Коллектив авторов
Вознесенские казармы. Выпуск 2

Wőrterbuch von Mittelfranken. – Kőnigshausen & Neumann, 2001.

© А. Е. Гаврюшева, 2013

К вопросу о феминизации названий профессий во французском и русском языках

(на примере наименований медицинских специальностей)

Ю. Г. Карабардина, Ю. В. Ветров, Т. А. Лепехина

Ярославская государственная медицинская академия

В последнее время возрос интерес исследователей к изменениям в языке, связанным с эволюцией общественного и профессионального статуса современной женщины. Причем эти изменения исследуются не только лингвистами, но и учеными в области социологии, политологии и философии, занимающимися вопросами гендера и гендерной политики государств, неотъемлемой частью которой является политика языковая. Так, сторонники феминистской критики языка утверждают, что неравномерная представленность в языке лиц женского и мужского пола (с явным преобладанием последних) ведет к искажению осознания роли, которую играют женщины в обществе, и формирует тем самым неверное представление о доминирующем положении одного пола над другим. Особенно это касается профессиональной, научной и политической сфер.

По наблюдениям Е. В. Кашпур и И. Н. Николаевой, в настоящее время в российском обществе гендерная асимметрия профессиональных наименований не осознается как проблема. В русской разговорной речи в случае необходимости происходит стихийное снятие гендерной асимметрии с помощью словообразовательных и других средств, способных выражать женский род одушевленных имен существительных [Кашпур 2005: 2]. При этом носитель русского языка (в отличие от представителей, например, американской или европейской культуры), как правило, не стремится противопоставить мужской и женский труд, поэтому признанные словарями нейтральными такие слова, как «курсантка», «лаборантка», «дантистка», не пользуются предпочтением [Николаева 2010: 96].

Система суффиксального образования форм женского рода в русском языке на настоящий момент не является продуктивной для создания новых женских наименований профессий. Во-первых, она не учитывает стилистически окрашенных соответствий типа «врачиха», «секретарша», «директорша» и т. п., которые вызывают ассоциации как с традиционными в русском языке названиями жен мужей «низшего звания», так и с современными названиями самок животных («слониха», «зайчиха» и т. п.). Во-вторых, слова подобного рода могут указывать как на обозначение жены по мужу, так и на профессию женщины, что создает двусмысленность. В-третьих, в некоторых случаях суффиксальное образование формы женского рода невозможно из-за того, что «семантическое место» оказывается уже занятым словом с совершенно иным значением («пилот» – «пилотка»; «электрик» – «электричка» и т. п.) [Розенталь 1987: 120].

Следует отметить, что в сфере медицинских наименований в русском языке преобладают существительные мужского рода для обозначения врачей-специалистов («терапевт», «хирург», «окулист» и т. п.), в то время как в обозначении лиц среднего и младшего медицинского персонала традиционно преобладают существительные женского рода («анестезистка», «медсестра», «санитарка», «сиделка»); интересно, что существительное «медбрат» появилось в русском языке позже и может служить примером обратного процесса, а именно явления маскулинизации в развитии профессии.

Традиционно существительное женского рода в русском языке обозначает лицо женского пола, а в обозначениях лиц (а не характеристиках его) невозможны формы женского рода применительно к мужчинам. Как отмечает И.Ю. Николаева, это действительно более редкое явление, но все-таки не невозможное: например, когда исторически женские профессии осваиваются мужчинами («доярка» – «дояр» или «оператор машинного доения»; «натурщица» – «натурщик»; «балерина» – «танцор балета» или «балерун»; «манекенщица» – «манекенщик») [Николаева 2010: 97]; что касается последнего примера, интересно отметить, что во французском языке с самого начала для обозначения лиц этой сугубо женской профессии использовалось существительное мужского рода – «un mannequin».

Таким образом, в русском языке процесс феминизации наименований лиц по профессии происходит стихийно и затрагивает в основном разговорный слой языка; в литературном же слое указание на женский пол осуществляется чаще аналитически, при помощи синтаксического контекста. В любом случае русский язык находит тот или иной способ снятия гендерной асимметрии (начиная с детского «воспитательница», «учительница», «водительница»), не предпринимая для этого сознательных усилий и не создавая из этого проблему, которую требовалось бы решать на уровне языковой политики государства. Более того, гендерные исследования в целом воспринимаются в российском обществе как проявления феминизма, который часто расценивается у нас в стране как явление, некритически привнесенное с Запада и не свойственное российским традициям, а потому воспринимается иронически и подвергается насмешкам.

Иная ситуация наблюдается во франкоговорящих странах – Франции, Бельгии, Швейцарии и Канаде, в общественном сознании которых присутствует понимание того, что корректировка гендерной асимметрии в наименованиях профессий способствует стабилизации общественных отношений. Исследователь М.С. Миретина выделяет несколько вариантов подхода к решению проблемы феминизации во французском языке: «консервативный» (во Франции и Бельгии), «креативный» (в Швейцарии) и «прагматический» (в канадском Квебеке) [Миретина 2011].

Во Франции специально созданная Комиссия по феминизации рекомендует использование традиционных методов в образовании форм женского рода там, где они могут быть применены (например, слово banquier даст в женском роде banquière по модели ouvrier – ouvrière), а также рекомендует сокращать количество исключений, закреплённых в употреблении. И хотя Французская Академия не всегда принимает эти изменения, официальные документы и пресса свидетельствуют о том, что французская языковая политика поддерживает феминизацию наименований профессий, должностей, титулов и званий.

На территории Французского Сообщества Бельгии феминизация названий профессий, должностей, титулов и званий происходит интенсивней, несмотря на соседство и значительное влияние нидерландского языка фламандской части Бельгии. С каждым годом растет число женщин, занимающих государственные и административные посты, работающих на предприятиях, что находит свое отражение в языке. Тем не менее рекомендации Комиссии по феминизации Бельгии тоже нельзя назвать революционными: они больше опираются на консервативные правила, предложенные Комиссией по феминизации Франции, чем на прагматичный метод Квебека.

В Швейцарии Комиссией по феминизации был выбран «креативный» подход, включающий в себя переформулировку официальных текстов и циркуляров (вместо les enseignants предпочтительнее сказать le corps enseignant), использование нейтральных слов, где пол не имеет значения (например, при приёме на работу, вместо того, чтобы уточнять должность нанимающего на работу, можно назвать его un employeur (работодатель), или же употребление слов общего рода, различающихся только по роду детерминатива. Предпочтение также отдаётся совместному употреблению форм существительных мужского и женского родов (les instituteurs et les institutrices).

В отличие от других франкоязычных стран, Комиссия по феминизации Квебека, наоборот, стала использовать прагматический подход, который утверждает и закрепляет новые употребления и увеличивает количество исключений, а не обобщает традиционные способы образования форм женского рода. Так, правило, согласно которому показателем женского рода является добавление окончания -е к форме существительного мужского рода, было обобщено, и окончание -е стало добавляться даже к тем словам, к которым раньше не добавлялось (une professeure, une écrivaine); по этому же правилу, к существительным мужского рода на – teur тоже стало добавляться окончание -е, что давало форму женского рода на – teure (une auteure, une metteure en scène).

В современных исследованиях французских ученых (A. – M. Houdebine, R. Lacoff, C. L. Schmid, M. Yaguello) [Миретина 2011] подчёркивается необходимость принимать во внимание то обстоятельство, что французский язык сегодня не является собственностью только Франции и по-разному может развиваться в различных франкоговорящих регионах. Некоторые неологизмы в сфере феминизации вызывают значительные споры, наиболее же реальное отражение положения дел в действительности дает пресса.

Существующие национально-территориальные варианты французского языка Франции, Бельгии, Швейцарии и Квебека представляют собой подмножества множества французского языка в целом: несмотря на то, что между ними есть различия в основном на уровне языка, на уровне речи эти различия нивелируются и не имеют статистического характера. Существование единого франкоязычного пространства, в котором носители языка руководствуются принципом аналогии, а не рекомендациями учёных-филологов, обеспечивает взаимопонимание франкофонов и устойчивость этой языковой системы.

Авторами настоящей статьи было проведено сопоставительное исследование способов образования женского рода наименований лиц медицинских профессий во французском языке путем сплошной выборки из справочных изданий, предложенных Комиссиями по феминизации Франции [Femme, j'écris ton nom… 1999] и Бельгии [Mettre au féminin. 2005] в качестве руководства по образованию и употреблению форм существительных женского рода в обозначениях профессий, титулов и званий.

По способу образования наименования профессий во французском языке в сфере «научная деятельность» (и в частности, в области медицины) можно отнести к двум основным подгруппам: а) профессии, гендерные различия которых представлены только аналитическим способом в связи с тем, что они оканчиваются на -е и форма наименования не меняется независимо от представителя профессии: une oncologue, une oculiste, une pathologiste; б) профессии, женские наименования которых образуются агглютинативным способом, претерпевая некоторые графические и фонетические изменения: une pharmacienne, une réanimatrice, une obstétricienne. При этом существительное médecin («врач») не относится ни к одной из этих групп, т.к. не может образовывать формы женского рода по той же причине, что и русское «пилот» и «электрик» – «семантическая ниша» соответствующей формы женского рода уже занята существительным «médecine» («медицина») с другим значением.

Наблюдения за образованием форм женского рода для обозначения врачейспециалистов, среднего и младшего медицинского персонала показали, что чем выше занимаемый профессиональный и должностной статус, тем менее родовые различия отражаются формально. Как и в русском языке, для обозначения врачейспециалистов во французском языке употребляются в основном слова мужского рода на -logue, этимологически непосредственно восходящие к латинским словам на -logus с окончанием мужского рода – us: pneumologue m,f , gastroentérologue m,f , gynécologue m,f , phlébologue m,f , podologue m,f , nephrologue m,f , neurologue m,f , mycologue m,f , oncologue m,f , parasitologue m,f , cancérologue m,f , sexologue m,f , rhumatologue m,f , toxicologue m,f . Вместе с тем некоторые наименования врачебных специальностей были либо заимствованы из английского языка, либо сформированы по аналогичной словообразовательной модели и имеют конечный элемент -logiste: otorhinolaryngologiste m,f , pathologiste m,f , odontologiste m,f , traumatologiste m,f , cytologiste m,f , histologiste m,f или -iste: dentiste m,f , orthodontiste m,f , orthopédiste m,f , orthophoniste m,f , oculiste m,f , kinésiste m,f (бельгийский вариант для французского kinésithérapeute m,f ), généraliste m,f.

Примечательно, что некоторые медицинские специальности имеют параллельные наименования, применимые как для мужского, так и для женского рода: stomatologue m,f – stomatologiste m,f; radiologue m,f – radiologiste m,f , laryngologue m,f – laryngologiste m,f , léprologue m,f – léprologiste m,f; virologue m,f – virologiste m,f , ophtalmologue m,f – ophtalmologiste m,f , urologue m,f – urologiste m,f. В любом случае от этих существительных нельзя суффиксальным способом образовать соответствующую форму женского рода, но в современном французском языке они легко сочетаются с детерминативами женского рода, подобно другим существительным, которые изначально считались обозначающими исключительно лиц мужского пола.

Что касается наименований лиц среднего и младшего медицинского персонала, то в большинстве случаев женский род этих существительных легко образуется, следуя правилам грамматики, суффиксальным способом: infirmier m – infirmière f; brancardier m – brancardière f, masseur m – masseuse f; thanatopracteur m – thanatopractrice f; soignant m – soignante f; opticien m – opticienne f; laborant m – laborante f; laborantin m – laborantine f, laveur m – laveuse f; hospitalier m – hospitalière f; guérisseur m – guérisseuse f. Это объясняется, по всей видимости, тем, что традиционно эти функции выполнялись женщинами, поэтому и названия некоторых специальностей (nourrice f, esthéticienne f, cosméticienne f) могут иметь форму мужского рода чисто теоретически, и если это произойдет, то мы станем свидетелями обратного процесса – маскулинизации в наименовании профессий.

Так или иначе, с развитием общества и появлением новых профессий язык порождает новые слова и новые формы, и независимо от того, будет ли это происходить стихийно или навязываться сверху языковой политикой государства, победят ли сторонники или противники феминизации, только время и опыт покажут, насколько то или иное новое слово окажется жизнеспособным и утвердится в языке.

Литература

Кашпур Е.В. Сопоставительное исследование наименований лиц по профессии и социальному статусу во французском и русском языках: Автореф. дис. … канд. фил. наук. – М., МГЛУ, 2005.

Миретина М.С. Феминизация названий профессий, должностей, титулов и званий на материале франкоязычной прессы (Франция, Бельгия, Швейцария, Квебек) [Электронный ресурс] // Известия РГПУ им. А.И. Герцена. – 2011. – №130. – URL: http:// cyberleninka.ru/article/n/feminizatsiya-nazvaniy-professiy-dolzhnostey-titulov-i-zvaniy-namateriale-frankoyazychnoy-pressy-frantsiya-belgiya-shveytsariya (дата обращения: 24.02.2013).

Николаева И.Ю. Наименования лиц женского пола по профессии, должности в гендерном аспекте // Вестник МГОУ. Сер. «Русская филология». – 2010. – № 3. – С. 94–98.

Розенталь Д.Э. Практическая стилистика русского языка. – М., Высшая школа, 1987.

Femme, j'écris ton nom… Guide d'aide à la féminisation des noms de métiers, titres, grades et fonctions. – Paris, La Documentation française, 1999.

Mettre au féminin. Guide de féminisation des noms de métier, fonction, grade ou titre. – 2-e édition. – Bruxelles, 2005.

© Ю. Г. Карабардина, Ю. В. Ветров, Т. А. Лепехина, 2013

Ценностные параметры лингвоэкологического общения

В. И. Карасик

Ярославский государственный университет им П. Г. Демидова

Лингвоэкология – новое измерение социолингвистики, его предмет изучения – сохранение жизнеспособности языка, понимаемого как своеобразная окружающая среда человечества. Такая адаптация традиционных проблем экологии к науке о языке представляется вполне закономерной. В течение долгого времени язык осмысливался как живой организм, затем – как системно-структурное образование, т. е. как сложный инструмент, затем – как дом бытия с присущими этому дому этнокультурными особенностями архитектуры. Каждая из объяснительных метафор имеет право на существование. Лингвоэкология в этом плане является возвращением к пониманию языка как живого организма, который может болеть, которому могут угрожать различные силы, который нуждается в помощи. Соответственно, нужно определить следующие моменты: 1) что можно считать показателями языкового здоровья, 2) что может угрожать языку, 3) что можно рассматривать как загрязнение языка, или его болезнь, 4) в чем состоит помощь языку, или его сохранение.

Прежде чем охарактеризовать язык как здоровый организм, т. е. как нормально функционирующее образование, находящееся в балансе и взаимообмене с внешней средой, определим, что получает язык от внешней среды и что отдает этой среде. При всей условности данного сравнения можно признать, что внешней средой по отношению к языку (имеется в виду язык как средство общения) является культура, в рамках которой существует язык. Соответственно, язык получает от культуры систему потребностей существования человеческого общества как огромного распределенного организма, перерабатывает эти потребности в смысловые кванты, получающие знаковое выражение, и в свою очередь передает культуре упакованный опыт в виде слов, словосочетаний, высказываний, текстов, речевых жанров и типов дискурса. Общим местом в лингвистике является тезис о многоуровневом и многоаспектном строении языка. Одним из возможных аспектов рассмотрения языка может быть его социально-функциональная специфика: можно выделить три модуса существования языка – бытовой, институциональный и духовный. Бытовой модус существования языка сводится к обеспечению витальных потребностей индивида, его типичным проявлением является общение с близкими и друзьями, он является древнейшей и генетически исходной разновидностью языка, существует в устном виде, его инструментарий весьма ограничен, его основные функции состоят в воздействии, осуществлении практического действия и поддержании эмоционального контакта, этим модусом языка по определению владеют все члены общества. Институциональный модус существования языка представляет собой обеспечение существования социума в его функциональных системах – политической, военной, образовательной, медицинской, научной, массово-информационной и т. д. Типичным проявлением этого модуса является профессиональное общение (общение профессионала с коллегами и непрофессионалами), такая коммуникация осуществляется устно и письменно, ее инструментарий достаточно детально разработан, его основные функции – выполнение ритуалов, организационная презентация и обмен информацией, этим модусом языка в разной степени владеют многие члены общества в своей сфере деятельности. Духовный модус существования языка состоит в самореализации человека как личности и проявляется в художественном творчестве, саморефлексии и игре. Такая коммуникация часто принимает форму автокоммуникации, по Ю.М. Лотману, осуществляется большей частью письменно, ее инструментарий весьма обширен и требует постоянного обновления, ее основные функции – самовыражение, креативность и самопонимание [Лотман 1973]. Из сказанного следует, что показателями языкового здоровья во всех модусах существования языка могут считаться соответствия коммуникативной практики основным функциям языка, а нарушениями такого здоровья – отклонения реальной коммуникации от выполнения ее функций.

В современной филологии и публицистике часто обсуждаются темы засорения русского языка лишними заимствованиями и резкого увеличения количества вульгаризмов в речи. Позиции авторов по этим вопросам сводятся к эмоциональной констатации кризиса, в котором пребывает язык, говорят даже о том, что точка невозврата пройдена, с одной стороны, и скептическому отношению к такому положению дел, с другой стороны. Например, Д.Б. Гудков, Е.Ю. Скороходова и М.Н. Эпштейн приводят обоснованные данные о лавинообразном англоязычном вторжении новых слов и грамматических конструкций в русский язык, это сопровождается сокращением использования собственных словообразовательных ресурсов языка [Гудков, Скороходова 2010; Эпштейн 2006]. М.А. Кронгауз в своей известной монографии «Русский язык на грани нервного срыва» приводит доводы в пользу того, что такой кризис не угрожает основам языка [Кронгауз 2009]. Более опасным положением, по мнению В.В. Колесова, является фактический отказ от высокого речевого регистра, сведение всех стилевых разновидностей языка к разговорно-обиходному общению [Колесов 1998].

Такая ситуация свойственна не только русскому языку. С. Пинкер говорит о том, что и английский язык переживает кризисное состояние, видоизменяясь до неузнаваемости, и для современных рефлектирующих носителей языка такая трансформация выглядит как потеря важнейших культурных ценностей [Пинкер 2004]. Вместе с тем подобная реакция части общества на изменение языкового вкуса [Костомаров 1994] естественна и обычна: это похоже на сетования пожилых людей о том, что молодежь испортилась. Такие замечания встречаются еще в древнеегипетских папирусах.

Принимая во внимание существенное воздействие массовой культуры на сознание наших современников и, соответственно, на их коммуникативную практику, отметим, что массовая культура стремится нивелировать личностное своеобразие людей, формируя единые запросы и паттерны поведения, направлена на понижение рациональной критичности в обществе, способствует росту спонтанных эмоциональных всплесков. Сюда относятся все проявления поведения толпы, по Г. Лебону [Лебон 1995].

Важнейшими признаками влияния массовой культуры на коммуникативное поведение являются деформация концептов – резкое сокращение понятийной составляющей в кванте переживаемого знания, размывание образной составляющей концепта и гипертрофия его эмоционально-оценочного содержания, которое вырождается в моментальную реакцию на некий стимул. Параллельно и в связи с этим происходит резкое сворачивание количества слов в индивидуальном лексиконе. Такое изменение концептов, возникновение их специфических эрзацев, которые можно терминологически обозначить как эпиномы – кванты поверхностного эмоционально искаженного знания, и процессы девербализации составляют важную отличительную особенность современной массовой культуры [Карасик 2010].

Если соотнести угрозы языку с модусами его существования, то можно установить и диагностировать типичные нарушения функций соответствующих языковых модусов.

Общение в бытовой сфере индексально, слова сопровождают действия, многие речевые проявления осуществляются рефлекторно и подкрепляют паравербальное поведение. Ю. Хабермас выделяет практически ориентированное действие как важнейший и самый частотный тип социальных действий [Habermas 1984]. Пример симпрактических речевых проявлений – широкое использование указательных слов, замещающих как предметы, так и всю референтную ситуацию: Я это, а вы тут вон чего! Подобные фразы вне контекста принципиально не поддаются интерпретации. Такие речения являются функциональными эквивалентами междометий. Класс междометий и близких им языковых образований – междометных эквивалентов, пустоговорок (бессмысленных речений, используемых для заполнения пауз) и изглашений (термин М. Я. Блоха – алогичных высказываний, не поддающихся рациональной интерпретации) – относится к древнейшим коммуникативным единицам.

Мы говорим о нарушении баланса в бытовом общении в том случае, если этот класс единиц начинает замещать все другие классы языковых единиц. Происходит сворачивание языковых средств – языковая инволюция, возвращение языка к своему древнейшему состоянию, для которого характерно незначительное число знаковых образований с предельно широким значением, привязанным к конкретной ситуации. Таковы многие жаргонные и сленговые образования. Фраза Mike is an article – «Майк – тот еще фрукт» – выражает эмоциональное отношение к определенному субъекту и может содержать как его отрицательную, так и положительную оценку. Лексические единицы в случае инволюционной трансформации осмысливаются произвольно: «Ваше кредо?» – «Всегда!» (Ильф и Петров).

Борьба за существование неизбежно принимает форму прямой или скрытой агрессии, в том числе и речевой. В языке выработан класс инвектив – коммуникативных единиц, используемых для этой цели. К инвективам относятся оскорбления, проклятья, дразнилки, насмешки, унижающие эмблемы, в том числе жестовые. Сильным инвективным потенциалом обладают лексические и фразеологические единицы, называющие и характеризующие запретные для наименования референты – сакральные объекты, физиологические отправления, интимные сферы поведения и т. д. Коммуникативная природа инвективных единиц, прототипным классом которых являются вульгаризмы, детально охарактеризована в работах В.И. Жельвиса [Жельвис 2001]. Анализ этих единиц показывает, что они относятся к древнейшему пласту исконной лексики, исторически возникают как превращение сакральных объектов в профанные, выполняют функции «выпускания пара», изменения статусных отношений, сокращения коммуникативной дистанции, принуждения адресата к определенным действиям. В ответ на вербальную агрессию появляются аналогичные инвективы, либо физические действия, либо шутки. Простейшей формулой инвективного диалога является парирование: «Ты – дурак!» – «Сам ты дурак!».

В определенных лингвокультурах, например, у афроамериканских подростков, выработано своеобразное искусство обмена оскорблениями на большой скорости. Вырождение вульгаризмов приводит к тому, что они начинают использоваться в качестве заполнителей пауз, при этом их эмоциональный заряд резко снижается, и их употребление свидетельствует о том, что говорящий показывает своим и чужим, что не намерен придерживаться каких-либо внешних правил приличного поведения и готов к агрессии в отношении тех, кому такое поведение не нравится.

Знаком нашего времени является фактическое снятие запретов на использование вульгаризмов в тех сферах, где до недавних пор подобные единицы не появлялись – в общении между мужчинами и женщинами, в речи женщин и детей. Наличие вульгаризмов превратилось в эмблематический знак обычного нормального общения между равными. Поскольку любая коммуникативная ситуация в жанровом плане сориентирована на некое прототипное событие, то в качестве такого прототипного события в обиходном общении выступает диалог между бандитами. Иначе говоря, возрастание агрессивности в общении свидетельствует о криминализации сознания значительной части общества. В криминальном сообществе действует приоритет грубой силы. Таким образом, сведение различных форм эмоционального контакта в общении к демонстрации силы является одним из факторов дегенерации человеческого сообщества, в том числе и в лингвоэкологическом плане.

В институциональном общении деформация языка проявляется как формализация функций социального института. Информирование адресата утрачивает релевантность. Запрашиваются сведения, не имеющие отношения к функционированию института, выносятся непрофессиональные суждения, замещаются типы дискурса и в целом происходит жанрово-стилевая инволюция общения – его возвращение к сниженно-обиходной сфере коммуникации.

Социальный институт нуждается в постоянных ритуалах, подчеркивающих идентичность его членов. Таковы производственные собрания различного плана, на которых обычно решаются вопросы, имеющие отношение к практической деятельности соответствующего профессионального сообщества, но вместе с тем подтверждающие принадлежность коммуникантов к данному институту, неизменность его иерархической структуры и его ценностей. Ситуация институционального кризиса отражена в известной сказке о платье голого короля. Участники общения ведут двойную игру – они видят, что положение дел не соответствует реальности, но делают вид, что не замечают этого. Формализация общения неизбежно выливается в обман и самообман. Возникают различного рода штампы публичной самопрезентации, и в определенных социальных институтах соответствующие штампы прочитываются как индикаторы реального положения дел. Например, в коммюнике о встрече высокопоставленных дипломатов сказано следующее: «Стороны подчеркнули важность ведения дальнейших переговоров по ряду спорных вопросов с тем, чтобы ликвидировать препятствия на пути к достижению согласия». Эта фраза означает, что переговоры не привели к достижению договоренности и стороны остались на прежних позициях.

Понятно, что в деятельности социальных институтов возможны различные проблемы, возникающие из-за разнонаправленных векторов общественных интересов. Акцентирование единодушия и эмоциональное подчеркивание поддержки политики руководства является, по наблюдениям В. Клемперера, признаком тоталитарного общества, для которого характерны такие коммуникативные индикаторы, как восклицательная интонация, «проклятие суперлатива» («всемирно-исторические достижения») и иронические кавычки и их субституты («так называемые «обличители пороков» показали свое истинное лицо») [Клемперер 1998].

Бюрократизация общения свидетельствуют о том, что реальное функционирование социального института переживает кризис. Такая бюрократизация выражается в виде «деревянного языка», по П. Серио (это словосочетание, кстати, использовалось в качестве заголовка в статье Е. Воровьева в советском журнале «Смена» № 319, 1939 г.). Журналист иронически комментирует бюрократические обороты в речи комсомольского работника:

Заманчивая прогулка на лодках была вдруг окрещена Сухариковым на канцелярский манер. В объявлении, которое комсорг вывесил у входа в цеховую столовку, значилось:

«Организованно проведем массовое лодочное мероприятие. Сбор лиц, желающих культурно провести свой досуг, на пристани в 11 часов утра».

Так и представляется после этого объявления, что в каждую лодку будут погружены небольшая переносная трибуна и графин с водой для докладчика. Председательский колокольчик будет звенеть над водной гладью, а высказываться вслух о закате будет разрешено только в прениях, в порядке живой очереди…

Ключевым словом бюрократа является «мероприятие», т. е. запланированное событие, которое является значимым для отчетности. Формализация институционального дискурса неизбежно сводится к количественным показателям, поскольку они легко обрабатываются и превращаются в знаки, замещающие любые реальные объекты. Участниками казенно-канцелярского дискурса являются лица (человек как член общества, представитель какого-либо социального слоя – БТС). В этом юридическом представительском значении слово «лицо» антонимично слову «личность», в котором акцентируются уникальные характеристики человека. Требует комментария и слово «культурно» в данном контексте: в Большом толковом словаре под ред. С.А. Кузнецова (БТС) отмечается, что прилагательное «культурный» имеет производное значение «находящийся на высоком уровне культуры», и в качестве типичного словосочетания приводится «культурный отдых» (БТС). Такое словоупотребление было идеологически маркированным: граждане, разделяющие коммунистическое мировоззрение, ведут себя культурно, а остальные, т. е. отсталое население, проводят свой досуг некультурно.