Клайв Стейплз Льюис
Космическая трилогия

Глава XI

С тех пор как он очнулся на космическом корабле, Рэнсом часто думал о том, какие испытания ждут его на чужой планете и есть ли хоть малейший шанс вернуться домой. Однако он ни разу не задумывался, каково это – просто жить в незнакомом мире. Не надо никуда ни бежать, ни скрываться, можно просто есть, пить, спать, плавать – а спустя несколько дней и коротать время за разговорами. Особенно остро Рэнсом ощутил это спустя три недели после своего прибытия на Малакандру – когда рискнул выйти на прогулку по окрестностям. Вскоре у него появились излюбленные маршруты, предпочтения в еде, первые привычки… Он научился отличать самок хросса от самцов и даже узнавать отдельных особей на вид. К примеру, Хьои, который нашел его далеко на севере, был совсем не похож на седоватого почтенного Хнохра, каждый день обучавшего Рэнсома языку. Детеныши так и вовсе отличались один от другого. С ними Рэнсом забывал, что хросса при своей звериной внешности до ужаса разумны. Молодые и игривые, щенки беззаботно резвились, не выдавая своего интеллекта и скрашивая одиночество. Словно собачки – все равно что прихватить с Земли свору дворняжек… Да и сами детеныши наперебой льнули к внезапно объявившемуся безволосому чудищу. В общем, у детей (и у самок-матерей, само собой) Рэнсом пользовался немалым успехом.

Первые впечатления от общины хросса понемногу менялись. Сперва Рэнсом решил, что они по развитию находятся где-то в каменном веке. Именно из камня были сделаны их примитивные инструменты, если не считать грубо слепленные глиняные плошки, в которых кипятили воду (этим, к слову, кулинарные таланты хросса исчерпывались). Вместо чашек и тарелок – устричные ракушки вроде той, из которой Рэнсома поили «вином» при знакомстве. Другой животной пищи, кроме моллюсков, хросса не знали, хотя овощей, причем восхитительных на вкус, ели вдоволь. Съедобной оказалась даже бело-розовая трава, покрывавшая весь хандрамит, так что если Рэнсом и умер бы от голода, не повстречай он случайно Хьои, то это была бы смерть за щедро накрытым столом. Впрочем, сорняки («хондраскруд») хросса старались не есть, разве что иногда могли пожевать пару веточек за неимением лучшего, в дальней дороге, когда не оставалось выбора. Жили они в шалашах из жестких листьев, выстроенных на манер улья. Селились целыми деревнями по берегам рек и озер, выбирая места поближе к стенам хандрамита, где было теплее. Спали обычно на земле. Из искусства у них был лишь странный сплав поэзии и музыки. Песни исполняли почти каждый вечер, когда собиралась группа из четырех хросса, и один заводил длинный речитатив, а трое других то подпевали ему, то перебивали по очереди или все разом. Рэнсом так и не понял, к чему эти вставки – для пущей красоты, или то были реплики персонажей, как в театральной постановке, сопровождаемые монологом рассказчика. Местную музыку он не понимал. Не то чтобы голоса резали слух, но сам ритм песни совершенно не вязался с земными представлениями о прекрасном. Не понимал Рэнсом первые дни и чем вообще живет племя. То одни, то другие хросса вдруг пропадали на несколько суток, потом объявлялись вновь. Порой они собирали моллюсков, а порой уплывали куда-то на лодке. Однажды он увидел на берегу целый караван хросса – они вереницей шли куда-то, таща на голове охапки овощей. Значит, на Малакандре существовало подобие торговли.

Обнаружились и сельскохозяйственные угодья. Примерно в миле вниз по хандрамиту был безлесный участок земли, сплошь утыканный низкими мясистыми кустиками, в основном желтыми, оранжевыми и синими. За ними росли салатоподобные деревья размером с земную березу. Порой они нависали над рекой; можно было залезть в самый нижний лист и лежать там, покачиваясь, как в гамаке, вдыхая сладкий аромат. Вдали от воды предаваться подобному сибаритству уже не получалось – было слишком холодно, как зимним морозным утречком. Поля обрабатывали все жители окрестных деревень разом, причем на удивление толково между собой разделяя обязанности. Одни собирали урожай, другие перевозили и сушили урожай, удобряли чем-то землю. Кроме того, Рэнсом заподозрил, что некоторые из водных проток – если не все – прокопаны вручную.

Впрочем, самый большой шаг к пониманию хросса он сделал, когда подучил немного местный язык и, как мог, рассказал о себе. В ответ на расспросы Рэнсом заявил, что спустился с небес. Хнохра незамедлительно уточнил, с какой именно планеты или земли (хандры). Рэнсом, уже настроившись объясняться самыми простыми словами, был немало раздосадован: Хнохра принялся втолковывать ему, что на небе жить нельзя, ведь там совсем нет воздуха: мол, если гость и впрямь спустился с небес, то наверняка прибыл с какой-то другой хандры. Увы, Рэнсом не смог найти Землю в звездном небе. Поражаясь его бестолковости, хросса тут же показали на яркую точку у самого горизонта, чуть южнее того места, где закатывается солнце. Рэнсома поразило, до чего уверенно они говорят именно о планете, а не звезде – неужто разбираются в астрономии?.. К сожалению, зная всего сотню-другую слов, такие тонкости не обсудить. Поэтому Рэнсом сменил тему, спросив, как же называется эта планета на юго-западе? Оказалось, Тулкандра – «безмолвный мир».

– А почему «тулк»? Почему безмолвный?

Ответа не последовало.

– Серони знают, – сказал Хнохра. – Такие вещи знают они.

Потом Рэнсома спросили, как же он прилетел? Он неуклюже принялся описывать космический корабль. И вновь услышал:

– Это лучше знают серони.

Один ли он прилетел? Нет, с двумя другими представителями его вида, плохими людьми (или «гнилыми» – Рэнсом не без труда нашел более-менее подходящее слово в хроссовом языке). Те двое хотели его убить, поэтому он убежал. Хросса мало что поняли из его объяснений, но, посовещавшись, решили, что ему надо обратиться к Уарсе. Уарса его защитит. Рэнсом поинтересовался, что за Уарса. Кое-как, через недомолвки и недопонимания, ему удалось выяснить, что Уарса, во-первых, живет в Мельдилорне; во-вторых, он все знает и всем управляет, в-третьих, он был, есть и будет всегда, а в четвертых, он не хросс и не серони тоже. Тогда Рэнсом, осененный идеей, спросил, уж не Уарса ли создал этот мир. В ответ хроссы возмущенно разлаялись. Неужто чхеловеки с Тулкандры не знают, что мир создал Малельдил Юный?

– И где же этот Малельдил живет? – поинтересовался Рэнсом.

– Вместе с Древним.

А что за Древний? В ответ – какая-то чепуха. Тогда Рэнсом попытался зайти с другой стороны:

– А где живет Древний?

– Он не такой, – отозвался Хнохра. – Он живет везде.

И произнес длинный монолог, из которого Рэнсом мало что понял. Впрочем, услышанного хватило, чтобы испытать немалое раздражение. Он-то, обнаружив разумных существ, подумывал, не должно ли обратить их в лоно истинной веры, – а выходило так, что это Рэнсом дикарь, нуждающийся в проповедях!

Из объяснений хросса выходило, что Малельдил – это некий дух, лишенный страстей и тела.

– Он не хнау, – заявили хросса.

– Что за хнау? – задал вопрос Рэнсом.

– Ты хнау. Я хнау. Серони – хнау. Пфифльтригги – хнау.

– Пфифльтригги? – удивился Рэнсом.

– Надо десять дней идти на запад, – пояснил Хнохра. – Там харандра переходит не в хандрамит, а в большое пространство. Очень большое, с севера на юг идти пять дней, а с запада на восток – десять. Лес там другого цвета, синий или зеленый. А еще земля там очень глубокая, до самых корней мира; если копать, можно найти твердые камни. Там живут пфифльтригги. Они любят копать. Они находят камни, греют их на огне, чтобы стали мягкими, а потом делают из них всякие вещи. Пфифльтригги маленькие, еще меньше тебя, с длинной мордой и бледные. И руки у них длинные. Из всех хнау они делают самые красивые вещи. А мы лучше всех поем. Хотя пусть чхеловек сам посмотрит.

Он сказал что-то юному хросса, и тот притащил небольшую чашу. Рэнсом поднес ее к костру, чтобы разглядеть поближе. Золотая… Теперь понятно, чем Малакандра так привлекла Дивайна…

– И много здесь таких камней? – спросил Рэнсом.

Да, их можно найти прямо в реке, но самые хорошие у пфифльтриггов, те лучше всех умеют с ними обращаться. Это арбол-хру – «кровь солнца». Рэнсом вновь взглянул на чашу. Ее покрывала искусная гравировка, изображавшая хросса, каких-то мелких существ, похожих на лягушку, и сорнов. Рэнсом вопросительно ткнул в последних пальцем.

– Серони, – подтвердил его опасения хросс. – Они живут почти на самой харандре. В больших пещерах.

Лягушкоподобные существа – точнее, звери с жабьим телом и головой тапира – оказались пфифльтриггами. Рэнсом задумался. Выходит, на Малакандре обитают сразу три разумных вида – и почему-то они еще не истребили друг друга. Надо обязательно выяснить, кто из них главный.

– Кто правит хнау? – спросил он.

– Уарса, – ответили хросса.

– Он хнау?

Те недоуменно пожали плечами. Об этом надо спрашивать серони. Может, Уарса и хнау, но только другой хнау. Он не умирает и не стареет.

– Серони знают больше, чем хросса? – спросил Рэнсом.

В ответ хросса жарко принялись спорить. Наконец удалось установить, что серони – или сорны – совсем не умеют плавать на лодке и собирать моллюсков, даже если будут умирать с голоду, не разбираются в пении и не понимают простейших хроссовых песен. Зато они много знают о звездах, способны толковать самые непонятные слова Уарсы и помнят все, что когда-либо случалось на Малакандре – даже много-много лет назад.

«А, интеллигенция, – подумал Рэнсом. – Наверное, они и есть истинные правители, только стараются этого не выдавать».

Он попытался выяснить (насколько позволял убогий словарный запас), не бывает ли такого, что мудрые сорны порой заставляют хросса делать всякие разные вещи? Вопрос, конечно, получился слишком туманным – увы, Рэнсом не знал, как по-малакандрийски сказать «используют научные ресурсы для эксплуатации менее развитых существ». Впрочем, он зря старался: как только речь зашла о поэзии, хросса немедля развели жаркие дебаты. Они наперебой сыпали какими-то сложными терминами – видимо, обсуждали техническую сторону создания поэтических текстов, – и из их пафосных реплик Рэнсом не понял ни полслова.

Само собой, обсуждали они не только Малакандру. В ответ Рэнсому приходилось многое рассказывать о Земле. Правда, было это не так уж просто: прежде всего потому, что он, к своему стыду, обнаружил, до чего мало – непозволительно мало! – знает о родной планете. Кроме того, некоторые сведения он старался придержать. Например, ничего не рассказывал о войнах и индустриализации – помнил о незавидной участи мистера Кейвора, который в романе Герберта Уэллса нашел на Луне свою смерть.^[9] Всякий раз, когда хросса расспрашивали его о людях – чхеловеках, как они говорили, – Рэнсом испытывал странное чувство стыда, будто его заставляли раздеваться догола. Всячески скрывал он и тот факт, что его должны были передать сорнам (с каждым днем Рэнсом все более убеждался, что именно серони правят планетой). Впрочем, даже тех крох, которыми он все-таки делился, хватило, чтобы подстегнуть воображение хросса – и те дружно принялись складывать поэмы о странной хандре, где растения тверже камня, трава зеленее скал, вода холодна на ощупь и соленая на вкус, а чхеловеки живут прямо на харандре.

Еще более их впечатлил рассказ о встрече со страшным зубастым зверем, от которого Рэнсом еле спасся на их собственной планете – причем совсем недалеко отсюда. Все хросса сошлись во мнении: это хнарха. Они ужасно заволновались. Хнархи не было в долине уже много лет. Молодые хросса достали оружие – примитивные гарпуны с костяными дротиками. Матери велели детям не приближаться к воде, однако ребятня постарше все равно резвилась на мелководье, играя в охоту на хнарху. В общем, новости о неведомом хищнике вызвали немалое оживление.

Однажды Хьои решил подправить что-то в лодке, и Рэнсом увязался за ним. Он хотел быть полезным и понемногу осваивал здешние примитивные инструменты.

На узкой тропинке к ручью, где можно было идти лишь гуськом друг за другом, они повстречали юную самочку, практически детеныша. Та что-то говорила, но обращалась не к ним, потому как глядела в сторону, устремив взгляд в пустую точку.

– Хрикки, ты с кем разговариваешь? – спросил Рэнсом.

– С эльдилом.

– Где же он?

– Ты его не видишь?

– Я ничего не вижу.

– Вот же он. Ну вот! – закричала она вдруг. – Он ушел… Разве ты его не видел?

– Я никого не видел.

– Хьои! Чхеловек не видит эльдила! – завопила она.

Однако Хьои, ушедший далеко вперед, ее не услышал. Рэнсом решил, что Хрикки просто играет, как и все маленькие девочки, что здесь, что на Земле.

Глава XII

Они провозились с лодкой до самого полудня, а потом легли на траву у ручья, где было потеплее, и принялись за еду. Боевой настрой, царивший в деревне, позволил Рэнсому заговорить на давно мучившую его тему. Он не знал, как по-малакандрийски будет «война», и ему с трудом удалось объяснить Хьои свой вопрос. Не бывает ли такого, что серони, хросса и пфифльтригги идут друг против друга с оружием?

– Зачем? – удивился Хьои.

Хороший вопрос… Как же объяснить?

– Чтобы получить то, что есть у других. А те не хотят давать. Можно тогда забрать это силой? Или сказать: отдавайте, или мы вас убьем?

– И что же такого может быть нужно?

– Ну… еда, например.

– Если другим хнау нужна еда, почему бы с ними не поделиться? Мы часто делимся.

– А если еды слишком мало?

– По воле Малельдила новая еда растет все время.

– А если детей вдруг станет больше? Неужели тогда Малельдил сделает хандрамит шире, чтобы и растений хватило на всех?

– Об этом надо спрашивать серони. А почему детей вдруг станет больше?

Рэнсом не знал, как заговорить на столь деликатную тему. Однако все-таки решился.

– Хьои, скажи, разве для хросса зачинать ребенка – это не наслаждение?

– Величайшее из наслаждений! Мы зовем это любовью.

– У людей так же, поэтому мы стремимся испытать это чувство вновь и вновь. Значит, детей иногда рождается больше, чем можно прокормить.

Хьои не сразу понял, к чему клонит Рэнсом.

– Хочешь сказать… – заговорил он медленно, – что чхеловек может делать это не один-два года в жизни, а больше?

– Да!

– Но… зачем? Разве можно быть голодным после того, как только что поел? Или просыпаться – и снова ложиться спать?

– Мы же едим каждый день… Любовь, про которую ты говоришь, – она у хросса бывает только раз в жизни?

– Да, один раз на всю жизнь. Сперва в юности ты должен найти себе пару, потом ухаживать за ней, потом завести детенышей и растить их. А потом греться этими воспоминаниями и облекать их в поэзию и мудрость.

– И вам что, хватает одних воспоминаний?..

– Странный вопрос. Все равно что сказать: «Вам что, хватает на обед простой еды?»

– Не понимаю…

– Ведь настоящее наслаждение – помнить о том, что случилось. Ты так говоришь, чхеловек, будто наслаждение – это одно, а воспоминание о нем – совсем другое. Серони объяснили бы лучше меня. Хотя и хуже, чем я в песне. То, что ты зовешь воспоминаниями, на самом деле завершает наслаждение. Помнишь, как мы с тобой встретились? Этот момент был очень коротким, он взял и прошел. Но мы о нем вспоминаем, и он понемногу растет. Хотя мы все равно не знаем его истинного значения. Настоящая наша встреча – это то, как я буду вспоминать о ней в час своей смерти. А то, что уже свершилось, – лишь начало. Ты говорил, у вас тоже есть поэты. Разве они вам этого не объясняют?

– Иногда. Но… Если говорить о песнях: разве хросса порой не хочется снова услышать особенно красивую строку?

Хьои, увы, ответил настоящей лингвистической загадкой. В хроссовом языке было два глагола, переводившихся как «хотеть», и хросса каким-то образом их строго разделяли, даже противопоставляли друг другу. Рэнсом же, само собой, разницы не понимал. Поэтому, с его точки зрения, Хьои сказал что-то вроде «хочется, конечно («уонделон»), но никто в здравом уме и рассудке не осмелится этого хотеть («хлунтелин»)».

– Кстати, отличный пример – песня, – продолжил он. – Ведь ты сознаешь, что строчка была очень красивой, только после того, как вспомнишь о ней. А если услышать ее снова, она может показаться уже не такой красивой. Ты уничтожишь ее красоту. Так бывает в хорошей песне.

– А в гнилой песне?

– А гнилые песни слушать ни к чему, чхеловек.

– Что насчет любви в гнилой жизни?

– Разве жизнь хнау может быть гнилой?

– Хьои, ты хочешь сказать, что гнилых хросса вообще не бывает?

Хьои задумался.

– Слышал я о чем-то подобном, – произнес он наконец. – Говорят, порой детеныши ведут себя странно. Ходили слухи, что один детеныш ел землю. Быть может, где-то и жил такой хросс, который хотел бы продлить годы любви… Правда, сам я о таком не слышал. Зато я слышал другое, не менее странное. Есть одна песнь о хроссе, который жил давным-давно, в другом хандрамите, и все, что он видел, в его глазах множилось на два: два солнца в небе, две головы на плечах… В конце он впал в такое безумие, что возжелал иметь двух подруг. Как ни странно, в песне говорится, что он полюбил двух разных хрессини!

Рэнсом принялся размышлять. Итак, если Хьои не кривит душой, то он имеет дело с необычайно целомудренной моногамной расой. Хотя что в этом странного? У многих животных на Земле половой инстинкт просыпается лишь в определенное время года. И раз сексуальное влечение заложено самой природой, почему нельзя пойти еще дальше и ограничить его на инстинктивном уровне одной-единственной особью противоположного пола? Рэнсом смутно припоминал, будто некоторые земные организмы из тех, что стоят на низшей ступени развития, тоже моногамны от природы. Так или иначе, получается, что для хросса бесконтрольная рождаемость и неразборчивость в половых связях сродни сексуальным извращениям и встречаются столь же редко. И вдруг Рэнсома осенило: проблема вовсе не в хросса, а в его собственных сородичах! Да, конечно, сегодня хросса несколько удивили его – однако по сути своей их поведение представляет тот самый недостижимый идеал, к которому стоило бы стремиться человеческой расе, отличающейся, увы, крайним бесстыдством…

Хьои заговорил снова:

– Несомненно, такими нас создал Малельдил. Как иначе нам хватило бы еды, если бы у каждого было по двадцать детенышей? И каким мучением стала бы жизнь, если бы мы только и думали о том, чтобы вновь пережить какой-нибудь день или год? Если бы мы забыли, что на самом деле каждый миг полон предвкушений и воспоминаний – и из них-то и состоит настоящая жизнь.

– При этом Малельдил создал и хнарху, – ехидно отозвался Рэнсом, в глубине души уязвленный тем, что его собственный мир изрядно проигрывает Малакандре.

– Это другое. Я жажду убить хнарху так же сильно, как она жаждет убить меня. Я надеюсь первым вонзить в нее копье, когда она лязгнет черными челюстями. И если вдруг хнарха будет сильнее, мой народ меня оплачет – и еще больше захочет ее убить. Однако никто не желает, чтобы все хнерахи вдруг исчезли, нет! Как тебе объяснить, если ты не понимаешь наших песен?.. Хнарха – наш враг. И хнарха – наш друг. В наших сердцах живет ее радость, когда она глядит вниз с водяной горы на севере, где родилась. Она прыгает с водопадом – и мы летим вслед за ней. А потом приходит зима, и озера окутываются густым паром выше головы – а мы глядим ее глазами, зная, что настало время отправиться в путь. Ее изображения висят в наших домах. Хнарха – это знак всех хросса. В ней живет дух долины, и дети наши играют в хнерахи, едва научившись держаться на воде.

– А она их убивает.

– Иногда, совсем редко. Хросса были бы гнилыми, если бы подпускали ее так близко. Мы ищем ее задолго до того, как она спустится с гор. Нет, чхеловек, не опасности нашего мира делают хнау гнилыми, а сам гнилой хнау очерняет собой мир. И вот еще что. Вряд ли лес был бы таким ярким, вода – теплой, а любовь – сладкой, если бы в озерах не таилась опасность. Я расскажу про тот день, который сделал меня таким, как сейчас. Такой день бывает лишь раз в жизни, как любовь или служение Уарсе в Мельдилорне. Я тогда был совсем молод, почти детеныш. И однажды пошел через весь хандрамит далеко-далеко, туда, где даже в полдень сияют звезды, а вода холодная. Я вскарабкался по скале к вершине большого водопада и встал на берегу заводи Балки, где каждый испытывает трепет. Стены там выше небес, и в глубокой древности на них высекли священные знаки. Еще там грохочет водопад, который называется Водяной Горой. И вот я стоял там наедине с Малельдилом, не слыша даже слов Уарсы. С тех пор сердце мое бьется сильнее, а песня звучит громче. Но как думаешь, случилось бы это, если бы я не знал, что в Балки живут хнерахи? Нет, там я испил жизнь, потому что в заводи жила смерть. И это лучший напиток на свете, не считая самого последнего.

– Это какого? – спросил Рэнсом.

– Напитка смерти, который я испью в час кончины и уйду к Малельдилу.

Разговор затих. Вскоре они снова принялись за работу и чинили лодку до самого заката, пока солнце не сползло к горизонту.

На обратной дороге через лес Рэнсом решил спросить кое-что еще.

– Хьои, ты напомнил мне одну вещь: когда мы с тобой только встретились, ты говорил с кем-то, но не со мной, меня ты еще не заметил. Я поэтому и понял, что ты хнау, а не зверь, и не стал убегать. С кем же ты говорил?

– С эльдилом.

– А кто это? Я никого не видел.

– В твоем мире нет эльдилов? Странно…

– Кто же они такие?

– Их присылает Уарса. Наверное, они тоже хнау.

– Сегодня я встретил девочку, она говорила с эльдилом, но я никого не видел.

– Твои глаза, чхеловек, устроены иначе. Хотя эльдила и правда нелегко увидеть. Они не такие, как мы. Свет сквозь них проходит беспрепятственно. Надо глядеть в нужное место – причем только если эльдил сам захочет показаться. Его можно принять за солнечный луч или движение листьев. Но если посмотреть туда снова, поймешь, что там был эльдил и он ушел. А могут ли твои глаза его увидеть, не знаю. Это знают серони.