Коллектив авторов
От биполярного к многополярному миру: латиноамериканский вектор международных отношений в XXI веке

Глава 1
Латинская Америка в начале XXI в.: социально-экономическая динамика и политическая панорама

1.1. Социально-политические изменения в Латинской Америке в начале XXI в.

Первые два десятилетия нового столетия стали для стран Латинской Америки временем поиска магистральных путей политического и социально-экономического развития. Перестройка биполярного мира, начавшаяся с распада Советского Союза и «социалистического лагеря» серьезно повлияла на самоосознание левыми силами и партиями региона своего нового места в политическом пространстве собственных стран. Потеряв организационную и финансовую помощь Москвы, традиционные левые Латинской Америки оказались в идейном и функциональном кризисе, который они смогли преодолеть лишь к началу столетия. Более того, частичный пересмотр идеологических постулатов и актуализация социально-экономических и внешнеполитических программ стали одним из факторов их превращения в одну из ведущих политических сил континента.

Начало XXI столетия характеризуется для стран Латинской Америки постоянным лавированием между т. н. левым и правым поворотами, которые являются важнейшими процессами в регионе, определяющими не только внутриполитическое развитие, но и внешнеполитическую линию целого ряда государств. Во внутренней политике осью, вокруг которой происходит общественное и государственное развитие, является социально-экономическая повестка и социальные обязательства, возрастающие при левых правительствах и сокращающиеся при правых. Во внешней же политике происходит борьба между тенденцией к усилению регионализма и развитию региональных интеграционных проектов и тенденцией выхода за рамки региона для привлечения внерегиональных партнеров^[19]. Так или иначе, правительства региона блуждают между этими трендами, пытаясь найти собственную политическую нишу, понятную избирателям^[20], которая бы позволила реализовывать национальные политические и экономические интересы.

Однако важно учитывать, что традиционное деление «левые – правые», известное со времен Великой французской буржуазной революции, далеко не всегда было в полной мере применимо к Латинской Америке, а сейчас и вовсе стремительно теряет свою релевантность. В связи с этим некоторые исследователи (например, аргентинский политолог и философ Клаудио Кац) полагают, что модель «левого и правого поворота» является отражением лишь части политических процессов в регионе, а сама политическая модель Латинской Америки является более сложной, нежели простая дихотомия ^[21]. Авторы российской коллективной монографии «Латинская Америка на переломе глобальных и региональных трендов» предлагают анализировать политические процессы в регионе не только по оси «левый – правый», но и по оси «тоталитаризм – авторитаризм – либеральная демократия», что – согласимся с ними – позволяет четче описывать политический ландшафт континента^[22].

В региональном измерении во втором десятилетии XXI столетия Латинская Америка оказалась разделена на левоцентристские и правоцентристские интеграционные проекты^[23], за которыми стояли крупнейшие государства региона. Однако изменение политического ландшафта, безусловно, скажется на формировании новых векторов региональной интеграции и преодолении существующих барьеров регионального развития^[24].

В середине первой декады XXI века к власти в ведущих государствах Латинской Америки пришли левые силы, что обозначило тенденцию «левого поворота»^[25], начавшегося в 1998 г. с приходом к власти в Венесуэле Уго Чавеса Фриаса^[26]. Выражением этого процесса стали итоги выборов в Аргентине (2003), Уругвае (2004), Боливии (2005), Чили (2006), Бразилии (2006), процесс формирования и консолидации боливарианского режима Чавеса, возвращение сандинистов к власти в Никарагуа, триумф Р. Корреа на выборах в Эквадоре. По подсчетам известного российского специалиста по региону Л. С. Окуневой, с 1998 по 2009 г. в 14 странах Латинской Америки к власти демократическим конституционным путем приходили левые силы, которые успешно формировали правительства и осуществляли эффективную внутреннюю и внешнюю политику^[27]. Эта тенденция сохраняла свою силу до середины 2010-х гг. Во многих странах (например, Аргентине, Уругвае, Бразилии, Чили) левые силы (либо коалиции, куда в качестве одного из ведущих участников входили левые партии, левоцентристы, левые националисты) неоднократно выигрывали выборы, что позволяло говорить о региональной политической тенденции, справедливо получившей название «левый поворот».

С другой стороны, многообразие левых сил, их разные политические и социально-экономические программы показывают, что очень сложно говорить об универсальном понимании «левого движения» в регионе и восприятии левых правительств как общего политического феномена. В связи с этим исследователи не были едины ни в определении феномена «левого поворота», ни в его оценках. Так, например, Э. С. Дабагян утверждал, что никакого «левого поворота» в региональном измерении не существует, т. к. пришедшие к власти в странах Латинской Америки левые силы не обладали и не обладают общей программой действий, не исповедуют общих идей, а значит, нельзя ставить их на одну сторону шахматной доски региональной политики. Именно поэтому Дабагян высказал сомнения о возможности найти закономерности и единство в политических успехах Р. Корреа в Эквадоре, У. Чавеса в Венесуэле, Э. Моралеса в Боливии и Д. Ортеги в Никарагуа, поскольку между этими левыми лидерами мало общего^[28]. Если же сравнивать У. Чавеса (и тем более его преемника Н. Мадуро), Л. И. да Силву и М. Бачелет (являвшихся президентами Венесуэлы, Бразилии и Чили соответственно), то разница в управленческих стилях, внутриполитической программе и концепциях внешней политики еще больше бросается в глаза.

Большинство исследователей, впрочем, согласны с оценкой «левого поворота» как реально существующего феномена. Причинами этого поворота стали неудачи и тяжелые социальные последствия неолиберальных реформ, проводившихся в 1990-е гг. во многих странах Латинской Америки, экономические кризисы, приведшие к снижению уровня жизни, росту социального неравенства и повышению уровня бедности^[29]. Так, например, в конце XX – начале XXI в. доля бедного населения в регионе составляла 40,6 %, а число бедняков с 1990 по 2005 г. выросло примерно на 15 млн человек^[30]. Серьезные экономические потрясения происходили в Мексике (1994–1995), Бразилии (1998) и других странах. К моменту начала «левого поворота» три четверти экономически активного населения приходилось на долю бедных и очень бедных людей, в сельских районах латиноамериканских стран обычным делом являлись проблемы с доступом к образованию и медицине. На решение этих проблем и были направлены действия левых правительств, взявших курс на социальную модернизацию, преодоление социальных проблем, устранение разрыва в доходах населения^[31].

Существует целая система классификации режимов и лидеров, причисляемых к «левому повороту». Большинство лидеров Латинской Америки, пришедших к власти при отклонении от традиционного политического тренда, определяются исследователями как «националистический популизм левого толка, проводящий политику экономического национализма». По мнению Л. С. Окуневой, это определение вполне может разделяться отечественной наукой^[32]. Одновременно с существованием «левых реформистов» в Латинской Америке возник и иной полюс левого движения, условно причисляемый к идеологии «социализм XXI века», пришедшей на смену традиционному марксизму (но при этом сторонники этой идеологии далеко не всегда организационно связаны с «историческими левыми» в лице компартий) – режимы Чавеса в Венесуэле^[33] и Моралеса в Боливии^[34], взявшие курс на радикальные преобразования и реализацию ультралевых идей.

Одновременно с этим нужно сказать, что некоторые иностранные исследователи отказываются от анализа политического развития Латинской Америки в рамках парадигмы «левого – правого поворота». Так, например, профессор Университета Мейнута (Ирландия) Барри Кэннот в своей работе «Правые в Латинской Америке: элиты, гегемония и борьба за государство» показывает, что, с одной стороны, политический процесс в регионе выглядит как бесконечный маятник, в котором левые и правые попеременно меняются местами, исправляя экономические ошибки друг друга и стимулируя друг друга в поиске новых политических идей и форм обращения к избирателю, а с другой, происходит размывание границ между левыми и правыми, так как они зачастую провозглашают и проводят схожую экономическую политику, действуя для реализации объективных интересов государства^[35].

При этом существует и иная точка зрения на оценки политического и социально-экономического развития региона в 1990–2010 гг., согласно которой неолиберальная политика конца XX столетия, наоборот, привела к поляризации латиноамериканского общества и провела четкую линию между правыми и левыми политическими силами, вписав это противостояние в парадигму «народной – антинародной» власти^[36].

Во внешней политике «левый поворот» характеризовался осознанием региональной идентичности, поиском совместного решения региональных проблем. Особое развитие получили интеграционные объединения, многие из которых формировались на основе консолидации левых сил, внешнеполитической солидарности левых правительств.

Не будем, однако, забывать, что в Латинской Америке за «левой» идеей часто стоит идея национальная, и действующие правительства так или иначе вынуждены обращаться к формулированию национальных интересов, обозначать себя как выразителей национальных приоритетов во внешней и внутренней политике^[37]. В связи с этим весьма характерно высказывание президента Перу Ольянта Умалы (2011–2016): «Я не левый и не правый. Я – снизу»^[38], а также его реплика в ежедневном издании «Ла Република де Лима», что «взгляды о разделении политики на правую и левую нужно отбросить. Сегодняшняя политика делится на политику в интересах верхов и политику в интересах низов»^[39]. Схожую позицию озвучивал и президент Уругвая Хосе Мухика (2009–2014), говоря о том, что он предпочитает общаться с людьми, заинтересованными в политике вообще, нежели с теми, кто относит себя к левым или правым^[40].

Важным феноменом политической жизни Латинской Америки остается «популизм», в котором зачастую обвиняют политических лидеров стран «левого поворота». Они, однако, не обладают «монополией» на популизм. В Западном полушарии хватает популистов самых разных идеологических оттенков. В связи с этим стоит вспомнить дискуссию президента США Б. Обамы с президентом Мексики Э. Пеньей Ньето (2012–2018), когда в ответ на тираду мексиканского лидера о засилье многочисленных популистов в политике лидер Соединенных Штатов произнес: «Я – популист!»^[41]. К популистам зачастую относят У. Чавеса, Н. Мадуро и прочих лидеров, обращающихся к народным массам и обещающим быстро и радикально решить социальные проблемы.

Поэтому интересно мнение уругвайского политолога Камило Лопеса Буриана, который полагает, что в Латинской Америке, в частности, в Уругвае нужно разделять «внешнюю политику партий» и «внешнюю политику государства», поскольку зачастую это разные вещи, лишь условно связанные между собой^[42]. По мнению эксперта, часто действия левых или правых правительств отражают их актуальную идеологию и актуальные представления, но не являются в полной мере защитой интересов государства. Для Уругвая это означает, например, что внешняя политика правящего Широкого фронта^[43] отражает представления левых о месте Уругвая в мире и регионе, но реализация этих представлений не позволяет стране добиться осуществления своих подлинных интересов и задач. В частности, правительство Т. Васкеса было единственным в МЕРКОСУР, вступившимся за правительство Н. Мадуро во время масштабного внутриполитического кризиса в Венесуэле и призвавшим Организацию американских государств и других региональных игроков к сохранению хладнокровия, уважению обеих сторон венесуэльского конфликта и к действиям в рамках международного права^[44]. При этом Л. Альмагро – генеральный секретарь ОАГ, бывший министром иностранных дел Уругвая в левом правительстве Х. Мухики – выступил в качестве одного из ярых критиков Н. Мадуро, что стало неожиданностью и в определенной мере политическим парадоксом.

Во время очередного кризиса, связанного с ракетно-ядерной программой КНДР, правительство Уругвая заявило, что в случае военного вторжения США на территорию Северной Кореи оно готово оказать Пхеньяну военную и финансовую помощь^[45]. Эти действия Монтевидео противоречили позиции большинства стран региона, что играло не в пользу уругвайской дипломатии. Одновременно с этим Широкий фронт, защищая интересы МЕРКОСУР, блокирует ратификацию соглашений о зонах свободной торговли Уругвая с Чили и США, которые могли бы принести экономическую пользу стране.

Переход левой идеи в национальную характерен для внешней политики Нестора Киршнера и Кристины Фернандес де Киршнер (выходцев из рядов перонистов) в Аргентине, Уго Чавеса и Николаса Мадуро в Венесуэле, Эво Моралеса в Боливии, Рафаэля Корреа в Эквадоре^[46]. Так, например, одной из целей развития МЕРКОСУР нынешнее аргентинское правительство заявляло развитие механизмов реализации национальных экономических интересов, решение задач национальных экономик и национальных инвестиционных институтов^[47]. Неудивительно, что этот подход вполне разделяется и противниками киршнеризма из числа правоцентристов.

С приходом к власти в Аргентине, Бразилии и Уругвае левых сил новую жизнь обрел проект МЕРКОСУР, который стал обрастать не только коммерческими связями и интересами, но и политическими идеями. В 2010 г. лидерами стран-участниц были подписаны документы об утверждении Таможенного кодекса, что сделало объединение полноценным таможенным союзом. Однако главным проявлением «левого поворота» в деятельности МЕРКОСУР стало принятие в 2012 г. в состав объединения Венесуэлы, что воспринимается исследователями прежде всего как политический жест, а не шаг на пути экономического развития союза. Одновременно с этим главным препятствием на пути развития объединения является, по мнению зарубежных ученых, отсутствие подлинной институционализации союза и отсутствие развития этих институтов^[48]. Последующий кризис в Венесуэле, завершившийся исключением ее из рядов организации в 2016 г., показал, что страна не в полной мере готова была разделять ценности, исповедуемые странами блока, что моментально превратилось в препятствие для сотрудничества при изменении направления политического вектора в Южной Америке.

В декабре 2004 г. Венесуэлой и Кубой было провозглашено создание нового интеграционного объединения, первоначально получившего название «Боливарианская альтернатива для Америки»^[49](с 2009 г. – «Боливарианская альтернатива для народов нашей Америки – Торговый договор народов», ALBA)^[50], что также можно считать выражением «левого поворота» в регионе. К созданному союзу постепенно присоединялись новые страны, возглавлявшиеся левоориентированными силами, в том числе Никарагуа, Боливия, Эквадор. В то же время уже через несколько лет низкая экономическая мощь союза, перманентный экономический и политический кризис в Венесуэле, являвшейся идеологическим лидером объединения, активность иных интеграционных механизмов привели к потере динамики ALBA и снижению его значимости для региональных процессов.

По мнению американских ученых Л. Бэкера и А. Молины, попытки Кубы и Венесуэлы сформировать собственный единый рынок и интеграционное объединение были изначально обречены: две страны обладали лишь политическими целями – противостоять неолиберальной экономической парадигме и влиянию США на регион, но не располагали реальными экономическими целями и задачами. За спиной АЛБА не было стран-локомотивов, способных стать привлекательными для инвесторов и быть фундаментом для всего объединения. Отсутствие реальной экономической программы АЛБА привело к тому, что объединение замерло на месте, периодически отвечая на отдельные политические события в регионе (например, АЛБА заняла проправительственную позицию в венесуэльском кризисе). В условиях «правого поворота» деятельность АЛБА, по мнению экспертов, практически обречена на неудачи и жалкое существование при отсутствии полноценной экономической программы^[51].

В связи с левыми национальными режимами необходимо отметить и режим, сложившийся в Боливии при правлении Эво Моралеса. Годы его нахождения у власти можно оценивать как достаточно успешные как во внешней, так и во внутренней политике. Моралес смог соединить левые идеи с уважением к традициям индейского народа, что позволяет поставить Боливию его эпохи в один ряд с левыми национальными режимами, о которых шла речь выше. Моралес действует прагматично, вне жестких рамок политической идеологии, стараясь эффективно реагировать на вызовы и проблемы страны. Однако необходимо отметить, что рейтинг Моралеса постепенно снижается, и оппозиция уже одерживает победы на отдельных региональных выборах. Символичным стало поражение Моралеса на референдуме о возможности его участия в выборах 2019 г., т. е. о возможном третьем сроке президентских полномочий. Во внешней политике Моралесу удается формировать собственную линию, являясь одним из символов антиамериканской политики, он в то же время успешно находит общий язык с Тихоокеанским альянсом и Андским сообществом, активно участвуя в таких региональных инициативах, как Латиноамериканская ассоциация интеграции и УНАСУР^[52].

Нужно отметить, что именно Боливия на сегодняшний день может считаться страной, где левые сохраняют прочные политические позиции. 30 ноября 2017 г. Конституционный суд страны разрешил действующему президенту Эво Моралесу избираться на четвертый президентский срок^[53], хотя на референдуме, состоявшемся весной 2016 г., сторонники снятия ограничений на количество президентских сроков потерпели поражение^[54]. На апрель 2018 г. рейтинг поддержки правительства Моралеса составлял 44 %, в то время как поддержка оппозиционных сил измерялась 29 %^[55], что говорит о достаточно прочных позициях Моралеса. Несмотря на отличия данных официальных опросов, проводимых органами власти Боливии, от данных независимых социологических компаний, можно говорить о том, что на сегодняшний день режим Моралеса не имеет серьезных конкурентов в стране.

Как уже отмечалось, «левый поворот» привел не только к изменениям во внутренней политике государств, но и к формированию новой внешнеполитической реальности, которая изменила место Латинской Америки в системе международных отношений XXI в. Безусловно, главным процессом стал отказ стран «левого поворота» от некритической ориентированности на США и проамериканские региональные механизмы. Ускорился процесс изменения роли ОАГ как механизма регионального диалога^[56]. На первые роли стали выходить региональные площадки, созданные в том числе для координации региональной политики в противовес США и защиты Латинской Америки от воздействия североамериканских соседей. С периодом «левого поворота» связано появление и развитие СЕЛАК и УНАСУР^[57].

Еще в начале 2010-х гг. ряд исследователей предвидел окончание «левого поворота» и начало в обозримом будущем усиления правых^[58]. В середине второго десятилетия XXI в. стало очевидным, что эпоха «левого поворота» заканчивается, уступая место уже не «левому дрейфу», но вполне реальному «правому повороту», проявившемуся в приходе к власти в Аргентине М. Макри (2015), политическом кризисе в Бразилии и импичменте Д. Руссефф (2016), усилении правых в Уругвае, Парагвае, Мексике, Колумбии и Чили (после инаугурации С. Пиньеры, вернувшегося к власти после нескольких лет правления левоцентристской коалиции).

Уже электоральные кампании 2009–2010 гг. показали, что позиции левых не являются незыблемыми. В Колумбии и Панаме левые силы, которые де-факто уже не являются претендентами на победу, предсказуемо проиграли выборы, отдав первенство правоцентристским силам. По итогам электорального цикла 2013–2015 гг. выборы состоялись в 15 из 20 стран Латинской Америки, на которых практически везде правые и правоцентристские силы подтвердили или укрепили свои позиции^[59].

В целом и в годы «левого поворота» Центральная и Карибская Америка сохраняла свою правоориентированность. Правоцентристские правительства действуют в Коста-Рике, Панаме, Доминиканской Республике, Гватемале. С февраля 2017 г. вступил в должность президента Гаити представитель правоцентристской партии «Тет Кале» Жовенель Моиз. Однако нельзя говорить о том, что в этих странах проводится присущая правым силам неолиберальная экономическая политика и реализуются проамериканские внешнеполитические идеи. Правые и правоцентристские режимы Латинской Америки, как и левые, стремятся к формированию собственной политической линии, учету национальных интересов, хотят показать себя выразителями национальной идеи, национальных целей и задач. Из-за этого зачастую левые политики вынуждены проводить в жизнь правые взгляды, а упомянутый президент Бразилии в 20022010 гг. Лула Инасиу да Силва шутил, что строит «либерализм с человеческим лицом»^[60]. В Сальвадоре на выборах 2014 г.^[61] левые в лице

С. Санчеса Серена смогли удержать власть, победив с перевесом в 6 тыс. голосов. Несмотря на достаточно «условное» преимущество одной из сторон, выборы обозначили потерю левыми силами своих позиций в политическом пространстве страны. Однако во внешней политике подобный результат выборов привел к пересмотру приоритетов страны: фактически Сальвадор отказался от вступления в ALBA и нацелился на развитие отношений с США^[62]. Неуверенная победа на выборах вынудила лидера левого движения прислушиваться к голосам правой стороны политического спектра для того, чтобы выглядеть национальным лидером, действующим в интересах всего народа.

Интересным и показательным примером в этом процессе является Уругвай, который отечественными исследователями считается примером реализации левоцентристского политического проекта. Уже на выборах 2010 г. позиции правящей коалиции Широкий фронт (Frente Amplio, FA) не были столь уверенными, как раньше: кандидат фронта Х. Мухика набрал 52,59 % голосов во втором туре голосования, что являлось лучшим результатом на президентских выборах в стране, однако в то же время произошло усиление позиции правых, которые набрали больше голосов, чем на предыдущих выборах. Эта же тенденция проявилась на выборах 2014 г.: при фактической победе Широкого фронта отмечается увеличение голосов, поданных в поддержку правых сил, в частности, в поддержку кандидата от Национальной партии Луиса Лакалье Поу. Некоторые уругвайские эксперты (например, профессор Университета Республики Диего Эрнандес Нильсон) считают^[63], что грядущие выборы 2019 г. могут привести к власти правые силы, которые постепенно обретают новых сторонников в условиях незначительного роста поддержки Широкого фронта и отсутствия на сегодняшний день авторитетного и популярного кандидата от левых сил на грядущих выборах. В целом на сегодняшний день Широкий фронт имеет большую поддержку, чем правые силы, однако, по данным опросов, ни одна политическая сила не смогла бы набрать более 50 % голосов, если бы выборы состоялись в ближайшее время. Так, весной 2018 г. Широкий фронт имел 36 % потенциальных голосов избирателей при 30 % у Национальной партии^[64]. Итоги выборов будут во многом зависеть от кандидатов, которых ведущие партии выставят на выборы, а также от хода самой избирательной кампании.

Схожая ситуация произошла и в Чили на выборах в декабре 2009 – январе 2010 г., где победу во втором туре одержал представитель правых сил Себастьян Пиньера, повторно пришедший к власти в результате выборов 2017 г. При этом между двумя сроками «правого» Пиньеры вполне успешно прошел президентский срок представителя «Нового большинства Чили» социалистки Мишель Бачелет, что показывает отсутствие в стране какой-либо тенденции к «левому» или «правому» поворотам^[65], однако в стране наблюдается резкое увеличение голосов в поддержку отдельных политических сил, например, кандидатуры Беатрис Санчес, представлявшей левую коалицию «Широкий фронт Чили» и занявшей третье место на выборах 2017 г.

Однако, по мнению российских исследователей Л.С и В. Л. Хейфец, что подтверждается публикациями в СМИ и экспертными мнениями латиноамериканских специалистов, удачи и неудачи левых и правых партий зачастую связаны с конкретными личностями, выдвигаемыми от партий, с усталостью населения от одних и тех же политиков и непрозрачной системой выдвижения кандидатов ^[66]. С ними согласен профессор Университета республики Уругвая Хайме Яффе, полагающий, что проблема Широкого фронта заключается не в отказе страны от левых идей, а в отсутствии кандидата, который бы мог привлечь к себе голоса избирателей и смотрелся бы как политик будущего, способный дать стране новые идеи и привести ее к новым достижениям^[67]. Вряд ли 80-летний Хосе Мухика может рассматриваться как кандидат будущего, а кроме него и Констанцы Морейры (имеющей во многом отличные от позиции Широкого фронта идеи) коалиции пока что выдвигать некого. Ситуацию усугубил кризис, вызванный скандалом, который привел к отставке вице-президента Р. Сендика. По мнению иностранных исследователей, возвращение правых к власти позволит во многом активизировать и поиск левыми, которые зачастую выглядят разобщенными, собственного места в политическом пространстве своих стран^[68].

Схожие оценки высказывают и бразильские исследователи Р. Мадалоццо и А. Чебиба (Сан-Пауло), отмечающие, что в Латинской Америке огромную роль играют личностные предпочтения избирателей и репутация кандидатов, а не принадлежность участников электорального процесса к тем или иным политическим силам. Ученые указывают, что в ряде случаев правоориентированные избиратели могут сознательно поддержать на выборах представителей левых сил, в то время как убежденные левые могут при определенных условиях обеспечить победу на выборах ставленникам правых партий. По мнению бразильских политологов, в связи с отмеченным выше нельзя однозначно говорить о «правом повороте» в Латинской Америке как долговременной тенденции, но скорее можно отметить популярность определенного типа политиков, желание поддержать представителей нового поколения политиков, уже достигших успеха в своей профессии и не связанных с коррумпированной политической системой^[69].

Движение «вправо» характерно в последние годы и для Аргентины. Победа на выборах 2015 г. кандидата от правых сил Маурисио Макри, представляющего аргентинские бизнес-круги, позволило сформировать в Буэнос-Айресе правоцентристское правительство и начать проведение непопулярных реформ. Итоги выборов показали недовольство общества политикой «киршнеризма», скомпрометированного коррупционными скандалами, и наличие запроса на перемены. Одновременно с президентским креслом представители правых сил заняли важные посты в стране – мэра Буэнос-Айреса (да и сам Макри шагнул в президентское кресло с поста мэра столицы) и губернатора столичного региона^[70]. Эти итоги выборов многие эксперты связали не только с дискредитацией «киршнеризма», но и с усталостью общества от политики перонизма в целом^[71]. Зарубежные эксперты достаточно высоко оценили первые шаги Макри и, несмотря на проведение им непопулярных реформ, видят в его работе серьезный потенциал^[72].

При этом и в «левом» Уругвае, и в «правой» Аргентине отмечается снижение доверия к действующей власти и снижение уровня одобрения действий правительств. Рейтинги Васкеса в Уругвае и Макри в Буэнос-Айресе держатся на уровне примерно 40 %, при том что реформы президента Аргентины вызывают социальные протесты и выступления, что потенциально может сказаться на отношении к нему избирателей^[73]. Пока, впрочем, Макри успешно консолидирует свои позиции в парламенте, в том числе ввиду отсутствия у киршне-ристской оппозиции внятных конструктивных идей.

Социальные обязательства, взятые на себя левыми правительствами, привели к дополнительной нагрузке на подверженные кризисным явлениям латиноамериканские экономики. Финансовая политика Нестора и Кристины Фернандес де Киршнер привела к угрозе дефолта в 2014 г., необходимости жесткого валютного регулирования, галопирующей инфляции и безработице, которые преодолевались через увеличение бюджетов на социальные программы, т. е. за счет дополнительной нагрузки на национальную экономику. Экономические потрясения в Венесуэле и Аргентине, в свою очередь, сказались на торгово-инвестиционном климате МЕРКОСУР, а значит, на экономическом благополучии Уругвая, Парагвая и Бразилии, которые одновременно с этим решали внутриполитические и внутри-экономические проблемы.

Кризисные явления в МЕРКОСУР и политические кризисы в Бразилии и Венесуэле вынудили правительство Уругвая искать новые рынки сбыта и источники внешних инвестиций. Левые правительства стран – членов МЕРКОСУР реализовывали жесткие протекционистские меры, которые, в свою очередь, обесценивали многие механизмы и договоренности, достигнутые в объединении.

Процесс «правого дрейфа» и сменившего его «правого поворота», которые фиксируются во многих странах региона, меняет внешнеполитические ориентиры^[74]. Анализ внешнеполитических программ правительства Широкого фронта в Уругвае, Киршнеров в Аргентине, Руссефф в Бразилии показывает, что ведущее место в них отводилось процессам региональной интеграции и развитию региональных механизмов решения глобальных проблем. Одновременно с этим правые партии этих же стран провозглашают иной курс – становление внерегиональных связей (в частности, с Азией, и особенно с КНР), Европейским союзом и США.

При этом необходимо отметить, что левые правительства иногда предпринимают «правые» экономические шаги. Примером подобного процесса может быть ситуация с подписанием и ратификацией Соглашения о свободной торговле между Чили и Уругваем. Данное Соглашение было подписано осенью 2016 г. представителями левых партий: президентом Уругвая Табаре Васкесом (Широкий фронт) и президентом Чили Мишель Бачелет («Новое большинство»). При этом на июнь 2018 г. парламент Уругвая, который контролируется левыми силами, не ратифицировал текст Соглашения, вызвавшего серьезные дискуссии в чилийском и уругвайском обществе. Парламент Чили после долгих дискуссий принял решение о ратификации лишь в мае 2018 г., т. е. после президентских выборов 2017 г. и победы на них представителя правоцентристских сил. Руководство Широкого фронта неоднократно отмечало, что Соглашение направлено на реализацию интересов США в уругвайской экономике, что противоречит как экономической программе коалиции, так и соглашениям МЕРКОСУР. Одновременно с этим лидер Национальной партии Уругвая Л. Лакалье Поу неоднократно подчеркивал, что его партия будет всячески поддерживать Соглашение, последовательно выступать за его ратификацию и в случае победы на выборах 2019 г. обязательно внесет вопрос о нем в повестку дня парламента и всей фракцией проголосует «за».