Илья Репин – Корней Чуковский

То, как влюблена я в Чуковского, сложно объяснить словами. И Илья Репин это не самый последний человек, который так или иначе сформировал Чуковского таким, каким мы его знаем.Корней Иванович еще совсем юным познакомился с Репиным, который уже был стар. Стар, но не немощен. Столько силы в нем умещалось ,что юный Корней мог только позавидовать. Но годы берут свое, и дружба их пришлась на период Репинского увядания. Уже не писал он таких великих картин , как прежде, руки его стали слабы, тело подводило, но дух, дух его был силен. И столько силы было в нем, столько стремления к учению, к жизни, что невозможно было этим духом не проникнуться. Невозможно было не полюбить, не зауважать Илью Ефимовича. И эта книга, своего рода, ода этой любви.Чуковский очень бережно относится к своим воспоминаниям, которые ему подарил Репин. Он холит и лелеет их в своей памяти. И кажется, будто каждая строчка написана с непередаваемым любовным трепетом. Даже о недостатках он пишет как о самых прекрасных достоинствах.И он глубоко сожалеет, что последние годы Илья Репин провел в одиночестве. Он перечитывает его письма к нему. Длинные, читать которые одно удовольствие. И боль. Боль оттого, что близкий сердцу друг далеко, и нет уже возможности его встретить.На даче Чуковского в Переделкино и по сей день на стене висит картина жены, написанная рукой Репина. На самом видном месте. Можно представить как семья рассаживается вокруг стола за обедом и взгляд ненароком скользит по картине. Позже, когда жены Корнея Ивановича не стало, что было в мыслях его когда взгляд упирался в картину. Какая потрясающая жизнь была у автора этой книги, но какая чертовски трагичная.Мария Борисовна

свернутьРазумеется книга о Репине, но для меня это книга о Репине Чуковского. Как две неотъемлемые друг от друга личности. Чуковский. Куоккала.Репин.Пенаты. История дружбы, любви, одиночества и искусства.

Эту книжку взять в руки меня заставило настойчивое, но несмотря на то очень смутное воспоминание. Кажется, про Репина нам в начальной школе учительница ИЗО (или литературы, и не в начальной?..) рассказывала, как тот считал, что нужно любить человека в то время, пока его рисуешь. Фраза эта мне, видимо, крепко засела в оолову, так крепко, что рисую я почти никого – слишком сильный импульс требуется, чтобы вообще захотеть кого-то нарисовать. Какой же широты должна быть душа у человека, чтобы мгновенно, пусть и на короткий срок, но все же полюблять изображаемый предмет? И я наконец-то дорвался до этой книжки, проверить, Репин, или не Репин, правда, или не правда? И правда, и Репин. Очень восторженный и импульсивный человек, с какой легкостию восторгается, с такой же и опалчивается. Про писательство Репина я услышал впервые. И надо сказать, мне очень по вкусу его язык пришелся, его образность, скрещивание понятий (например, «шавкала»), старо-неологизмы. И даже то возражение Чуковского по поводу не-существования в русском языке сослагательного наклонения причастий я бы стал опровергать, поскольку здесь оно (что-то вроде «обрадовавшийся бы», точно не помню само причастие, употребленное Репиным) живо, наполнено смыслом и очень даже понятно-воспринимаемо. Более того, увидев такой оборот, я даже подумал: вот чего мне до сих пор недоставало! Опечалившиеся бы мои преподаватели русского языка спят, однако, спокойно.Какая-то грустная, клонящаяся к мещанству, история с женой и дочерью… зависть, шепот, наветы и трусливые подозрения в отношении старых товарищей художника со стороны его родных – все это окружало его в старости. Казалось бы, такая величина, всеми почитаемый творец – но 80 лет – не тот возраст, чтобы все бросать и переезжать, и начинать жизнь по новой… грустно, ничего не попишешь.

Грустно, что так не к месту провелась граница, что Чуковский в бинокль мог видеть Куоккалу, а прийти туда – не мог. Грустно, что с художниками-финнами близости не возникло и дружбы не завязалось. Грустно, что из-за войн многие рисунки и наброски уничтожились или бесследно были растасканы и разворованы. А после смерти Репина целый шкаф таковых исчез…Под конец книги у меня едва ли слезы не потекли – и знаете, от чего? От того, что в моей электронной версии с экранчика телефона невозможно ни рассмотреть, ни увеличить крошечные квадратики помещенных там картин, рисунков, набросков, эскизов. В таком масштабе некоторые выглядят как фотографии, а ведь знаешь, глядя на и сверяясь с иными, что там – штрихи, мазки, живые, небрежные. От портрета Андреева невозможно оторваться. Вот чего-то такого мне тоже хочется: так выражать и изображать, чтобы люди так же, как я перед живым человеком, зависали – уже перед нарисованным… Но, конечно, Репин – это что-то недостижимое. И непостижимое. А какой несказанный, невообразимый там последний его акварельный автопортрет! Из абсолютно, казалось бы, бестолково разбросанных полупрозрачных пятен выступает в совершенности, более чем объемная голова!.. Но это акварелька, и размеров она, очевидно, что весьма небольших, а вот огромные полотна, и даже фрагменты их – ничего этого не видишь. Впору бежать в галерею…

Очень люблю Чуковского. Очень люблю Репина. В этой книге счастливое сочетание обеих моих любовей ))

В течение многих лет Чуковский был завсегдатаем в мастерской художника Он был свидетелем удивительных встреч Репина с известнейшими людьми того времени: Шаляпиным, Буниным, Маяковским , Кустодиевым.

Репин – очень интересный, уникальный человек, и Чуковскому через описание разных моментов из жизни художника, удалось показать эту уникальность: тяга к нарушению многолетних закостенелых житейских традиций, преданность искусству, сверхчеловеческая работоспособность, спартанская суровость к себе. Даже в январские морозы Репин спал на балконе, ел суп из сена, который готовила его жена, яростная вегетарианка .

Его страсть к работе была так сильна, что он её даже стеснялся. Репин томился без красок, как голодный без хлеба, каждое утро у него руки дрожали от радости, когда после ночного перерыва он снова принимался за палитру. А когда в старости у него начала сохнуть правая рука, он тотчас начал учиться писать левой, чтобы не отрываться от живописи. А когда от слабости не смог держать палитру, он повесил её на шею, и работал так – как с камнем на шее.

Чуковский не раз видел, как замучивает себя художник работой до обморока, как переписывает он каждую картину по десять-двенадцать раз, в какое впадает отчаяние, если картина не нравится, как может уничтожить в один миг произведение, которое писал много лет, и начать заново его «кочевряжить».

Репина интересовала исключительно «суть предмета», «материя как таковая». Он безжалостно уничтожал на холсте именно те делали, которые вызывали у ценителей наибольший восторг, чтобы «виртуозничанье» не затемняло основную идею картины.

Художник изучал предмет картины досконально. Например, за время писания своих «Запорожцев» он приобрёл столько знаний по истории украинского «лыцарства», что самый большой авторитет в этой области профессор Яворницкий заявил, что ничего нового не может ему сообщить. Репин в своих картинах не допускал ни малейшего отклонения от бытовой или исторической правды.

Горькое чувство недовольства собой – ещё одна характерная, удивительная черта художника. «Заурядная фигура» – повторял он о себе постоянно, и отговаривал покупателей приобретать свои произведения: «Дрянь картина».

Приступы мучительного неверия в своё дарование сочетались с «тайной титанической гордостью духа». Ярость, напористость творчества, жадность к человеческим лицам, телу, глазам, влюблённость в осязаемую, зримую плоть, неукротимая страстность, упорное труженичество, несгибаемый, волевой и упорный характер и делают из Репина великого художника.

А Чуковский – живой свидетель, зоркий и меткий наблюдатель, написал про гения так хорошо, так честно, точно и влюблённо, но про этом – объективно, что книга эта достойна и таланта Репина, и его уникальной личности.