Коллектив авторов
Харьков в годы Великой Отечественной войны. Город и война

А по слухам, наши движутся, отрезая немцев на Кавказе.

Село полно растерянности, смятения. «Будуть давити, як цуциків»²³⁴, – так резюмировал свое настроение один крестьянин.

Факты, уйма фактов.

1. Рабы. По Пушкинской медленно движутся большие сани. В них впряжены трое наших в штатском. Один, тоже наш, подпихивает. Сани нагружены доверху, сопровождает вооруженный немец.

2. Разложение среди немцев. Из будки выходит немецкий солдат в форме летчика. Пьян, пьян вдрызг. Покачивается и так плетется по тротуару…

3. Зондерфюрер из одного совхоза рассказывал Дьячине, что из немецких центров приходят строгие директивы, но «мы их не выполняем». Последняя директива – забирать у рабочих совхозов весь их собственный картофель на семена, коров – на мясо. Зондерфюрер положил директиву под сукно… Слухи о раскрытии в Харькове, среди немцев-военных, крупной социал-демократической организации.

4. Подлинное лицо фашизма. Руководящий орган СС. В нем заметка о том, как одна немецкая семья, справляя именины, подарила нашей девушке-украинке, служащей домашней работницей, стоптанную обувь²³⁵. Автор заметки обрушился на эту семью. Во-первых, заявляет он, украинцы и русские должны быть нам благодарны, что мы их освободили. Во-вторых, мы – немцы – высшая раса. И поэтому нужно украинцев держать на известном расстоянии. Дарить им – значит приблизить, считать равными. Об этом сообщил мне Дьячина.

1.1.43. Новый год. Четырнадцать месяцев немецкого ига отошли в историю. О нем, иге, будут написаны тома – о десятках тысяч смертей в одном только Харькове, об ограбленных, расстрелянных, о мученических страданиях и гибели наших военнопленных в Александровской больнице²³⁶, о пшенном хлебе, – словом, о трагедии нашего города, нашего народа. Будет упомянуто также о предательстве отбросов украинской интеллигенции, всех этих Царанниках, Вараввах²³⁷, Шевелевых²³⁸, митрополите Теофиле, молящихся за здравие Гитлера и его войска.

… Немцы встречали Новый год выстрелами по примеру прошлого года. Но какая разница в пальбе! Встречая 1942 год, немцы палили сосредоточенно и непрерывно часа два после 12 часов ночи. 1943 год встретили несколькими выстрелами. Подъема нет! Червь сомнения гложет их сердца. Неудачи на фронтах тому причина. Русские наступают. Великие Луки окружены. Совсем реальной становится возможность изолирования немецких армий, действующих на Кавказе. Сталинград не взят. Какой удар по престижу немецкой армии.

Погода сегодня славная. Мороза почти нет.

2.1.1943. Дождь. Слышны потоки воды по улицам.

7.1.43. Рождество православное. Приходил Ив. Ив. Белянин.

– Чем удостоился высокого посещения? – говорю шутя, здороваясь.

– Да, понимаете ли. Т. Ник. (это – Сосновый) поднял вчера суматоху, все искал вас.

– Зачем я ему так срочно понадобился?

– Да нужно какую-то записку писать немцам о снижении процента отчислений им от налогов. По заданию Куликова.

– Приятно. Но к чему такая спешка? Кто будет участвовать в составлении записки?

– Вы, Серовский, Труш. Нужно быть завтра к 7 утра в «Табачнике»²³⁹.

Утром 8 января я в «Табачнике».

… И вот, когда население Харькова ежедневно десятками и сотнями умирает от голода, в это время…

– А вы ковры учли? – спрашивает Серовский, обращаясь к Трушу.

– Какие ковры? – спрашиваю удивленно.

– Для немецких офицеров.

– А причем тут Управа?

– Младенец вы, – покровительственно улыбаясь, говорит Серовский… – Заходит немецкий офицер в комиссионный магазин. Много ковров, награбленных владельцем или за бесценок купленных у голодающего населения. Понравился, к примеру, этот ковер. «Сколько?» – спрашивает немец. «50 тысяч», – отвечает продавец. «Заверните, уплатит Управа»…

– Позвольте, – перебиваю я. – Как он дошел до мысли, что Управа может платить.

– Да уж, Куликов постарался. Раз, другой это была любезность с его стороны. А потом вошло в систему. Ведь, прецедент налицо… Ну, вот… Владелец, конечно, предъявляет счет Управе. И мы платим…

– Ведь он соврать может и скрыть истинную сумму, за которую сбыл ковер, поставит в счете больше?

– Может, конечно. Но мы ничего сделать не можем. Один раз, когда владелец потребовал от немецкого офицера какой-либо бумажки, что Управа уплатит, получил, батенька, по обеим ланитам. Вот как!..

– Ну, и во сколько Управе влезет «любовь» немцев к нашим коврам?

– Да за 1942 год в 589 тыс. рублей.

– 589 тысяч?! – повторяю я, удивленный.

– Да, да… Так учли? – обращается Серовский к Трушу.

В результате, за 1942 год бюджет имел 12 млн. рублей дефицита. Немцам отчислено от налогов с апреля по 1-е мая 1943 года 18825 тыс. рублей.

Вот грабеж!

Заплатят. Взыщем. Заставим вернуть. Такие мысли носятся в голове.

И я говорю:

– Ведь эти документы сохранить нужно. Пригодятся при предъявлении счета.

«… И кто его знает,

На что намекает…», – певуче декламирует Серовский, многозначительно поглядывая на меня.

Записка окончена.

9.1.43. Картины и факты.

Толпа человек 10 у карты, вывешенной на витрине здания института физической культуры. Громкие комментарии. На карте черная фашистская линия фронта. Она проведена еще в прошлом году и… не изменялась. Подхожу. Слушаю. Разговор о Великих Луках²⁴⁰, окруженных в эти дни нашими войсками.

– Ну вот где они, Великие Луки, – ищет рукой какой-то. Но фашисты так карту заштриховали, что найти Великие Луки трудно.

– Они в Латвии, – говорит другой.

– Не в Латвии, а недалеко от Латвии, – не выдерживаю, поправляю.

– Вот, вот они, – находит кто-то. – Ишь, как далеко наши врезались.

– А на карте все благополучно, – смеясь, говорит высокий мужчина рабочего вида. Толпа возбужденно присоединяется к нему. Я подмигиваю мужчине: мол, врут немцы. Немцев не видно вблизи. Наших полицейских тоже. Настроение кучки резко советское.

Ждут…

13.1.43. Шел по Костюринскому переулку. Поворачивал уже на Николаевскую площадь. Вдруг – окрик немца. Оглядываюсь. Меня?.. Да, меня зовет. Зачем? Подтолкнуть стоящую в Армянском переулке машину, возле которой унтер-офицер и эсэсовец. Звавший – тоже унтер. Отказываюсь, говорю, что спешу на работу. Немец ничего не хочет знать. Грубо толкает меня в плечо по направлению к машине. На мгновение мелькнула мысль о сопротивлении, но, вспомнив судьбу врача Рахманинова, убитого немцем, … подчиняюсь. Пришлось подпихивать машину по всему Костюринскому переулку.

Возмущение мое не знало пределов. Но, мы – рабы…

Мобилизация родившихся в 1920–1925 годах. Вот объявление.

14.1.43. Местная газетка бесится. В статье «… [неразбор. – А. У.] большевизму» обрушивается на распространителей слухов «о победах красных», о том, что красные взяли Валуйки²⁴¹ и прочее. Автор Ю. Савченко, наемник немецкий, грозится расправой. А слухи ползут. Успехи, видимо, есть, но не решающие.

Ох! Какая трудная борьба!

15.1.43. Ровно в 4 часа вечера раздались четыре сильных взрыва. Налет? Может быть. Но, странно, – противовоздушная оборона Харькова молчит. Нет, это артиллерийская стрельба. Взрывы и гул продолжались с перерывами всю ночь.

Когда пишу эти строки, слышен отдаленный гул на юго-востоке.

Наши, определенно наши.

16.1.43. Предположение оказалось ложным. Рвались снаряды на складе в Безлюдовке²⁴². Но от какой причины, точно неизвестно. Предполагают, что все же брошены бомбы нашим самолетом.

Сегодняшняя ночь была спокойной.

Мороз не уменьшается: уже несколько дней –25° С.

21 января 24-я годовщина смерти Ленина – величайшего человека нашей эпохи. Гитлер против этого гиганта – жалкий пигмей. И она, эта годовщина, совпала с началом, по-видимому, полным разгромом оккупантов.

В городе творится нечто необычное. Много машин, маскированных белым. Немецкие, итальянские, мадьярские, румынские части. По виду, прямо с фронта: немцы в своей зимней одежде, о которой кричала фашистская пресса, как о чуде немецкой выдумки; итальянцы в своих шинелях-мешках.

Вот толпа (именно толпа, а не солдаты) итальянцев, человек 150, идет по Сумской. Мелкие люди, вид разбитой части. Многие хромают, некоторые разулись, и башмак привязали веревкой к ноге, одетой в чулок, – по-видимому, натерты ноги. Вот итальянские машины полны тоже солдатами. Вот сани, запряженные мулами. Все имеет вид разбитой, деморализованной армии.

Где-то близко фронт. В городе говорят об этом оживленно, с улыбкой, с надеждой. Город немцы, кажется, начали эвакуировать. Мчатся машины, груженные всяким хламом. На них сверху солдаты. Никакого боевого духа. Сегодня бесконечная лента конного обоза тянулась по Московской и, выехав на Николаевскую площадь, поворачивала на Екатеринославскую.

А по немецким сводкам все хорошо: «атаки відбиті з кривавими втратами для ворога»²⁴³. О Великих Луках не написали, что оставили, а что гарнизон, согласно распоряжению командовании, пробился к своим частям.

Сбили спесь немцам! И сбили мы, русские! Поделом! Чтобы больше неповадно было!

22.1.43. Паника нарастает. Население кинулось за вещами в ломбарды, в комиссионные магазины. Есть беженцы из Купянска. Прорыв, видимо, широкий.

Слухи и слухи:

1. что будто бы введены в Красной Армии полковые священники;

2. что в Ленинграде, в Исаакиевском соборе, митрополит служил молебен о даровании победы и, при этом, подарил в фонд обороны золотой крест;

3. что введены два знамена – одно русское, дореволюционное, а другое красное, партийное.

Семененко подписал меморандум на имя немцев, что городская электростанция исстари принадлежит городу и что не надо ее передавать немецкому частному обществу. И он, и другие вершители судеб города – младенцы. Неужели они думают, что немцы пришли завоевывать материальные блага для них, а не для себя.

25.1.43. Кобалевский. в связи с последними благоприятными для русских событиями на фронте, из кожи лезет, чтобы люди предали забвению его заявление, что ему не по дороге с большевиками, что существовала система политического террора, и что он с неохотой взялся строить юридическую науку по указке немцев, – подошел вчера ко мне.

– На последнем заседании совета университета решено, вместо мертвых душ по юридическому факультету, запросить новых. Я решил предложить вашу кандидатуру и внести вас в список, если желаете… Паек будет.

– Я подумаю, – отвечаю, не желая говорить об этом в присутствии людей, сидевших в комнате финансового отдела Управы («Табачник»²⁴⁴), а сам думаю: никогда ты, предатель, не затянешь меня туда. Я не желаю работать научно на немцев.

– Отвечу завтра, – прибавляю.

– Как хотите. Подумайте!

Сегодня послал ему записку: «Вл. Лукич! На Ваше вчерашнее предложение даю отрицательный ответ».

25.1.43. Немцы на Кавказе отступают. Но этот факт, после триумфального шествия по Европе в течение 3,5 лет, нельзя признать перед всем миром. Поэтому, они термин «отступление» заменили менее прискорбным «відривання від ворога»²⁴⁵. «Пляномірно відривались від ворога»²⁴⁶ – это высказывание встречается впервые за все русско-германские войны в двух следующих друг за другом сводках. Сохраним эти сводки.

Слухи о замене названия «Красная Армия» на «Русская армия» и слова «командиры» словом «офицеры» подтверждаются сообщением из Хельсинки.

Правильно сделано. Надо выбить из рук врага и белогвардейцев оружие, что будто бы:

1. эта война не русско-германская, а германо-советская;

2. что борется не русский народ за свободу, землю, права, а советы, т. е. большевики;

3. что на территории СССР живет не русский народ и другие национальности, а подсоветский народ – новое словечко;

4. что родина и Советы – понятия несовместимые и т. п.

В городе наступили некоторое успокоение. Слухи о том, что Валуйки немцы опять взяли. Но базар настроен нервозно. Хлеб исчез. Цены растут. Хлеб доходит уже до 200 рублей за килограмм вместо 100–110 р. Немецких марок и украинских рублей принимать не хотят.

26.1.43. Все ждут своих. Но боятся говорить. Лютует гестапо. Раньше, поддаваясь агитации местной газеты, поносили все русское. Теперь расхваливают: мы – талантливый народ, культурный, у нас мирового значения литература и т. д. А В. Вас., человек, отсидевший при советской власти в тюрьме, но честный, удивил меня сегодня:

– А вы знаете, между нами говоря, Сталину история памятник соорудит.

– Не сомневаюсь уже давно в этом.

– И знаете, почему? Не растерялся человек. Действительно, много делал, хотя кое-кто его не любит…

– «Кого все любят, тот не делает ничего доброго», – отвечаю фразой Чернышевского.

Чего боятся? Не только гестапо. Боятся расправы своих – за службу у немцев.

Две вырезки: 1) «Спілка для… [неразбор. – А. У.] господарства»²⁴⁷ и 2) «Млинарський промисел на Волині та Поділлі»²⁴⁸ сохраню. Захват нашей экономики немецким капиталом – вот что в них характерно.

27.1 43. Первый после многомесячного перерыва налет нашей авиации.

Мороз 25 января держится на уровне 25°.

Серовский – священник. Это – факт. Вчера о нем мне сообщили, хотя его я еще не видел. Как-то раз, беседуя с ним на эту тему, я спросил его:

– В какую же церковь собираетесь? В православную русскую или в автокефальную?

– Только не в автокефальную, которая молится за Гитлера.

– Тогда благословляю на подвиг ратный, – ответил я. – Надо использовать даже церковную трибуну для разгрома фашистов.

Выяснились подробности ночного налета. Одна бомба упала в начале… [неразбор. – А. У.] Куликовской²⁴⁹, против Дома врача (теперь там «Просвіта»). На большое расстояние от места падения – ни одного стекла в окнах. На дворе мороз и ветер. Какие страдания испытывает население, очутившееся в квартирах с разбитыми окнами!

Упали бомбы на Сумской около Штандкомендатуры (школа слепых)²⁵⁰. На Москалевке и Шатиловке²⁵¹ тоже брошены бомбы. Кузинский мост разбит. Что нас, харьковчан, ждет, что нас ждет!

В третьем номере застрелился немецкий офицер.

28.1.43. Второй ночной налет нашей авиации. С военной точки зрения он – бессмыслен. Продолжался всю ночь. Есть жертвы. В Нагорной части бомб сброшено не было. Только и говорят, что о налетах. Страдает население, но не немцы.

29.1.43. Всю ночь, говорят, рвались снаряды на аэродроме – результат сброшенной бомбы.

30.1.43. Видел Серовского. Рассказывает: читал подпольную газету «За радянську Україну»²⁵². Статьи дышат, будто бы, злобой и жаждой мести по отношению к оставшимся и работающим.

– Семененко мне рассказывал, – добавил Серовский, – что уничтожают даже стиравших немцам белье.

– Вранье, – говорю, – этого не может быть!

В ночь с 30 на 31 января – жуткая бомбежка. Никуда не выходил. Будь что будет.

30–31.1.43. С 31 на 1 февраля бомбили меньше.

Гитлер в десятилетие прихода фашистов к власти обратился с воззванием к немецкому народу и народам Европы о мобилизации всех сил для полной победы. Говорят, встревоженный событиями на восточном фронте, Гитлер был на днях в Харькове²⁵³ и в «Гиганте», где помещается управление воздушными силами (“Luftkommando”), выступил перед генералами и летчиками.

– Если бы сразила бомба этого прохвоста, – прибавляют при этом. – Это он вверг во имя честолюбивых замыслов все народы Европы в нищету, голод и разорение. Это он насильственно навязывает нам свои «идейки».

Морозы держатся на уровне 15°-16°.

1-го февраля 1943 г. Февраль уже. День сегодня чудесный – теплый, солнечный, тихий. Настоящий кисловодский день, какой я наблюдал там в январе – феврале десять лет тому назад.

Эвакуация идет. Вывозят понтонные части, имущество, лазареты. Постепенно.

С первого на второе налетов нашей авиации не было, хотя погода благоприятствовала.

2, 3, 4 февраля 43 г. Два немецких наемника, никому неведомые генералы – Власов²⁵⁴ и Малышкин²⁵⁵, образовали «Русский комитет» в Смоленске и от его имени выпустили к русскому народу и его армии воззвание, датированное 27.12.42 г. В Управе его сочли необходимым перепечатать на машинке.

Его цели:

«свержение Сталина и его клики, уничтожение большевизма; заключение почетного мира с Германией; создание в сотрудничестве с Германией и другими народами Европы Новой России, без большевиков и коммунистов».

Прийти и сказать народу, что будет капитализм, нельзя – не поверят. Народ не хочет капитализма. А так, как массы не хотят, пускаются господа-капиталисты на обман и хитрость. Призывают генералы Власов и Малышкин записываться в русскую «освободительную» армию.

Какая ложь! Пока у немцев дела были хороши, они не думали о комитетах. Они просто думали захватить русскую землю. Теперь дела плохи, и они хотят опереться на предателей и обмануть русский народ.

В городе настроение тревожное. Вниз по Сумской движется непрерывная цепь машин, пушек. Из города увозят имущество. Эвакуация полная.

Слухи о прорыве в верхнем течении [реки Северского] Донца. Взята будто бы нашими Готня²⁵⁶.

Слухи о том, что Харьков немцы хотят объявить крепостью²⁵⁷.

Спрашивали о планах уезжать.

Под страхом расстрела мобилизуют на окопы.

Жене прислали извещение явиться 5 февраля в 4 утра во второй райбургомистрат.

5.ІІ.1943. годовщина моего второго похода на обмен. Тогда была сильная метель, мороз. Чуть-чуть не погиб! Сегодня тоже ветер, но солнце. Мороз, но метели нет. Тогда немцы в Харькове чувствовали себя свободными, крепко. Сегодня – паника. Всеобщая эвакуация. Управа на колесах. Сосновый нервничает, курить стал. Население сегодня выгоняли массами рыть окопы. До 5 февраля освобождали служащих. С сегодняшнего дня не освобождаются и они. Упорно говорят о том, что судьба Харькова будет решена в несколько дней.

Приходил З., плакал. Боится. Художественный институт связан с пропаганда [Штафель (?) – А. У.], получал от него поддержку. К тому же, он – член «Просвиты»²⁵⁸. Его собираются увозить. Его иллюзии развеялись (оказался он со слабыми мозгами). Что делать? Я… [неразбор. – А. У.] навестил его, заблудившегося, посоветовал ему скрыться и ни в коем случае не связывать своей судьбы с фашистами, которым он не нужен.

6.ІІ.43. Памятный день. Управа разбежалась. Руководители укатили. Все бросили на произвол. Приказали жечь бумаги. Полная растерянность. Из города бегут. Бегут, конечно, у кого рыльце в пушку. Зарплату уплатили за первую половину февраля, аванс – все немецкими марками, которых никто не хочет брать.

В электротехническом [институте], в подвале, население грабит картошку. «Гигант» разграбили.

Вечером, в 5 часов, налет нашей авиации. Сильная противовоздушная оборона, которой в последние дни не слышно было.

– Вы уезжаете? – меня спрашивают.

– С чего вы взяли? И не думаю. От своих не бегут. От врага бегут.

Уехало ничтожное количество – все «ответственные».

7.ІІ.43. Воскресенье. День грабежа. Население кинулось расхватывать брошенное немцами. Нечто похожее уже было. Но есть, однако, разница: тогда грабили, чтобы не досталось врагу, теперь грабят награбленное немцами. Воспользовавшись тем, что в комнате (в Управе) никого не было, я порвал и бросил портрет Гитлера – «визволителя». Этот честолюбивый унтер всю Европу ограбил и залил кровью. Суд придет. Судить будет немецкий народ.

Пьяные солдаты на улице. На Пушкинской мальчишка везет с немецким солдатом бутылки с портвейном. На улице стоит легковая машина с двумя рядовыми и унтером. Пьяные вдрызг. Заметив портвейн, обступили и присвоили несколько бутылок. Унтер обхватывает шею мальчишки и голэбит. Разложение.

Полтава, говорят, занята. Путь на Киев через Полтаву отрезан. Остается – на Ворожбу. Немецкая армия расколота на юге на три части.

8.ІІ.43. От надежды к отчаянию. Эвакуация подходит к концу.

Все, что бросили немцы, растащено. Но в 12 часов дня бывшая студентка нашего института, работающая в организации ТОД, сообщила мне, что полчаса тому назад ее начальник-немец приказал ей явиться на работу, ибо с вокзала возвращаются груженные машины на том основании, что положение резко улучшилось и что «красные» отогнаны на 200 км. Ей можно верить. Но заслуживает ли доверия сообщение немца? Неужели, верно?

Гибель нас ждет, гибель! Если возвратятся немцы, они хлеба не дадут: кормитесь, скажут, разграбленным.

Какая тоска, какая тяжесть!

Ходил по воду. На территории электротехнического института лежит убитая сегодня немцем женщина. Около нее – стулья, доски. Говорят, за грабеж. Жутко!

9.ІІ.43.²⁵⁹ По Сумской (с Московской) утром двигались войска. Куда? На фронт, на Белгород? Неизвестно. И откуда? С фронта, из-под Чугуева? Тоже, неизвестно. Или, может быть, выгрузились на Балашовском вокзале и движутся на фронт? Но измученные крестьянские лошадки, не менее уставшие солдаты характеризуют их, как части отступающие. Но почему на Белгород? Некоторые резонно замечали, что за Русской Лозовой²⁶⁰ они делают поворот на Деркачи²⁶¹, а оттуда – на Золочев²⁶². Значит, отступают. Машин стало меньше. Но погрузка идет полным ходом. Например, из здания училища связи на улице Красина из открытых окон летят сапоги, шинели, свитера. Все это грузится и вывозится.

Видимо, для успокоения Штандкомендатура вывесила объявление, что:

1. грабители будут расстреливаться;

2. населению разрешается ходить с 5 часов утра до 5 часов вечера;

3. снабжение продовольствием будет продолжаться на прежних основаниях, и гражданский паек будет увеличен (ого!).

В общем, впечатление такое, что восстанавливается нормальная жизнь и что фронт отодвинут.

Вечером опять встретил Скворцову. Ее сообщение, обратное вчерашнему, подбодрило меня сильно. Скворцова сказала, что ее начальство получило распоряжение немедленно уезжать каким угодно путем и что с 8 на 9 февраля, ночью, наши взяли Белгород.

Долго ли будут продолжаться эти агонии города?

Ночью был небольшой налет, работали зенитки.

10.ІІ.43. Город на военном положении. По улицам валяются трупы расстрелянных. Утром был на Сумском базаре – лежат двое, мужчины. Положение трупа такое, какое может быть при расстреле. В 11.30 дня на Совнаркомовской, против клуба НКВД, офицер застрелил четверых – двух женщин, тащивших санками уголь со двора клуба, одного мальчишку лет 12 и немца (последнего – случайно). Трупы лежат неубранные. Застреленную на территории ХЭТИ²⁶³ несколько дней тому назад женщину растаскивают собаки. В различных частях города, рассказывают, тоже валяются трупы. Приказано не пользоваться санками. Тащишь что-нибудь на санках – поплатишься головой. Террор!

Объявили, дадут хлеб (мукой) по 1,5 кгр. на душу. Видимо, последняя мука и последняя выдача.

Я шел и думал. Население Харькова да и других городов, столько перестрадавшее, по достоинству оценило советскую власть. Это будет самое преданное, самое послушное население, самое лучшее на работе. Оно глядело в глаза голодной смерти, оно несло жертвы близкими, оно несло физический и огромный моральный гнет, оно знает, что такое рабство, оно терпело холод, оно сидело без воды и света. Да, эти страдания ужасны, они во много раз больше страданий уехавших, эвакуированных…

На руках 1200 рублей марками, хочу поменять, никто не берет. И здесь немцы ограбили, выдав зарплату в марках.

11.ІІ.43. Последние дни, а, может быть, часы правления фашистов в городе. Машин значительно меньше. На некоторых улицах – Бассейной, Ветеринарной, площади Дзержинского – стоят машины СС-овцев. Что-то чинят, что-то ладят. Исключительно молодежь. На площади Дзержинского около химинститута торгуют ваксой, джемперами, зубной пастой, папиросами. Пьют. Около машин женщины, дети. Каждый старается сбыть свои марки…

Со стороны Белгородского шоссе по улице Сумской движутся нагруженные доверху сани, запряженные крестьянскими клячонками. Их сопровождают пожилые солдаты. Понурые, усталые. На улице – месиво из снега. Ходить тяжело. Они сворачивают и идут толпой по тротуару. Я – вслед за ними. Против здания горсовета выскакивает на тротуар офицер. Беспорядок! Нарушение дисциплины! И криком сгоняет солдат на улицу. Виноват унтер. И он подскакивает к унтеру со словами «Черт!», размахивает кулаком перед его носом. Унтер – струнка. Идущие впереди солдаты, оглядываясь, ухмыляются. Признаки разложения, неповиновения…

В 12 часов дня ухала артиллерия и строчили пулеметы за Холодной горой.

12.ІІ.43. Улицы сегодня почти безлюдны. Редкие пешеходы – женщины. Утром вышел, направляясь к площади Дзержинского с марками в кармане. Навстречу женщина со спутником мужчиной. Слышу разговор: «хватают мужчин». Настораживаюсь и спрашиваю:

– Верно?

– Да, да, вон там в переулке взяли двоих.

Идти опасно, хотя только 8 часов утра. Поворачиваю назад. Сижу дома. В 10 утра приходит Ив. Иванович.

– Забирают мужчин. Спрячемся?

– Куда?

– В квартиру Тютюнника.

Спускаемся в подвал. Сидим полтора часа. Нам видно в окно, как прохаживается полицейский по улице Ольминского до Пушкинской и дому НКВД. Стережет. Гестаповцы из дома НКВД еще не уехали.

Ухает артиллерия на востоке, слышна пулеметная дробь.

На улице тихо. Изредка промчатся одна – две немецкие машины.

Последние часы доживают фашисты.

На душе радостно и тревожно.

Свои близко. Мы ждем с нетерпением их, освободителей. Но как они оценят нашу вынужденную (многих) службу у немцев? Провокаторы из немцев распространяют басни о терроре «красных», о поголовном расстреле всех, работавших у немцев.

Брехня! Ложь!

13.ІІ.43. Суббота. Семь дней никаких известий о положении на фронте. Последняя газета вышла 6 февраля. Положение с Харьковом неясное: то ли фашисты заперты (говорят, с трех сторон), то ли наши осторожно двигаются²⁶⁴. Ночью немного работала артиллерия, вражеская или наша – неизвестно. Днем – одинокие и редкие выстрелы, иногда пулеметная дробь. Но где фронт – никто не знает. Население ждет, оно ждет, как освободителей, своих, ждет хлеба. Еще неделя такого положения, и начнется голод. Запасов почти никаких.

В городе, главным образом, эсэсовцы. Их машины редко, редко пробегают улицами.

Сегодня решился навестить Белянина. Сошло благополучно. Вчера, между тем, хватали мужчин. Часовой у дома НКВД исчез. На дверях по-немецки и по-русски надпись «минировано». Видимо, более для острастки, для предупреждения грабежа.

Мороз. Погода устойчивая с конца января.

14.ІІ.43. Утро. Когда я пишу эти строки, воздух и окна сотрясают почти беспрерывные взрывы. Фашисты уничтожают, видимо, все общественные здания – со злости, чуя свою гибель. Взрывы продолжаются с 3 часов ночи, а сейчас без четверти шесть утра.

Шесть часов утра. Кругом пожары. Горят: «Гигант», здание ИНХОЗа²⁶⁵, здание автодорожного института. Артиллерийская канонада – не известно чья…

6.30 утра. Канонада продолжается, но реже. Немецкие машины под окном. Кажется, подрывники. Двор полон сажи. С возмущением говорят о поджогах.

… Сильный выстрел. Стекла задрожали…

С 7 до 9 утра сильная минометная и орудийная стрельба. Сплошной гул. Говорят, на Холодной горе, а во дворе кажется, что на Журавлевке. Артиллерийская стрельба ослабла. Но не прекратилась.

Здание Инхоза горит ярким пламенем.

Облаками дыма окутан город. От дыма темно. Снег перестал падать.

В 12 часов дня – утихло. Немецкие машины еще курсируют.

Приходил пьяный Свинарев. Болтал о каком-то подпольном комитете. Подозрительный тип.

Фашисты ходят по улицам и выстрелами разгоняют население.

В ночь с 14 на 15 февраля редкие взрывы. Пожары продолжаются.

15.ІІ.1943. 5.30 утра. Тихо. Предвещает ясную погоду. Но дым еще стелется. Снег стал черным от копоти.

Немцы есть или нет?

Нет, есть. Вот проехало два мотоцикла. Свернули на Пушкинский въезд.

16.ІІ.43. Ура! Освобождение! Наши войска заняли город. 16 месяцев плена фашистского окончились. Народ приветствует своих освободителей криками «Ура!». На улицах огромные толпы народа… На редкость теплый день.

17.ІІ.43. Немцы сожгли или взорвали: 1) «Гигант»; 2) здание ИНХОЗа; 3) 36 школу²⁶⁶; 4) гостиницу «Интернационал»²⁶⁷; 5) здание обкома партии; 6) корпус мединститута, стоящий на Сумской; 7) здание госстраха на Сумской²⁶⁸; 8) здание педагогического института (бывшее здание института благородных девиц)²⁶⁹; 9) прекрасное здание Дворца пионеров, в котором до 1934 года помещался ВУЦВК²⁷⁰; 10) здание военно-хозяйственной академии на площади Тевелева; 11) рядом стоящее с ним здание; 12) левый корпус Дома кооперации; 13) здание химического института на площади Дзержинского, рядом с гостиницей «Интернационал»²⁷¹; 14) частично 6 подъезд Госпрома; 15) здание АТС²⁷², уже один раз взорванное; 16) несколько корпусов технологического института.

Это – в центре.

Город в развалинах.

В 12 часов сильнейший налет немецких [«Штукасов»²⁷³ (?) – А. У.], какого Харьков еще не видал.

В квартирах у многих выбиты почти все стекла – результат действия взрывной волны от попавшей в Дом коммунальника бомбы. На углу Бассейной и Пушкинской несколько разрушенных домов. В разных частях города – то же, особенно на Михайловской²⁷⁴, Театральной площади и др.

Много жертв среди гражданского населения.

18.ІІ.1943. В очереди за водой у колодца на Журавлевке.

Женщина комментирует объявление хозяина колодца, требующего от берущих воду по 15 рублей на ремонт колодца.

– Ишь, ты! Это при Управе брали! За все брали! Все мало было, извергам.

– Да, попанувалы²⁷⁵. Не все, правда. Кое-кто в золотых кольцах и сейчас жалеет за немцами, – раздается голос.

– Вам попаде, підлабузникам. Червоноармієць казав, що всіх проституток візьмуть на учот.

– Заставимо терор робити. Одна манікюрша жалілась мені: то, каже, я ногті стригла, а то тепер камні заставлять таскати.

– Так їй i треба. Та ще 200 грам хліба дати, як нам німці. А ми по 600 грам получимо.

– А то ж! – раздаются голоса.²⁷⁶

Огромный переворот в отношении к советской власти. Об обидах, которые вспоминались в таких же очередях в дни прихода немцев, – ни слова.

Пришел в городской Совет и предложил свои услуги. Назначен временно исполняющим обязанности заведующего финансовым отделом. Говорил с т. Селивановым.

Теперь я отдам все свои силы на восстановление города.

23.ІІ.43. День 25-летия Красной Армии. Мог ли я думать, что придется свободно, с волнением слушать доклад капитана Соловьева о славной годовщине. Его каждое слово теперь, когда я пробыл 16 месяцев в рабстве у немцев, приобретало для меня какой-то особенный смысл. Полет мухи был слышен – так слушали докладчика.

Волновался и радовался.

Призыв по мобилизации. Мне явиться 1-го марта.

Твердо решил вступить в партию.

(На этом записи в дневнике заканчиваются – А. У.).

(Харьковская государственная научная библиотека им. В. Г. Короленка. Отдел «Украиника». Копия, компьютерный набор).