Константин Владиславович Рыжов
Человечество: История. Религия. Культура Древний Рим
2) Успешные действия римлян и измена греков
В 326 г. до Р.Х. римляне овладели тремя самнитскими городами – Аллифами, Каллифами и Руфрием, а остальные земли на большом пространстве были разорены консулами, как только они туда вторглись.
Такая удача сопутствовала этой войне, а другая война – осада греческих городов – уже подходила к концу. В самом деле, мало того что в отрезанных друг от друга крепостях враги оказались разобщены, но и за собственными стенами на них обрушилось куда больше бед и унижений, нежели грозило со стороны врагов, и, словно пленники своих защитников, они сносили позор жен и детей, терпя худшую участь взятых приступом городов. Так что сдача римлянам под конец представлялась им уже наименьшим из зол.
Харилай и Нимфий – из первых людей в государстве – вместе держали совет и разделили меж собой, кому что надлежит исполнить, а именно один должен был перебежать к римскому военачальнику, а другой – остаться в городе, чтобы все подготовить к осуществлению их замысла. Харилай явился к Публилию Филону и сообщил о своем решении предать стены города, ибо это будет ко благу, процветанию и счастию как палеполитанцев, так и римского народа; от честности римлян зависит, окажется ли он по свершении сего предателем отечества или его спасителем; для себя самого он не ставит никаких условий и ничего не просит, а для всего своего народа не требует, но только просит, чтобы в случае удачи римский народ принимал в расчет главным образом то, с каким рвением и с каким риском для себя стремятся они вернуть его дружбу, а не то, какая глупость и безрассудство привели их к забвению долга. Полководец выразил ему свое одобрение и дал три тысячи воинов для захвата той части города, где разместились самниты; военного трибуна Луция Квинкция поставили во главе отряда.
Одновременно с этим и Нимфий всякими уловками добился от самнитского претора позволения проплыть на кораблях вдоль берега к владениям римлян, чтобы, покуда все римское войско находится под Палеполем или в Самнии, разорить не только побережье, но и окрестности самого Города. Чтоб поскорей это исполнить, всех самнитских воинов, кроме самой необходимой стражи, послали на берег. Пока Нимфий тянул время, нарочно путая самыми разноречивыми приказами людей, и без того потерявшихся в ночной толчее, Харилай, которого сообщники, как было условлено, тайно впустили в город, занял с римскими войсками городскую крепость и приказал издать боевой клич; при этом греки, которым их вожаки подали знак, оставались на месте, а ноланцы через противоположную часть города кинулись бежать по дороге, ведущей к Ноле. Когда опасность миновала, то для самнитов, которых загодя выманили из города, легкость бегства только отягчала позор такого спасения. В самом деле, оставив в руках неприятеля все свое добро, они возвратились домой обобранными и нищими на потеху не только соседей, но даже своих земляков.
3) Отмена долговой кабалы
В 326 г. до Р.Х. в Риме был принят чрезвычайно важный закон, запрещавший отдавать должника в кабалу. Поводом к изменению законодательства послужило соединение в одном ростовщике распутности с исключительной жестокостью. Когда Гай Публилий отдал ему себя в рабство за отцовские долги, то молодость юноши и его красота вызвали в хозяине не сострадание, а похоть и желание обесчестить юношу. Поначалу он попытался соблазнить юношу непристойными речами, а потом, видя его презрение к непотребству и глухоту ко всем уговорам, стал угрожать, запугивать, всякий раз поминая о его жалкой доле; наконец поняв, что юноша не столько помнит о теперешней своей участи, сколько о том, что он свободнорожденный, ростовщик приказал раздеть его и высечь. Когда исполосованный розгами юноша вырвался на улицу, обвиняя ростовщика в распутстве и жестокости, на форуме собралась огромная толпа народа, полная горячего участия к молодости жертвы, возмущения низким преступлением, а вместе с тем и тревоги за свою участь и участь своих детей. Оттуда толпа повалила в курию. Когда внезапное волнение народа заставило консулов созвать сенат, каждому сенатору при входе в курию кидались в ноги и показывали на исполосованную спину юноши.
В тот день, пишет Тит Ливий, гнусное попранье прав одного человека привело к падению оков долговой кабалы и консулы получили приказ вынести на народное собрание закон, разрешающий держать в колодках или оковах вплоть до уплаты долга только тех, кто заслужил наказание за причиненный ущерб, а за взятые в долг деньги отвечает имущество должника, но не его тело. Так освободили от кабалы должников и запретили впредь их кабалить.
4) Начало войны с вестинами и избрание диктатора
В 325 г. до Р.Х. союзниками самнитов выступили вестины – воинственные апеннинские горцы, обитавшие на границе с Пиценом. Консулы Луций Фурий Камилл (исполнявший должность вторично) и Юлий Брут Сцева сделали доклад в сенате о враждебности вестинов. Сенаторы оказались в затруднительном положении: с одной стороны, соседние народы могли увидеть в безнаказанности вестинов попустительство и повод возгордиться, с другой – отмстить вестинам огнем и мечом – означало внушить этим же народам опасения за самих себя и озлобление против римлян. Все эти горцы – марсы, пелигны и марруцины – вместе взятые, по своей военной силе бесспорно равнялись самнитам; и и все они, если задеть вестинов, становились врагами Рима.
Впрочем, сомнения недолго мучили римлян. По воле сената народ приказал начать войну против вестинов. Жребий вести ее выпал Бруту, а Камиллу достался Самний. Войска выступили в поход в обоих направлениях, и необходимость охранять собственные владения помешала врагам объединить свои силы. Случилось, однако, так, что одного из консулов, Луция Фурия, на которого было возложено более тяжкое бремя, судьба освободила от ведения войны: он слег от тяжкого недуга, а когда получил приказ для управления государством назначить диктатора, назначил Луция Папирия Курсора, который всех тогда далеко превосходил военною славой, а тот взял начальником конницы Квинта Фабия Максима Руллиана.
В вестинских краях второй консул испробовал разные способы ведения войны и все с одинаковым успехом. В самом деле, земли врагов он опустошил, а разорив и спалив их дома и посевы, тем самым заставил их волей-неволей выйти в открытый бой и в одном сраженье настолько подорвал силы вестинов (впрочем, и его бойцам победа досталась отнюдь не бескровно), что враги бежали даже не в лагерь, а, не полагаясь уже ни на вал, ни на ров, рассеялись по городам в надежде на защиту стен и крепостей.
Наконец консул взялся за приступ городов, и, поскольку воины горели жаждой мести за свои раны – ведь из них едва ли хоть один вышел невредимым из боя, – он захватил с помощью лестниц сначала Кутину, а потом Цингилию. В том и другом городе добыча была отдана воинам; их ведь не остановили ни ворота, ни стены вражеского города.
5) Неповиновение Фабия и суровость Папирия
Вскоре диктатор Папирий должен был отправиться в Рим для повторных птицегаданий. Уезжая, он объявил начальнику конницы указ оставаться на месте и не вступать в схватку с врагом в его отсутствие. Но после отъезда диктатора Квинт Фабий узнал через лазутчиков, что у врагов царит такая беспечность, будто ни единого римлянина нет в Самнии. Дерзкий юноша тотчас приготовил войско, выстроил боевые порядки и, двинувшись на Имбриний, завязал бой с самнитами. Сражение было столь успешным, что сам диктатор, окажись он тут, не смог бы дать лучшего: вождь не обманул ожиданий воинства, а воинство – надежд вождя. Как рассказывают, в этот день было убито двадцать тысяч вражеских воинов.
Когда весть о победе достигла Рима, диктатор, несмотря на общее ликование, явно выказал свой гнев и недовольство. Папирий распустил сенат и бросился вон из курии, выкрикивая, что если начальнику конницы сойдет с рук презрение к высшей власти, то вместе с ратями самнитов он опрокинет и растопчет власть диктатора и воинский долг. Грозный и разгневанный, он двинулся в лагерь и, хотя шел очень быстро большими переходами, не мог опередить слухов о своем приближении: из Города примчались с известием, что диктатор, горя жаждой мести, приближается и чуть не через слово превозносит поступок Манлия.
Фабий тотчас собрал сходку и заклинал воинов защитить того, под чьим началом они одержали победу. Все собравшиеся закричали, чтоб он не падал духом: покуда целы римские легионы, он может не бояться насилия.
Вскоре после этого прибыл диктатор, и тут же протрубили общий сбор. Добившись тишины, глашатай вызвал начальника конницы Квинта Фабия. Едва тот подошел к подножию трибунала, как диктатор воскликнул: «Я спрашиваю тебя, Квинт Фабий: если власть диктатора – высшая власть и ей покорны консулы, у коих царские полномочия, и преторы, избранные при одних с консулами ауспициях, то признаешь ты справедливым или нет, чтобы словам диктатора внимал начальник конницы? Что ж ты не отвечаешь? Или я не запретил тебе предпринимать что бы то ни было в мое отсутствие? Не запретил сражаться с неприятелем? А ты, поправ мою власть, при недостоверных гаданиях, при неясности в знамениях имел дерзость, вопреки воинскому обычаю, вопреки долгу ратному, завещанному нам от предков, вопреки воле богов, сразиться с врагом! Отвечай же на мои вопросы и берегись сказать хоть слово сверх этого! Ликтор, подойди сюда». На иные из вопросов ответить было не просто, и Фабий то восставал против того, что в деле о жизни и смерти один и тот же человек и обвинитель его, и судья, то принимался кричать, что скорей можно лишить его жизни, чем славы подвигов.
Придя в ярость, диктатор отдал приказ сорвать одежды с начальника конницы и приготовить розги и топоры. Ликторы уже срывали с Фабия одежды, когда он, взывая к верности воинов, скрылся среди триариев, стоявших на сходке в задних рядах, а там уже нарастало возмущение. Крики распространились по всему собранию: кое-где слышались мольбы, а кое-где и угрозы. Неспокойно было даже на трибунале: легаты, окружавшие кресло диктатора, просили его отложить дело до завтра, чтобы дать утихнуть гневу и самим обдумать все не спеша. Но этими речами легаты скорее восстановили диктатора против себя, нежели примирили его с начальником конницы: им было приказано сойти с трибунала. Пока через глашатая диктатор тщился добиться тишины, наступила ночь и положила конец противоборству.
Начальнику конницы было приказано явиться на другой день, но все твердили, что назавтра Папирий, задетый и ожесточенный самим сопротивлением, распалится пуще прежнего, и Фабий тайком бежал из лагеря в Рим. По совету отца, Марка Фабия, уже трижды бывшего консулом, а также диктатором, он немедленно созвал сенат. Начальник конницы еще не успел закончить своего выступления, когда перед курием вдруг послышался шум: это ликторы прокладывали дорогу диктатору. Узнав о бегстве Фабия из лагеря, он тотчас пустился с легкой конницей в погоню. Вновь начался спор, и Папирий приказал схватить Фабия. Он неумолимо стоял на своем, невзирая на мольбы первых из граждан и всего сената в целом. Тогда отец юноши, Марк Фабий, сказал: «Раз уж ни воля сената, ни мои преклонные годы, коим ты готовишь сиротство, ни доблесть и знатность начальника конницы, которого ты сам себе выбрал, ровным счетом ничего для тебя не значат, как не значат и мольбы, не раз трогавшие сердца неприятелей и смягчавшие гнев богов, то я обращаюсь к народным трибунам, я взываю к народу, и раз ты отвергаешь суд своего войска, своего сената, то ему я предлагаю быть твоим судьей, ему, единственному, кто имеет, наверное, больше власти и силы, чем твоя диктатура».
Из курии пошли в народное собрание. Поначалу слышались не столько связные речи, сколько отдельные выкрики; наконец шум был перекрыт негодующим голосом старого Фабия: он порицал Папирия за надменность и жестокость. На его стороне было влияние сената, расположение народа, поддержка трибунов, память о войске в лагере; другая сторона толковала о неколебимости высшей власти римского народа, о долге воина, указе диктатора, перед которым благоговеют, как перед божественной волей, о Манлиевом правеже, о том, как польза государства была им поставлена выше отцовской привязанности.
Однако красноречие диктатора не произвело впечатления на сограждан. Фабия спасло единодушие римского народа, принявшегося молить и заклинать диктатора в угоду ему освободить начальника конницы от казни. Трибуны тоже присоединились к мольбам, настойчиво прося у диктатора снизойти к заблуждениям, свойственным человеку, и к молодости Квинта Фабия.
Наконец диктатор сказал: «Будь по вашему, квириты. Не снята вина с Квинта Фабия за то, что вел войну вопреки запрету полководца, но я уступаю его, осужденного за это, римскому народу и трибунской власти. Так что мольбами, а не по закону вам удалось оказать ему помощь».
Поставив Луция Папирия Красса во главе Города и запретив начальнику конницы, Квинту Фабию, делать что-либо по его должности, диктатор возвратился в лагерь. Появление его не слишком обрадовало сограждан и ничуть не устрашило врагов. Уже на другой день неприятель, подойдя к римскому лагерю, выстроился в боевом порядке. Если б воины сочувствовали замыслам вождя, в этот самый день можно было наверняка покончить с войною против самнитов: так умело построил Папирий ряды, так удачно выбрал место и расставил подкрепление, настолько приумножил силы войска всякими военными хитростями; однако воины были нерадивы и, чтобы умалить заслуги своего предводителя, нарочно не спешили одерживать победу. Папирий понял, что ему надо смирить себя и к суровости подмешать ласку. Собрав легатов, он сам обошел раненых воинов и, заглядывая в шатры, каждого в отдельности спрашивал о здоровье и поименно поручал воинов заботам легатов, трибунов и префектов. Таким образом Папирий вернул расположение народа.
Восстановив силы войска, диктатор вновь вступил в бой с неприятелем, причем и он сам, и воины твердо верили в победу. И такой был разгром, такое повальное бегство самнитов, что день тот стал для них последним днем сражений с диктатором. Измученные бедствиями, они отправили в Рим послов для мирных переговоров. Но заключение мира не состоялось из-за споров о его условиях. Самниты ушли из Города, заключив на год перемирие.
6) Победа Авла Корнелия Арвина
В консульство Квинта Фабия и Луция Фульвия (322 г. до Р.Х.) из-за опасений, что война в Самнии окажется кровопролитной, римляне провозгласили диктатором Авла Корнелия Арвина, а тот поставил начальником конницы Марка Фабия Амбуста. Произведя со всею строгостью набор, они двинулись в Самний.
Когда началось сражение, самниты долгое время бились с римлянами на равных. От третьего часа до восьмого противоборствующие стороны были столь равносильны, что знамена не двинулись с места ни вперед, ни назад и ни одна сторона не отступила. Вросши в землю и напирая щитом, каждый дрался на своем месте без передышки и не оглядываясь по сторонам. Силы воинов были уже на исходе, но тут самнитские конники, узнали, что римский обоз стоит далеко от вооруженных воинов без охраны и вне укреплений. Взалкав добычи, они бросились его грабить. Призвав начальника конницы, диктатор сказал: «Ты видишь, Марк Фабий, что вражеская конница оставила поле боя. Теперь наш обоз стал их обузой. Ударь на них, пока, подобно всем ордам, занятым грабежом, они рассыпаны повсюду в беспорядке».
Отлично построенная римская конница стремительно напала на рассеявшихся и обремененных грузом врагов и все кругом покрыла их трупами. Затем Марк Фабий развернул свои алы и с тыла напал на строй пехотинцев. Самниты не могли долго противостоять ужасу, который наводила конница, и натиску пехоты; пехотинцы перебили сопротивлявшихся в окружении, а конница устроила избиение беглецов, в числе которых пал и сам их полководец.
Это сражение нанесло самнитам такой удар, что на всех своих собраниях они начали шуметь – мол, ничего удивительного, что не добились успеха в этой нечестивой, начатой вопреки договору войне. Постановили отправить в Рим всю награбленную добычу и пленных. Однако, кроме пленных и того добра, что римляне признали своим, те ничего не приняли. Прежний договор их уже не устраивал. Сенат хотел заключить с самнитами договор на более жестких условиях. (Ливий; VIII; 22–40).
7) Кавдинская катастрофа
В 321 г. до Р. Х. консулами во второй раз были избраны Тит Ветурий Кальвин и Спурий Постумий. Военачальником у самнитов в тот год был Гай Понтий, известный своей воинской доблестью и военным искусством. Когда посланные от самнитов для возмещения причиненного римлянам ущерба возвратились, так и не добившись мира, Понтий сказал: «Не думайте, будто посольство было напрасным: гнев небес пал на нас за нарушение договора – теперь мы от этой вины очистились. Война, самниты, праведна для тех, для кого неизбежна…»
Понтий двинулся с войском в поход и, соблюдая строжайшую тайну, разбил лагерь у Кавдия. Отсюда он послал в Калатию, где, по слухам, уже стояли лагерем римские консулы, десять воинов, переодетых пастухами, приказав им пасти скот подальше друг от друга, но поближе к римским заставам. Повстречавшись с грабящими округу римскими воинами, они должны были говорить им одно и тоже: дескать, самнитские легионы в Апулии, осаждают там всем воинством Луцерию и со дня на день возьмут ее приступом. Было ясно, что римляне окажут помощь жителям Луцерии, своим добрым и верным союзникам, стремясь вместе с тем предотвратить в столь опасных условиях отпадение всей Апулии.
Так оно и случилось. Консулы раздумывали только о том, какой выбрать путь, так как к Луцерии вели две дороги. Одна, широкая и открытая, шла по берегу Адриатического моря – путь этот был более безопасным, но и более далеким; другая дорога, покороче, вела через Кавдинское ущелье. Когда, избрав второй путь, римляне углубились в ущелье, то наткнулись там на завал из деревьев и нагроможденных друг на друга огромных камней. Стало ясно, что это вражеская хитрость, и тут же поверху над ущельем замелькали неприятельские отряды. Римляне поспешно развернулись и стали отступать по той дороге, по которой пришли, но она так же оказалась прегражденной завалами и вооруженными людьми. Вся римская армия оказалась пойманной в ловушку, откуда не было выхода.
Вскоре в лагере начала ощущаться нехватка продовольствия, и римлянам волей-неволей пришлось отправить послов просить сперва мира на равных условиях, а не добившись мира, вызывать на бой. На это Понтий отвечал, что война уже завершена, а раз римляне, даже потерпев поражение и попав в плен, не способны смириться со своею участью, то он прогонит их под ярмом – раздетых и безоружных; в остальном же условия мира будут равными для побежденных и победителей: если римляне уйдут из владений самнитов и уведут обратно своих поселенцев, то оба народа будут впредь подчиняться лишь собственным законам и жить как равноправные союзники; вот на таких условиях он-де готов заключить договор с консулами, а если в них что-то им не по нраву, то послов пусть больше не присылают.
Консулы отправились к Понтию для переговоров, но когда победитель завел речь о договоре, они отвечали, что без веления народа договор заключить невозможно, так же как без фециалов. Кавдинский мир был скреплен не договором, а только клятвенным поручительством. Клятвенное обещание дали консулы, легаты, трибуны и квесторы. И еще потребовалось шестьсот всадников в заложники, которые должны были поплатиться головой за нарушение обещаний.
После заключения договора римлянам приказали безоружными и раздетыми выйти за вал. В первую очередь были выданы и взяты под стражу заложники; потом ликторам приказали покинуть консулов и с консулов сорвали их облачение. Тита Ветурия Кальвина и Спурия Постумия, чуть не нагих, первыми прогнали под ярмом, затем тому же бесчестию подвергся каждый военачальник в порядке старшинства и, наконец, один за другим все легионы. Вокруг, осыпая римлян бранью и насмешками, стояли вооруженные враги и даже замахивались то и дело мечами, а если кто не выражал своим видом должной униженности, то оскорбленные победители наносили им удары и убивали.
Весть о бесславном поражении вскоре достигла Рима. Сперва пришло известие об окружении, потом о позорном мире, принесшая горя еще больше, чем слух об опасности. Узнав об окружении, начали было производить набор, но потом, услыхав о столь постыдной сдаче, оставили все хлопоты о подкрепленье и тотчас, без всякого почина со стороны властей, все, как один, стали соблюдать траур.
Спустя несколько дней стали прибывать отпущенные самнитами воины. Стыдясь своего позора, они проходили в город по ночам. Консулы по возвращении заперлись в своих домах и не исполняли никаких обязанностей. Интеррексами были назначены Квинт Фабий Максим и Марк Валерий Корв. В правление последнего новыми консулами избрали Квинта Публилия Филона в третий раз и Луция Папирия Курсора во второй.
Консулы вступили в должность в самый день избрания и доложили сенату о Кавдинском мире. Когда началось обсуждение, Спурий Постумий заявил, что во время переговоров с победителями они с Титом Ветурием связали себя поручительством, постыдным ли или, быть может, неизбежным, но в любом случае не обязательным для римского народа, коль скоро на то не было его воли. А раз так, то договор этот и не требует от римского народа ничего, кроме выдачи их самнитам. «Прикажите же фециалам выдать нас нагими и в оковах! – сказал Спурий Постумий. – Если и впрямь мы хоть как-то связали народ обязательством, пусть мы же и освободим его от страха перед богами, чтобы ни божеское, ни человеческое – ничто уже не стояло на пути новой войны, законной и благочестивой после нашей выдачи».
Все одобрили Спурия Постумия и согласились с ним. Сенат принял постановление, что все поручители мира должны быть переданы фециалам для отправки в Кавдий. Самниты вольны поступать с ними так, как посчитают нужным. Что до остальных граждан, то они свободны от обязательств и не должны исполнять договора, заключенного без их согласия.
Римляне пылали таким гневом и ненавистью, что когда был объявлен набор, войско составили почти из одних добровольцев. Из прежних ратников вторично составили новые легионы, и армия двинулась к Кавдию. Шедшие впереди фециалы, подойдя к городским воротам, приказали совлечь с поручителей мира одежды и связать им руки за спиной. Затем они вошли в собрание самнитов, приблизились к трибуналу Понтия, и Авл Корнелий Арвина, фециал, произнес такие слова: «Поелику эти люди без веления римского народа квиритов поручились перед вами за договор о союзе и тем самым поступили беззаконно, я, освобождая народ римский от нечестия, выдаю вам этих людей».
На это Понтий отвечал: «Я не приму такой выдачи, и самниты ее не признают. Я не препятствую этим людям возвращаться к своим согражданам, которые по-прежнему связаны данным нам за них ручательством и которые прогневали, смеясь над волей богов, сами небеса! Не держу никого, пусть уходят, когда пожелают». И пленники, вопреки ожиданиям, возвратились невредимы из-под Кавдия в римский лагерь, освободив себя и государство от клятвенных обещаний. Самниты же вместо почетного мира вновь получили на руки кровопролитную войну.
