Кирим Баянов
Дом голубых огней

Это уже заканчивалось. Проходило. Они не были на волне.

– Раньше всё было не так, – говорил Котелок.

Раньше они могли себе позволить просиживать в каком-нибудь местечке битком набитом такими же, как они, где каждая крыса знала, – здесь собираются лучшие; где ни один законник не мог себе позволить просто так ввалиться в это заведение и сказать: “тебя мне продал Бимбо из Накусимы” или “твоей карьере пришел каюк Сата, потому что ты больше не угоден мэру, а парни из Порт-Луиса больше не имеют дел с местной администрацией. Вставай и помни о парнях из Порт-Луиса, когда будешь связываться с адвокатом. Я заработаю на тебе новую шлейку, даже если тебе удастся сбежать. Понимаешь?”

И столько горечи было в его словах, что Молину всё время хотелось заказать чего-нибудь покрепче. Но Котелок говорил, что мозги всегда можно пропить и заработать Паркинсона, если пить С2Н5ОН шесть дней в неделю. А это то, что их кормит.

У Котелка не было денег на конструкт. И всегда, когда вечер подходил к концу, – за окнами Накаямы зажигались фосфоресцирующие трубочки, привлекая к себе мотыльков; в заведении включался распылитель инсектицидов, – реминисцентные инсинуации Котелка, порождённые его изъеденными накипью голубых огней синапсов, выдавали злостные фортеля известных на весь мир цитат. Плывущие в пиве и никелированных мозгах нейроманта, будто лава Инсизвы, они пробивали себе двери и лазы в такие места его сознания, о которых Молин не мог себе даже помыслить.

Молин готовился. Он слушал Котелка, не перебивая и не давая никаких комментариев. Неудивительно, что, пытаясь запомнить их, на следующий день он был не в состоянии их воспроизвести, оттого что, переосмысливая, всё время забывал о контексте. Реминисценции Котелка всегда зависели от законченности и последовательности отдельных цитат в общем теле вопроса и темы. А потому он давно перестал насиловать свою память. Его фрустрации наводили на него тоску сродни этому времени суток.

– Теперь мы не можем позволить себе быть первыми, – поднимая ложкой жидкую кашу, морщил переносицу Котелок. Разглаживая морщины, клал кашу в рот.

Молину она напоминала детскую блевотину. Если смотреть на неё подолгу, то наверняка можно было привыкнуть.

– Вкусы меняются, – говорил Котелок. Молина выворачивало наизнанку. – Когда-нибудь и ты будешь любить манную кашу.

– В старости человек возвращается к своему началу. Но ненужно меня возвращать принудительно.

Котелок смотрел на него осудительно, потом прощал и продолжал:

– Лили хотела показать всем этим засранцам, что в мире есть что-то большее…

Он замолкал, обнимал кружку, наполовину залитую светом люминесцентных ламп, неоновыми вывесками Накаямы, опускал голову и его голос дрожал.

– Ты думаешь так? Думаешь, у неё с головой были проблемы? Лили хотела оставить после себя что-то… Ты думаешь потому она записала себя на ленту?

Лили существовала теперь в конструкте.

– В этом Призраке, в чёрной коробочке…

Молин не раз поправлял Котелка, напоминая ему, что существование в переносных конструктах и в корпоративной системе не одно и то же.

– Лили теперь знает весь мир. Её последний симстим был шедевром…

Но он был одним и Молин всегда запинался, продолжая мысль. Котелку нельзя было давать такого шанса.

– Ты думаешь это потому, что она не могла двигаться? Да! Моя девочка была инвалидом! Ну и что! Всегда были средства, которыми можно было пользоваться словно это твоё родное тело. И эти чёртовы батарейки. Думаешь, у неё совсем с мозгами был непорядок? И она захлебывалась сератонином!

Котелок морщил лоб и отхлебывал пива.

Лили переписала своё сознание на конструкт Масаюмы, заключив с ними контракт о выпуске её альбома, и теперь перешла полностью в их собственность. Это не ограничивало её прав, кроме места работы. Котелок рассказывал ему, что такие контракты заключаются на пожизненное. А потом, если объем занимаемый её памятью перестанет быть рентабельным для корпорации, Масаюма её сотрет. Он хотел её выкупить.

– Позвони мне, – говорил Котелок. – На тот свет, я тебе позвоню! – И расслаблял мышцы грудной клетки. Смотрел в антрахиноновый лак, покрывающий столешницу и снова отпивал пива. – Они чудесно потрудились, чтобы оцифровать её голос. Думаешь она не могла с этим жить? Я помню эти симстимы.

Он говорил всегда об одном и том же. Саундтрэк к одному из них.

– Ты помнишь..?

Молин кивал, хотя не слушал и не смотрел симстимы. Даже её альбом. “Но как-нибудь, обязательно, – обещал он себе”. И снова забывал или его пробирала лень.

– Эти копии, – нагибал голову Котелок, чокаясь с ним непонятно по какому поводу и непонятно за что.

У пива был вкус антифидантов и хемостерилизаторов витавших в воздухе Накаямы. Посетители расходились под час ночи, комары падали. “Он дал мне подсрачник, – долетало из открытых окон писклявый вибрирующий голос высоковозрастной малолетки”. А затем слышался такой же громкий смех. Молин морщился. Котелок уже давно перестал обращать на такое внимание.

– Пусть делают… Копии, – говорил Котелок.

В чём был смысл этого саундтрэка, Молин понимал с трудом. Котелок не объяснял.

– Ты не можешь справиться с уникальной манерой общения этой малышки. У всех существует манера общения. И у этой девочки она уникальна. Тебе нужно всего лишь проявить ласку и мириться с её капризами. Обращать их в свою пользу.

– С чего ты взял, что это вообще малышка? У неё экранировка, то розовая, то голубая. А порой и сиреневая до фиолетовой.

– Наверное это из-за фильтра. Фильтр старый или видеокарта уже летит.

Котелок чокнулся с ним кружкой чая и откинулся на пластизолевую спинку дивана. Он принес с собой огромную пивную кружку и бахнул ею об стол перед обслуживающим персоналом, надеясь выговориться хотя бы с одним из них. Но те обращали на его вызывающую к себе кружку внимание с пониманием, и тогда он сказал:

– Эти засранцы наливают чай так, как будто тут он по карточкам! А чай надо пить большими кружками. Потому как желудок остывает и эффект совсем ни к чёрту от таких чашек.

Молин не спорил, беря в руки чайную чашку в три раза меньших размеров кружки Котелка, а низенького роста обслуга ничтоже сумняшися выпростала всю заварку из чайничка в его кружку под вызывающе-насупленной миной нейроманта и размешав ложечкой две порции сахара, удалилась за другим для Молина. Котелок поворчал и пригубил чая.

– Нет, не думаю, – бурчал он. – Это что-то другое. Я не совсем её понимаю.

Он снова говорил о ней. Лили прочно заняла место в его голове после того, что произошло.

Иногда Молину казалось, что Лили сделала то, что сделала, специально для этого. Только для этого и больше ни по какой другой причине. Но в её симстимах и песнях было что-то совсем другое. Они были наполнены мыслями, смысл которых Молин смутно улавливал; но после прослушивания он от него ускользал словно угорь в холодной воде. “Salvation”, “Sorry son”, “Copycut”, “Шигурат”. И оставались обрывки, – тонкие, вибрирующие, хрупкие, как грани стеклянных витрин; разбитые, вращающиеся в его подсознании тысячами осколков; размытые, тёплые и холодные. Словно в них скрывалась её эмоция. Такая огромная и такая простая, что её нельзя было понять, только читая цифровую конструкцию. Словно для этого нужно было самому собрать эти осколки. Будто она хотела, чтобы ими порезались…

Но потом, потом Молину они переставали казаться острыми, и он начал их собирать.

У него всегда получались разные витражи. Или она хотела, чтобы это была мозаика. Чего-то недоставало. Может быть, она не успела?

Он опускал с глаз симстим и распутывал с пальцев троды. Морщил лоб и вдыхал акриловый запах юхэ-юань.

Поначалу он много курил. И работал целых три месяца на бичей, чтобы они дали ему координаты излюбленных мест Котелка. Он нашел его через месяц.

– Налей-ка мне ещё пива, – сказал Котелок. И хлопнул его по лацкану накрахмаленного пиджака, когда он пошутил насчёт интеграла вероятности.

Котелок растягивал весь вечер две кружки пива. Его визави пил много и постоянно выходил в туалет, чтобы дать себе время подумать над его словами.

Котелок прыснул от интеграла вероятности Говорухина, который всё время стремится к сумме с нулевой игрой, тогда как сумма с нулевой игрой беспрестанно прирастает к игре с нулевой суммой, только после того как вернулся его визави и Молин подал им пиво.

Потом они сидели с ним вдвоем за столом заведения, названия которого Молин даже не счёл нужным запомнить.

– Это потому, что у нас нет настоящего дела, – говорил Котелок.

– Меня уже тошнит, – отвечал Молин и запинался. Котелок буравил его своим злобным взглядом. – От того, что у нас нет настоящего дела, – заканчивал Молин.

Глаза Котелка загорались. Он начинал дрожать всем телом, но ничего не говорил.

Это означало только одно. Что у него в уме уже было то самое дело, и Молина начинало тошнить ещё больше.

Они на силу унесли ноги из Рабата. Их чуть не замели, потому как ребята, обеспечивающие им люк, закрыли его раньше, чем они смогли до него добраться. А киберссылка СЛП сорвалась и потерялась в мишуре созданного им облака по рекомендации Котелка. Им пришлось срочно стряпать самим вирус из той программы, которую им продал Рашид в Марракеше. И Котелок ошибся при загрузке ледоруба. Так что тьюрингу не составило труда заручиться поддержкой звонка и выйти на них прямо в своей же базе данных, где они с Котелком писали вирус из вируса, пробивающего лёд Масаюмы. Скорее всего, тьюринг и затерял ту самую ссылку после идентификации звонка. А облако, плавающее среди информационной структуры протоколов агентов службы безопасности, как-то не очень напоминало рекламный проспект агентов недвижимости. И с какого рожна оно вообще должно было там быть? Котелок аргументировал это тем, что оно очень напоминает издалека обычную вертушку с опциями кодов доступа к инфраструктуре узлов.

– В одиночку сейчас никто не работает. Мы зависим от этих парней. Но и они зависят от нас. Я так сделаю.

И он не бросал слов на ветер. За этими ребятами тьюринг приехал в первую очередь.

– Засранцы, – брюзжал Котелок, перетекая цифровой волной рядом с Молином в открытый запрос пожарной инспекции. – Раньше всё было не так…

Ребята закрыли люк. Котелку это не нравилось так же, как и ему. Не потому, что за ними мог пожаловать тьюринг после пожарной инспекции, в протоколе которой каким-то образом обнаружился вирус. А потому, что кто-то из этих ребят работал на систему, и привнес разнообразие в их план побега из Масаюмы, предусмотренное, тем не менее, Молином, раздробившим сигнал звонка на две линии.

– Теперь нам надо делать ноги. Чем скорее, тем лучше, – судорожно глотая заваренный кофе в спертом воздухе заколоченной мансарды на кухне одного из домиков Рабата, разрывал полночную тишину голос Котелка. – У меня есть чудный домик в Гифу. На ферме…

У Молина поначалу трусились руки.

– Ты знаешь, парень, что в нашей профессии важна не только голова, но и реакция.

– В пространстве всё не так, – отвечал он.

– Может быть, – откидываясь на кожаном диване, вытирал пот с лица Котелок. Улыбался.

Потом была Гифа. Затем Осака.

Марракеш, в который они прибыли под допингами, лихорадочно минуя один аэропорт за другим, прощался с ними толпами загорелых индусов и канадцев, наверняка приехавших в него с целью не лучшей, а быть может с ещё более худшей, чем они с Котелком.

– С такими каши не сваришь, – тыкая пальцем в одного из спускающихся на платформе голландцев, зыркал по сторонам Котелок. – Они думают, мы полетим в Танжер. Хрена с два! Давай, парень, цепляй свою малышку. Времени в обрез…

Котелок распластался, зацепившись об чью-то ногу, на полу перед авиакассой и устроил истерику, колотя чемоданом с носками и нижним бельём по облицовочной плитке. Один из босоты полосонул диспетчера по плечу. У неё тоже приключилась истерика. Молин зажал ей рану и отвел от её места. Над ней уже стояли её сослуживцы, и ему без труда удалось прицепить малышку к её терминалу.

Обыкновенное фрикерство. Лишь с той разницей, от которой случаются такие же фабричные номера и сбои системы, регистрируемые тьюрингом в любой точке мира, какие они зарегистрировали при их проникновении в Масаюму. Оставить идентификационный номер здесь было умно, но они не знали наверняка, сработает ли их план.

Он сработал. Им, надо признаться, повезло. Во многом.

Когда Котелок уснул в своем кресле, Молин взял у него симстим.

Цеппелин летел из Марракеша в Адрар. А из Адрара назад в Рабат, где он тоже должен был прицепить такую же штучку к одному из опсисов СЛП. Автоматически срабатывал вирус и посылал звонок снова в Лёд Масаюмы.

Молин считал это излишеством, но Котелок настоял, – кровь диспетчера была малой по сравнению с тем, что могло с ними случиться. Если вообще было справедливо высказывание “кровь” по отношению к тому, что с ними мог сделать тьюринг.

– Готовься, парень, – звучал в голове Молина голос Котелка. – Сейчас!

У него чуть не свернулись мозги в трубочку, когда они путешествовали по тоннелю, созданному Котелком, через звонок системы безопасности Масаюмы своему агенту по страхованию. Наверно поэтому он взял тогда с его колен симстим. И там звучал живой голос Лили, её фантазии, нагромождённые из нарезок различных видов других звёзд симстимов. Это не её песни были саундтрэками к эмоциям, настроенным техниками Масаюмы для потребителей. Это видения по ночным городам и дорогам Пустошей были сопровождением к её саундтрэкам. Но тогда он ничего не почувствовал и не придал этому значения.

Много позже, в Гифе, один из элементов альбома обдал его холодом, и после того он его пропустил, остановившись на одном из полисов и начав снова с полисов на другом. В Осаке он прослушал тот элемент, который пропустил и вернулся к такому же на дорогах Пустошей. У него, кажется, получилось даже понять смысл этой нехитрой головоломки. Это был обычный трансформер. Альбом, который изменял восприятие в зависимости от последовательности прослушивания его частей. Как она додумалась сделать такое с симстимом? Возможно, это было головоломкой для Котелка. Того, чего он не мог понять. А Молин не спешил ему объяснять.

И всё же он был незакончен. В нем была логика, – холодная, заставлявшая его нервно курить юхэ-юань на мансарде Котелка в Гифе; пронизывающая всё его тело. Но потом приходило тепло. Или оно приходило само по себе, после переосмысливания. Или это была оцифровка? Молин не мог понять. Но всё же в нём что-то было. Что-то цепляло.

В этом альбоме не было стандартных приёмов. И потом, когда он пересматривал другие симстимы, он безбожно плевался. Ему было с чем сравнивать.

Кусочки мозаики никак не желали складываться воедино. Они всё время рассыпались, перемешиваясь друг с другом, и порождали другие эмоции. Эмоции, которые Лили хотела скрыть, и ей это удалось на славу. Но Котелок слушал всё время один и тот же симстим со второй части.

Молин как-то подпрыгнул от разряжающегося зуда СЛП и обнаружил четвёртый симстим из альбома на столе Котелка рядом со вторым. Оказывается, Котелок не хотел, чтобы он видел, как он слушает их вместе. Сначала второй, а потом четвёртый. Или наоборот. Молину оставалось только догадываться.

Котелок слушал их все. И в разной последовательности. И как-то совсем стал высыхать. Его голландский подбородок совсем почернел, и его прорубили морщины, – две длинные из-под крыльев носа.

“I did not understand” звучало в его глазах.

“Put me dawn on history” отбарабанивали его пальцы по кружке чая.

– Реальность не выбирают, – говорил Котелок. – Но только полные идиоты не испытывают меланхолии.

Молин заложил в алюминиевое жерло, между валом и стенкой один из кусков селёдки, – длинных и отделенных от костей, наваленных в миске словно шкурки убитых пушных зверьков. Поднял его и посмотрел, прокручивая. Взял картошку. У него началось усиленное слюноотделение. Он крутил мясорубку, закладывая поочередно то яйцо, то белоснежный салатный лук, который очистил целым и разрезал на восемь частей.

– Я буду есть теперь только натуральную пищу. Мать её!

Наверное, он не имел в виду природу. В последнее время он говорил только об одном, и Молин начал серьёзно сомневаться в его здоровье.

Котелок перемешивал вилкой жёлто-коричневую массу с белыми хлопьями лука, – он таял во рту.  Молин попробовал.

Когда он открыл горячую воду и подставил под кран валик с налипшей картошкой, селедкой, луком и куриным яйцом, фаршмак медленно стекал с мясорубки.

Они остановились у Сатори. В квартире её родителей. Их не было уже довольно давно.

– Сегодня ночью мы их сожжём, – сказал он, наконец, в тишине кофейни меж голосами посетителей.

Ропот улиц захлестывал Молина, он терял связь с Котелком, мысли запутывались в голосах прохожих; улетали в инфраструктуру Накаямы, в её линии телефонных проводов, в её железобетонные небоскрёбы; кружили в транспорте высокотехнологичной цивилизации, поднимающейся прямо из недр моря. Что это было? Проклятием маленьких людей, переживших его или благословением? Здесь не было ни одного растения, ни одного зелёного листа. Их вообще было мало везде. Здесь была одна сырость и холод. Да, конечно, на больших площадях распускались деревья под куполами из стёкол. Сатори ему объясняла. Но большинство из их семян принадлежали корпорации Бахус. Почти все.

Но это было как-то неправильно, как-то совсем неправильно…

– Это не было вазопрессиновыми бреднями, – спрашивал Котелок у окна. – Ведь так? Она не была сумасшедшей…

– Да сколько можно!.. класть в это васаби красный перец, – прожевав бутерброд, протестующе глянул на Котелка Молин.

– Я купила на них продукты, – проговорила Сатори и выронила одну из карточек на пол.

Молин взял у неё из рук сетки с луком, селедкой и картошкой.

– Не урони яйца.

– Я не знала…

Она ждала, стоя на пороге.

– Я что-нибудь придумаю. Мы должны успеть. Ненужно, чтобы Котелок знал об этом.

– Что вы теперь будете делать?

– Не говори Котелку. У нас есть время. Придумаю что-нибудь. А если ничего не получится, тогда скажу… это не конец света…

– А потом?.. Вы уедете?

Он не ответил.

– Вы не доверяете мне… Никогда не была такой! И не собираюсь!

– Если бы Котелок не доверял тебе, нас бы тут не было. А я доверяю ему… Постой! Подожди. Я не хотел тебя обидеть… Ты будешь скучать по нему?

– Наверно… Не знаю.

– Надо сделать липы, – говорил Котелок, посылая его в Нариту, – и купить ледоруб. Говори “только проверенные”.

– Как в первый раз.

– Они обязательно захотят впарить тебе какую-нибудь туфту. А потом зайдёшь по этому адресу. Там скоро должны, если уже не появились, первоклассные. Старая крыса знает. Не обращай внимания на его внешний вид. Он не дурак. Вот, дашь ему. Он меня знает.

Молин ехал в Нариту зная, что старая крыса не дурак и что она что-то знает.

– Вот! Посмотри. Кассул. Тридцать седьмая модель. Сплошная автоматика. Никаких барабанов! Лазерный прицел сверху. Внизу подсветка до ста пятидесяти метров. Это всё равно, что ввязаться в ночную драку с колдуном. Ты же хочешь, чтобы тебя боялись? Скажи? Ты же хочешь, чтобы тебя боялись! Скажи! Ты же хочешь?..

– Мне нужен ледоруб. И часы мне тоже не нужны…

– Засранец!

Старая крыса поморщилась как высохший на ветру абрикос.

– Они стоят целое состояние…

Молин взял со стола, из помятой пачки с красным диском и какими-то двумя словами сигарету.

– Это Ролекс!.. Ладно. У меня есть первоклассный ледоруб. Вот он.

На глаза Молину попался палец низенького канадца с облизанными и помазанными словно салом волосами. В грязном твидовом пиджаке он выглядел словно так, как описывал его Котелок.

– Где?

– Вот, – указал он.

Меж наваленной груды металлолома и кип газет выглядывал широкий заступ. Туда и указывал палец Хорька.

– Это не ледоруб.

– Самый настоящий, – морща нос, впился в него глазами Хорек. – Называется… пиолет!

Молин выкинул пиолет по дороге и продал часы первому встречному.

Возвращаясь в Накаяму, он думал о безумных глазах Котелка, когда они впервые заговорили о большом деле.

– Мы должны её сжечь. Мы должны сжечь эту сучку! У нас всё получится. Я думал, что будет сложно. Но не думал, что всё будет так просто! Парень. Я расскажу тебе… Я расскажу!..