Евгений Меньшенин
13 страшных историй
Артур Раин. Железные ангелы
Она была прекрасна. Ее спящее лицо не портила даже точка лазерного прицела на лбу. Обычно черты лица в этот момент искажаются. Услужливое сознание людей старательно стирает все, что может напомнить о последних минутах того, кого ты убил. Для меня это было уже неважно, поэтому я всего лишь наслаждался ее красотой и думал только о том, что нажать на спуск и выстрелить в первый раз будет легко. А вот отметить красным знаком смерти лоб лежащего рядом с ней ребенка и спустить курок во второй раз – это уже задача не для того, кто родился ангелом, как и все люди. Мне казалось, что я уже прошел через огонь и стал железным, но я ошибся. Поначалу я думал, что ошибкой был и поход к психологу, с чего все и началось, но потом…
– В одну из наших встреч ваша жена сказала мне, что вы больше не тот, за кого она вышла.
Я слегка пожал плечами и сказал, глядя в сторону:
– Даже не знаю, откуда она взяла эту банальность.
– Кроме того, – продолжал психолог, которого звали Андрей, – она добавила, что теперь первая мысль, которая приходит ей на ум, глядя на вас, – вот человек, который уже совершенно не способен потерять головы.
Я слегка усмехнулся и потер рукой лоб.
– А вы точно психолог?
Мы с ним немного посмеялись, ну, знаете, тем самым смехом, тишина после которого становится еще страшнее, чем до него. Вечернее солнце слегка укололо меня в уголок глаза и заставило поморщиться. Вероятно, мой мозгоправ неправильно истолковал это движение.
– Вы с этим не согласны?
– С тем, что моя жена так думает или с самим утверждением?
Андрей слегка пожал плечами.
– На ваш выбор.
Я откинулся в чертовски удобном кресле и посмотрел на человека напротив, который в точности повторил мое движение. Древнейший трюк на свете, призванный вызывать доверие. Копируете жесты, движения, интонации голоса собеседника, и он начинает вам доверять. Разумеется, только в том случае, если он не знает об этом фокусе.
– Однажды я был со своей командой в Сомали, – заговорил я, с удивлением вслушиваясь в звук собственного голоса. Сами понимаете, когда вообще не собирался ничего сказать, удивление вполне уместно. – Наш взвод называли «железные ангелы», и самое удивительное в этом было то, что мы не сами придумали это название. Нас забрасывали в такие места, где жили потомки людей, воспитанных миссионерами. Мы защищали их добросовестно и самоотверженно, так как платили за это весьма и весьма прилично. За наши боевые навыки и получили прозвище «железные», ну а «ангелами» стали после того, как два часа удерживали вооруженных до зубов бандитов, пока жители богом забытой деревушки не ушли в джунгли.
– Думаете, что не заслужили это имя? – прозорливо спросил Андрей.
– Вторую часть точно нет. Нам заплатили за эту работу, как и за… любую другую, – фыркнул я. – Ангел на зарплате – это слишком даже для нашего мира… Ну так вот. Сомали – прекрасное место, которое лучше любого из вашей психолого-братии помогает наслаждаться жизнью здесь, у нас. Когда видишь ежедневную борьбу даже не за кусок хлеба, а за глоток воды, быстро учишься ценить свою скучную жизнь.
– И отучаешься терять голову?
– Однажды мы вернулись в то поселение, за которое нам больше не платили, – спокойно сказал я. – Надо было доделать кое-что… На самой окраине нас встретила медленно идущая женщина, покрытая кровью с ног до головы. У нее был этот взгляд… тот, что появляется как отражение ада, если долго в него всматриваться. Ничего членораздельного она не могла сказать, просто показала трясущейся рукой куда-то за спину.
Я ненадолго замолчал, внутренне надеясь на то, что он заговорит, и одновременно мысленно умоляя его не делать этого.
– Там была яма, – продолжил я спустя секунду. – Здоровая яма, куда очередные повстанцы скинули все население этой деревушки и изрешетили из автоматов. Выжить удалось лишь одной этой женщине, и знаете как? Ее муж, когда их сбросили в яму, схватил валяющуюся рядом доску, накрыл ею свою жену и лег сверху. Не знаю, сколько пуль в него попало, но те несколько, что насквозь пробили его тщедушное тельце, застряли в этой доске.
Я посмотрел Андрею прямо в глаза и продолжил:
– Очень здорово, если тебя любят так сильно, что готовы отдать жизнь. И уж совсем прекрасно, если при этом еще и в любой ситуации способны не терять голову.
Мы с ним смотрели друг на друга так долго, что я начал слышать тиканье больших часов в углу.
– Ладно, – нейтральным тоном сказал Андрей, – я выслушал вас и вашу жену, на этом мы закончили первый этап.
– Первый этап чего? – поинтересовался я. – Не примите это как критику… хотя это она и есть, но мы видимся уже черт знает который раз, а я все еще смутно представляю, какого дьявола я здесь делаю.
– Немного терпения, – Андрей легко улыбнулся. – Меня называют лучшим в моей области не потому, что я даю людям то, что они хотят.
– Звучит божественно, – хмыкнул я. – Дадите мне то, в чем я нуждаюсь, верно?
– Именно.
Психолог открыл ящик стола и вытянул из него листок бумаги, после чего протянул его мне.
– Съездите по этому адресу и приведите его ко мне.
Когда я посмотрел на адрес, то сначала не поверил своим глазам. Это было словно увидеть то, о чем не просто хотел бы никогда больше думать. Представьте, что однажды, очнувшись от чудовищного кошмара, вдруг узнать, что это был вовсе и не сон.
– Я бы спросил вас, – медленно произнес я, пристально вглядываясь в Андрея, – не шутите ли вы, однако если и есть кто-то, кого никогда и ни при каких условиях невозможно принять за шутника, то он сидит сейчас передо мной.
– Приведите его ко мне, Роман, – сказал психолог. – Я согласился поговорить с вами лишь при условии полного доверия ко мне и моим методам. Съездите в этот дом и приведите его ко мне.
Я потряс головой и на секунду прикрыл глаза.
– Это точно необходимо? – глухо спросил я.
– Душевный покой для вас, – прежним вкрадчивым тоном сказал Андрей, – возможен только в том случае, если и он обретет его.
Я поднял голову и внимательно всмотрелся в психолога. На мгновение мне показалось, что он все понял, но потом я сообразил, что вижу лишь то, что хочу видеть. А это было неприемлемо.
– Хорошо, – вяло сказал я, отводя взгляд в сторону настолько медленно, насколько требовалось, чтобы подстраховаться и не дать ему понять, в чем дело. – И когда нам прийти… на прием?
– Как можно скорее, – вздохнул Андрей. – Должен вам сказать, ваш случай не самый сложный из тех, что мне попадались, уж простите, и я потратил на него непозволительно много времени. Это первая и главная причина, ну а потом, чем быстрее мы разберемся с ним, тем скорее ваша проблема будет решена.
Я поднялся на ноги и пошел к выходу из комнаты, старательно перешагивая через черные тени, что отбрасывали рамы его окон. Он должен был меня окликнуть. Если я не ошибся, и Андрей именно тот, кто мне нужен, то его словами будет…
– Не касайтесь темноты, – сказал он, когда я открыл дверь. – Даже если очень захочется.
Я кивнул, не оборачиваясь, и вышел, чтобы скрыть улыбку.
* * *
Необычайно крупный снег, похожий на мыльную пену залеплял лицо и кусал за шею. Я шел сквозь серый сумрак, лавируя между немногочисленными прохожими, и размышлял о том, что же желать дальше. Это был он, я почти уверен. Но в моем случае «почти» было недостаточно. Я должен был знать наверняка.
Тот адрес, что дал мне Андрей, я знал наизусть, точно так же, как и любую дорогу к нему или от него. Ровно через 4 минуты я уже поднимался по лестнице к хорошо знакомой двери с винтажной ручкой в виде львиной головы. Мой друг Марк прицепил ее к типовой многоквартирной двери в день свадьбы и с презрением отбивался от наших шуток в стиле «не стоит вешать знак “мерседес” на “ладу”». Его жена смеялась и показывала нам язык, поддерживая своего свежеиспеченного мужа.
Воспоминание об их счастье ножом резануло по сердцу, и из глаз моих потек беззвучный крик.
Дверь была открыта, как всегда. Он уже давно ее не запирал. В нос мне тут же ударил тяжелый запах. Я сделал два коротких шага и посмотрел вперед.
Там была лишь темнота и холод. Я протянул руку и погрузил ее во мрак, настолько густой и тяжелый, что пальцы мои тут же стали липкими.
– Здравствуй, Марк, – прошептал я, и дверь за мной закрылась почти беззвучно. – Выйди ко мне, пожалуйста.
Темнота сгустилась еще больше, и теперь я не видел уже вообще ничего. Однако зрение мне сейчас было и не нужно. Я чувствовал его присутствие и его тяжелый запах.
– Время настало, – сказал я, стараясь усмирить рвущееся из груди сердце. – Я нашел того, кто сможет помочь.
– Очередная ложь, – усмехнулась темнота. – Даже уже не знаю, кому ты врешь, себе или мне.
– Клянусь жизнью твоей дочери, что сегодня все кончится, – спокойно сказал я.
Он вцепился мне в горло так быстро, что я не успел бы его остановить, даже если бы и хотел.
– Это слишком даже для тебя, – прошипел Марк, и его хватка на моем горле стала совершенно ледяной.
– Ты знаешь меня лучше, чем кто-нибудь еще, – прохрипел я, не стараясь освободиться. – Когда я в последний раз клялся?
– Никогда, – проворчал Марк, разжимая пальцы.
– Вот именно, – тяжело дыша выдавил я. – Он тот, кто нам нужен. Он поможет освободиться.
– Надеюсь, ты прав, – темнота отдалилась от меня и исчезла, стертая светом дешевой лампочки.
Марк был одет все в ту же застиранную рубашку защитного красного цвета и подслеповато щурился, потирая дряблые от пьянства веки. Мы смотрели друг на друга, словно двое слепцов, пытающихся понять, кто же на самом деле стоит перед ними.
– Пойдем со мной, – сказал я и, повернувшись к выходу, выключил свет.
* * *
Через полчаса мы снова смотрели с Андреем друг на друга, но на сей раз ему приходилось сверлить взглядом не только меня, но и Марка, сидящего от меня по левую руку.
– Удивительно, – спокойно сказал Андрей. – Я был уверен, что вы лжете мне, но это… Может, расскажете, чем я могу помочь в этом случае?
– В тот вечер я пришел домой очень поздно, – голос Марка пробивался сквозь тишину, словно лодка, плывущая против течения. – И я не от любовницы, там, или из бара… просто отработал смену и домой к жене и ребенку. Глупо, но даже сейчас немного обидно. Многие думают, будто если задержался, потому что подонок, и случилось страшное, от этого только хуже. А я вот так не думаю. Грязь – это защитная оболочка для души, сквозь нее не пробьются ни слезы, ни крики.
Марк перевел взгляд на Андрея, потом на меня и слегка улыбнулся.
– Дверь была закрыта, – продолжил он все тем же потусторонним голосом, – он ведь не вломился, она впустила его и закрыла за ним дверь, может, даже предложила ему чаю.
Я спрятал руки под стол и согнал с лица всякое подобие выражения. Он не должен был догадаться, что я делаю.
– Ее он убил быстро и профессионально, одним ударом, – продолжал Марк, пронзая взглядом пустоту, – а потом отправился в детскую…
Марк потер шею, и лицо его исказилось до неузнаваемости.
– Я тогда просто перешагнул через труп жены, – теперь он выдавливал слова, будто выжимая кровь из раны, – и пошел наверх. Понял, что с ней все кончено, не первый мой труп, знаете ли. Да и потом, меня тянуло наверх, словно кто-то привязал к моей шее веревку и тащил. Тогда я понял, что испытывает человек, приговоренный к повешению. Я открыл дверь в комнату дочери и посмотрел, что он сделал с ней…
Марк посмотрел на Андрея и протянул к нему руку, словно стараясь ухватиться за ветку и не утонуть.
– На стене у моей девочки висел жуткий дешевый китайский светильник, – тяжело дыша продолжал Марк. – Маленькое пластиковое солнце, которое светило… ультрафиолетом, что ли. Не знаю, чем эта пакость нравилась ей, но она часто включала его и радостно смеялась.
Андрей слегка откинулся в кресле, и лицо его словно застыло. Я же продолжал собирать под столом свой дьявольский конструктор.
– Кровь светится под ультрафиолетом, – с совершенно сумасшедшей улыбкой сказал Марк. – Она сияет и… вся комната моей девочки светилась. Пол, потолок и стены и даже окна, не говоря о кровати, на которой она… лежала.
Андрей на мгновение прикрыл глаза. Марк очень долго молчал, а потом отвернулся, чтобы закончить свой рассказ.
– Будто убили ангела и выпустили ему всю кровь.
Я закончил собирать конструктор и посмотрел на Андрея.
– Ну как, док, поможете моему другу? – спросил я, стараясь, чтобы мой голос звучал спокойно.
– Поразительно, – Андрей потер лоб. – Я слышал о таких случаях, но самому видеть не приходилось.
Психолог осмотрел стол, за которым сидели только мы с ним, и покачал головой.
– Давно вы беседуете с вашим застрелившимся другом? – спросил он, сочувственно улыбаясь. – И как давно говорите за него?
В моих ушах зазвенело в последний раз. Все то время, что я потратил на поиски, этот проклятый звон не давал мне спать как следует. Когда в помещении стреляют, удар по ушам такой сильный, что звон в них – это самое безобидное. Ну а когда на ваших глазах ваш друг пускает себе пулю в голову, и вы каждую ночь видите его в залитой кровью рубашке, звон может стать и хроническим.
Я вытащил пистолет, на который навинчивал глушитель под столом и направил ствол на Андрея.
– Никакого больше звона в ушах, – чувствуя себя довольно глупо, сказал я. – Я не говорил, что мой друг застрелился.
– Рома, Рома, – Андрей ласково улыбнулся. – А если я скажу, что знаю вашу историю из газет, это поможет?
– Вряд ли, – я пожал плечами. – Ты ведь этого не скажешь, верно? Ты скажешь мне то, что я хочу услышать?
– Что-нибудь серо-банальное типа «зачем»? – Андрей брезгливо пожал плечами. – Раз уж у тебя хватило ума организовать этот разговор, значит, можешь и сам догадаться.
Я молча смотрел на него, и эту игру в гляделки он проиграл.
– Я ведь был «железным ангелом», как и ты, – тихо сказал Андрей, даже не делая попыток пошевелиться. – Вот только если после нашей небесной жизни ты отправился по пути бытовухи, то я продолжил то, для чего мы стали железными.
– Начал убивать и доводить до самоубийства своих товарищей по оружию? – стиснув зубы, прошипел я. – Их жен, подружек… детей?
– Не просто убивать, – сказал Андрей, и в глазах его зажегся дьявольский огонек. – Убивать жестоко и безжалостно, долго пытать, прежде чем убить. Мученики ведь попадают в рай, верно? Этому нас учил наш полковой священник. Ну так вот эту сделку я и заключил. Отдал свою душу за то, чтобы мои товарищи и самые дорогие их люди попали прямиком в рай.
Я смотрел на него в немом ужасе. Даже не знаю, как описать те эмоции, что я испытал. Попробуйте представить, что перед вами оскаливший зубы бешеный пес, который уже готов вцепиться вам в глотку. Представили? Вот только мой пес сидел и молча сверлил меня глазами.
– С моей смертью все не закончится, – презрительно глядя на мой пистолет, сказал Андрей, и в его словах была такая сила убежденности, что я под ее напором чуть было не прикрыл глаза. – Ты можешь сейчас спустить курок, но после этого все станет только хуже. Помнишь ту яму, на краю которой мы стояли и стреляли в визжащую и копошащуюся на дне человеческую массу, чтобы отработать плату, полученную нами за тонну человечины? Помнишь ту выжившую женщину, которую ты отпустил, поддавшись глупой сентиментальности? И тогда, когда ты стрелял и когда не делал этого, внутри тебя уже ничего не изменилось, так как бездна – это просто темнота, которая никогда не меняется.
После этих слов воцарилась совершенно мертвая тишина. Я перестал, кажется, слышать даже тиканье его проклятых часов.
– В одном ты прав, – спокойно сказал я, чувствуя, как постепенно на меня снисходит умиротворение, – на твоей смерти все не закончится. Но за отнятую жизнь можно расплатиться только своей собственной жизнью. Любая другая плата не будет справедливой. И может, ты прав и в другом, все станет еще хуже, но знаешь… я рискну.
Не говоря больше ни слова, я выстрелил ему в голову.
* * *
И вот теперь мы вернулись к тому, с чего я начал. Я смотрел на спящую жену и дочь Андрея и размышлял о том, что убить их будет правильно. Даже если бы умер один Марк и его семья, лишить моего незадачливого психолога его семьи было бы абсолютно справедливо. В конце концов, если уж встал на путь правосудия, то вершить его нужно до тех пор, пока фемида не сорвет с глаз повязку и не убежит прочь, заходясь диким криком.
Всего минуту назад я убил Андрея, пустив пулю в зеркало, напротив которого медитировал около года, стараясь обрести душевное равновесие после всех этих смертей моих бывших собратьев и их семей. Кто же знал, что все это время я на самом-то деле искал их убийцу, чтобы сегодня, наконец, поиски увенчались успехом.
Я смотрел на жену и дочь, мирно спящих в постели, и думал о том, что в нашей вселенной множество законов и правил. Они рождаются, меняются, умирают, подстраиваются под актуальную повестку и так далее и тому подобное. Но есть один закон, который не меняется никогда.
Падший ангел всегда становится демоном.
Мэри Эго. Семья нежеланная
Моя Таня – она совсем маленькая, хрупкая. Лопатки, ключицы, скулы – у неё всё хрустальное, плечи округлые, в ладонях тонут, а глаза синие, как море из воспоминаний детства. Мы с ней встречались уже пять лет, звали друг друга мужем и женой, хотя вопрос о свадьбе она просила не поднимать, по крайней мере пока детей не будет. А дети нас стороной обходили.
Года тянулись, вместе с ними натянулись струной и наши отношения.
И вот, сегодня лопнули.
– Я так больше не могу! – кричала трубка голосом моей Тани. – Ты совсем меня не понимаешь! Только о себе думаешь! На работе допоздна сидишь, лишь бы меня не видеть!
Мне хотелось швырнуть телефон об асфальт, но я терпел, слушал, ждал момента, когда у Тани закончится запас обвинений и можно будет поговорить нормально.
Это был поздний сентябрь, на улице в десять вечера уже стояла такая темень, что если бы не фонари, я бы собственных рук не разглядел. И хотя снег ещё не захватил землю, ветер уже отрастил ледяные зубы и теперь кусал мою ничем не прикрытую шею. Добежав до подъезда и приложив магнит, я открыл дверь и заскочил внутрь.
Пока шёл до лифтов, повстречал наших соседей: молодую пару с семилетним сыном. Едва меня приметив, родители перехватили ребёнка за руку и заулыбались так яростно, словно рекламировали отбеливающую зубную пасту.
– Здравствуйте, – сказал я, не опуская телефона, в котором что-то продолжала шипеть моя Таня.
– И вам добрый вечер, – кивнула мамаша. – Ещё не нашли своё счастье?
– В поисках, – пробормотал я, закрывая ладонью микрофон, чтобы Таня не услышала. Ещё решит, что мне плевать на её чувства.
– Ничего, найдёте. Или, скорее, оно само вас отыщет, – и, проходя мимо, добавила тише: – Ещё не будете знать, что с этим счастьем делать.
Я проводил парочку долгим взглядом. Ребёнок шёл, точно робот, глядя себе под ноги. Родители так и улыбались во все зубы, пока не скрылись из виду.
Странные у нас собрались соседи, что и говорить. Какие-то надсадно счастливые, улыбчивые до судорог. Многие из них рассказывали, будто долго не могли семью создать. У кого-то муж не находился, у других детей не получалось дождаться, но вот сюда переехали и дождались.
Голос из трубки стал громче. Таня то кричала, то плакала, то шипела, как обезумевшая гидра:
– Мне отношения нужны серьёзные, – говорила она со слезами в голосе. – А серьёзно у нас не получается! Ты до конца ничего не можешь довести! Берёшься и бросаешь на первом же препятствии! Так и с детьми… Думаешь, дети просто так приходят? Они выбирают, понимаешь. А нас выбрать – не хотят! Сам подумай, мы же переехали с этой целью, а ничего не помогает!
– Господи, Таня… – мой голос звучал устало, бесцветно.
Затянувшаяся ссора выпила из меня соки, оставив лишь пожухлую кожуру. Я дошёл до лифтов и зло вдавил кнопку вызова. Выбирают, не выбирают… – что за чушь?
Таня моя верила во всякую оккультную ерунду. Бывало, я этому потакал, ради спокойствия в семье. Например, как с этим переездом, якобы в место, где люди своих детей находят. Но мы – не нашли.
– Что за чушь, – сказал я. – Мы же всё решили. Ты хотела ЭКО попробовать…
– Я хотела! Я! Вот именно! Чувство такое, что ребёнок только мне нужен, а тебя и так всё устраивает!.. Этот дом, он особенный. Правду Макаровна говорила! Тут у всех есть дети. Даже у безнадёжных!
– Господи, это просто дом! Обычная новостройка. Или до сих пор веришь в россказни о том, будто он в аномальной зоне стоит?
– Я точно это знаю! Чувствую!
– Ну-ну…
– Не понимаю только, почему не выходит ничего. Я же всё делала, как Макаровна говорила, – голос Тани перешёл в помешанный шёпот. – Она предупреждала быть осторожной, просить только ночью, тихонько, чтобы зло не услыхало. Я так и делала, просила подарить дитя. Но не вышло. Я теперь уже во всеуслышание кричу. И всё равно не выходит!.. Знаешь, думаю не получается, потому что тебе не надо. Потому что ты в дом не веришь! Потому он и не работает. Может… может, ты и детей на самом деле не хочешь!
– Неправда.
– Разве? Тебе, по-моему, вообще никто не нужен. Я уже как неделю съехала, а тебе хоть бы что! Даже не поинтересовался, где я!
– Разве ты сама не просила дать тебе время?
– Да, но я надеялась… Какой же ты бестолковый! – плакала моя Таня.
Наша ссора напоминала мне грызню собак, если убрать слова и оставить лай – смысл не поменяется.
Раздался звуковой сигнал, это подошёл лифт, разъехались створки. В глаза сразу бросились чёрные хвостики, красное платье. В углу лифтовой кабины спиной ко мне стояла девочка лет семи. Ещё одна местная аномалия. Поколебавшись секунду, я всё же зашёл внутрь, нажал на кнопку этажа. Из трубки продолжал литься поток обвинений, но я не слушал, а косился на девочку в углу, пытаясь вспомнить, когда видел её в последний раз. Вроде раньше всё время вверх-вниз каталась. Как не зайдёшь, вечно вот так стоит, уткнув нос в угол. Ни на что не реагирует, всё время молчит и никогда не выходит из лифта, даже на первом этаже.
Два года назад мы переехали в этот дом по совету одной чокнутой бабки, знакомой Таниных родителей. Я решил: хуже не будет, да и Таня после переезда воодушевилась, ожила, стала ждать чуда. Ребёнок стал её навязчивой идеей.
Чуда не случилось. Да и странно ждать его от обычной многоэтажки. По мне, кроме чересчур улыбчивых соседей, единственная местная странность заключалась в этом ребёнке, что вечно раскатывал в лифте. Первое время я очень ему удивлялся, а потом девочка пропала. Или я просто перестал её замечать? Теперь и не вспомнить. Например, была ли она в лифте утром? Кажется, нет, но если порыться в памяти, то словно красное платье мелькает на задворках сознания.
– Тебе все безразличны! – тем временем обвиняла трубка. Таниному голосу было тесно в маленькой кабине лифта. – Эгоист! Ни во что не веришь! Тебе семья не нужна! Не нужен ребёнок! – каждая фраза ощущалась удавкой на шее.
– Нужен, – придушено выдавил я, отворачиваясь к стальным створкам и делая звук на телефоне тише. Связь была готова оборваться, слова моей Тани с трудом прорывались через пелену помех.
– Ну… кх-онечно!
– Слушай, как я устал! Ну чего ты от меня хочешь? – не выдержал. – Я, что ли, детей у Бога выписываю? Мог бы, так и сделал бы! Но не происходит так, как ты думаешь! Дети никого не выбирают! Знаешь, может тебе к мозгоправу сходить? Ты словно помешалась!
– К мозгоправу?.. Помешалась? Ты смеёшься надо мной?
– Всё! С меня хватит! Сил больше нет! – разозлился я. Меня вдруг перекосило, перечеркнуло, будто перешёл грань, увидел, как оно будет дальше. Там оказалось одно сплошное ничего. Усталость вгрызлась в виски: – Знаешь, ты права, это конец.
– Подож… – пискнула трубка, но я уже зажал кнопку отбоя и держал до тех пор, пока не потух экран.
«Вот и всё», – подумал, и в груди стало так пусто и одновременно так тяжело, что захотелось немедленно напиться. Почему-то ныли зубы, видимо, слишком сильно сжимал их, пока слушал мою Таню.
Нет. Больше не мою.
Лифт жужжал как брюхо огромной пчелы, медленно поднимался, в воздухе витал запах машинной смазки, кислого пота и горькой хлорки. Я дышал сквозь зубы, как вдруг вспомнил про девочку, обернулся.
Она, как прежде, стояла в углу, в шаге от меня. Но в её позе что-то изменилось. Голова была чуть повёрнута, словно ребёнок прислушивался.
– Уши греешь? – строго спросил я, но девочка не шелохнулась, только скосила на меня чёрный глаз. – Ты знаешь, сколько сейчас времени? Уже полдесятого, долго будешь в лифте раскатывать? – с непонятной мне самому злостью спросил я. Словно девочка была виновата в моей потере.
Она молчала, и от этого я злился только сильнее. Злился на медленный лифт, который словно завис между этажами, злился на Таню и детей, что никак не желали нас выбрать, злился на себя. А тут ещё эта девочка, слушает, смотрит. Ей, наверное, смешно. Любопытно. Чего она здесь ошивается целыми днями? Где её родители?.. А ведь холодно, а она в одном платье, даже колготок нет, сандалии на босу ногу, простудится ведь.
– Слышь, давай-ка я тебя домой отведу, – сказал я. – Ты ведь местная? Из этого дома?
Молчание.
И что, забить? Позволить ей тут мёрзнуть? В памяти всплыли слова Тани: «Ты ничего не доводишь до конца. Бросаешь на первом же препятствии».
– Эй! – я сделал шаг и развернул девочку за плечо. Она уставилась на меня снизу вверх без страха, без растерянности. Она смотрела совсем не так, как должны смотреть дети, с которыми заговорили незнакомцы в лифте. Я невольно отпустил её плечо, сказал спокойнее: – Давай говори, где твои родители.
Она наклонила голову, приглядываясь. Глаза у неё были как две чёрные дыры. Сплошной зрачок, без намёка на радужку, а белок цвета молока, без единой прожилки.
– Ну? У тебя есть мать или… отец? – спросил я без прежней уверенности.
Девочка вдруг кивнула, мне показалось, что на её губах появилась тень улыбки, но она тут же исчезла, лицо снова стало не по-детски серьёзным. Она резко подняла руку, точно плетью хлестнула, и показала пальцем мне в солнечное сплетение… или, может, на створки лифта позади меня? Тренькнул сигнал, со щелчком разъехались двери, а девочка всё держала свой указующий перст и глядела чёрными глазищами так, что меня мурашки прошибли.
– Так, всё! Давай-ка на выход, – стараясь казаться строгим, схватив протянутую руку, я вытянул девочку из лифта. – Хватит в игры играть. Если сейчас же не покажешь, где живёшь, я полицию вызову, поняла? Если другой этаж, то вон лестница.
«Может она глухая», – подумалось мне. Я уже был и не рад, что ввязался, но дело решил довести до конца. – Где живёшь? Давай показывай!
Девочка переступила с ноги на ногу, оглядываясь на отбывающий лифт. Руки и ноги у неё были тонкие, как прутья, шея – куриная, подбородок острый, кожа такая прозрачная, что можно было разглядеть все вены.
– Ну, – повторил я, чувствуя себя последним дураком. – Где живёшь? Отведём тебя домой.
Они кивнула, тряхнув короткой чёлкой, и вдруг сорвалась с места – побежала, да так резво, что пришлось бежать следом. Сандалии гулко стучали по бетонному полу, косички подпрыгивали на худеньких плечах и, наконец, замерли, а вместе с ними у меня на миг замерло сердце. Девочка показала на дверь. Это была дверь в мою квартиру.
– Прикалываешься? – пробормотал я, уже решив, что чёрт с ним, с этим ребёнком. Пусть дальше на своём лифте катается, в конце концов, какое мне дело?
– Ну, как знаешь. Не хочешь домой, не надо. Всё, пока…
Я отодвинул девочку от двери, потому что сама она явно отходить не собиралась. Чувствуя, как потеет спина, отпер замок, а потом быстро заскочил внутрь, захлопывая дверь, но девочка вдруг сунула ногу, не позволяя это сделать.
Меня ознобом прошибло, а она уже вся вдавилась в образовавшийся проём, рукой за мою кисть схватилась. От испуга я толкнул девочку в грудь, и она отлетела легко, как пушинка, но не упала, осталась на ногах и сразу направилась ко мне. Медлить я не стал, захлопнул дверь и на все замки закрыл.
– Аферистка какая-то, – с внезапным страхом подумал я, заглядывая в линзу глазка. Ребёнок стоял под дверью и смотрел на глазок, не отрываясь. Слишком серьёзная она для ребёнка. Разве дети такими бывают?
«Какая-то ненормальная, – пронеслось в мыслях, и следом тихое, пугливое: Словно неживая».
* * *
В глазок я больше не заглядывал, убеждая себя, что из упрямства. Не мог же я испугаться какой-то чокнутой девочки? Нет уж, перетерплю. Не будет же она там всю ночь стоять? А не уберётся назавтра – вызову полицию, пусть разбираются.
Но ночью не спалось, всё мерещились какие-то звуки. То будто во входную дверь скребутся детские ноготки, то гулкие удары сандалий об плитку, то словно кто-то дёргал за ручку двери.
Пару раз я всё-таки проваливался в дрёму, но и там не находил покой. Снилось, что в квартире Таня. И Таня эта до сих пор моя. Снилось, что ходит между прихожей и спальней, переставляя туда-сюда вещи, заметая пыль под кровать и столы, и приговаривает: «Ловись дитятко большое и маленькое. Ловись дитятко. Ловись…»
Я хотел спросить её, что она делает, но стоило открыть рот, как по ушам ударила гулкая мелодия будильника. Пора было вставать на работу.
Едва поднявшись, ещё не сходив в туалет, я на цыпочках прокрался к входной двери и, точно вор, заглянул в глазок. Пусто. С души камень свалился, я вздохнул свободнее. Но радость длилась недолго, ведь когда я включил телефон – меня завалило пропущенными звонками и сообщений. Не глядя, я стёр всё, но стереть сомнения так просто не вышло. Правильно ли я сделал, что вот так расстался?
С этими мыслями я вышел из квартиры. И чуть не вскрикнул от неожиданности. Привалившись к стене, на корточках у двери сидела вчерашняя девочка и, задрав голову, молча пялилась на меня чёрными дырами глаз.
Я даже говорить ей ничего не стал, только дверь захлопнул поскорее. И замер, неприятно поражённый. Деревянную облицовку двери пересекали тонкие царапины и сколы, которые складывались в два коротких слова, одно над другим:
«ТАНЯ».
«МОЯ»
Желудок скрутило спазмом страха, как если бы я внезапно напоролся на змею там, где её не должно было быть.
– Ах ты гадина мелкая! – прикрикнул я, чувствуя как ярость подбирается к горлу.
Девочка глядела без тени смущения. Могло показаться, будто она вовсе не умеет испытывать человеческих эмоций. Лицо её оставалось неподвижным, оно словно было слеплено из белого воска, глаза казались провалами в пропасть. Дырами без дна.
– Чёрт с тобой, – махнул я рукой, решив не связываться, и направился к лифтам. Ещё на работу не хватало опоздать из-за этой дуры.
«Откуда эта мелкая вандалка узнала про Таню? Подслушала всё-таки вчерашний разговор? Чего она добивается? – думал я, ожидая лифт, и ни капли не удивился, когда девочка попыталась зайти в кабину следом. – Не выталкивать же мне её?» – с досадой подумал я, хотя такая мысль на миг посетила голову.
