К. В. Лукашевич
Две сестры

IV
Марье Степановне чудится

У Марьи Степановны случалась иногда бессонница. Это очень мучительное состояние. Все заснут, в доме наступает тишина; ночь тянется так медленно, – а ей не заснуть. Мысли, одна тревожнее другой, теснятся в голове. Во всем теле чувствуется слабость; кажется, что все болит и ноет, хочется спать, а желанный сон но приходит. В ночной тишине малейший шорох кажется подозрительным… Отчего-то становится неприятно и жутко.

В одну из таких бессонных ночей Марья Степановна ходила в мягких туфлях по своей комнате. Вдруг она остановилась. Ей послышался тихий плач, как будто он доносился откуда-то издалека. Марья Степановна стала прислушиваться. «Нет, это мне почудилось… Ничего не слышно… Кому у нас плакать ночью!» – подумала она и опять стала бродить по комнате. Спустя некоторое время плач ей послышался снова, жалобный, заглушённый, точно детский тихий плач. И долго так было; то все стихнет, то опять кто-то плачет и стонет.

Марья Степановна разбудила Лизавету.

– Лизаветушка, послушай, пожалуйста, мне все кажется, будто кто-то плачет. Точно ребенок… Так жалобно, просто сердце надрывается.

Старуха подняла голову, протирая заспанные глаза.

– Господи, помилуй! Какому ребенку плакать? Что вы придумали? Это вам чудится. – Она села на кровати и стала прислушиваться. – Это коты на крыше мяукают… Идите-ка с Богом да спите себе спокойно!

Марье Степановне стало совестно, что она разбудила старуху ночью. Она легла в постель и старалась заснуть, но до самого рассвета ее слух тревожил какой-то болезненный стон.

На другой день только и разговору было, что о ночном происшествии. Лизавета, помогая Дарье Степановне умывать собак, рассказывала со смехом, как старшей барышне ночью чудился детский плач, а это-де коты на крыше дрались и мяукали.

– Так явственно, так жалобно, точно действительно стонал и плакал ребенок, – оправдывалась Марьи Степановна.

– Вы бы, Машета, успокоительных капель приняли. Это от ваших книг у вас нервы расстроены, – говорила Дарья Степановна.

– Я принимала три раза ночью, и ничего не помогло.

На следующую ночь повторилось то же самое. Марья Степановна разбудила сестру и Лизавету. Те, совершенно сонные, рассердились

– Я не могу спать, Дашеточка. В самом деле кто-то плачет! Я удивляюсь, как это вы с Лизой ничего не слышите.

– Пустяки, Машета. Это вам чудится, – зевая во весь рот, говорила Дарья Степановна. – Примите капель и ложитесь у меня в комнате. Вся ваша бессонница пройдет, когда перестанете читать книги.

Она еще раз зевнула, завернулась в одеяло и скоро захрапела.

На другой день Марья Степановна очень быстро вернулась с базара, расстроенная и встревоженная, и торопливо прошла в комнату к сестре.

– Вот, Дашета, вы и Лизавета со мной спорили, смеялись надо мной, говорили, что мне чудится… что коты дерутся и мяукают… А наша жиличка тоже третий день слышит плач. Мужа ее три дни не было дома, и она с детьми очень боялась. Так неужели же ей тоже чудится?

Лизавета перекрестилась.

– Барышни, голубушки! Ведь это нехорошо! Не к добру!

– Ну, что ты, Лизанька, нас пугаешь! – сказала Марья Степановна.

– Лизанька, а ты что думаешь? – тревожно спросила Дарья Степановна.

– Да ведь это сам нечистый тешится, барышни.

– Что с тобою, Лиза? Век мы тут жили… Ничего не случалось. Ведь наш дом не на кладбище построен, – говорила Марья Степановна расстроенным голосом.

– Это ничего не значит, барышня, – уверенно отвечала Лизавета. – Прежде ничего не было… А теперь явилось. Может, он за чьей-нибудь душой пришел, а может, выживает кого-нибудь… Это часто бывает.

Обе сестры побледнели. Они были девушки необразованные и верили в такую ерунду.

– У нас в деревне так же было, – продолжала Лизавета. – В одной избе, как придет ночь, так и станет кто-то на крыше жалобно укать… Жила гам старуха старая-старая. Ну, все так и догадались, что сам за ее душой пришел. Старуха померла. Что ж вы думаете? И укать перестал… А то еще раз перед пожаром…

– Лизанька, что ж теперь делать? – перебила ее Дарья Степановна.

– Надо, барышня, либо икону поднять, либо молебен отслужить, – ответила серьезно Лизавета.

Вечером она окропила все комнаты святой водой; всем было, конечно, не до сна.

V
Страшное происшествие

Когда совсем затих дневной шум, и наступила ночь, – не только Марья Степановна, но и Лизавета и Дарьи Степановна услышали глухой, прерывающийся плач и стоны.

– Теперь слышите? Что, Лиза, ведь я была права! Совсем не похоже на кошачье мяуканье, – взволнованно говорила Марья Степановна.

– Да, да… Так и есть… Похоже на то, – загадочно подтверждала Лизавета и крестилась.

– По-моему, это плачет ребенок, где-то недалеко, – решительно заявила Марья Степановна. Лизавета только усмехнулась и молча махнула рукой.

– Лиза, поди, позови дворника и вместе с ним осмотрите весь двор, – продолжала старшая барышня

– Вот тоже выдумали! Как же, пойду я! Точно мне жизнь не мила!

– Не хочешь? Я пойду сама…Совершенно ясно, у нас на дворе плачет ребенок… Такой мороз… Жаль ведь! – взволнованно говорила Марья Степановна.

– Ах, Машета, не ходите! Умоляю! Я умру от страха, – кричала, заламывая руки, Дарья Степановна.

– Нет, пойду! Так оставить нельзя! Зажигай, Лиза, фонарь, – решительно сказала Марья Степановна и стала одеваться.

– Куда вы пойдете одни! Выдумали тоже. Не спешите… Дайте мне одеть валенки, – ворчала Лизавета.

– Ох, Машета, не ходите! Не ходите! Умоляю! Не губите себя и меня! Это ужасно! – кричала на весь дом Дарья Степановна.

– Дашеточка; не бойтесь… Заприте двери на замок… У вас три собаки, и страшного ничего нет.

Не обращая внимания на крики сестры, Марья Степановна надела пальто, платок и с зажженным фонарем, в сопровождении Лизаветы вышла в сени. Сестра поспешно захлопнула за ними дверь.

Спускаясь с лестницы, Марья Степановна столкнулась с жиличкой, которая с мужем вышла из квартиры.

– Вы, верно, тоже слышите плач? – спросила она.

– Да, мы идем позвать дворника. Надо осмотреть

– Зачем нам дворник? Мы справимся, и одни, – басом ответил жилец.

Они вчетвером спустились на двор. Была темная, морозная ночь. Дул сильный ветер и пронизывал до костей. Этот-то ужасный ветер и доносил глухой детский плач. Теперь всем стало ясно, что прерывающийся плач несется из сарая, стоявшего поодаль от жилых строений. В этом сарае Марья Степановна держала раньше корову.

– Дайте-ка мне, хозяйка, фонарь. Я пойду вперед, – сказал жилец.

– Слышите… стонет… Идите скорее, – дрожащим голосом прошептала Марья Степановна.

Жилец поспешно открыл сарай, задвинутый засовом. В дальнем темном углу кто-то вскрикнул и умолк.

– Ужасно! Ребенок один в углу. Не шевелится… – проговорил жилец, даже отступив на мгновение.

То, что представилось вошедшим, было действительно так ужасно, что волосы, как говорится, становились дыбом. В углу сарая сидел маленький ребенок. Какие-то жалкие лохмотья едва прикрывали его худенькое тело. Он весь посинел, скорчился, дрожал.

Обе женщины с воплями бросились к нему. Дрожащими руками Марья Степановна подняла ребенка… Он собрал последние силы, весь затрепетал и закричал осиплым голосом:

– Ой, не буду!.. Не бей!.. Не бей!..

Его болезненный, за душу хватающий стон заставил всех вздрогнуть

– Ах, Боже! Это… это что-то зверское! Несчастный крошка. Не бойся, миленький. Мы не обидим тебя… Смотрите, как он избит…

– Ну, злодеи!.. Барышня, да ведь это, кажись, мальчонка нового дворника…

– Да что ж это с ним сделали, душегубы! – говорила Лизавета, укутывая ребенка в свой платок.

Марья Степановна слова не могла вымолвить; она дрожала, как в лихорадке, слезы так и капали из ее глаз…

– Надо нести малютку скорее в квартиру… Пожалуй, я возьму хоть к себе, – сказала жиличка.

– Нет, я возьму его к нам, у вас своих детей много, – едва выговорила Марья Степановна.

– Хорошо бы его помыть… напоить теплым, смазать хоть салом его тело. Несчастный крошка! Я сейчас принесу ему белья от моих детей, – говорила жиличка.

– Несите его скорее… А вы, бабушка, позовите ко мне дворника, – обратился жилец к Лизавете.

Дворник явился на зов, видимо испуганный, с заспанной противной физиономией. Его маленькие хитрые глаза едва виднелись, нос был огромный, и во всем лице было что-то зверское, лисье, отталкивающее.

– Чей ребенок был тут заперт? – строго спросил жилец.

– Вы не беспокойтесь, господин. Ему ведь ничего не сделается. Такой дрянной мальчишка, непослушный, грубиян.

– Я тебя спрашиваю, чей это ребенок? – еще строже повторил жилец

– Наш. То есть не наш, а приемыш… Сродственник жены… Скверный мальчишка!

– Мы с тобою, любезный, завтра поговорим в полиции.

– Вы это напрасно, господин, вмешиваетесь не и свое дело. Мы, значит, ему добра желали…Ему ничего худого не делали, – дерзко заметил дворник.

– Молчать, изверг! Вон! – громовым голосом крикнул жилец.

Звуки этого грозного голоса отдались повсюду, как раскаты грома.

Дворник поспешил убраться.

Между тем Марья Степановна, бережно прижав к себе ребенка, поднялась по лестнице. Нагнавшая ее Лизавета позвонила у дверей.

– Кто там? – послышался за дверью боязливый окрик.

– Отворите, Дашета, скорее! Пожалуйста, скорее… – торопила Марья Степановна.