Коллектив авторов
Традиции & Авангард. №3 (15) 2023 г.

Я выключаю звук компьютера и завожу диск, заранее позаботившись о конспирации. На мониторе компа я оставляю открытое окно с текстом своей будущей книги. В случае шухера можно будет свернуть окно с самой настоящей порнухой и продолжить «писать книгу».

Снимаю штаны и сижу за компьютером в одной лишь майке. Просто лето, очень жарко. Это всё на тот случай, если Эдуард вдруг зайдёт. И он, естественно, заходит. В самый насыщенный момент моего общения с кинематографом – сюжет захватывающий: отворилась входная дверь, и в гости к даме пришли два ниггера, какой-то белобрысый прибалт и один кореец.

Дверь в мою комнату тоже отворилась, и ко мне пришёл Эдуард:

– Что ты, Зверь, притаился? Что-то задумал? – Чутьё его не подводит. Зверь задумал.

Я успеваю свернуть окно с видео одним кликом, положить ногу на ногу, соорудить задумчивое выражение лица и в муках склониться над клавиатурой.

– А, ты работаешь… – догадывается мой мужчина. – Ну хорошо, не буду отвлекать тебя, – и прикрывает дверь. То, что я без трусов, его совсем не удивляет. Лето ведь… Слышу – направляется на кухню. Будет варить кофе.

Я, переведя дыхание, возвращаю окно с видеофильмом на монитор и вижу, что все четверо ребят уже разделись, тоже лето, и разместились около гостеприимной актрисы. И когда это успели? Придётся начинать «работу» заново или с нового сюжета, потому как этот от меня уже беспощадно ускользнул. «Работаю»… Стыдно признаться Эдуарду в том, что ничего я не пишу. Тем более учитывая, как серьёзно он относится к делу. Тот факт, что человек что-то пишет, он называет работой. Только это он работает, а я нет. Потому что он получает за это деньги, я же, конечно, не получила ещё ни копейки. И, к этому я готова, возможно, не получу никогда. У меня нет иллюзий насчёт заработков художников, тем более таких диких, как я. Я да, со стороны произвожу впечатление диковатой, как будто не знаешь, чего от меня ожидать, и лучше тогда ни о чём не договариваться. Это совсем не так: будь оно так, я бы не смогла ни учиться, ни спектакль ставить; со мной можно прекрасно договориться о деле. Однако впечатление я произвожу обратное…

Как же здорово, что придумала я себе работу – танцы.

Есть вроде бы как ещё один выход. Он называется «найти мужика». Сейчас это советуют себе и друг другу все мои ровесницы, об этом каком-то мифическом мужике ходят легенды, которого надо где-то найти. И тогда он вот возьмёт и будет за всё платить. Почти все находятся перманентно в поиске этого мужика, иногда мужик находится, но, оказывается, не тот, и поиски продолжаются…

Так что вроде бы вариант, но не мой вариант. Я не смогу быть долго ни с кем только ради денег, без любви – напьюсь и начну их посылать, себе же в ущерб, такой вот дерьмовый характер. Так что пусть лучше все мужики приходят просто на мои танцы и дают чаевые.

Мой последний и единственный роман с «полуолигархом» продлился месяц и закончился тем, что я собрала вещи и бежала от него со всех ног, взвыв от предсказуемости и безоблачности сожительства. Мужик был искренен, искренне хотел меня пользовать от души, водить меня и мою подругу Милу на показ друзьям в рестораны и модные клубы, купил мне декорации для спектакля «Мечты сбываются!», дал одну из своих пластиковых карт, куда клал деньги, совсем немного, на текущие расходы в институте, и поселил меня к себе жить. То есть всё бы ничего, претензий тут никаких нет. Если бы не одно «но»: сам этот мужик, сам тот факт, что он есть, омрачал все прелести свалившихся благ. Я не любила его и не смогла полюбить, каждая отвратительная минута с ним была мучением. Собрала вещи и позвонила своему небогатому широкодушему еврею, чтобы тот меня забрал. Так я попробовала «найти мужика», и у меня получилось, но не получилось…

– Может быть, он хотел жениться на тебе, а ты ушла, причинила ему зло! – иронизирует Эдуард, когда я рассказываю ему эту историю, чтобы немного попугать его этим мифическим мужиком, как дура. То есть, мол, вот найду и «причиню зло» на этот раз уже тебе.

– Так это не зло, это добро! – шучу я в ответ.

– Остроумно. Впервые слышу от тебя столь искреннюю правду, – мы смеёмся.

Так что мужика я уже нашла, можно сказать. Сидит там, достал селёдку и поедает. Это как деликатес, иногда позволяет себе днём, вне сложившегося графика с одним приёмом пищи в сутки.

Мужик найден, себя бы найти.

Для этого включаю следующую серию самой настоящей порнухи и внимательно наблюдаю за происходящим на экране. На этот раз получается быстро. За несколько мгновений до «нахождения себя» Зверь совершает задуманное – вскакивает, бежит на кухню со всех лап, чтобы успеть настигнуть там Фиэра. Но… и где же он? Я же слышала, что здесь! Только не это…

Проехали.

Я ошиблась. Фиэра на кухне уже нет, он «у себя». «К нему» добежать я уже не успею и, облокотившись на стол, встречаю этот бесполезный оргазм. Попытка не удалась. В кофейнике вздымается пена и заливает плиту. Гашу огонь. Курю.

Ничего страшного, решаю я. И возвращаюсь к компьютеру. Пять человек на экране – две влюблённые пары и, кажется, их садовник – ползают в траве.

Я усаживаюсь поудобнее, где там следующий сюжет? Просто так я не отступлюсь!

На этот раз дано: одна разнополая пара в конюшне. Пока что просто смотрят лошадей. Лошади красивые, пара – не очень. Но делать нечего – это последний не отсмотренный мною сюжет на диске. Приступаю к делу, уже лениво, даже с каким-то отвращением. Когда ковбой снимает трусы со своей спутницы, мне становится противно. С досадой выключаю фильм.

И как теперь быть?

Возможно, я всё делаю неправильно. Потому что эти люди, которых мне тут показывают, лично к нам с Моим Фиэром не имеют никакого отношения. Я, таким образом, не вникаю в суть вопроса, а, наоборот, отвлекаюсь не на то. К такому прихожу я выводу.

И делаю отчаянный шаг – вывожу на монитор фотографию Эдуарда.

Первые несколько минут сижу в оцепенении. Не сразу готова надругаться над фотографией Моего Фиэра. Но, получается, иного пути у меня нет. В конце концов, я делаю это во имя нашего общего блага.

Смотрю на фотографию в упор, вглядываюсь в детали так, чтобы смогла чётко воспроизвести её в воображении, если захочу. Кладу левую руку себе на живот. Я – левша.

Мой Фиэр строго и безмолвно взирает на меня. Меня переполняет смущение. Зажмуриваюсь, ощущая, как он сейчас наблюдает за мной, в моём унизительном положении, с фотографии. Мне стыдно открыть глаза, но фотографию я запомнила, я её выучила, я знаю… Знаю… Главное – избавиться от лишнего стыда. Смотри на меня, смотри, мне не стыдно…

Скоро я пулей вылетаю из комнаты и стучусь в кабинет Фиэра.

– Да-да… – вкрадчиво отвечает он. Это означает, что я могу зайти. И я врываюсь. Эдуард спокойно сидит себе за столом, спиной ко мне, склонился, что-то пишет. Может быть, опять повествует о том, как он когда-то кого- то, как те люди в кинематографе.

А мне нельзя терять времени. Я со спины набрасываюсь на Фиэра и целую его куда удаётся.

– Что-то случилось? – Эдуард невозмутим. У меня же нет времени объяснять, что именно случается, иначе не случится ничего. Зверь вцепился в Фиэра и жадно целует. – Я тебя люблю! – почти кричу я. Вот, мол, что случилось. Сейчас! Сейчас…

– Не говори глупостей. – Эдуард кладёт ручку на стол, отставляет кружку подальше и отстраняется от меня. – Лена, я работаю, ты разве не видишь? Не отвлекай меня. Не мешай.

Я убегаю вон, как тот нагадивший котёнок, который и сам знает, что нагадил. Выключаю компьютер, опускаюсь лбом на клавиатуру и тихо всхлипываю.

* * *

Поздним вечером мы молча лежим в постели и читаем книги. Сегодня мы не смотрим кино и даже не выпиваем. Необходимо себя чем-то занять, пройти процедуру «перехода ко сну». И мы читаем.

Я лежу на своей половине кровати, Эдуард – на своей. Мне читать, как и писать, впрочем, уже давно не хочется. Так что я больше притворяюсь, что читаю, сосредоточив взгляд на первой попавшейся странице. Опять размышляю, что-то грустно, выводы неутешительны. Грустно, что так оно получилось, с этими оргазмами, так глупо это всё. Наверное – какое неожиданное озарение! – всё куда проще. Это просто я сама всё утрирую и преувеличиваю. На деле же всё очень просто и всё хорошо: Мой Фиэр рядом. Он тут, в нескольких от меня сантиметрах, он не уйдёт, он вчера спал рядом со мной, и сегодня разлёгся тут, и завтра… А что будет завтра? – лезет мысль.

До чего же я слабое существо! Мне бы радоваться, наслаждаться счастьем, мне же, по сути, ничего более не надо – только бы он лежал рядом со мной. Пусть лежит рядом со мной, и сегодня, и завтра, пусть мы умрём вместе, пусть нас вместе закопают, чтобы мы так и лежали – вместе. Мне более ничего не надо, слышите?

Или надо?..

Ау, куда ушло озарение?

Мои трезвые полуночные размышления навевают противную тоску, я сама себе противна. Ведь именно благодаря всем этим моим лишним страхам, только из-за них всё очень скоро закончится. И я это понимаю прекрасно. Так произойдёт именно потому, что я боюсь этого. Я вручила ему свою жизнь и, как её жить дальше, что предпринимать – не могу разобраться. А он мне ничем не обязан. Я боюсь потерять Моего Фиэра. И потеряю. Потому что боюсь. Ну не надо, не надо бояться – успокаиваю я саму себя. Не помогает. Сочиняется стих:

 
Прыг! – муха по столу.
А я – по ветру.
Разветрю свои страсти.
На ветру
Они взбунтуются —
Окажутся, где «это».
По нраву им —
Там слова нет «уйду».
 
 
А там, где «это», —
Там всегда +30.
А в худшем случае —
Возможно, 25.
И там, где «это»,
Запросто случится,
Что я смогу шутя Тебя обнять…
 
 
Брыньк! – капля из кранов.
А я – от тела.
Отвинчиваю сердце —
Пусть оно…
Пусть будет моё сердце
Приглашеньем.
Куда? Туда.
Где слова нет «прошло».
 
 
А там, где «это», —
Там всегда мне двадцать.
А в худшем случае…
А в худшем – двадцать вновь!
Но там, где «это»…
Нам не повстречаться.
Ведь «это» называется —
Любовь.
Бах! – пулею в затылок…»
 

Ну сказал бы он хоть что-нибудь ободряющее вместо уже привычных воспитательных упрёков, обнял бы меня: «Зверь, пора спать, хватит шелестеть. Завтра мы…»

Но он лежит, читает и молчит. И ничего не говорит мне. Ничегошеньки.

Я закрываю книгу, кладу её под кровать и, отвернувшись набок, замираю.

– Что, Зверь, будем спать? – предлагает Эдуард.

– Угу.

Он встаёт, гасит свет и аккуратно укладывается под одеяло. Пока что у нас ещё даже одно одеяло на двоих. Хоть это и так неудобно обоим.

– Да, давай спать, – мирно повторяет Мой Фиэр. – Что прочитала? – вдруг спрашивает в темноте.

– Мало, – отвечаю честно я.

– Читаешь одну книгу в месяц.

– Да, – соглашаюсь, – я вообще ничего не делаю. Я устала от безделья. Мне плохо от этого. У меня всё из рук валится. Не могу себе найти занятия в этой Москве, кроме тебя.

– Плохо, – оценивает Эдуард, – ты праздно проводишь всё своё время.

Упрёк этот обоснован, что уж там…

– Послушай… – вдруг отвечаю ему я во мраке. – Почему ты так груб со мной? Я всё знаю, это сейчас так. Я всё себе найду тут. Найду клуб, чтоб работать. Переведусь сюда в театральный вуз. Это пока что я не нашла, запуталась. Думаешь, я сама не переживаю?

– Думаю, тебе не хватает упорства, – резюмирует Эдуард.

– Зря ты так со мной, – решаюсь я, – зря. Я всё сделаю. Только не упрекай меня, пожалуйста. Со мной так не сработает. К тому же… – Я ненадолго замолчала, подбирая слова, как бы пытаясь объяснить происходящее. – К тому же я сейчас много занимаюсь тобой.

– Как это ты, интересно, занимаешься мной? – усмехнулся Эдуард.

– Нечего смеяться. Я изучаю тебя и хочу посвятить тебе свою жизнь, хоть как-то… Чем смогу… Я никогда не забуду о тебе, это я обещаю, и всем о тебе буду рассказывать, если когда-нибудь это будет надо, сейчас не надо, но если будет надо… Я научусь, я напишу о тебе…

Какое-то время Эдуард молчит в сумраке. Потом вдруг пододвигается ко мне, загребает всю меня рукою, прислоняет к себе и целует в мочку уха.

– Ты и правда хочешь посвятить мне свою жизнь? – переспрашивает.

– Да. Когда я говорю, что люблю тебя, я что-то такое имею в виду… Что я опять не так сказала?

– Нет. Всё так. Только не пиши сейчас. Сейчас пока и правда не надо… Иногда писать о настоящем – это убивать настоящее. Ты поймёшь, когда надо…

Какое-то время мы лежим молча.

Он прижимает меня к себе ещё сильнее.

– Я мечтал всегда, чтобы кто-нибудь посвятил мне свою жизнь. И я сейчас буду спать, обняв тебя и счастливый, – серьёзно говорит он.

И мы ещё долго так лежим – обнявшись, обомлев.

– Спи, Зверь, – ласково командует он наконец-то, – а завтра мы уедем далеко, в деревню. Там у меня живёт один художник – замечательный старик. И вообще, продолжение следует…

Наталия Курчатова

Наталия Курчатова – поэт и прозаик. Родилась в 1977 г. в Ленинграде. Окончила факультет журналистики СПбГУ. Корреспондент журналов «Эксперт», «TimeOut», портала «Fontanka.ru» и других. Автор романа «Лето по Даниилу Андреевичу» и «Сад запертый» (в соавторстве с Ксенией Венглинской), многочисленных рассказов и критических статей. За последнее время стихи опубликованы в сборниках «Живи, Донбасс!» и «Воскресшие на Третьей мировой». Сейчас работает репортёром и корреспондентом в зоне СВО, живёт в г. Донецке.

Стихи 2023 года

«Морозный день. И трещины в стекле…»

 
Морозный день. И трещины в стекле,
Как будто трещины в зиме оледенелой.
Ракета прилетает; на игле
Всё крутится старинный вальс замшелый,
Обросший мхами там, где мхи растут,
На севере покинутом и милом.
А здесь – огонь и сотворенье рук
Над зевом проницающим.
Могилы?
О нет, утроба этих жутких ран,
И животов разверстых, и постелей
Нам говорит: рождается титан.
Рождается народ – как он умеет.
 

«Расскажи, как цветёт виноград…»

 
Расскажи, как цветёт виноград
На границе падения света,
Где отчаянных избранный ряд
Совершает свой подвиг бесследный.
 
 
Расскажи, как стояли полки,
Расскажи, как они умирали,
Как в столице гуляли и жгли
Жизнь и деньги в последние мая.
 
 
О, мне многое вам рассказать
Неизбежно когда-то придётся
Тем, кто выбрал – не жить, подождать,
Перекидываясь и – на отлёте
Задевая горячий простор,
Задевая кровавую рану
Пустотелой, пустой, холостой,
Холощёной – и нет больше срама,
Чем примазаться к тем, кто упал, —
Никогда не вкусив чернозёма,
Что скрипит и горчит на губах,
Как письмо из остывшего дома.
 
 
Расскажи, как цветёт виноград,
Как в саду обещает закланье
Той лозы, от которой солдат
Принимает причастие ранним
Утром боя и утром смертей,
Что ложатся в ту жирную землю…
Новостей, новостей, новостей —
Лучше новости нету, что жив он.
 

«Грязная одежда, чистое бельё —…»

Военфельдшеру Игле

 
Грязная одежда, чистое бельё —
Вот и всё, что скажут в оправдание моё,
Коль в «буханке» фельдшерской будут разрезать.
На комке, шевроном – Богомать.
 
 
Фельдшерица кинет перевязочный пакет
Стороной кровавой – в белый свет.
Рассечёт штанины и чистое бельё,
Ну а дальше – всё, что есть, моё.
 
 
Распростёрт носилками, закреплён ремнём.
Лик печальный девичий – не о том.
Было бы неловко мне перед ним лежать.
Глядь – ко мне склоняется
Богомать.
 

«Мои друзья идут по жизни маршем…»

 
Мои друзья идут по жизни маршем,
а остановки там – после ранений,
В больничный корпус поднимаясь
И не зная,
Кого увидишь,
и невольно замираешь
перед палатой,
что там, жизнь или сраженье
со смертью?
 
 
Как изуродован? Идёт или лежит?
Узнает или просто прокричит;
а если ходит – то пойдём закурим
на чёрной лестнице
и обо всём поговорим.
 
 
Где угол зла, как ты его берёшь,
Кого ты любишь из осьмнадцатого века
И кто в разведку в крайний раз уйдёт,
Не ожидая подкрепленья и ночлега.
 
 
Здесь жизнь и смерть в окровленных бинтах
И здесь – любовь: а застегни живот мне;
Живот зашит, застёгиваешь куртку
И на ступенях вытянешь впотьмах —
одну, другую, ту ли сигарету
пока сестра торопится узнать, что не в порядке.
Но, открыв коробку,
Ей молча предлагаешь папиросу;
Она – сестра, а ты – наверно, тоже.
И мы сидим дымим, мы так похожи,
Донецка, Питера или Москвы —
Сестрицы всей России таковы.
 
 
А наши братья – белые, в бинтах,
Стоят напротив,
И никто из нас
Не скажет им присесть хоть на ступеньку.
Мы этим оскорбили бы бойца,
что жизнь нам отдавал, а не копейку.
 
 
– Я не могу тебя, как женщину, отправить —
туда, где нам пристало, не тебе…
– Я женщин не сужу из тех же правил,
что и товарищей… но то не значит, что
Я не люблю, не доверяю я тебе.
 
 
И как теперь?
Мы вместе в общей боли.
Как на иконе – венчанных страстей.
Таких мужей земля рожает, в воле —
Чтоб сёстры нежили,
А женщины несли от них детей.
 

Сосед

 
Старый шахтёр, сосед, говорит: по ночам мне страшно.
Раньше с гранатой спал.
На случай, если зайдут эти.
Чтоб – и себя, и их.
Потом развинтил и выкинул —
когда поверил, что не зайдут.
Теперь, когда сильно лупят, он берёт в кровать кошку.
В доме пусто – жену вывез к детям, в Ростовскую.
Там пока безопасно.
Но завтра жена приедет.
Он говорит о ней: «Приедет любимая».
Его любимой – шестой десяток,
она полная, широкоскулая.
Она мордвинка.
Он местный.
Можно сказать, хохол.
Но гранату развинтил – когда «Россия напала».
Спрашивает: «Тебе не страшно?»
«Иногда», – признаюсь.
«Правильно. Только дурак не боится».
«Или человек без воображения», – думаю про себя.
У меня здесь стало худо с воображением.
Чего ни вообрази – жизнь переплюнет.
Сосед сворачивает в свою улицу.
В её конце – слышно – ложится снаряд.
«Мне туда», – говорит с тоскою.
«Мне хорошо. У меня есть кошка.
Ты заведи тоже. А лучше – выходи замуж».
Я смеюсь. Он машет рукой, улыбается,
на лице движется дублёная кожа.
Глаза подведены угольной пылью.
Столько лет прошло, и рудник разгрохали,
а до сих пор не смылась.
 

«На малой этой на земле…»

Филиппову

 
На малой этой на земле
Всё больше у меня соседей
С земли большой.
О ком-то знаю только имя
И позывной.
 
 
В иных краях и не бывала,
И города
Большой России знаю только
По их следам:
Вот Тула, Кострома, Калуга,
Новосибирск.
Вот Мурманск и Улан-Удэ.
Казань и Бийск.
 
 
Но вышло так, со мною рядом
Среди дончан
Стоит наш полк, наш Ленинградский —
И ополчан
Его знакомы позывные,
Как на сетчатке
Родных кварталов стройный план;
Как отпечаток
Небесной линии Петра:
Вот крепость,
За ней – Васильевский,
а там – учёный север:
Военный Мед и Политех.
А дальше, к югу —
узоры Царского Села,
И там, по кругу —
Ораниенбаум, Петергоф,
Златая Стрельна,
И будто слышен звон подков,
И всадник – стрельнет,
Слегка склонившись из седла,
Как на манеже.
 
 
Империя, восстав из зла,
Не будет прежней;
Но будет то, что сохранит
Её от мрака:
Какой-то парень, что ушёл,
Обняв собаку,
Жену целуя и детей
В залог надежды,
Что та империя, за ним —
Не будет прежней.
 

Юг и Север

Энею

 
У русских испанцев глаза горячи.
Они – как металл в точке плавки.
Один из них на меня кричит:
встань за спину, ты, малявка!
 
 
Встань за спину: наш партизанский край
охвачен огнём реконкисты.
Тебе не пристало здесь умирать,
тебе, чьи глаза искристы,
как лёд на припае береговом,
нежны, как цветок незабудки.
Мы сами наш край пройдём,
огнём очистив от скверны жуткой.
 
 
У русских нормандцев глаза холодны,
мечтательны, словно небо
над русским полем;
стальным дождём
они проливаются – где бы
ни вышел враг на родной рубеж:
в степи, на болотах, в море.
Мы добрые люди; скорбим обо всех.
О своих же скорбеть не стоит.
 
 
За них мы молча идём в поход
Звенит на морозе знамя:
Грозного Спаса;
очи Его
пламенны – наш испанец.
 

Пасхальное

 
Ночь сквозь ветер смотрит на цвет земли;
Абрикосы вспыхнули и сошли;
Вишни словно ангелы на ветру —
сыплют перьями.
«Я не умру», —
Шепчет в красном платке вдова.
Под обстрелом бывала – не раз, не два,
Живый в помощи – и хранит
Он, пока разряд грозовой бежит.
 
 
Двор церковный тих, даже ветер стих,
И поют полуночный первый стих.
Ручка торопливо скребёт листы:
Пять имён, и десять,
А там и ты.
Вот все имена унесли в алтарь
Постучался в небо молодой звонарь.
Ручейком огня – люди,
А меня?
Не забудь меня в новом свете дня.
 
 
Помолитесь, отче,
За тех, кто смел
Встать в защиту и – посмотреть в прицел.
Кто взял грех, чтоб мы – избегли его.
Помяните всех, словно одного.
 
 
А ещё скажите за тех словцо,
Кто врагу и другу открыл лицо.
Кто годами жив – как живая мишень.
Помощь Вышнего им – это новый день.
 
 
Помяните, отче,
Моих друзей,
От кого неделями нет вестей.
Может, словом вашим храните их.
А за мёртвых тоже – как за живых.
Красный плат. Красивая.
Как сестра за брата —
умоляет вдова за всякого солдата.
Он вернётся – не зная, кем
вырван из-под смерти, когда обстрел.
 
 
Алых риз погаснет узор златой,
Белые цветы опадут во прах.
…кто же, батюшка, молится за Того,
Кто в атаке жаркой прикрыл его?
Чьим оружьем стала – любовь, не страх,
У Кого жизнь наша – птенцом в руках?
 

Сергей Чернов

Родился в 1988 г. в селе Хреновое Бобровского района Воронежской области. Окончил Воронежское областное училище культуры им. А. С. Суворина. Публикации в журналах «Москва», «Роман-газета», «Подъём», «Север», «Нева», «Волга», «День и ночь» и других. Автор сборника рассказов «Другая жизнь» (Воронеж, 2021). Лауреат конкурса молодых литераторов Союзного государства «Мост дружбы» и премии «В поисках правды и справедливости». Дважды лауреат Всероссийского литературного фестиваля-конкурса «Хрустальный родник». Финалист Всероссийской литературной премии им. А. И. Казинцева и премии им. А. И. Левитова. Член Союза писателей России. Проживает в селе Хреновое.