглядеть взрослой и умудренной опытом, ответила:

– А я люблю неприятности.

Он улыбнулся так, как никто и никогда не улыбался ей прежде. Впервые в жизни она поверила, что все, кто называет ее красавицей, ни капли не преувеличивают.

– Хочешь пойти со мной на вечеринку в эту пятницу?

– Попробую освободить вечер. – Талли ответила фразой, которую как-то услышала из уст Эрики Кейн в сериале «Все мои дети»^[15].

– Заеду за тобой в десять. – Он наклонился ближе: – Если, конечно, тебя отпускают гулять так поздно.

– Улица Светлячков, дом семнадцать. И я гуляю когда захочу.

Он снова улыбнулся.

– Кстати, я Пат.

– Талли.

– Ну, Талли, увидимся в пятницу, в десять.

Она до сих пор сама себе не верила. Предыдущие два дня только и думала, что о первом своем настоящем свидании. До этого она гуляла с парнями разве что в компании или ходила на школьную дискотеку. Но тут дело совсем другое, Пат вообще, считай, взрослый мужчина.

Они ведь могут полюбить друг друга – Талли в этом не сомневалась. И тогда, взявшись за его руку, она перестанет чувствовать себя такой одинокой.

После долгих терзаний она наконец выбрала наряд на вечер.

Джинсы клеш с низкой посадкой, трикотажный розовый топ в обтяжку с большим вырезом, открывающим грудь, любимые туфли на пробковой платформе. Красилась она почти час, наносила косметику слой за слоем, пока отражение в зеркале не сделалось по-настоящему сногсшибательным. Ей хотелось, чтобы Пат увидел, какой красоткой она может быть.

Прихватив материну пачку сигарет, она вышла из комнаты.

В гостиной мать, оторвавшись от журнала, уставилась на нее мутным взглядом:

– Эй, уже пощщти десять, ты куда собралась?

– Один парень на вечеринку позвал.

– Он у нас?

Ага, конечно. Так я его и пригласила зайти.

– Мы у дороги договорились встретиться.

– А-а. Ну ладно. Будешь возвращаться – не сильно шуми, я уже спать лягу.

– Хорошо.

На улице было темно и прохладно. По небу мерцающей дорожкой тянулся Млечный Путь.

Талли остановилась на обочине у почтового ящика и стала ждать, переминаясь с ноги на ногу, чтобы хоть немного согреться. Голые руки покрылись мурашками. Кольцо настроения на среднем пальце из зеленого стало фиолетовым. Она попыталась припомнить, что это значит.

На холме по другую сторону дороги стоял, сияя в темноте, уютный соседский домик. Из окон топленым маслом разливался свет. Наверное, сидят сейчас за большим столом, играют в «Монополию». Интересно, что они скажут, если взять и заявиться однажды в гости – просто позвонить в дверь, мол, здрасте?

Послышался гул мотора, затем вдали сверкнули фары. Тут же напрочь забыв о семье из дома напротив, она выскочила на дорогу и принялась махать.

Зеленый «додж-чейнджер» затормозил с ней рядом; казалось, машина вся вибрирует, пульсирует звуком. Талли залезла на пассажирское сиденье. Музыка играла так громко, что она сама себя не слышала.

Улыбнувшись ей, Пат ударил по газам, и они с космической скоростью рванули вперед по тихой проселочной дороге.

Вскоре Пат свернул на грунтовку, и Талли поняла, что они на месте. Посреди огромного поля несколько десятков машин с горящими фарами образовали широкий круг. Кто-то оставил включенным радио: Bachman-Turner Overdrive орали из динамиков, что «заняты делами»^[16]. Пат припарковался неподалеку, у небольшой рощицы за оградой.

Везде тусовались старшеклассники – вокруг костра, вокруг огромных бочонков с пивом, оставленных прямо на траве. Земля была усыпана пластиковыми стаканчиками. Чуть поодаль, возле амбара, какие-то парни играли в тач^[17]. Стоял конец мая, то есть до лета еще жить и жить, и почти все были в куртках. Талли пожалела, что не оделась потеплее.

Пат, крепко держа ее за руку, пробрался сквозь толпу парочек к одному из бочонков и налил им обоим пива.

Талли взяла протянутый ей стакан и следом за Патом вышла из освещенного фарами круга. Отыскав тихое местечко, Пат расстелил на земле свою спортивную куртку и жестом предложил ей сесть.

– Я когда тебя в первый раз увидел, глазам не поверил, – сказал он, усаживаясь рядом и отхлебывая из стакана. – Ты самая красивая девчонка в городе. Все парни тебя хотят.

– Но пришла-то я с тобой, – ответила Талли, улыбаясь. Она тонула в темных озерах его глаз.

Пат сделал огромный глоток, поставил полупустой стакан на землю и, наклонившись, поцеловал Талли.

Ее уже целовали раньше, несколько раз, в основном на дискотеках, – дождавшись медляка, парни начинали суетливо, нервно искать ее губы своими. Никакого сравнения. Губы Пата творили волшебство. Она блаженно выдохнула его имя. Когда Пат, подавшись назад, взглянул на нее, его глаза лучились чистой любовью.

– Я так рад, что ты пришла.

– И я.

Он опрокинул в рот остатки пива и поднялся:

– Надо заправиться.

Пока они стояли в очереди к бочонку, Пат, повернувшись к ней, вдруг нахмурился:

– А ты чего не пьешь? Я думал, ты умеешь по-настоящему отрываться.

– А то!

Талли нервно улыбнулась. Она еще ни разу не пробовала алкоголь, но не отказываться же, нельзя, чтобы Пат подумал, будто она какая-нибудь отличница-недотрога, это ему точно не понравится, а она страшно, отчаянно хотела ему нравиться.

– До дна, – сказала она и в один присест осушила стакан. Тут же, не сумев сдержаться, рыгнула и смущенно рассмеялась.

– Кайф, – одобрительно кивнул Пат и налил им еще по пиву.

Со вторым стаканом было проще, пиво уже не казалось таким мерзким, а к третьему она совершенно перестала чувствовать вкус. После пива она с готовностью хлебала дешевое вино из бутылки, которую откупорил Пат. Целый час они сидели на его куртке, прижавшись тесно-тесно друг к другу, пили и болтали. Он без конца трепался о каких-то своих друзьях, которых она даже не знала, но, впрочем, какая разница. То, как он смотрел на нее, как держал ее за руку, – вот что по-настоящему важно.

– Пойдем, – прошептал он ей на ухо, – потанцуем.

У Талли, едва она поднялась на ноги, закружилась голова. Она никак не могла удержать равновесие и, пока они танцевали, без конца спотыкалась. А потом и вовсе растянулась на траве. Пат засмеялся, схватил ее за руку, помог подняться и повел в укромное, романтичное местечко среди деревьев. Талли, хихикая и спотыкаясь, ковыляла за ним следом и лишь вздохнула, когда он вдруг обернулся, обнял ее и поцеловал.

Ей было так хорошо, по всему телу разливалось тепло, кожу покалывало. Она прижималась к Пату, точно кошка, наслаждаясь этим чувством. Вот сейчас он прервет поцелуй и, чуть подавшись назад, посмотрит ей в глаза и скажет: «Я люблю тебя», прямо как Райан О’Нил в «Истории любви».

Может, она даже назовет его мажором^[18], признаваясь в любви в ответ. И своя песня у них будет – «Лестница в небеса», конечно. Они станут всем рассказывать, что познакомились, когда…

Язык Пата разжал ее губы, проник в рот и принялся орудовать внутри, точно инопланетный зонд. Ей больше не было хорошо, ей было странно, неприятно. Она хотела сказать: «Хватит», но ничего не получилось, звука не было, Пат словно высосал весь воздух из ее легких.

Руки шарили по ее телу – скользили по спине, по талии, дергали на ней лифчик, пытаясь расстегнуть. Послышался омерзительный хлопок, и туго натянутые бретельки вдруг ослабли. Рука добралась до ее груди.

– Не надо… – пролепетала Талли, пытаясь отцепить от себя его руки. Она совсем другого хотела. Она хотела любви, романтики, волшебства. Хотела, чтобы ее любили. А вовсе не… этого.

– Нет, Пат, не надо…

– Да ладно ломаться, Талли. Сама знаешь, что хочешь.

Он толкнул ее, и она упала на спину, прямо на землю, больно ударившись головой. На мгновение перед глазами все поплыло. А когда мир вернулся в фокус, Пат уже стоял на коленях у нее между ног. Ее ладони, сложенные вместе, он одной рукой прижимал к земле.

– Вот это мне по вкусу, – сказал он, раздвигая ей ноги.

Задрал топ, уставился на ее обнаженную грудь.

– О да…

Накрыл одну из ее грудей рукой, больно ущипнул за сосок. Потом рука скользнула вниз, под пояс ее джинсов, в трусы.

– Не надо, пожалуйста… – Талли вся извивалась, отчаянно пытаясь вырваться, но это, казалось, только сильнее его возбуждало.

Пальцы скользнули ей между ног, резко толкнулись внутрь, задвигались в ее теле.

– Ну же, детка, расслабься, тебе понравится.

Талли почувствовала, как по щекам побежали слезы.

– Не надо…

– О-о да… – Он навалился на нее, придавил к мокрой холодной траве своим весом.

Слез было так много, что она сама чувствовала на губах их соленый вкус, но Пату, похоже, было все равно. Его поцелуи переродились во что-то совсем иное – склизкое, сосущее, зубастое; но боль, которую они причиняли, вдруг показалась едва ощутимой, когда по животу ударила пряжка его расстегнутого ремня и в тело резко вонзился его член…

Она крепко зажмурилась, не чувствуя ничего, кроме этой боли, разрывавшей плоть между ног, царапавшей внутренности.

А потом все кончилось. Пат скатился с нее, улегся рядом, прижал ее к себе, поцеловал в щеку, как будто то, что произошло между ними, называлось любовью.

– Эй, да ты плачешь. – Ласковым движением он убрал волосы с ее лица. – Ты чего? Я думал, ты хочешь.

Она не знала, что ответить. Как и все девочки, она частенько представляла себе, как именно лишится девственности, но ни разу в ее грезах это не происходило вот так. Она уставилась на него, не веря своим ушам.

– Хочу? Вот этого?

Морщинка досады расчертила пополам его гладкий лоб.

– Хорош, Талли, пойдем танцевать лучше.

От этого его тона – почти робкого, будто он и вправду не мог взять в толк, с чего она так взбеленилась, – стало только хуже. Она, видно, поступила плохо, вертела перед парнем хвостом, а как дошло до дела – сдала назад. Вот что бывает с девчонками, которые такое себе позволяют.

Еще с минуту он лежал рядом, глядя на нее, затем поднялся и натянул штаны.

– Как знаешь. Короче, мне выпить надо. Пошли.

Талли отвернулась, легла на бок.

– Отвали.

Она чувствовала, что Пат еще рядом, смотрит на нее.

– Ну, блин, ты так на меня вешалась, я подумал, ты хочешь. Нельзя делать вид, что на все готова, а потом обламывать. Пора взрослеть, малолеточка. Сама виновата.

Ни слова не говоря, Талли закрыла глаза и испытала облегчение, когда он наконец ушел, оставил ее в покое. В кои-то веки она была рада остаться одна.

Лежа на голой земле, она чувствовала себя разбитой, уничтоженной, но мучительнее всего было осознавать, что она сама в это вляпалась по глупости. Примерно через час она поняла, что вечеринка на исходе – машины потихоньку разъезжались, гудя моторами, с шорохом разбрасывая гравий из-под колес.

А она все лежала, никак не могла заставить себя пошевелиться. Сама виновата – с этим не поспоришь. Тупая малолетка. Любви ей захотелось.

– Дура, – прошипела она, сумев наконец приподняться и сесть.

Медленно оделась, встала. Но, едва выпрямившись, почувствовала, как подкатывает тошнота, и ее тут же вырвало – прямо на любимые туфли. Когда рвотные позывы отступили, она наклонилась, подобрала сумку и, прижав ее к груди, тяжело заковыляла обратно к дороге.

В такой час машин совсем не было. Вот и хорошо. Хотя бы не придется никому объяснять, почему у нее в волосах застряла куча сосновых иголок, а туфли заляпаны рвотой.

По пути домой она снова и снова возвращалась мыслями к тому, что случилось, – вспоминала, как Пат улыбался ей, приглашая на вечеринку; как нежно поцеловал ее в самый первый раз; как говорил с ней – будто она что-то для него значила; а потом вспоминала того, другого Пата, его грубые лапы, настойчивый язык, цепкие пальцы, его твердый член и резкие движения, которыми он раз за разом загонял его внутрь.

И чем больше она думала об этом, тем плотнее смыкалась вокруг нее стена одиночества.

Если бы она могла довериться кому-то, все рассказать. Возможно, стало бы легче, хотя бы чуточку. Да только поговорить было не с кем.

Мало ей двинутой матери, мало того, что отца она в глаза не видела, – теперь обзавелась еще одним секретом, который придется хранить подальше от чужих глаз. Люди ведь скажут: надо было головой думать, прежде чем идти на вечеринку со старшеклассником.

Приближаясь к дому, она шла все медленнее. Ей казалась невыносимой одна мысль о том, чтобы вернуться туда, остаться один на один со своим одиночеством – в этом доме, который должен был служить ей убежищем, но никогда им не был, с этой женщиной, которая должна была любить ее, но никогда не любила.

Серая соседская лошадь подошла к изгороди и тихонько заржала.

Талли перешла дорогу и поднялась по склону холма. Остановившись у изгороди, она вырвала из земли пучок травы и поднесла к лошадиной морде.

– Держи, мой хороший.

Лошадь понюхала траву и, фыркнув, потрусила прочь.

– Она морковку любит.

Талли резко вскинула голову и увидела соседскую девчонку, сидевшую на изгороди чуть поодаль.

Несколько минут прошло в молчании, тишину нарушало лишь тихое ржание старой кобылы.

– Поздно уже, – сказала соседка.

– Ага.

– Мне нравится тут сидеть по ночам. Звезды такие яркие. Иногда, если очень долго смотреть в небо, начинает казаться, что они парят вокруг, как светлячки. Может, поэтому улицу так назвали. Ты, наверное, думаешь, что я совсем ненормальная, раз несу такую чушь.

Талли хотела ответить, но не смогла. Где-то глубоко-глубоко внутри ее била тяжелая, крупная дрожь, и все силы уходили на то, чтобы стоять спокойно.

Девчонка – Кейт, так ее вроде бы звали – грациозно соскользнула с изгороди. На ней была безразмерная футболка с «Партриджами»^[19], рисунок весь потрескался и начал отслаиваться. Она подошла ближе, чавкая резиновыми сапогами по грязи.

– Выглядишь не очень. – Из-за зубной пластинки во рту звук «ш» получился свистящим, шепелявым. – И от тебя блевотиной воняет.

– Я в порядке, – ответила Талли, каменея.

– Точно? В порядке?

Талли, к собственному ужасу, разрыдалась.

Кейт на мгновение замерла, разглядывая ее сквозь свои задротские очки в толстой оправе. А затем, ни слова не говоря, крепко обняла.

Талли дернулась, почувствовав прикосновение, – оно было неожиданным, непривычным. Хотела было отстраниться, но не смогла заставить себя сдвинуться с места. Она и не помнила, когда ее в последний раз вот так обнимали, и вдруг поняла, что всем телом прижимается к этой странной девчонке и боится разжать объятия, будто Кейт – ее единственный якорь, без которого ее унесет далеко-далеко в открытое море, туда, откуда нет возврата.

– Она поправится, обязательно поправится, – сказала Кейт, когда рыдания потихоньку стихли.

Талли, нахмурившись, подалась назад. Она не сразу поняла, о чем речь.

Рак. Кейт решила, что она переживает из-за матери.

– Хочешь, поговорим об этом? – сказала Кейт и, достав свою пластинку, положила ее на поросшую мхом опору изгороди.

Талли уставилась на соседку, не моргая. В серебристом свете полной луны она вгляделась в зеленые глаза, увеличенные толстыми стеклами очков, и, увидев в них лишь безграничное сострадание, так мучительно захотела открыться, что ее едва не затошнило. Только она понятия не имела, с чего начать.

– Пойдем, – сказала Кейт и повела ее вверх по холму к крыльцу дома. Усевшись на ступеньку, она подтянула колени к груди, спрятала ноги под подолом своей заношенной футболки. – У моей тети Джорджии был рак. Отстой, конечно. Она облысела совсем. Но зато выздоровела.

Талли села с ней рядом, поставила сумку на землю. Блевотиной и правда здорово воняло. Она закурила, чтобы хоть как-то замаскировать запах.

– Я только с вечеринки, которую на речке устраивали, – вырвалось у нее.

– В смысле, с вечеринки старшеклассников? – На Кейт, судя по голосу, это произвело большое впечатление.

– Меня Пат Ричмонд пригласил.

– Из футбольной команды? Ого! Мне мама не разрешит и в одну очередь в столовке со старшеклассником встать. Она чокнутая просто.

– Никакая она не чокнутая.

– Она считает, что восемнадцатилетние парни офигеть какие опасные. Называет их «членами на ножках». Скажешь, не бред?

Талли отвернулась, обвела взглядом поле и сделала глубокий вдох. Она поверить не могла, что собирается рассказать обо всем соседской девчонке, но правда жгла изнутри. Если не вытряхнуть ее наружу – сгоришь дотла.

– Он меня изнасиловал.

Зеленые глаза Кейт впились в ее лицо, Талли это чувствовала, но продолжала сидеть неподвижно, глядя прямо перед собой. Ее стыд был настолько огромным, настолько неодолимым, что невозможно было заставить себя повернуться, увидеть его отражение в чужих глазах. Она ждала чего-то, каких-то слов – что ее обругают, назовут дурой, – но Кейт все молчала. В конце концов Талли не выдержала и искоса взглянула на нее.

– Ты в порядке? – спросила Кейт.

Эти простые слова заставили Талли заново пережить случившееся. В глазах защипало, все вокруг расплылось бесформенными пятнами.

Кейт снова обняла ее. И Талли, впервые с раннего детства, позволила себе найти утешение в чужих объятиях. Наконец отстранившись, она попыталась улыбнуться.

– Я тебя чуть в слезах не утопила.

– Надо кому-нибудь рассказать.

– Нет, ни за что. Все только скажут, что я сама виновата. Это секрет, ладно?

– Ладно, – нахмурившись, неохотно согласилась Кейт.

Талли вытерла глаза и, вспомнив про свою сигарету, сделала очередную затяжку.

– С чего ты ко мне так добра?

– Показалось, что тебе одиноко. А я знаю, каково это, уж поверь.

– Знаешь? Но у тебя же есть семья.

– Им приходится меня любить. – Кейт вздохнула. – А ребята в школе от меня шарахаются, как будто я заразная. Раньше у меня были подруги, но… Хотя ты вообще, наверное, не понимаешь, о чем я. Тебя-то в школе любят.

– Хочешь сказать, вьются вокруг и делают вид, будто меня знают.

– Я бы и на такое согласилась.

Повисла тишина. Затянувшись в последний раз, Талли потушила сигарету. Они с Кейт ужасно разные – будто бы составлены из одних контрастов, совсем как залитое лунным светом поле перед домом, – и все же с ней так просто. Талли едва не заулыбалась – и это сегодня-то, в худший день ее жизни. Такое что-нибудь да значит.

Они просидели на крыльце почти час, то говорили, то просто слушали тишину. Ничего важного не обсуждали – никаких больше секретов, обычная болтовня.

В конце концов, когда Кейт зевнула, Талли поднялась на ноги:

– Пора мне валить.

Они вместе дошли до конца подъездной дорожки. Кейт остановилась у почтового ящика.

– Ну пока.

– Пока.

Талли на мгновение замешкалась, чувствуя себя ужасно неловко. Ей хотелось обнять Кейт на прощанье, может, даже прижать к себе покрепче и объяснить, что без нее эта ночь была бы куда ужаснее, – но она так и не решилась. Проявлять уязвимость опасно, уж этому мать ее научила, а унижения ей на сегодня хватило, больше не вынести. Развернувшись, она пошла к дому. И, едва оказавшись внутри, отправилась прямиком в душ. Пока плети горячей воды хлестали ее по плечам, она думала обо всем, что случилось, – обо всем, чему она позволила случиться, просто потому что хотела сыграть крутую девчонку, – и плакала. А потом выключила воду, выключила слезы, тут же застрявшие тугим комом в горле, и, собрав все воспоминания об этом вечере, затолкала их в дальний угол подсознания – туда же, где хранила детские воспоминания о матери, раз за разом бросавшей ее. И дорогу к ним постаралась поскорее забыть.