Коллектив авторов
Лубянские чтения – 2020. Актуальные проблемы истории отечественных органов государственной безопасности

© Евстигнеев Д.А., составитель, 2021

© Коллектив авторов, 2021

© ООО «Издательство Родина», 2021

С.В. Медведев
г. Москва
Полицейские учреждения и рабочий вопрос в 1893–1903 гг

По мнению многих исследователей, забастовочное движение в Российской империи началось в 1870-е гг.^[1] Промежуточным итогом первой волны недовольства пролетариев стала знаменитая стачка 1885 г., произошедшая на текстильной фабрике «Товарищества Никольской мануфактуры С. Морозова, сына и К°» в Орехово-Зуево. Как писал В.И. Ленин, «эта громадная стачка произвела очень сильное впечатление на правительство, которое увидало, что рабочие, когда они действуют вместе, представляют опасную силу, особенно когда масса совместно действующих рабочих выставляет прямо свои требования. Фабриканты тоже почуяли силу рабочих и стали поосторожнее»^[2].

Несмотря на то, что 3 июня 1886 г. император Александр III подписал «Правила о надзоре за заведениями фабричной промышленности и о взаимных отношениях фабрикантов и рабочих и об увеличении числа чинов фабричной инспекции», которые способствовали «упорядочению системы штрафов»^[3], некоторые современные историки придерживаются мнения о том, что штрафы продолжали оставаться серьезной проблемой для трудящихся. Так, доктор исторических наук М.Г. Суслов приводит данные о существовании «509 пунктов, по которым могли налагаться штрафы». Данный факт Суслов иллюстрирует статистикой заработков рабочего Златоустовского завода Ф. Мажаева: «В августе 1894 г. он заработал 10 рублей 20 копеек, а на руки получил 3 рубля 84 копейки. Штраф составил 6 рублей 36 копеек. В сентябре из 15 рублей 60 копеек заработка вычли почти 11 рублей штрафа. В октябре из 14 рублей 70 копеек вычли 8 рублей, в ноябре он заработал 14 рублей 10 копеек, а штраф составил 10 рублей»^[4].

Частые стачки рабочих ставили новые задачи перед органами безопасности империи. 10 апреля 1893 г. исполняющий должность обер-полицмейстера Москвы полковник А.А. Власовский адресовал участковым приставам города следующую информацию: «Предлагаю тем участковым приставам, в районе коих имеются фабрики или заводы, с получением сего, обратить особое внимание на всех рабочих, причем поставляю в обязанность гг. приставам знать подробно и обстоятельно настроение рабочих на каждой фабрике, для чего требовать ежедневного доклада от местного околоточного надзирателя. О всех случаях увольнения беспокойных и дерзких рабочих, а также и о всех проявлениях недовольства со стороны их, как в отношении своего положения, так и в отношении распоряжений фабричной или заводской администрации, мне немедленно доносить (по охранному отделению), сообщая списки увольняемых, с указанием их званий, имен, отчеств и фамилий, а также причин, послуживших увольнению»^[5].

Сотрудники Министерства внутренних дел также были обеспокоены недостаточно эффективной сыскной деятельностью полицейских учреждений. 9 октября 1901 г. товарищ министра внутренних дел П.Д. Святополк-Мирский направил губернаторам, градоначальникам и обер-полицмейстерам циркуляр следующего содержания: «Результаты розыскных мероприятий Департамента полиции (ДП) за последние годы свидетельствуют, что активной революционной деятельностью преимущественно занимаются лица, скрывшиеся из мест водворения под гласный или негласный особый надзор полиции. Розыск таких лиц, являющихся сюда под вымышленными именами и подложными паспортами, представляется крайне затруднительным и отнимает очень много времени на выяснение их действительной личности. Главную причину такого явления следует искать в недостаточно своевременном получении Департаментом полиции сведений об исчезновении лица, состоящего под гласным или особым надзором полиции. Между обнаружением местными властями, что одно из таких лиц скрылось и сообщением о том Департаменту полиции проходит обыкновенно довольно продолжительный промежуток времени, посвящаемый на розыски скрывшихся различными путями, причем иногда этот промежуток продолжается до девяти месяцев… Вас же, милостивые государи, прошу, не позднее трех дней после обнаружения побега, сообщать о том Департаменту полиции, который со своей стороны не замедлит принять меры к розыску скрывшихся, а главным образом получит возможность своевременно иметь их всех на учете»^[6].

Если местные власти могли девять месяцев искать скрывшегося революционера, то сами революционеры могли находить интересующих их рабочих гораздо быстрее. В Государственном архиве Российской Федерации (ГАРФ) хранится достаточно большое количество писем обеспокоенных осведомителей в губернские жандармские управления (ГЖУ) и охранные отделения. К примеру, В.М. Жуков писал начальнику Тверского ГЖУ Уранову: «Я живу совершенно без работы, мои товарищи и вообще чуть не все рабочие грозят меня убить, и даже имели покушение на мою жизнь. Моего одного товарища, Павла Вольнухина, отправили на тот свет также за откровенность, следовательно, и мне не избежать этого. Я Вам выдал пять кружков с их интеллигентами… В настоящее время мне ничего не остается делать, как садиться в тюрьму или уехать куда-либо в другую губернию, кроме того, я не имею права уезжать из Твери никуда, так как нахожусь под надзором и имею вид на жительство только в Твери»^[7].

Бывший агент уфимской полиции Г.И. Боголюбов обращался в Уфимское губернское жандармское управление с похожим текстом: «Из дому меня выгнали, не дав мне никаких средств, вследствие чего я должен был выйти из семинарии. Теперь я скитаюсь кое-где и как-нибудь. Искал место, но не нашел. Вследствие чего я осмеливаюсь просить у вас, не поможете ли вы мне в улучшении моего положения»^[8].

Московский обер-полицмейстер Д.Ф. Трепов в 1898 г. регулярно получал письма, свидетельствующие о неудовлетворительной работе и коррупции сотрудников сыскной полиции. Одно из таких посланий, подписанное инициалами «ДПД», было получено им 31 января 1898 г.: «Руководствуясь достоверными сведениями и наблюдением, нельзя не обратить внимание на московскую сыскную полицию, в которой царит всевозможный беспорядок, созданный и поддерживаемый лицами, находящимися на службе в оной. Полицейский надзиратель Ченышев все время службы посвящает единственно только на благоустройство своего дома на Антроповых ямах, и кроме этого, имея легковой извозчичий промысел, только преследует свои личные выгоды, не принося своей службой никакой пользы сыскной полиции, кроме убытка, получая ежемесячно незаслуженное жалование. Отождествляется с господином Чернышевым и равный ему во многих отношениях фаворит гг. чиновников надзирателей Попов, которому служит резиденцией ресторан Павловского на Трубной площади, в который после обхода, с целью наживы, домов терпимости, является надзиратель Горский и совместно с Ченышевым и Поповым приступают к ожесточенной игре на бильярде»^[9].

По мнению автора послания, преступные действия полицейских надзирателей имели последствием бездействие секретной агентуры: «Что же касается до розысков, то таковые едва ли могут быть более в количественном порядке, благодаря существующей рутине, ибо собиравшиеся ежедневно все агенты с утра почти до 4 часов дня держатся в управлении, а затем они бывают посвящены исключительно в дневные и ночные наряды без очереди, что подтвердит карта нарядов, следовательно, на розыски, это специальное назначение сыскной полиции, совсем не остается времени, что воочию становится ясным из тех скудных результатов, которыми проявляют свою деятельность сыскная полиция»^[10].

В то же время на имя Д.Ф. Трепова поступали письма, настолько цинично и тенденциозно составленные, что вряд ли он мог задаться вопросом о достоверности приводившихся в них данных: «Случаи «неосторожного» расходования казенных денег высшими чинами бюрократического аппарата довольно часты и даже небезызвестны широкой публике. Так, после полковника Пирамидова, пришибленного на смерть, в кассе Санкт-Петербургского охранного отделения, начальником коего он был, не досчитались 7000 рублей. Чернопятков – казначей Московского ГЖУ»^[11].

На правительственном уровне четкого понимания о путях решения рабочего вопроса не было. В 1901 г. министр внутренних дел Д.С. Сипягин предпринял поездку по Ярославской, Костромской, Нижегородской и Владимирской губерниям с целью ознакомления с условиями труда рабочих и состоянием полицейских учреждений. Несмотря на то, что некоторые современники министра неоднозначно относились к этой поездке (А.В. Богданович писала: «Вчера принесли маршрут Сипягина по России. Едет он по фабричным центрам. При неразвитости Сипягина ему следовало бы лучше не показываться, чтобы сохранить хоть частицу престижа, связанного с должностью министра внутренних дел»^[12]), ее результатом стала публикация многостраничного аналитического отчета, который обсуждался на Особом совещании министров 9 марта 1902 г., менее чем за месяц до убийства автора эсерами. С одной стороны, Д.С. Сипягин отмечал важность работы секретных сотрудников на фабричных предприятиях: «Губернаторы четырех осмотренных мною губерний полагают в большинстве необходимым сохранить впредь и даже расширить область и средства секретного наблюдения общей полиции за настроением умов среди фабричного населения, с ассигнованием на этот предмет особых кредитов»^[13]. А с другой, Сипягин не мог однозначно ответить на вопрос: необходимо ли подчинить фабричные заведения надзору губернских жандармских учреждений? «Не подлежит, конечно, сомнению, что сосредоточению общего полицейского на фабриках надзора в ведении жандармской полиции оправдывалось бы многими серьезными доводами, – писал в докладе Д.С. Сипягин. – В этом отношении нельзя не принять во внимание разнообразные выгоды, проистекающие от сосредоточения в одних руках однородного во многом надзора, так равно и более высокую степень умственного развития жандармских унтер-офицеров, по сравнению с соответствующими чинами общей полиции, их большую дисциплинированность и лучшую к своему делу подготовку. Еще более веские, однако, соображения говорят против принятия подобной меры. Сосредоточение полицейского на фабриках надзора в руках чинов корпуса жандармов равносильно бы резкому выделению фабрик из общего полицейского управления в положение особо подозрительного и внушающего опасения элемента. Эта мера могла бы поселить в умах рабочих не лишенное внешних оснований подозрение, что правительство их опасается… Подчинение ближайшему надзору чинов корпуса жандармов одних лишь фабрик мало достигало бы своей цели, так как многие рабочие проживают вне последних, в близлежащих селениях, а потому, без подчинения чинам корпуса жандармов и этих последних, надзор был бы не полон и очень стеснен в своих действиях»^[14].

В 1902 г., когда был опубликован доклад Д.С. Сипягина, продолжался эксперимент начальника Московского охранного отделения С.В. Зубатова по легализации рабочего движения. Зубатов был заинтересован в создании широкой сети секретных сотрудников в рабочей среде с целью отвлечения основной массы протестующих от риторики революционных движений. В 1900 г. были созданы первые общества взаимопомощи рабочих в Москве, действовавшие под контролем охранного отделения^[15].

Эксперимент Зубатова сопровождался перманентной критикой «слева». Так, в том же 1900 г. в журнале «Der Wecker» была опубликована статья под названием «Шпион Зубатов»: «Зубатов – главарь шпионов, ведет самые большие политические процессы и мечтает стать первым жандармом всей России. Он любит похваляться тем, что высоко образован и сам большущий либерал… Зубатов сам сознается, что когда рабочему скверно, он должен объединяться и бороться. Если так, то и мы теперь можем засвидетельствовать Зубатову, что рабочему еще очень не сладко живется, что щетинщики еще и теперь ходят без работы, что рабочий день и теперь очень длинен, заработная плата и теперь местами нищенская и, наконец, если мы разъединимся, то теперь снова получится то же положение, как в то время, когда, по мнению Зубатова, мы «имели право» соединиться. Русское правительство воображает, что мы без его опеки не можем существовать. Мы вечно должны испрашивать его позволения. Оно диктует нам, что читать, каждый шаг свой мы должны объявлять надзирателю участка, полицейский превращается у нас в педагога и воспитателя. Капиталисты делают стачки, образуют синдикаты, открытые и тайные, о которых все знают, они имеют свои органы, и все это легально, все разрешается. А наш профессиональный орган Зубатов во что бы то ни стало хочет искоренить…»^[16].

Д.С. Сипягин критиковал полицейские общества взаимопомощи, привлекая более серьезную аргументацию: «…Совет (речь о координирующем органе зубатовских организаций. – Авт.) принял на себя посредническую роль между фабричными рабочими промышленных заведений города Москвы и органами правительственной власти, имеющую предметом взаимные отношения между предпринимателями и рабочими. Сначала сей Совет обращался к фабричной инспекции, но затем, видя, что последняя не признает его компетентности в принятой на себя самовольно посреднической роли, он стал обращаться к г. обер-полицмейстеру, который не только принимает получаемые заявления, но дает им законный ход, чем санкционирует присвоенные себе Советом права. Едва ли столь важный и имеющий общегосударственное значение вопрос, как установление доселе не существующего нового фактора промышленной жизни, то есть организации рабочих (хотя бы и в целях самообразования и самопомощи), может быть решаем местными административными властями, а не законодательным порядком, ибо подобные местные решения, как несообразованные с пользой общегосударственной и устанавливающие неодинаковость положения рабочих разных местностей, обладают случайным характером и посему могут оказаться иногда даже вредными. Что же касается до дарования Совету Общества взаимопомощи вышеуказанных политических функций, то таковое явление должно почитаться ненормальным, как потому, что новый орган, в виду существования учреждения фабричной инспекции, представляется излишним, так и потому, что посредничество во взаимных отношениях работодателей и рабочих представляется настолько серьезным и важным делом, что было бы неосмотрительно включать его в число обязанностей едва зарождающейся организации рабочих…»^[17].

Помимо критики со стороны правительственных чиновников и революционеров, Зубатов подвергался обструкции представителей Отдельного корпуса жандармов (ОКЖ) и даже некоторых своих коллег по службе в Московском охранном отделении. В числе первых приведем свидетельство В. Д. Новицкого, который на протяжении 25 лет занимал должность начальника Киевского ГЖУ: «Начальники жандармских управлений даже не понимали значения слова «провокатор», а между тем в последние годы агентство-провокаторство со стороны розыскной части Департамента полиции развилось до беспредельности под руководством Зубатова, который, безусловно, шел на возбуждение рабочей среды, не только под покровительством, но и направлением департамента полиции, сначала главным образом в Москве, а затем перешел в С.-Петербург и перенес в провинцию чрез своих сторонников, клевретов, агентов и эмиссаров, ходивших в экскурсии по устройству организаций рабочих, стачек, забастовок, и таким образом рабочие фабрик и заводов, а также и городские рабочие, и мастеровые как раз попадали в руки революции»^[18].

Еще одним критиком С.В. Зубатова являлся чиновник особых поручений Московского охранного отделения, с 1902 г. заместитель начальника Московского охранного отделения Л. П. Меньщиков. В 1926 г. во Франции он издал воспоминания, в которых о своем бывшем начальнике писал следующее: «С того времени, как Зубатов сделался главой Особого отдела Департамента полиции, Московское охранное отделение перестало быть центром розыскных мероприятий. Мое пребывание в нем теряло смысл: все наиболее ценное я уже успел извлечь, а местные дела представляли лишь относительный интерес. Моей целью теперь стало попасть в штаб охраны. Зубатов этого, видимо, не хотел, может быть, потому, что он смутно чуял во мне политического врага, а, скорее всего, потому, что боялся моей конкуренции, так как некоторые департаменты (Ратаев, например) выдвигали меня в противовес заносчивому московскому парвенюшке, как звали Зубатова некоторые старожилы знаменитого дома 16 на Фонтанке. Кроме того, я отличался самостоятельностью, а Зубатов был властолюбив, гнуть же меня он не мог, так как я был для него уха крупная… Чтобы добиться своего, я начал «будировать» Ратко (преемник Зубатова на посту начальника Московского охранного отделения. – Авт.) – стал жаловаться, что ему не оказывают достаточного почтения. Зубатов предложил мне занять должность начальника Киевского охранного отделения. Я ответил, что скорее уйду в отставку, чем поеду в провинцию. Парвенюшка уступил. В то же 1903 году я был уже старшим помощником заведующего Особым отделом, то есть находился в самом центре розыскного действа. Я еще не терял надежды сделаться заведующим Особым отделом и одним ударом сокрушить защитительный аппарат царского правительства. Опальный Зубатов в это время уже сидел в гордом уединении на берегах Клязьмы, перечитывая Коркунова и Зомбарта»^[19].

Многочисленные межведомственные совещания по рабочему вопросу, эксперимент Зубатова, рабочее законодательство 1886 г. не решили многочисленных проблем трудящихся. 1903 г. открылся выявлением сотрудниками Московского ГЖУ информации о готовящихся забастовках фармацевтов Московской губернии. Генерал-лейтенант К.Ф. Шрамм, начальник Московского ГЖУ, сообщал в Департамент полиции: «Исполняющий должность помощника моего в Богородском и Дмитровском уездах, штаб-ротмистр Мартынов, представил мне добытую им агентурным путем гектографированную прокламацию «Новогоднее послание к товарищам фармацевтам» от 4 текущего января, за подписью «Группа фармацевтов»; в коей все фармацевты приглашаются путем стачки добиться: 1) уменьшения рабочего дня; 2) увеличения числа выходных дней; 3) 2-часового отдыха после дежурства; 4) выдачи столовых и квартирных денег»^[20].

22 марта 1903 г. начальник Нижегородского охранного отделения ротмистр Засыпкин сообщал в Департамент полиции о готовящихся забастовках в Балахнинском уезде: «По сведениям в Гнилицах Балахнинского уезда на чугунно-литейном и механическом заводе Ярославцева хозяин такового не платит деньги рабочим или платит крайне неаккуратно или же предлагает получать заработок товаром из его лавки, взимая возвышенные цены. Таковое положение дела возбуждает рабочих и содействует успеху революционной пропаганды, которая на означенном заводе ведется в довольно широких размерах»^[21]. Подобные сообщения не были редкостью в 1903 г.

В июле-августе 1903 г. на юге России прошли массовые забастовки рабочих. По мнению А.В. Герасимова, в 1903 г. заместителя начальника Харьковского ГЖУ, «политика игры с рабочими обществами, несмотря на тот крах, который она испытала в дни южной стачки 1903 года, не была в корне ликвидирована. «Зубатовские общества» продолжали еще существовать – хотя было ясно, что если эта политика и при Зубатове приводила к печальным результатам, то без Зубатова она должна привести к прямой катастрофе»^[22].

С.В. Зубатов, еще в феврале 1903 г. занимавший прочные позиции на посту заведующего Особым отделом Департамента полиции (к примеру, начальник Московского охранного отделения В.В. Ратко и обер-полицмейстер Москвы Д.Ф. Трепов советовались с ним по мелочам. Ратко писал: «Милостивый государь, Сергей Васильевич! Полтавский губернатор письмом от 18 января с.г., на имя московского обер-полицмейстера просит о присылке ему двадцати экземпляров инструкций для чинов московской полиции по производству обысков и арестов по делам о государственных преступлениях, утвержденных московских обер-полицмейстером для раздачи таковым начальникам полиции вверенной ему губернии, а генерал-майор Трепов предоставил решение этого вопроса на мое рассмотрение…имею честь покорнейше просить ваше высокородие почтить меня уведомлением…»^[23]), был уволен в августе того же года^[24].

Проекты министра внутренних дел Д.С. Сипягина и командира Отдельного корпуса жандармов генерал-лейтенанта А.И. Пантелеева^[25] также не были востребованы. Что интересно, даже министр финансов С.Ю. Витте, в своих воспоминаниях критикующий зубатовские общества взаимопомощи рабочих («Зубатов, зная, что я против его рабочих организаций, никогда ко мне не являлся и я его никогда не видел»^[26]), 19 июня 1901 г. информировал министра внутренних дел Д.С. Сипягина о подготовке силами чинов его министерства проектов касс взаимопомощи рабочих: «В настоящее время в Министерстве финансов выработаны проекты: а) уставов касс вспомогательных и сберегательных для рабочих промышленных заведений; б) изменение закона относительно сферы распространения на промышленных заведениях действия статей 48–60, 87–156 Устава о промышленности и изменение действующих ныне постановлений закона о взысканиях, налагаемых властью заведующих на рабочих в заведениях фабрично-заводской промышленности»^[27]. Дальнейшая судьба инициатив С.Ю. Витте неизвестна.

Министерские и полицейские проекты решения рабочего вопроса не изменили сложного положения трудящихся. К примеру, «за 1903 год фабричным инспекторам верхневолжских губерний поступило 454 жалобы на задержку зарплаты, 907 – на нарушение других условий найма…, 127 жалоб на дурное обращение и побои»^[28]. Ухудшение условий труда и быта рабочих способствовало более успешной пропаганде со стороны активистов революционных групп и партий. В Санкт-Петербурге в 1902 г. было учреждено общество взаимного вспомоществования рабочих в механическом производстве, которое после увольнения С.В. Зубатова в 1903 г. с должности начальника Особого отдела Департамента полиции, приобрело откровенно «квазизубатовский характер». Исследователь И.М. Карусева по этому поводу пишет следующее: «…Гапон при создании своей организации постарался… ограничить связи с охранкой и правительственными органами, придать организации формально независимый характер, что сам отец «полицейского социализма» С.В. Зубатов, будучи уже в отставке, откровенно осуждал»^[29].

Инициативы священника Г. Гапона вызвали стихийное рабочее движение. В революционной обстановке Департамент полиции был вынужден радикализовать меры противодействия рабочим протестам.