Коллектив авторов
Тайная стража России. Очерки истории отечественных органов госбезопасности. Книга 2

Крупным успехом русской военной агентурной разведки стала добыча плана действий «Службы тайной разведки во время мобилизации» из Мобилизационного плана XI армейского корпуса австрийской армии с тремя приложениями.

Приложение 1 содержало список тайных австрийских агентов и сборных пунктов их сообщений в Киеве, Жмеринке, Радзивилове, Дубно, Каменец-Подольске, Бродах, Подволочиске, Садагурах, Житомире, Волочиске, Черновцах, Гусятине, Кременце, Ровно, Сатанове, Целковцах и менее крупных населенных пунктах.

Приложение 2 содержало отчетную карту пограничных районов с численностью тайных австрийских агентов. О масштабах деятельности австро-венгерской военной разведки на территории Российской империи говорят некоторые цифры – например, в Жолкиеве было 47 агентов, Злогове – 27, Моностержинке – 24, Черновцах – 13 и т. д.

Приложение 3 содержало список наблюдательных пунктов и краткое описание контактных лиц, включая пароли и отзывы по основным пунктам.

Безусловно, добыча подобного плана была крупным достижением русской военной разведки. Выборочная проверка нескольких лиц подтвердила достоверность сведений. Фактически в руки жандармов поступили готовые данные – они знали, против кого работать!

2 февраля 1900 г. ценный документ в нескольких копиях был доставлен в Санкт-Петербург и в первую очередь – в Канцелярию Военно-ученого комитета. Перевод добытого агентурой документа с оригинала и его анализ осуществлял также лично директор департамента полиции, тайный советник Сергей Эрастович Зволянский (1855–1912).

Спустя некоторое время были сделаны аналитические выводы, из которых в числе ключевых оказались следующие:

1) «тайная агентура активно действует уже теперь»;

2) «подобные сети агентуры действуют и в других приграничных областях в зоне действия смежных армейских корпусов австрийской армии»^[75].

Вместе с тем было рекомендовано крайне критично подходить к использованию информации – допускалась вероятность дезинформации со стороны австрийской военной разведки. Были сделаны выводы по организации комплексной работы по всей границе соприкосновения, усилена агентурная работа, была начата работа по разработке указанных агентов и выявлению их контактов. Дополнительно к контрразведывательной работе с соответствующими ориентировками были подключены военные агенты европейских стран.

Впрочем, военным агентам уже не нужно было подсказывать, что делать в случаях появления информации соответствующего характера. Так, военный агент России в Копенгагене сообщил, что к нему явился в марте 1900 г. польский дворянин Лавчинский и предложил сообщить ему «сведения о лицах, в данное время состоящих тайными агентами английского военного министерства в России»^[76].

Лавчинский сообщил, что он является тайным агентом Австрии с 1893 г. При ее помощи он получил в 1894 году паспорт в Санкт-Петербурге. Но он прибыл в Департамент полиции и сообщил сведения, которые были переданы в распоряжение генерал-лейтенанта Ф. А. Фельдмана. Лавчинский получил от генерала Петрова 500 руб. денег и предписание выехать за пределы Российской империи и больше в нее не возвращаться. После этого он был в Америке и Англии, пока в феврале 1900 г. не был вновь послан в Россию по заданию лорда Уэльского в качестве одного из главных тайных агентов, даже показав соответствующую записку. Также он назвал имена семи английских агентов, проживающих в Санкт-Петербурге, Севастополе, Одессе, Киеве, Батуми, Варшаве.

Информация Лавчинского была взята в проверку. В результате на стол Фельдмана легла следующая информация: «Мещанин Феофил Феофилович Лавчинский, по имеющимся в департаменте полиции сведениям, личность совершенно безнравственная и не заслуживающая решительно никакого доверия. Отличаясь необычайной лживостью и наглостью, Лавчинский склонен выдавать себя за лицо более или менее высокопоставленное или снабженное какими-либо познаниями. В течение нескольких лет Лавчинский служил во французских войсках в Алжире и Тонкине, в Бельгийском обществе дорог в Конго…»^[77]

Как мы видим, в своей деятельности сотрудникам Департамента полиции зачастую приходилось идти по ложному следу. Помимо постоянного столкновения с оговорами, деятельностью авантюристов, сотрудники департамента полиции сталкивались и с заведомо ложной информацией в редакции агентов зарубежных разведок, которые были призваны отвлечь силы русской контрразведки от действительных агентов, направить действия российских сыщиков в тупик.

Но не отреагировать на информацию было нельзя. Приведем один яркий пример этого времени (пунктуация и орфография сохранены по оригиналу).

«Ваше Превосходительство. Из разговора двух жидов в вагоне я узнал что какой-то еврей в городе Беле мендель гольдферб (так называли его жиды между собой) продает заграничным жидам планы мостов на брестском шоссе и крепости Бресте, и берет за эти рисунки большие деньги, и что рисунки эти он достает от какого-то кондуктора Трубицына который служит на варшавском округе путей сообщения, и что с этим человечком Гольдфорб хорошо знаком, бывает у него в гостях и что деньги, которые они получают за рисунки они вместе пропивают и что на днях кондуктор сказался дать еще какие то бумаги для за границы. Так как они продают родину то я пишу вам чтобы им помешать продавать родину. Город Луков крестьянин Иван Филимонов 28 мая 1901»^[78].

Как оказалось в ходе проверки, никакого крестьянина Ивана Филимонова в Лукове не оказалось. В 1899 и 1900 гг. еврей Гольдфорб был прорабом на строительстве мостов в районе Бреста и у него остались рабочие схемы и чертежи этих мостов, ни в чем предосудительном замечен не был. За кондуктором Трубициным было установлено дополнительное наблюдение…

Но настоящие шпионы были. И их были не единицы…

2 февраля 1901 г. в Дубно Волынской губернии сотрудниками департамента полиции был задержан офицер австрийской службы Станислав Опель, 43 лет. Он представился лейтенантом запаса ландштурма, занимающимся торговлей. Выяснилось, что Опель 4 месяца передвигался по Дубенскому уезду. При обыске у него были найдены записные книжки с записями расстояний между населенными пунктами и узнаваемыми объектами, готовальня, схемы дорог уезда, подробные карты уезда польского производства^[79].

Не так опрометчивы и простодушны были и иностранные агенты. Например, находившийся под негласным наблюдением в Харькове поручик прусской службы Генинг Гейдеберг накануне задержания покинул город и уехал за границу^[80].

Следил Департамент полиции и за теми агентами, которые подозревались и в одновременном взаимодействии с разведками других государств. Так, в материалах департамента полиции сохранена серия публикаций суда в Вене летом 1900 г. над неким Карнашом Сориа^[81].

Таким образом, Департамент полиции выполнял огромный объем работы по проверке и выявлению подозреваемых лиц, а также непосредственно участвовал в их негласном наблюдении или задержании. При этом департамент также проводил активную агентурную работу.

Отдельный корпус пограничной стражи

В 1893 г. указом Александра III был создан Отдельный корпус пограничной стражи путем выделения в особое военное формирование отделения пограничного надзора Департамента таможенных сборов Министерства финансов России.

Отдельный корпус пограничной стражи подчинялся министерству финансов, руководитель которого был Шефом корпуса, непосредственное руководство осуществлял командир корпуса, который по статусу приравнивался к начальнику военного округа или начальнику главного управления военного министерства. Первым Шефом Отдельного корпуса пограничной стражи стал министр финансов Сергей Витте, а первым командиром – генерал от артиллерии Александр Свиньин.

Корпус делился по территориальному признаку на округа (было создано 7 округов), бригады, отделы (по 3–4 в каждой бригаде), отряды (по 4–5 отрядов в бригаде), кордоны (по 15–20 человек) и посты. В 1893 году в состав корпуса вошла также Балтийская крейсерская таможенная флотилия.

7 марта 1900 г. в округа из Санкт-Петербурга ушел циркуляр Отдельного корпуса пограничной стражи, направленный на организацию новых местных отделов и активизацию агентурной работы. На основании циркуляра, при выполнении возложенных на них задач, сотрудникам пограничной стражи поощрялось:

1) целесообразное пользование секретным фондом;

2) обращение особого внимания на железнодорожные узлы, станции и дороги в целом;

3) оплата информации агентов без проволочек;

4) нелегальным агентам должна быть гарантирована тайна их имен;

5) оказание содействия специальным чинам Военного министерства в проведении следственных и розыскных мероприятий^[82].

Отдельный корпус пограничный стражи также вел свою разведывательную деятельность, направленную на предупреждение действий противников из зарубежных стран. Так, в 1900 г. подполковником Вавилиным был подготовлен план организации службы тайной разведки на территории Румынии. Руководить разведывательной работой на территории Румынии должны были два тайных агента, которые выстраивали свою сеть информаторов и «случайных агентов».

План предусматривал и финансирование разведывательной сети в объеме 5300 руб. в год:

1) постоянное вознаграждение двух главных агентов – 1200 руб. (по 50 руб. в месяц);

2) плата за полугодовые донесения – 700 руб. (50 руб./отчет);

3) периодический вызов главных агентов в центральное управление – 200 руб.;

4) на разъезды главных агентов – 200 руб.;

5) на наем и посылку частных/случайных агентов – 1000 руб.;

6) вознаграждение за особо важные сведения – 2000 руб.^[83]

Как очень симптоматичное и закономерное явление отметим, что в 1901 г. на базе Охранной стражи Китайско-Восточной железной дороги (КВЖД) был создан Заамурский пограничный округ. Именно военнослужащие этого округа в начале войны с Японией вступили в бой с врагом.

Особым направлением в деятельности Отдельного корпуса пограничной стражи была работа по фильтрации (проверке на принадлежность к иностранным разведслужбам) дезертиров армий зарубежных стран, к которой привлекались и сотрудники департамента полиции. Например, на 1 января 1901 года водворенными в пределы Российской империи числилось около 900 дезертиров армий иностранных государств: германской – 63 человека, австрийской – 599 человек, румынской – 202 человек (из числа подданных Бессарабской губернии – 200 человек)^[84].

Таким образом, сразу несколько российских имперских ведомств занималось контрразведывательной работой по предотвращению деятельности военных разведок иностранных государств. Как бы то ни было, но к началу XX века Российская империя формально не имела единого специального органа борьбы со шпионажем на своей территории со стороны других государств. Контрразведывательные функции выполняли Военное и Морское министерства, Отдельный корпус жандармов МВД, Департамент полиции, Отдельный корпус пограничной стражи, подразделения Министерства иностранных дел. Межведомственная разобщенность, дефицит ресурсов и квалифицированных кадров, отсутствие единого координационного центра отрицательно сказывались на обеспечении безопасности империи. Во многом это обстоятельство сказалось на неудовлетворительном результате для нашей страны русско-японской войны 1904–1905 гг.

Хотелось бы подчеркнуть, что сотрудники российских специальных служб в сложившихся условиях просто не могли всеобъемлюще контролировать процессы, которые резко активизировались в российском обществе с приходом к руководству Российской империей Николая II Романова. Вместе с тем необходимо подчеркнуть успешную работу российской военной разведки и контрразведки по целому ряду направлений. Невидимая работа тысяч людей в погонах различных охранных ведомств принесла свои плоды в годы Первой мировой войны.

К началу 1900-х годов в высших кругах российского общества происходили неоднозначные и противоречивые процессы. В экономическом отношении они были связаны и с притоком зарубежного капитала в экономику страны. Естественно, что подобное проникание иностранного капитала создавало благоприятные условия для активной разведывательной работы на территории России представителей спецслужб иностранных государств. При этом деятельность многих ведомств и отдельных представителей руководящего звена Российской империи прямо расходилась с интересами контрразведки.

В качестве красноречивого примера приведем реакцию Государя Императора на массовое награждение иностранцев. 28 ноября 1900 г. был подготовлен приказ о пожаловании высших орденов Российской империи значительной группе лиц, являвшихся представителями других государств. 2 января 1901 г. на этом приказе Николай II собственноручно написал А. Н. Куропаткину: «Такою щедростью я боюсь, что наши высшие ордена потеряют свое значение и обесценятся в глазах иностранцев. Поставьте об этом в известность наших представителей»^[85].

В начале 1900-х годов российская разведка значительно усиливает свою деятельность в азиатском регионе. Важнейшее значение из них приобретает деятельность военных агентов в Бомбее и Токио^[86]. Агентура военных агентов обеспечивает их информацией, которая не может не настораживать. В свою очередь, по своим каналам военные агенты отправляют информацию в Москву, откуда она поступает первым лицам государства.

Подобная независимость представителей специальных служб вызвала неудовольствие посланника Министерства иностранных дел в Японии С. С. Извольского. 3 июля 1902 г. он в ультимативной форме через старшего начальника попросил военных агентов согласовывать с ним всю информацию, которую они готовят для отправки в Санкт-Петербург. Любопытно, что письмо это было подготовлено на французском языке. Не менее красноречив и циркуляр, которые получили военные агенты из столицы уже от своего старшего руководителя: «ставить в известность или докладывать». При этом им разрешалось, в зависимости от характера информации, принимать решение на свое усмотрение^[87]. Таким образом, среди представителей различных ведомств были налицо взаимное недоверие и ревность к деятельности друг друга, что не шло на пользу общему делу.

5 марта 1902 г. военный министр А. Н. Куропаткин (1848–1925) и начальник генерального штаба генерал-лейтенант В. В. Сахаров направили письмо министрам: «В последнее время были случаи, когда учреждения гражданского ведомства, желая по существу обсудить проектируемые Военным Министерством мероприятия, запрашивали от вверенного мне Министерства сведения, относящиеся до обороны страны или до боевой готовности армии… Государь Император в 12 день февраля сего года высочайше соизволили повелеть: документы секретного характера, касаемые обороны государства и расчетов приведения армии в боевую готовность, сохранять в строгой тайне, не допуская передачи их в те управления, в область ведения которых не входят специальные вопросы по подготовке вооруженных сил государства к войне»^[88].

Показательно, что первым дал ответ на письмо Министр иностранных дел граф В. Н. Ламсдорф, начинавший службу в 4-м отделении Собственной Е. И. В. Канцелярии. В своем письме Куропаткину он отвечал, что сотрудникам министерства уже дано указание по этому поводу^[89]. Ответы от других министерств в адрес Куропаткина поступили значительно позже, а от некоторых не поступили и вовсе.

На наш взгляд, именно события марта 1902 г. можно считать непосредственной отправной точкой к созданию единой контрразведывательной службы спустя очень короткое время. Это явилось следствием длительного процесса, который уходит своими истоками в начало 1890-х годов.

Таким образом, в 1890-е годы и первые годы нового XX века российскими специальными службами проводилась активная деятельность по защите национальных интересов государства. Именно в эти годы сложились основные схемы и механизмы взаимодействия различных ведомств, деятельность которых была подчинена единой цели – обеспечению безопасности страны. Представители спецслужб Российской империи использовали широкий комплекс мероприятий, направленных на защиту интересов Российской империи. В число этих мероприятий входили агентурная и политическая разведка, обеспечение противодействия деятельности иностранных спецслужб, проведение специальных мероприятий, дезинформирование противника и проч.

Во многом определяющую роль в этом процессе сыграли военные агенты, которые добывали и аккумулировали ценнейшую информацию оперативно-тактического, политического, военного, научного военно-прикладного значения. Сопоставление информации из различных регионов позволяло российскому военно-политическому руководству вырабатывать правильную линию поведения и предпринимать более взвешенные решения. Появление новых структур и формирование механизма взаимодействия привело к складыванию оптимальной формы организации военной контрразведки в условиях того времени.

Фактически в 1890-е и первые годы нового XX века завершился процесс предпосылок формирования единой централизованной службы военной контрразведки, который привел к созданию в 1903 г. новой структуры.

Ю. Ф. Овченко
Политический розыск в императорской России: методы и средства

«Святая святых» политического розыска – секретная агентура

Наиболее важной и секретной частью политической полиции была служба внутреннего наблюдения. В Инструкции по организации и ведению внутренней агентуры указывалось, что «единственным, вполне надежным средством, обеспечивающим осведомленность розыскного органа о революционной работе, является внутренняя агентура»^[90]. В ее состав входили лица, непосредственно состоявшие в какой-либо антиправительственной организации или соприкасавшиеся с ней, а также лица, косвенно осведомленные о внутренней жизни организации и отдельных ее членов.

Лица, состоявшие членами преступных сообществ и входившие в постоянный состав такой агентуры, именовались «агентами внутреннего наблюдения» или «секретными сотрудниками». Лица, соприкасавшиеся с такими организациями, постоянно содействующие делу розыска, исполнявшие различные поручения и доставлявшие для разработки материал по деятельности партии, назывались «вспомогательными агентами»^[91]. Лица, доставлявшие постоянные сведения, но за плату за каждую информацию, назывались «штучниками».^[92]

Следует отметить, что уже С. В. Зубатов обратил внимание на недобросовестность работы этой категории агентов. Поучая подчиненных, он говорил: «Штучников гоните прочь, это не работники, это продажные шкуры. С ними нельзя работать»^[93]. Ему вторила Инструкция. «В правильно поставленном деле, – говорилось там, – штучники нежелательны, так как, не обладая положительными качествами сотрудников, они быстро становятся дорогим и излишнем бременем для розыскного органа^[94].

Так, в практике работы розыскных органов сложилось две основных категории агентов: первая – осведомители, «вспомогательные агенты», которые обеспечивали охранку оперативной информацией, и вторая категории – «секретные сотрудники», осуществлявшие разработку интересовавшего охранку объекта. В революционной среде каждый, кто соприкасался с политической полицией, презрительно назывался «провокатором». Это определение получило широкое распространение в начале 80-х гг. XIX в. в связи с делом С. Дегаева.

В исторической литературе бытует мнение, что в 1883 г. начальник петербургского охранного отделения подполковник Г. П. Судейкин совершил «одну из самых гнусных провокаций», известную как «дегаевщина»^[95]. Есть основания усомниться в этом и уточнить происшедшее в далеком 1883 г.^[96]

20 декабря 1882 г. С. П. Дегаев, член военного центра «Народной воли» был арестован. Товарищи по партии, а вслед за ними исследователи стали обвинять его в малодушии, беспринципности, трусости^[97]. Безусловно, используя эти качества, Судейкин мог его завербовать. Но истинным мотивом сотрудничества Дегаева с охранкой стал арест его жены, которая была арестована одновременно с ним и от страха или растерянности рассказала полиции все, что знала. Для Судейкина безусловный интерес представлял Дегаев. Поэтому начальник охранки решил сыграть на чувствах арестованного. Он предоставил супругам кратковременное свидание, после чего Дегаев дал согласие на сотрудничество. У него был выбор: пренебречь личными чувствами и страданиями любимого человека во имя идеи и товарищей по партии или же пожертвовать ими ради семейного счастья.

Став секретным сотрудником, Дегаев добился освобождения жены, хотя это еще не означало освобождения от зоркого ока Судейкина. Дегаеву необходимо было получить его доверие, а уже потом пытаться обрести свободу. Он стал «сдавать» своих единомышленников. За четыре месяца своей работы в охранке Дегаев выдал Военный центр партии «Народная воля» и местные военные группы. Арестовано было 200 офицеров и десятки штатских членов партии, в том числе В. Фигнер – последний член Исполнительного комитета. Добившись ценой предательства доверия у охранника, Дегаев якобы для выяснения «зловещих замыслов» русской эмиграции убедил Судейкина откомандировать его вместе с женой в Париж. Это ставило ее в «пределы недосягаемости» охранки. Поняв, что он запутался, Дегаев решил «раскрыться» в содеянном перед заграничным представителем Исполнительного комитета Л. А. Тихомировым. Члены Исполнительного комитета (ИК) «Народной воли» посчитали возможным сохранить Дегаеву жизнь, видимо, не зная об истинных масштабах его предательства. Перед ним была поставлена задача спасти от расправы известных Судейкину революционеров и организовать его убийство. Оставив заложницей свою жену, Дегаев возвратился в Петербург. Его отношения с Судейкиным были довольно двусмысленны. Видимо, Дегаев был не до конца уверен в успехе своей затеи и искал пути к отступлению. Собравшись с духом, Дегаев 16 декабря 1883 г. заманил к себе на квартиру Судейкина, где его убили народовольцы Н. П. Стародворский и В. П. Коношевич^[98].

Для того чтобы полиция и революционеры были заинтересованы в Дегаеве, он должен был представлять планы противников в наиболее опасном для них ракурсе. Судейкину он рассказывал о зловещих планах революционеров по подготовке террористических актов, а революционерам – о намерениях охранника создать террористическое подполье во главе с Дегаевым. Это нужно было Судейкину якобы для того, чтобы при помощи террористов наносить удары по правительству, а затем при помощи охранки устранять убийц. Таким образом, Судейкин намеревался террором привести в повиновение правительство, а террористов – охранкой^[99].

Только не зная и не понимая работы тайной полиции, можно поверить в реальность подобного плана. Судейкин, безусловно, был заинтересован в масштабности революционного движения, так как это способствовало усилению политического розыска и его личному продвижению по службе (он стал инспектором тайной полиции), но провоцировать политические убийства не было смысла. Народовольцы были разгромлены, секретный сотрудник находился почти в центре организации, и масштабная провокация могла привести к провалу не только агента, но и всей операции, да и в ДП к провокации относились настороженно. К тому же строить планы разработки с малоизученным агентом едва ли разумно.

Скорее всего, Дегаев вел какие-то беседы с Судейкиным о продвижении его в центр организации и для устрашения полиции интерпретировал их в выгодном для себя свете. Создавая «зловещий» образ Судейкина, Дегаев подталкивал народовольцев к его убийству и таким образом обретал свободу.

Но в его действиях усматривается двурушничество, двойное предательство и соучастие в убийстве. В его поведении прослеживается определенная логика, но вряд ли это был до конца продуманный план действий. Скорее всего, Дегаев исходил из реальных обстоятельств и интуитивно использовал их. Поэтому «дегаевщина» не может рассматриваться как «полицейская провокация», а, скорее, это было «крупномасштабное предательство»^[100].

Оценивая деятельность секретной агентуры как провокацию, революционеры не стремились разобраться в сущности вопроса. Причины тому вскрыл в своей речи в Государственной Думе 11 февраля 1909 г. П. А. Столыпин. «Во-первых, – говорил он, – почти каждый революционер, который улавливался в преступных деяниях, обычно заявляет, что лицо, которое на него донесло, само провоцировало его на преступление, а во-вторых, провокация сама по себе есть акт настолько преступный, что для революции небезвыгодно, с точки зрения общественной оценки, подвести под это понятие действия каждого лица, соприкасающегося с полицией»^[101].

Столыпин подчеркивал, что правительство считает провокатором только такое лицо, которое само принимает на себя инициативу преступления, вовлекая в это преступление третьих лиц, которые вступили на этот путь по побуждению агента-провокатора»^[102].

Достаточно строго относились к провокации некоторые чиновники полиции и офицеры Отдельного корпуса жандармов. При разработке материалов полицейской реформы 1902 г. в «Свод правил, выработанных в развитие утвержденного господином министром внутренних дел 12 августа текущего года „Положения о начальниках розыскных отделений“» был включен пункт о провокации. Он гласил: «провокация в смысле подстрекательства или побуждения других лиц к свершению преступлений и созданию, таким образом, дел не может быть допустима. Поэтому, например, сотрудники не должны склонять непричастных к революционной организации лиц к свершению каких-либо преступных действий или давать им нелегальные поручения. Но с другой стороны сотрудники не должны отказываться от принятия на себя таких поручений от лиц, уже принимающих участие в революционных организациях, если только этим путем они могут содействовать целям розыска»^[103].

Подходивший более утилитарно к вопросам розыска министр внутренних дел В. К. Плеве вычеркнул этот пункт. У министра были на то свои основания.

В конце 1901 – начале 1902 гг. из региональных объединений и отдельных народовольческих организаций возникла партия эсеров. ДП отмечал, «что социал-демократы в липе РСДРП с ее комитетом за границей и местными в России и партийным органом „Искра“ получили в лице своих теоретических противников социал-революционеров крупную силу, содействующую достижению ими революционных задач»^[104].

Для борьбы с террористической угрозой расширялись административные права полиции, и использовалась провокация как средство предупреждения политических убийств. Хорошо знавший приемы работы тайной полиции Л. Меньщиков отмечал, что существовало несколько категорий агентов-провокаторов^[105]. К ним относились агенты-пропагандисты, агенты-типографщики, агенты-террористы и агенты-экспроприаторы, вокруг них группировались революционеры, создавая по воле полиции необходимые улики, что позволяло полиции расправляться с ними в судебном порядке.

Воспоминания Л. П. Меньщикова

Обнаружить печатный станок было мечтой «синего мундира» от юного поручика до седого генерала. Подобная «ликвидация» повышала значимость охранника. «Ликвидация с типографией» – это подарок к празднику, повышение в чине, новый орден. Поэтому, чтобы отличиться таким образом, жандармы стали «открывать» типографии на казенные деньги. Меньщиков отмечал, что охранники и жандармы в одинаковой степени содействовали постановке технических революционных предприятий, но у охранников это выражалось в более скрытых, замаскированных формах, чем у жандармов. У первых типографии ставились с «ведома» секретных сотрудников, а у жандармов почти всегда с «непосредственным участием агента». Это иной раз приводило к скандалам, и ДП настоятельно рекомендовал местным органам организовывать работу так, чтобы наибольшая осведомленность агентуры обязательно сочеталась с наименьшим активным участием ее в легальных предприятиях^[106].

Таким образом, Меньщиков усматривал провокацию не в подстрекательстве, а в активном участии агента в революционной жизни.

Как оперативно-тактический прием провокация использовалась полицией для предупреждения преступлений, особенно связанных с террором, и создания недостающих улик при проведении ликвидаций и идеологических диверсий, направленных на дестабилизацию положения. Чем острее был политический кризис и мрачнее политическая реакция, тем масштабнее применялась провокация политических преступлений и наоборот – со стабилизацией обстановки в Праге к провокации прибегают реже. Важным моментом в провокации преступлений была сама личность, ведающая розыском, ее образованность и профессиональная подготовленность. Меньщиков вспоминал, что Зубатов тоже использовал провокацию. Но она имела такой утонченный вид, что оставалась почти незаметной и не принимала зачастую такой явно преступный и даже скандальный характер, как у его учеников и последователей^[107].

Но Зубатов и некоторые его коллеги составляли исключение. Проверки ДП свидетельствовали о плохой постановке розыска на местах.

В делах Чрезвычайной следственной Комиссии отложилась «Инструкция по организации и ведению внутреннего (агентурного) наблюдения» 1907 г.^[108]

В ней приводится специальный пункт о провокации. Он тем более интересен потому, что инструкция создавалась в период первой Российской революции, когда провокация преступлений стала составной частью правительственного террора^[109].

В Инструкции говорилось, что, состоя членами революционных организаций, секретные сотрудники ни в коем случае не должны заниматься «провокаторством», т. е. сами создавать преступные деяния и подводить под ответственность за содеянное ими других лиц, игравших в этом деле второстепенные роли. Хотя для сохранения своего положения в организациях агентам приходится не уклоняться от активной работы, возлагаемой на них сообществами, но они должны на каждый отдельный случай испрашивать разрешения лица, руководившего агентурой, и уклоняться, во всяком случае, от участия в предприятиях, угрожающих серьезной опасностью. В то же время лицо, ведающее розыском, обязано принять все меры к тому, чтобы совершенно обезвредить задуманное преступление, т. е. предупредить его с сохранением интересов сотрудника. В каждом отдельном случае должно быть строго взвешено, действительно ли необходимо для получения новых данных для розыска принятие на себя сотрудником возлагаемого на него революционного поручения, или лучше под благовидным предлогом уклониться от его исполнения. При этом необходимо помнить, что все стремления политического розыска должны быть направлены на выявление центров революционных организаций и уничтожение их в момент проявления ими наиболее интенсивной деятельности. Поэтому не следует «срывать» дело розыска только ради обнаружения какой-либо подпольной типографии или мертво лежащего на сохранении склада оружия, помня, что изъятие подобных предметов только тогда приобретает особо важное значение, если они послужат изобличению более или менее видных революционных деятелей и уничтожению организации^[110].