Константин Викторович Харский
Кому ты нужен

1.4.

На кафедру взошёл профессор, доктор медицинских наук, психиатр Симонов Сергей Остапович, 60-ли лет от роду, бодрый и подтянутый мужчина, пробегающий каждый день десяточку. Профессор был интересным лектором, и послушать его приходили не только студенты. Любил профессор две вещи: ставить эксперименты над своими слушателями и задавать вопросы. Вопросы, ответы на которые не знал и он сам. Первое он делал на лекциях, второе практиковал на экзаменах и всё равно ходил во всеобщих любимчиках.

– Здравствуйте, раз пришли, – поприветствовал профессор аудиторию своей привычной фразой. Аудитория загудела в ответ.

– Когда б вы знали, из какого сора растут стихи, не ведая стыда, – сказал профессор и посмотрел на аудиторию поверх очков. – Кто продолжит?

В аудитории десяток рук взметнулись вверх. Профессор выбрал жертву и указал на студентку пальцем.

– Как летний одуванчик у забора, как лопухи и лебеда, – продекламировала студентка.

– Как Вас зовут, милое создание? – спросил профессор.

– Аня.

– Анечка, при каких обстоятельствах Вы выучили это стихотворение?

– Это был восьмой или девятый класс, я читала Ахматову и прочла это стихотворение.

– Очень мило. С каких строк оно начинается?

Студентка Аня смутилась, не смогла быстро вспомнить, и ей подсказали: «Мне ни к чему одические рати». Аня показала на аудиторию. Она была молоденькой, но умной и знала, что профессор не простит ей, если она повторит подсказку, выдав её за свой ответ.

– Во что Вы были одеты, Аня, когда впервые прочитали это стихотворение?

– На мне был тёплый свитер, и, прощу прощения, тёплые домашние штаны, тёплые носки. Была зима, и настроение было не самое весёлое, насколько я помню, и в это время я люблю кутаться во всё такое тёплое.

– Это замечательно. Почему Вы, Аня, не смогли вспомнить первую строку, но легко вспомнили, во что Вы были одеты?

Аня была второкурсницей, умной второкурсницей. Поэтому она знала, что если профессор поймает тебя на обмане, то оценку выше тройки у него больше не получить. Не поможет ни смена внешности, ни смена имени и фамилии. Этот профессор обладал чудовищной памятью на всё плохое.

– Не знаю точно. Но, когда вы спросили про одежду, в памяти возник зрительный образ. А когда спросили про начало стихотворения, зрительного образа не было, а самой придумать первую строку для стихотворения Ахматовой у меня духу не хватило.

Умная второкурсница Аня знала от старших товарищей: стоит однажды рассмешить профессора – он тебя запомнит, стоит проявить своё незаурядное чувство юмора – будешь у него в любимчиках. Аня хотела быть у него в любимчиках, раз представился такой случай.

– Как замечательно! Молодец. Вы, Анечка, прочитали всю мою лекцию одной фразой.

– Это пять? – Аня пошла ва-банк.

– Это серьёзная заявка на пятёрку, садитесь. Уважаемые присутствующие товарищи, хотя я вижу среди вас и тех, кто меня не любит. Аня сказала, что одни воспоминания в ее голове связаны с каким-либо изображением, картинкой, а другие – нет. Вам, как заядлым пользователям интернета, будет понятен такой образ. Представьте, что вы заходите на поисковик и вводите: «Во что я был одет летом 1998 года», и поисковик выдаёт вам какие-то картинки. Вы выбираете одну правдоподобную и описываете словами то, что видите на ней. Если продолжать расспрашивать, то вы вспомните, на чём сидели в тот момент, какая погода была за окном и что кушали на обед. Так?

– Так, – зашумела аудитория.

– Так. Только ничего этого не было в реальности. Всё это – ваши фантазии на тему «Как бы это могло быть».

Аня напряглась, потому что профессор двигался к тому, чтобы обвинить её во лжи.

– Тогда что такое память? И есть ли она? Мы же знаем, что она есть, если можем вспомнить первую строку стихотворения. Значит, где-то в мозгу она лежит. Что вы по этому поводу думаете?

Аудитория молчала. Потому что все, кто ходил на лекции профессора, различали риторические вопросы и вопросы, на которые надо было отвечать. Этот был риторическим.

– Иногда мы знаем, что нам потребуются точные данные, и тогда мы фиксируем в памяти точное слово. Например, как зовут наших папу и маму. Понимаете, был момент, когда вы заучили, как зовут ваших родителей, заучили адрес. И вы знали, что требуется точная фиксация. Одни из вас воспользовались визуальной памятью, и при необходимости вспомнить домашний индекс у вас перед глазами возникает картинка. Анечка, какой у Вас индекс?

– Сто двадцать пять, пятьсот два.

– Это снова была картинка или Вы услышали внутренний голос?

– Снова картинка.

– Во что Вы были одеты на этой картинке?

– В куртке. Я стою в отделении почты и вижу на стене почтовый индекс, – сказала Аня, глядя куда-то вперёд.

– Вы сразу увидели себя в куртке в почтовом отделении? – уточнил профессор.

– Нет, сначала это была вроде как визитка, на которой синим цветом был написан индекс. А когда Вы спросили про одежду, я увидела себя в куртке.

– Ну хорошо. Вот теперь – пять, – сказал профессор, и Аня возликовала.

– Что примечательного в словах новоявленной отличницы?

Аудитория понимала, что надо отвечать, но второкурсники не знали, что будет считаться правильным ответом. А присутствующим на лекции из любопытства на такие вопросы отвечать воспрещалось под страхом изгнания из аудитории.

– Обратите ваше внимание, как память дорисовывает всё, что требуется для ответа на поставленный вопрос. И память не стесняется привирать, выбирая, впрочем, из правдоподобных, вполне возможных реальных состояний. Аня действительно могла находиться в куртке. Но если бы за окном было несколько теплее, то память Ани могла выбрать картинку, где Аня будет в маечке. А если бы наша лекция проходила зимой, то наиболее вероятно, что Аня на почте была бы в шубке.

Профессор осмотрел аудиторию. Понимают ли они его?

– Иногда нам нужно запомнить информацию точно, и мы, зная это, так и запоминаем. Иногда забываем. Можете попробовать вспомнить свой предыдущий номер мобильного, если вы меняете эти номера. Вспомните номера квартир, в которых вы жили, если вы их часто меняете. Попробуйте вспомнить имена ваших жён, если вы многожёнец. И тут выясняется, что мы можем забыть даже то, что должны были запомнить раз и навсегда. Слышали фразу «раз и навсегда», обращённую к вам кем-то из старших?

В аудитории поднялся лес рук.

– Ты, – профессор показал на очкарика в первом ряду.

– Сначала зачётка работает на тебя, потом ты на неё, – сказал очкарик и сел.

Профессор поморщился.

– Ну вот что мне с ними делать? – задал он риторический вопрос, глядя на коллег, сидящих на последнем ряду. Потом обратился к очкарику и тот снова встал. – Кто на кого в какой последовательности работает, милый? Только не волнуйся.

– Ты на неё, потом она на тебя, – уверено сказал студент.

– А ты как сказал?

– Так и сказал, – сказал студент.

Аудитория зашумела. Студенту подсказали, что первый раз он перепутал.

– Ой, извините, не знаю, как это получилось. Я же эту фразу должен был запомнить раз и навсегда, – сказал очкарик, и ему повезло, что в его словах была изрядная порция юмора, хотя сам студент этого не планировал.

– Сильнее всего в памяти людей разочарованы следователи. Таких фантазий, какие слышат они, ни в одной книжке не прочитаете. Как только в ответ на поставленный вопрос человек не находит точных данных в своей памяти, он начинает подбирать правдоподобные варианты ответа. Память то и дело подводит нас, выдавая вместо воспоминаний правдоподобные фантазии. Учёные провели исследование. Попросили добровольцев вспомнить, как они однажды потерялись в торговом центре. Можете и вы попробовать. Вспоминаете? Было же что-то подобное. Ну? Плюс-минус. Вы с родителями. Или со взрослыми. Может быть, со старшим братом. В торговом центре. Потом хоп – и потерялись. Потом нашлись. Было? Поднимите руку, с кем было что-то плюс-минус подобное. Так. Двенадцать человек. У остальных это воспоминание, как травма, просто вытеснено из памяти. Так, тринадцать. Четырнадцать. Хорошо. Встаньте все, кто смог вспомнить нечто подобное.

Профессор прошёлся по кафедре, глядя на тех, кто встал, словно пытался их запомнить. А те, кто встали, не знали, на пользу им это или во вред.

– Сядьте те, кто жил в городах, где были торговые центры.

Трое студентов остались стоять. Профессор встал напротив первого студента.

– Что Вы, мой дорогой, вспомнили? – профессор голосом выделил слово «вспомнили». В аудитории засмеялись.

– Я, видимо, слишком свободно понял инструкцию «плюс-минус». Зная своего отца, я думаю, он должен был что-то подобное сделать. Но теперь я не уверен, было или нет. Моё детство прошло в деревне, и торговых центров там не было. Но прямо сейчас я будто вспоминаю, что терялся на вокзале.

– Это чудесно. Вот так и работает наша память. Достаточно любого запроса, и если она не находит твёрдо зазубренных данных, то начинает выдавать в сознание что-то правдоподобное плюс-минус трамвайная остановка.

– Сергей Остапович, так есть память или нет? – спросил дотошный студент.

– Видите ли, память вроде как есть. Но как она функционирует, мы не знаем. Мы ещё только подбираемся к правильно сформулированным вопросам о памяти. Мы предполагаем, что есть краткосрочная память и долгосрочная. Долгосрочная память по своей структуре может оказаться похожей на сеть. Сеть, в которой информация связана ассоциативными линиями, и, потянув за одно, мы начинаем вспоминать или выдумывать другое. Эволюция нашего вида определила самый удобный, эффективный и не затратный с точки зрения хранения и передачи информации инструмент для запоминания, и вы все его хорошо знаете. Он с вами с раннего детства и, Бог даст, до глубокой старости. Что это?

– Блокнот, – сказал студент

Профессор от неожиданности поперхнулся.

– Покажись, – попросил профессор.

Поскольку студент не спешил вставать, а все, кто сидел рядом, оказывались под подозрением у профессора, то к стеснительному студенту стали поворачиваться головы соседей, не желающих нести солидарную ответственность. Одна голова. Две. Четыре. Студент понял, что сохранить инкогнито не получится. Встал.

– Сморозил.

– В некотором смысле ты даже прав. Но я имел в виду самую простую, банальную, с детства привычную историю. Мы так устроены, что запоминать, хранить и рассказывать истории для нас очень естественно. Вот Вы, молодой человек, что Вы думаете о девушках Вашей группы?

– Ну… Они классные, – сказал студент, краснея.

– Вы так думаете или знаете?

– Я так думаю, – честно признался студент.

– Верно. Потом Вы узнаете их ближе, и Ваше мнение может измениться. Господи, да кого я обманываю – стопроцентно изменится, – сказал профессор, и в аудитории раздался смех. Чем старше был слушатель лекции, тем увереннее он или она смеялся.

– Откуда Вам, молодой человек, известно, что они классные?

– Ну… это… как сказать… старшие товарищи рассказывали, – признался студент.

– Вот именно! Рассказывали! Рассказывали истории про девушек. История и есть носитель знания и форма хранения информации. Что и требовалось доказать. Мы запоминаем истории. Мы можем их сочинять и пересочинять заново. Мы можем ими делиться. А выглядит так, словно мы делимся воспоминаниями. Шкафа с памятью нет. Есть истории, которые мы помним, – сказал профессор, стоя в центре кафедры с поднятым вверх указательным пальцем.

1.5.

На проходной Брагина встретил адъютант шефа и уж как-то слишком формально поприветствовал. В лифте были посторонние; но как только они оказались одни в мрачном коридоре, Брагин спросил адъютанта: «Расстрел или увольнение?»

– Сам не знаю, шеф в ярости, – не открывая рта и не артикулируя слова губами, сказал адъютант.

Дальше, до самого кабинета, они шли молча. Брагин перебирал в памяти все свои косяки: их набиралось на пять расстрелов. Как говорится, как ни крути, а помирать надо. Сказка такая была. Отчего-то в детстве Брагин её любил. Точнее, Брагину нравилась реакция взрослых на то, как маленький Паша рассказывает про старика, который, пытаясь обмануть смерть, ложился на кровати то так, то эдак. Смерть придёт – а там, где должна была быть голова старика, лежат его ноги. Смерть уходит. На следующую ночь старик опять по-другому ложится. Короче, так замучил он свою Смерть, что та ему и говорит: «Ты как не крутись, а помирать надо». Странно, но Брагин не помнил, чем заканчивалась сказка: помер старик или все-таки выкрутился?

Адъютант открыл дверь, впустил Брагина и остался снаружи.

В кабинете за своим столом горой Джомолунгмой возвышался начальник Управления. Никто не знал, какого цвета крышка этого стола, потому что сам стол всегда, всегда, всегда, всегда был завален бумагами: справками, отчётами, доносами, сообщениями, приказами. Брагин стоял у дверей кабинета и ждал команды, потому что всё было не как всегда.

Начальник позвонил сам – это раз. Матерился так, что Брагин в его-то годы узнал пару новых оборотов, – это два. Приказал явиться немедленно – это три. Встречал и сопровождал адъютант – это четыре. Начальник не предлагает присесть – это пять. Сегодня вторник, и начальник в это время должен быть у министра – это шесть. Теория катастроф гласит, что семь сбоев в системе гарантируют поломку.

– Допрыгался? – зло спросил начальник.

Брагин, как выдающийся физиономист, понял, что злость начальника настоящая. Семь!

– Как ни крутись, а помирать надо? – спросил Брагин. Кивнул на красную папку, лежащую поверх вороха бумаг. – Что в приговоре? Можно узнать?

– Это – приказ. Но если желаешь называть его приговором – изволь. С завтрашнего дня переводишься на преподавательскую работу в Академию.

– Да ну на… – неожиданно даже для себя сказал Брагин.

– Вот тебе и «ну на…». Отвечайте по уставу, будьте так любезны, товарищ полковник!

Полковник Брагин был в гневе. На пике карьеры, когда всё только начинается, отправить боевого, заслуженного офицера на преподавательскую работу, где числятся только те, кто сами ничего не могут сделать?! Брагину хотелось рвать и метать, но он не рискнул рвать и метать в кабинете командира. Бывшего командира.

1.6.

В это самое солнечное утро, когда в Риге диверсант Томас Шишкинс получил новое задание, а в Москве полковника внешней разведки Брагина Пал Сергеича перевели на преподавательскую работу, здесь же, в Москве, в пятиместной палате трое пациентов ожидали утреннего обхода. И хотя каждый был занят своими делами, время от времени они переговаривались.

– Хорошо, давайте так, – начал Марсель, самый молодой пациент палаты, – вы оба покупаете у меня курс по минимальной цене, я вас коучу два месяца. Когда выходим по продажам на миллион, вы оба платите ещё по сотке. Так годится?

– Отстань, бизьнесмен, – просто и беззлобно сказал Станислав, потомственный москвич во втором поколении.

– Подожди, вот ты кем хочешь быть? Хочешь быть миллионером? – прямо спросил Марсель.

– Я мильонер и есть, – признался Станислав, у которого было три квартиры в Москве: две он сдавал, а сам ютился в третьей, плохо приспособленной для проживания миллионеров.

– Хорошо. Леонтий, ты хочешь быть миллионером, как Станислав? – Марсель переключился на третьего пациента.

– У меня нет столько родственников, так что мне наследство не светит, – признался Леонтий.

– Давай я тебя научу, и ты заработаешь свои миллионы, – обрадовался Марсель.

– А чего ж ты сам не мильонер? – с иронией в голосе спросил Станислав.

– Как же не миллионер? Очень даже миллионер, – не вполне уверенно сказал Марсель и снова переключился на более беззащитного Леонтия. – Леонтий, покупаешь курс? Сейчас для тебя будет специальная цена и второй курс по продажам в подарок. Твой ход.

– Я бы не советовал, – сказал Станислав.

– Ну чего ты лезешь и мешаешь нам с Леонтием развиваться? Может, он, в отличие от тебя, хочет стать выдающейся личностью.

– Мы тут все в каком-то смысле выдающиеся, – сказал Станислав.

– Вот, а Леонтий хочет стать богатым и выдающимся. Не стой у нас на дороге! Да, Леонтий?

– Я не хочу продавать… – жалобно сказал Леонтий.

– И не надо. Тебе ничего не надо будет продавать. Они сами придут и сами купят. И даже просить тебя будут, чтобы ты им продал, – уверенно сказал Марсель. Настолько уверенно, что даже Станислав дрогнул и заинтересовался.

– Правда? – с надеждой в голосе спросил Леонтий.

– Стопроцентная гарантия. Я сейчас тебе номер карты скину, или по номеру телефона можешь перевести. Сегодня получится?

1.7.

Примерно в то же время в Риге Томас, пройдя парком Победы, потом через Каменный мост, потом мимо собора Святого Петра, мимо оперы и цирка, наконец, добрался до квартиры на улице Гертрудес, где предсказуемо и расчётливо проживал со своей девушкой Ингой.

Дойдя до дома, Томас развернулся и пошёл в сторону кафе на Блаумана. Ему было о чём подумать. Полковник Брагин. Да, враг, да, по ту сторону невидимого фронта, но – кумир. С самого начала своей карьеры деятельный Томас учился у Брагина и даже подражал ему в одежде, в манерах. Томас хотел выяснить любимый напиток Брагина, чтобы попробовать и полюбить то же, что и он; или по меньшей мере почувствовать себя немного Брагиным. Станиславский называл это «искусством переживания». Любимый напиток Брагина не удалось выяснить, и пока Томас условно считал, что это может быть водка. Неоригинально, но вполне правдоподобно.

Почерк Брагина был шикарен и узнаваем. Это не диверсии и покушения, это – спектакли, если так можно выразиться. Ни одной операции Брагин не реализовал тихо и незаметно. Он словно режиссёр и сценарист в одном лице: сначала создавал план операции, вовлекал в исполнение плана около десятка людей, значительная часть которых даже представить себе не могла, что помогает диверсанту. Кто-то приносил жертве открытку, кто-то в нужный момент ронял чашку кофе, кто-то отвлекал вопросом: «Как пройти к библиотеке?» У каждого была своя роль; каждый думал, что выполняет простую просьбу неприметного человека, черты лица которого магическим образом стираются из памяти. Были и такие исполнители, которые за свою роль получали 20 или даже 50 евро. Эти, как правило, ещё худшие свидетели. Бесплатные свидетели выдумывают показания, потому что толком ничего не помнят, а платные выдумывают целые изощрённые истории, чтобы отвести от себя и тень подозрений.

Томас зашёл в кафе, где бывал бессчётное количество раз. Агата, хозяйка кафе, она же официантка, уборщица, а если понадобится, и вышибала в одном лице, улыбнулась Томасу и быстро взглянула на столик у окна, за которым он любил посидеть. Столик, конечно, был свободен. А через мгновение со стола исчезла табличка «Бронь», будто её и не было.

– Мой железный человек, – Агата была рада его визиту и не смогла бы скрыть свою радость, даже если бы ей приказали.

– Добрый день, – ответил Томас, погружённый в свои мысли.

– Тяжелый день? – спросила Агата.

– Ничего.

– Как всегда? – спросила Агата, светясь от радости.

Томас кивнул. Отчего-то Томас не замечал, как Агата радуется ему. Сложно сказать: то ли это была его психологическая слепота, то ли Томас думал, что Агата, стремящаяся к собственному финансовому благополучию так улыбается всем и со всеми приветлива. То ли разница в возрасте: Агата видела в Томасе годного партнёра, а Томасу такая мысль и в голову не приходила, чем он безмерно огорчал Агату. Но она, как девушка мудрая, знала, что возможно всё. Даже невозможное. Невозможное таковым является только до определённого времени, а потом что-то происходит – и невозможное становится возможным, а если повезёт, то и неизбежным. Надо просто оказаться в нужном месте в нужное время.

– Презент от заведения, – сказала Агата и поставила на стол рюмку, если не сказать напёрсток, с бальзамом Кунце, чашку кофе и блюдце с многозначительными пряными печеньками в виде сердечек. Тупой, глухой, слепой болван – и тот бы догадался о чувствах Агаты, но лучший диверсант Управления был глух, слеп и слишком заморочен собой. Агата присела за столик. Она не могла бы этого сделать в роли официантки, но кто её остановит, если она владелица этого кафе?

– Поговори со мной, – сказала Агата, осмелев отчасти от вчерашних мыслей о красавчике Томасе и о том, сколько уже можно ждать, когда он прозреет и сам всё поймёт; и отчасти оттого, что сегодня на красивом и, можно сказать, благородном лице Томаса лица-то и не было, и Агата по-человечески сочувствовала Томасу.

Томас с надеждой взглянул на Агату. Может, и правда поговорить с ней? Поделиться проблемой. Обсудить, что ему делать, а потом убить и Агату. Нет, она молоденькая, милая, ей ещё жить и жить. «Найдёт себе парня, научит его варить кофе и гороховую кашу и проживёт с мужем долгую, спокойную, счастливую жизнь», – подумал Томас и не стал делиться своими мыслями.

– Поговори со мной, – видя нерешительность Томаса, повторила Агата.

– Поручили на работе одно дело, а мне не хочется его делать, – сказал Томас.

– Понимаю, – сказал Агата, мало понимая в частности, но прекрасно понимая в целом. – Работа – она такая. Отказаться нельзя?

– Не могу отказаться, надо делать. Кроме меня некому.

– Бремя незаменимости? – точно сформулировала проницательная Агата.

«Ещё немного – и придётся убить», – подумал Томас.

– Ты так переживаешь, словно в твоей власти отказаться или согласиться. Но ты сам говоришь, что выбора нет. Когда мне приходится делать то, от чего нельзя отказаться, я думаю: надо смириться и сделать. Хочешь, я расскажу тебе про беременность и роды? – предложила нерожавшая Агата.

Томас улыбнулся впервые за сегодняшний день. Может быть, даже впервые за несколько последних дней, которые прошли под знаком размолвки с Ингой. Томас подумал, что стоит заходить к Агате почаще. Здесь хорошо. Сдается, что ему здесь рады. А может, Агата просто прошла тренинг по сервису?

– Вот, уже улыбаешься, – удовлетворённо сказала Агата. – Если посидишь подольше и дождёшься караоке – вообще помрёшь со смеху.

– Завидная смерть, – профессионально отметил Томас и подумал: сможет ли он убить Брагина, рассмешив его? Было бы замечательно.

Агата увидела, что Томас снова погрузился в свои мысли.

– Смотри, про беременность и роды ты должен знать следующее, – начала Агата.

Томас жестом остановил её, показывая, что ему значительно лучше.

– Хочешь побыть один? – спросила Агата, изо всех сил желая, чтобы Томас сказал: «Нет, останься, любовь моя».

Томас кивнул. Тень разочарования скользнула по лицу Агаты, но ни один наблюдатель не смог бы заметить эту тень. Агата – девушка мудрая и умела владеть собой. Она давно бы завладела мечтами, мыслями, да и самой жизнью любого парня. Но, как на грех, именно тот, кто был ей мил, оставался неприступен. Что не так с ней? Что не так с ним? О чем он грезит?

Агата кивнула, легко встала и пошла по кафе, наводя порядок и общаясь с гостями.

Томас вернулся к своим мыслям. Он не может отказаться, потому что – присяга. Это работа, в конце концов! Думал Томас о том, чтобы подать в отставку, всё подходящий момент выбирал. Теперь выясняется, что в прошлом любой момент был подходящим. В настоящем и будущем такого момента уже не будет. Мог бы он сегодня утром подать рапорт об увольнении со службы? Мог бы. Почему не подал? Ждал. Ждал сигнала от Вселенной.

«Отказаться? Нет ни одного довода. Я должен это сделать. Как бы ни было тяжело – это долг, это работа. И уважая Брагина, признавая его гений и даже величие, дело должно быть сделано красиво. Жалко Брагина; но если это должно быть сделано, то лучше всего, если это сделаю я», – уговаривал себя Томас.

А вот потом – рапорт, увольнение и новая жизнь с чистого листа. Такое возможно в тридцать семь?

Томас не сомневался в успехе операции. Операция глубоко проработана Управлением. Они знают место жительства Брагина. Им известен его режим жизни и работы. Они знают его машину. Знают окружение. К тому же Томас – лучший диверсант и хороший ученик Брагина, хоть и заочник. Если честно, Томас считал себя лучшим учеником Брагина. Так что осталось придумать достойную пьесу и разыграть ее как по нотам.