Конн Иггульден
Врата Афин

С первым же залпом персидские линии накрыла дрожащая тьма. Тень пронеслась через послеполуденное солнце. Ксантипп надеялся, что это предзнаменование поражения неприятеля, наславшего на себя собственную тень. Он вспомнил, как в детстве на спор потревожил осиное гнездо на дубе, бросив в расщелину ведерко с прогорклым оливковым маслом, и убежал. Ему и в голову не могло прийти, что они устроят на него настоящую охоту. Он думал тогда, что осы в своей ярости и злобе просто-напросто убьют его. Они гнались за ним всю дорогу до дома, наполнив болью сам воздух.

Казалось, вспыхнуло золото, когда четыре шеренги в центре и еще восемь справа подняли щиты над головой. Камни и свинцовая дробь простучали градом и осыпались на землю, но и крики боли прозвучали тоже. Стрелы пробивали защиту бронзовых щитов, раня под ними руки или плечи. Один или два человека в задней части фаланги упали, дергаясь или пытаясь встать и присоединиться к войску. Ксантипп до крови закусил губу, но заметил это, только почувствовав во рту вкус соли и железа.

Весь центр под командованием Фемистокла и Аристида оторвался от левого фланга и даже опередил правый. Тысячи и тысячи персов все еще продолжали обстрел, в то время как центр войска великого царя готовился встретить наступающую фалангу. Железные мечи, поймав солнце, сверкнули на персидской стороне.

Все «бессмертные» были воинами в расцвете сил, носившими чешуйчатые панцири и длинные, доходившие до колен стеганые туники. Они заплетали бороды в толстые косы или собирали в пучки, скрученные вверх так, чтобы их было труднее зацепить. Голову охватывал золотой обруч, как будто каждый воин носил корону. Шлемами они не пользовались, но полагались на доспехи и умение обращаться с мечом. Это были элитные солдаты империи, лучшие, кого великий царь мог вывести на поле сражения. Численность их была такая же, как и всего греческого войска. В животе у Ксантиппа похолодело от страха, когда загремели барабаны и взвыли странные рожки; мелодии, которые они издавали, звучали нестройно и неуместно для поля боя.

Впереди удвоили свои усилия греческие флейтисты. Сравниться с персами в громкости они не могли, но выбранную мелодию – «Афина» – подхватили тысячи голосов. Греки пели обещание, данное богиней при основании города. Оно укрепляло и связывало их, вело вперед под градом камней и стрел.

Ксантипп сглотнул, рот, казалось, был забит смешанным с кровью песком. Он видел, как все больше людей в центре оборачиваются, не понимая, почему их оставил левый фланг. Идущие в задней шеренге жестами призывали товарищей слева подтянуться.

Эпикл вернулся раскрасневшимся. Темп не изменился, поэтому Ксантипп знал ответ еще до того, как друг заговорил:

– Архонт Мильтиад непоколебим, стратег. Он говорит, что нас лучше всего использовать в качестве резерва. Дождись приказа остановиться, а затем удерживай позицию.

Ксантипп выругался себе под нос, удивив друга. Прежде чем он смог придумать достойный ответ, по шеренгам пролетел приказ, и левое крыло было вынуждено остановиться. Более четырех тысяч стояли рядом с Мильтиадом, отстраненные от битвы, которая уже началась. Ксантипп промолчал. Дисциплина – это повиновение архонту, а значит, надо стоять и удерживать позицию. Доверие подразумевало принятие приказов того, кто назначен собранием их отдавать. Он подумал о жене. Что решила бы она? Агариста не понимала его почтения в отношении к старшим. Она сказала бы, что Мильтиад глупец и что он потратил семейное состояние на серебряные рудники во Фракии – рудники, которые были захвачены персидским царем.

Эпикл и Ксантипп в отчаянии смотрели, как греки под командованием Фемистокла и Аристида опустили копья и сомкнули щиты. Теперь «бессмертные» персы могли видеть людей из золота: шлемы, щиты, поножи под ними и копья, похожие на лес с железными листьями. Ксантипп уставился на Мильтиада, мысленно заклиная его отдать приказ присоединиться к атаке. В отсутствие Каллимаха пожилой архонт стоял так, словно наслаждался дебатами на агоре, слегка выставив ногу вперед, склонив набок голову и опираясь на копье. Его щит все еще был в руках раба.

Ксантипп велел себе подождать, набраться терпения. Приказ был ясен. Неподалеку платейцы хмуро наблюдали за происходящим, не понимая, почему они зашли так далеко только для того, чтобы стоять в стороне. Ксантипп должен был подчиниться или опозорить себя, свой дем и… свою жену. Агариста никогда не простила бы его, если бы он вернулся домой с позором. Это все, что он знал. Если бы выбор состоял в том, чтобы расстаться с жизнью с достоинством и уважением или оставить честь на поле боя, он знал – она предпочла бы, чтобы он умер. Он зарычал себе под нос, как зверь, – от бессилия и досады.

Глава 6

Фемистокл занял свое место в первой шеренге. Черно-белый гребень на шлеме выделял его в строю. Он подумывал надеть плащ-гиматий, как у спартанцев, хотя и другого цвета, но так и не решился, а потом, когда поступил призыв собраться, уже не успел и теперь сожалел об этом. Люди должны были видеть его; он понимал это всем своим существом. Чтобы надеяться когда-нибудь встать во главе Афин, нужно бросить жизнь на кон, как кость на доску. В этом вся правда. У него не было семейного богатства, как у Ксантиппа, он не мог сделать фетиш из бедности и непритязательности, как Аристид. Для этого Фемистокл слишком любил удовольствия!

Две армии сближались, и он слышал молитвы, произносимые нараспев негромкими голосами. Потом смолкли и они, воины сосредотачивались на равнении в строю. Фемистокл не мог удержаться, чтобы не бросить взгляд на странное сооружение, воздвигнутое в стороне от персидских войск. Это мог быть только их царь, позиция на возвышенности с крутым обрывом давала ему хороший обзор. Окружавшая царя охрана в тысячу воинов обеспечивала его неуязвимость. Попытка атаковать позицию открыла бы греческий фланг персидским «бессмертным». За происходящим на поле боя Дарий мог наблюдать, не рискуя собственной жизнью, как те толпы зрителей, что приходили посмотреть драмы в Театре Диониса в Афинах. Фемистокл презрительно скривил губы. В этот день царю досталась лишь роль наблюдателя. Игроками были они.

«Бессмертные» сжимали мечи, но Фемистокл видел, как они задергались и стали оглядываться, ожидая новых приказов, когда поняли, какая надвигается угроза. Опускаемые по команде длинные копья греков всегда внушали страх.

– Готовность, Леонтиды! – воззвал Фемистокл к своему племени и, оглянувшись, добавил: – Готовность, афиняне!

Они все были его народом. Не важно, что дядя жены Ксантиппа определил его в это племя. Он был афинянином! Мальчиком он бегал по улицам этого города и перепрыгивал через сточные канавы, которые переполнялись всякий раз, когда шел дождь. Раз или два он сам, поскользнувшись, падал в них. Фемистокл усмехнулся при этом воспоминании. Он готовил себя в течение многих лет, учился, на глазах становясь таким сильным и быстрым, что другие бледнели, видя его противником на бойцовском круге. Кулачный бой или борьба – ему было все равно. Он любил сражаться – и всего, чего достиг, достиг сам. Фемистокл почувствовал, как в нем поднимается гордость. Аристид умел сохранять достоинство и холодную логику. Ксантипп смог сохранить свое чувство превосходства, хотя и приобрел состояние через женитьбу. Фемистокл был новой Грецией – и в этот день стратегом наравне с ними. Он громко рассмеялся при этой мысли, и мужчины вокруг него ответили ухмылками.

– Посмотрите, как им страшно! – крикнул он. – Приготовьте копья! Эй, флейтисты!

Новый ритм, быстрый и злобный, нес копья в цель. Чудо века – влияние музыки на сердца и силу людей. Ревущая мелодия поднимала дух и направляла руку.

– Видите врага? Видите их страх? Тогда вперед, в атаку! – крикнул Фемистокл, оскалив зубы.

Стратеги подхватили его рев, и греческие гоплиты устремились вперед – бегом. Прежний ровный темп был отброшен. Стрелы пролетели над ними, так как лучники недооценили скорость движения фаланги.

Два войска столкнулись, и длинные копья пробили броню и плоть. Вырвав их, уже окровавленные, греки сомкнули щиты и взревели. Ударили барабаны. Взвыли флейты. И снова строй ощетинился копьями. «Бессмертные» пытались отбросить их в сторону, но железные листья все равно находили цель и безжалостно наносили удары, входя и выходя из плоти, снова и снова, и их было слишком много, чтобы увернуться.

Бойня была короткой и жестокой. Длинные копья-дори били с отчаянной силой. Удары наносили люди, умевшие находить цель не больше человеческого кулака и попадать в нее. Они ранили бедра, лица – все, что видели. Не каждый удар попадал туда, куда надо, но эти удары наносились в ритме, который задавали барабанщики и флейтисты. Широкие щиты греков частично перекрывались, образуя непроницаемую стену. Персы не видели в ней слабых мест, только шлемы с обрезанными гребнями, огромные щиты и бронзовые поножи под ними.

Защита «бессмертных» не справлялась с железными наконечниками копий, которые били, поворачивались, отступали и снова били. Персы отходили, истекали кровью или просто пытались найти место для противостояния атакующему их лесу копий.

Передышки им не было. Строй фаланги продвигался вперед, не давая врагу ни единого шанса перевести дух или контратаковать. Греки наседали, и если кто-то из них падал, его обходили и отправляли в тыл, а его место мгновенно занимал другой. Противостоять давлению фаланги было невозможно. Когда продвижение замедлилось, в передних шеренгах уже не могли замахнуться, чтобы нанести удар, так велико было давление щитов сзади. Идти дальше или упасть – другого выбора не было, и Фемистокл шел с ними.

– Держать строй! – внезапно крикнул он с недовольным видом.

Он ударил копьем под щит человека справа от себя, почувствовал сопротивление и дрожь, означавшие попадание в живую плоть. Хорошо. Понять, кто именно из персов получил рану, в этой толчее было невозможно. Первая шеренга двинулась дальше, а ранеными врагами занимались шедшие позади – выхватив кинжалы, греки перерезали глотки как мертвым, так и еще живым. Спастись, притворившись убитым, было невозможно – пощады не давали никому. Персы были захватчиками, пришедшими поработить Грецию.

Фемистокл проревел следующие слова просто для того, чтобы их услышали:

– Вы что, фиванцы, что ли? Откуда такая неряшливость? Вы метеки? Рабы? Нет, я не желаю умереть от стыда перед всеми! Делайте свою работу лучше! Клянусь Аресом, вы ставите меня в неловкое положение! Хотите опозорить перед Аристидом?

Он знал, что имеет обыкновение болтать без умолку, когда нервничает, и не был уверен, есть ли от его призывов какая-то польза. Но кто-то из его людей заулыбался. Некоторые даже цитировали его потом – те, кто выжил. Нужные слова бесценны, когда жизнь исчисляется ударами сердца, а копье скользит в потной руке.

Ничто не может продолжаться долго. Так случилось и здесь. У кого-то из гоплитов копья вырывали из рук. Кому-то перерубали древко, и оно ломалось. У некоторых при ударе сваливался наконечник. В идеальной, ощетинившейся копьями стене появились бреши – «бессмертные» отступали, но не рассыпались. Их царь наблюдал за происходящим из тени своего шатра, с расстояния не больше мили от сражающихся.

Оставшиеся без копий обнажили мечи и, стоя рядом с братьями по оружию, пустили их в ход. Тесно сомкнутые, щиты по-прежнему защищали строй; каждый прикрывал идущего слева, его же, в свою очередь, прикрывал идущий справа. Мечи вонзались в любого, кто пытался прорвать эту стену.

Персы привыкли уничтожать племена, которые не могли противостоять даже их лучникам, не говоря уже о том, чтобы держать боевую линию. Когда отдельные «бессмертные» пробивались между длинных копий, они могли только бить по бронзовым щитам и шлемам, тогда как афиняне рубили и кололи, наносили удары и по голове, и по ногам, и по всему уязвимому, а золотые обручи «бессмертных», казалось, притягивали удары сверху вниз.

Несмотря на ужасные потери, персидский строй устоял, укрепился и восстановился. Датис отдал новые распоряжения. Те, кто прорывался сквозь стену щитов, просто рубили древки копий, не обращая внимания на мечи и раны. Эта удивительная тактика стоила сотен жизней, особенно когда Фемистокл увидел, что происходит, и прорычал новые приказы. Тех персов, которые вклинивались в фалангу, чтобы рубить копья, убивали в первую очередь.

Битва не стихала, и правый фланг в восемь шеренг глубиной держался стойко и уверенно, но Фемистокл заметил, что персы начали обходить его слева. Правый фланг всегда считался слабым, потому что не был прикрыт. Укрепить его за счет левого или даже центра имело смысл, и это он, пусть и нехотя, признавал. Но когда это случилось? В его представлении они сражались уже час или больше, но солнце висело на прежнем месте, будто нарисованное.

Фемистокл выругался, когда новый град камней и стрел отозвался криками боли в центре. Где же Ксантипп с его суровым осуждением всего, ради чего стоит жить? Где Мильтиад в своем длинном, прикрывающем живот хитоне? Левый фланг отстал и плелся позади, что добавило смелости персидским лучникам и пращникам. Они отступили к берегу, когда столкнулись основные силы, но теперь, видя, что греки задержались слева, выползли, как мухи, чтобы заняться привычным делом. Залпы их еще не были такими массированными, как раньше, но с каждым разом набирали силу.

Фемистокл отразил сильный удар поднятым щитом и, рискуя жизнью, оглянулся через плечо. Левый фланг остановился и чего-то ждал, и это тогда, когда остальные сражались и истекали кровью. В картинке, промелькнувшей перед глазами, прежде чем он отвернулся, Мильтиад стоял, как поджидающая добычу шлюха на углу. Придите же, взмолился он, а если нет, то пусть я выживу, чтобы потребовать от них ответа. Если предал Ксантипп, то только потому, что боится его популярности, которой ему никогда не понять. Если это сделал Мильтиад… то… ради золота. Старик всегда был жаден, Фемистокл знал это. Ходили слухи, что Мильтиад потерял семейное состояние. Некоторые люди жаждут власти, некоторые – золота; Фемистокл прекрасно это понимал. Легкая жизнь слишком заманчива, особенно для тех, кто когда-то голодал. На его долю выпало больше испытаний…

Ход мыслей прервался, когда у него из руки, вывернув пальцы, вырвали копье. Он выругался и выхватил меч.

– Держать строй! – крикнул он.

Аристид был где-то слева от него, с племенем Антиохиды. Они отступали, и, к своему ужасу, Фемистокл увидел, что его люди тоже колеблются. Они уже не могли поднимать щиты против стрел и камней и одновременно держать строй. В них зародился страх, и вот уже они нерешительно отступили на полшага. Фемистокл выругался так громко, что кое-кто рассмеялся.

– По моей команде, и не раньше! – проревел он. – Переведем дух, но не оставим ни капли нашей чести на поле боя. Только не перед ними. Шесть шагов назад и перестроиться. По моей команде, и не раньше! Я вижу тебя! Сделаешь еще один шаг без моего приказа, и я устрою так, что твоя жена скажет мне «пожалуйста» и «спасибо».

Угроза была возмутительной и все же остановила отступающую линию. Они удерживали позицию, и остальная часть центра зацепилась за них, с Фемистоклом в центре. Это был момент, который, как он думал, запомнится навсегда, момент, когда воздух стал похожим на вино.

– Шесть шагов – марш!

Он отсчитывал шаги вслух. Это помогло им сохранить порядок, хотя персы уже издавали победные вопли, убежденные, что взяли верх.

– Держать строй! Держать! – заорал Фемистокл. – Сомкнуть щиты! Заставим их заплатить за эти шесть шагов. Подумайте, как они входят в Афины и хватают за горло ваших дочерей. Держите себя в руках. Возьмите копья, если найдете. Мы сейчас перестроимся. Первая шеренга, готовы? Вы готовы? Вторая шеренга! Те, кто сзади! Отвечайте мне, вы, ленивые шлюхи. Готовы?

Вторая шеренга гневно проревела в ответ, и сражение продолжилось с прежней яростью, грохотом. Фемистокл молча ухмыльнулся.

Строй выровнялся. Аристид, воспользовавшись возможностью, тоже отступил. Либо отойти, либо пасть – таков был выбор. «Бессмертные» не уступали, хотя, по всем ожиданиям, должны были. Фаланга должна была смять их и раздавить, но они каким-то образом удержались. И одна только Афина знала, сколько их погибло. Земля была усеяна телами убитых и залита их кровью, которую она жадно впитывала в себя. Фемистокл содрогнулся при мысли о том, что земля поглотит его. Он слишком любил солнце.

– Готово, вторая шеренга, эпистаты! Первая, протостаты, приготовиться!

Фемистокл уже охрип, но услышал, как Аристид повторил приказ. Без сомнения, его соплеменники были так же измотаны, как и первые шеренги Леонтидов. Он глубоко вздохнул. Такой ход опасен в разгар битвы, хотя и польза велика. Конечно, если бы персы говорили по-гречески, они могли бы перебить их всех.

– Первая шеренга, протостаты, назад! Вторая шеренга, эпистаты, вперед! Сомкнуть щиты!

Все происходило медленнее и хаотичнее, чем ему бы хотелось. В этот момент Фемистокл был искренне рад, что рядом нет спартанцев, которые насмехались бы над ними. «Бессмертные» рванулись вперед и убили тех, кто рискнул повернуться к ним спиной, чтобы попытаться проскользнуть через шеренгу, выходящую вперед.

Фемистокл видел, как изрубили людей, которых он хорошо знал, но перестроение было выполнено, и персам противостояла другая шеренга, свежая и яростная.

– По моей команде! Шесть шагов назад! Шесть шагов по моей команде! Приготовить копья! – проревел Фемистокл над их головами.

Это был тяжелый приказ для их слуха. Они не хотели снова отступать. Они сражались уже в исступлении, убивая измотанных «бессмертных», которые думали, что греки вот-вот сломаются.

– Шесть шагов… Марш!

Они отступили с гневными проклятьями. Во второй раз получилось быстрее и организованнее. Они сделали свои шесть шагов, не поворачиваясь спиной к персам, которые в замешательстве размахивали мечами. Стоявшие за ними расступились, пока Фемистокл отсчитывал шаги. И снова поднялись щиты, и снова стена ощетинилась копьями. И снова вырос колючий лес.

– Вперед! – проревел Фемистокл во всю мощь своих легких.

Он никого не мог достать мечом, хотя проклятые лучники и пращники снова стреляли, убивая его людей. Где же Мильтиад? У персов не было резервов, кроме царской стражи. Против греков бросили всех, кто оставался на берегу. Более того, они побеждали – благодаря золоту и предательству. Другого объяснения не было.

Глава 7

Ксантипп видел, как Фемистокл и Аристид укрепили центр, провели дисциплинированное отступление, а затем перестроили фалангу. Сделано все было хорошо, хотя они уступили половину территории, завоеванной в первой атаке. Но они уже понесли потери и вовсе не выглядели свежими. Заметно устали обе стороны. Сражение истощало даже сильнейших. Солнце поднялось по послеполуденному небу, и уже пролилась кровь сотен людей.

Численное преимущество оставалось за персами. Их царь, окруженный стражей, наблюдал за происходящим из своего шатра так, будто перед ним разыгрывалось представление, а не кипела битва за выживание города и народа.

– Видишь? – спросил Эпикл. – Персидские лучники возвращаются.

Они с Ксантиппом стояли в первом ряду, в напряженном ожидании, стараясь не упустить ни малейшей детали разворачивающегося на их глазах сражения. Пращники и лучники отступили, как только главные силы противников сошлись. Их стрелы с камнями стали одинаково угрожать обеим сторонам. Но когда левый фланг остановился, они снова подтянулись и принялись обстреливать греков. Лучники оказались в уязвимом положении, и Ксантиппа так и подмывало напасть на них.

Его шеренга сдвинулась еще на шаг, подталкиваемая сзади теми, кому не терпелось посмотреть, что происходит. Мужчины невысокого роста из задних шеренг не видели почти ничего. В результате они толкались и ругались и с каждым мгновением горячились все сильнее.

Ксантипп с облегчением повернулся, увидев Фидиппида, бегущего в его направлении вдоль левого фланга.

– Самое время, – сказал Эпикл.

Вестник Мильтиада едва заметно склонил голову. Ксантипп подумал, что гонец держится без должной почтительности и несколько напряжен.

– Архонт Мильтиад просит выровнять строй. Твоя недисциплинированность замечена и будет учтена. Оставайся на месте. Он также просит, чтобы каждый стратег подтвердил получение приказа.

Ксантипп не ответил. Вместо этого он молча уставился на длинноногого гонца, брови которого в замешательстве сдвинулись к переносице.

– Стратег? – немного неуверенно сказал Фидиппид.

– Подожди, – процедил сквозь зубы Ксантипп.

Через плечо Фидиппида он посмотрел на лучников, осторожно приближающихся к полю боя, потом бросил взгляд туда, где гоплиты с неприкрытым левым флангом бились с «бессмертными», и наконец повернулся в ту сторону, где стоял сам Мильтиад. С потемневшим от гнева лицом архонт наблюдал за его разговором с вестником.

– Передай Мильтиаду, что я принимаю его приказ наступать, – заявил Ксантипп.

Эпикл рассмеялся и хлопнул его по плечу, а гонец растерянно открыл рот.

– С-стратег? – пробормотал он, заикаясь. – Это не…

Что бы еще он ни сказал, это было уже не важно – новый приказ разлетелся по шеренгам. Эпикл проревел требуемые слова прямо над левым ухом Фидиппида, который вздрогнул и отступил.

Между тем впереди появилась большая группа персидских лучников. Приближаясь к оставленной ранее позиции, они опасливо поглядывали на неподвижные колонны греков.

Они же первыми увидели, как левый фланг пришел в движение, следуя за Ксантиппом и племенем Акамантиды. Платейцы направились за ними, испытывая облегчение оттого, что наконец-то могут выполнить данное обещание чести. Много лет назад Афины спасли их, и теперь они пришли сюда отдать долг, а не быть сторонними свидетелями трагедии.

Теперь персидские лучники нацелились на левый фланг греков. Ксантипп выругался. Лучников он ненавидел почти так же сильно, как конницу, но его попытка исказить приказ Мильтиада привела к настоящей путанице. Не все племена на этом фланге пришли в движение, а те, что сдвинулись с места, маршировали неровным строем. Сам архонт оказался в центре конфликта и требовал от стратегов объяснений.

– Акамантиды! – крикнул Ксантипп. – Платея! Приготовить щиты!

Между тем к первым группам персидских лучников и пращников подтянулись, ободренные их успехом, другие. В стоявшего на месте врага они могли бы стрелять произвольно, без приказа, и соблазн был слишком велик. Ксантипп вышел вперед. Все его внимание было приковано к лучникам и пращникам, повернувшимся к нему. Он с усилием сглотнул, когда первые из них дали нестройный залп. Они видели Ксантиппа, видели сломанный строй греков.

Дышалось тяжело, челюсти как будто склеились. Четыреста шагов отделяли Ксантиппа от группы персидских лучников на берегу. Его шеренги расстроились, и гоплиты, не имея возможности сомкнуть щиты, представляли легкую цель. Лучники могли только мечтать о таком и поэтому уже спешили воспользоваться своим шансом.

Теперь они выстраивались в двух стадиях от неуклюже топчущихся греков. Выход был только один, но Ксантипп не был уверен, что им удастся этот маневр – в жару и в полной экипировке.

Четыреста шагов на глазах у смерти.

Он взял фляжку с водой у стоящего рядом воина, сделал несколько глотков и, пробормотав слова благодарности, облизнул губы.

– Вперед, Акамантиды! Вперед, Афины! Вперед!

Ксантипп поднял щит и бросился на врага. Он смотрел на тысячи лучников, и все они, казалось, целились в него. Вместе с ним мчался Эпикл. Им обоим хватало сил бежать в доспехах, хотя Ксантипп уже чувствовал пронзающую колено боль.

Увидев, что Акамантиды перешли в наступление, остальные гоплиты левого фланга уже не могли больше бездействовать и, взревев в знак поддержки, устремились следом. Люди пыхтели под тяжестью оружия и доспехов, лица их покраснели и заблестели от пота, но они не сбавляли шаг.

Стрелы пролетели у Ксантиппа над головой, метя в отставших. Лучники привыкли поражать медленно движущиеся цели, а не вопящих и потрясающих копьями безумцев.

Добравшись до лучников, Ксантипп опустил щит, используя его как таран, и Эпикл шел рядом. Самым маленьким подразделением греческой армии были пары – двое мужчин, которые годами обучались и готовились вместе. Они сами и их семьи состояли в дружеских отношениях, и Ксантипп был рад, что в этот день Эпикл с ним.

Акамантиды и платейцы прорвали строй лучников и разделались с ними, как с жертвенными животными. Прорезав кровавую полосу, греки уничтожили одних и обратили в бегство других, которые устремились к берегу. Ксантипп с облегчением выдохнул и даже рассмеялся, когда его люди снова образовали боевой строй.

Их успех не остался незамеченным с обеих сторон. Персы заволновались, ожидая новых приказов или какого-нибудь выхода. Греки в центре фаланги призывали соотечественников вернуться на свое место на фланге. Ксантипп ждал, пока люди выровняют строй и сомкнут щиты. Мильтиад был со всеми. Архонт даже не смотрел в его сторону, и лицо у него было такое же красное, как у всех, будто его обожгло солнце. Возможно, так оно и было, пока он наблюдал за ходом сражения со стороны. Ксантипп задавался вопросом, рискнет ли Мильтиад пожаловаться на стратега. Он уже поклялся, что выдвинет собственное обвинение, если такое случится. Их фланг слишком долго стоял, ничего не делая. Если это не было предательством, то вполне могло бы им быть.

Теперь, забыв обо всех разногласиях и соперничестве, левое крыло двинулось вперед как единое целое и с ревом обрушилось на персидский фланг. Но даже когда они врезались во вражеский строй и забрали своими копьями первые жизни, Ксантипп не был уверен. Нет. Был. В глубине души он знал, что Мильтиада подкупили.

Сражение развернулось по всей линии, и только болота препятствовали тому, чтобы вихревой, рубящий, кровавый фронт распространился слишком далеко. Ксантипп сражался в мрачном молчании, а дневной свет с бесконечной медлительностью бледнел и таял с наступлением раннего вечера. Больше всего на свете стратег любил это время суток, когда воздух остывал, избавляясь от дневной жары. Он стоял с людьми своего города и убивал вместе с ними, хотя колено горело, не позволяя опереться на ногу всем весом.

Фемистокл и Аристид успешно сражались в центре. Слева Ксантипп и Эпикл с мрачным восторгом пронзали персов копьями, а затем рубили клинками, двигаясь строем вперед, шаг за шагом, удар за ударом. Упавших давили и резали, чтобы они не смогли подняться снова.

Персы сломались, хотя за ними наблюдал их царь. Прежде чем почувствовать перемену, Ксантипп увидел, как убрали шатер. Он не мог определенно сказать, что было причиной и что следствием – то ли царь решил отступить к кораблям и таким образом лишил уверенности своих людей, то ли неизбежный разгром заставил великого царя бежать, чтобы не оказаться в ловушке на берегу.

Битва превратилась в жестокую бойню. У Ксантиппа сел голос, и оглашать его приказы пришлось Эпиклу. Отступая, «бессмертные» чувствовали море у себя за спиной. Плавать в своих стеганых доспехах они не могли. Сопротивление, когда у их ног заплескались волны, стало совершенно отчаянным. Именно тогда умение держать сомкнутый строй доказало свою ценность. Море вспенилось красным, тела павших персов заколыхались в прибое. Принявший царя корабль затянули на глубокую воду. Личная охрана, окружившая его тройным кольцом, стояла до последнего, хотя для них самих корабля не было.

Ксантипп увидел Мильтиада среди тех, кто вытеснил стражу на мелководье, где их рубили и кололи, пока они не пали вместе с остальными. Похоже, враги потеряли волю к сопротивлению, иначе они могли бы лучше справиться с усталыми греками. Но афиняне сражались не за царя. Возможно, дело было в этом.

Тем временем Фемистокл повел центральные племена против оставшихся пращников и лучников. Это были достойные враги, эфиопы и египтяне, вооруженные ножами и дубинками. Они умерли, как ягнята, не сумев ничего противопоставить гоплитам в бронзовых доспехах. Резня продолжалась до наступления темноты, а потом Аристид поджег застрявшие на берегу корабли. После ухода греческого войска ни один перс не остался в живых, чтобы грабить, насиловать или убивать невинных людей.

Море успокоилось, и тела натыкались одно на другое, как яблоки на воде. Когда все закончилось, в небе летнего вечера стояла высокая луна. Мильтиад выставил часовых и послал своего гонца Фидиппида из Марафона в Афины с вестью о победе. В тот вечер в каждом доме был праздник. Женщины и старики, хромые, больные и дети возносили богам благодарность за спасение.

Берег освещали костры, в которые, чтобы подсластить воздух, бросили ветки фенхеля. Прежде всего Ксантипп не пожалел времени, чтобы убедиться, что люди филы Акамантиды в безопасности и не истекают кровью от ран. Подтянувшийся обоз доставил перевязочный материал. Раны промыли вином и зашили при свете костров. Мертвых решили подсчитывать утром, когда рассветет. Большинство выживших просто сидели или стояли на коленях, измученные и ошеломленные всем, что видели, всем, что сделали.