Константин Михель
Самсара
Сквозь серую мглу пробивалось небольшое пятно. День, скорее всего, тянулся к зениту, когда они вышли в нужное место. Вокруг лежали пятнистые тела с касками – рядом с машинами. Над всем местом возвышался бронзовый человек, водружённый на бетонный пьедестал – он твёрдо смотрел вниз, держа вечный свой автомат.
Упав на колени у ступенек, куда осыпались тюльпаны, Акаша заплакал. Он горько плакал происходящему. Плакал и тому, что вынужден видеть этот воин – умерший давно за то, чтобы Акаша мог жить. Чтобы все эти холодные ненужные тела были сейчас счастливы.
Гавриил отошёл в сторону, посмотрел. Затем куда-то отошёл. Акаша не заметил пропажи друга, потому что горько плакал и жалился над собой и печальной судьбой, которой он жил. В беспокойной своей голове Акаша снова корил себя, что не смог ничего сделать – чувствовал, что нужно было остановить, пока не стало поздно. Нужно бежать, спасать, действовать! Нужно было прекращать – так твёрдо смотрел на него воин, что Акаша не мог посмотреть в ответ и только горько вздыхал, держась за грудь тонкой грязной рукой, и страдал от безнадёжности идущей жизни.
Когда рядом послышался шум, он смог совладать с сознанием и приподнялся. Рядом был Гавриил – он что-то принёс в охапке рук, сложил это перед воином, и полез в карман. Акаша встал, подошёл ближе. Гавриил достал спички, достал несколько бумажек, подложил вниз. Затем, сложив руки, зажёг спичку.
Первая ничего не зажгла. Последовала ещё одна, которая дала лишь небольшой огонёк – и огорчённо затухла. Ещё, и ещё – не получалось зажечь. И только, когда оставалось несколько спичек, появился огонь. Маленький, слабенький, он скромно пожирал тонкую свою добычу и рос, крепла его решимость жить и слепая жажда. Всё большими кусками огонёк захватывал в себя бумагу. Затем перекинулся на тонкие сухие веточки. И так, по чуть-чуть, разошёлся весь, отдавая вокруг тепло своего энтузиазма и жизненного порыва.
Тепло приятно грело пальцы и, казалось, что у Акаши снова есть смысл жизни. Гавриил смотрел на это умиротворённо, сел устало рядом на потрескавшуюся гранитную плитку, и тяжело выдохнул: начало положено. Его не пугал дальнейший путь, но всё равно лёгким грузом лежало осознание необходимых действий.
С каждой секундой тепла, Акаша будто очищался. Очищался сам мир. Туман начал постепенно исчезать, открывая разрушенные пустующие просторы брошенной жизни. Акаша оглядел это, хотел ужаснуться, но тепло не дало ему дрогнуть – и он лишь печально вздохнул.
– Какой милый огонь… – сказал Акаша.
– Жизнь не может быть противной, – ответил Гавриил. – Все эти действия… спешка… волнения… Мы не умеем жить.
– Что же делать?
– Не умели, – поправил себя Гавриил. Он махнул в сторону огня. – Теперь мы знаем. Видишь, горит? Значит, знаем. Значит, надежда есть. Пока есть надежда – есть и движение.
– А если она исчезнет? – тревожно спросил Акаша.
– Тогда появится тот, кто её возродит. Огонь – это свойство всего. Его не может не быть вообще. Раз он появился, то будет всегда – рано или поздно.
Акаша закрыл глаза и вдохнул свежий воздух, притянутый ветром. Тепло приятно грело ноги и сердце. Он знал, что отчаяние отступило – значит, появилось место для будущей радости. И это его успокаивало.