Кирилл Геннадиевич Станишевский
Богиня и поэт
Вот ваши божественные колебания атомов скомбинированных по оригинальному случаю мне всецело впали в душу, вы везде и всюду, вашим гласом частицы поют ударяясь друг о друга, они вращаются в такт с колеблющемся тактом моих молекул, жаждут ядерного слияния, срастаются в ещё одно Солнце.
– Да! Они поют, их возгласы в танце утопают, вихри пламенные кружат и бархат кожи обжигают.
– В ходе общения с вами заметил не много броских деталей, но большой орбитальный размах, вселенский. Так изначально подметил, вы себя позиционируете в умеренных дозировках не выдавая всеобъемлемость, вы великая тайна, это притягательно, учитывая милость и нежность вашего облика, который предстаёт предо мной.
Вы видитесь мне очаровательной, очаровывающей немыслимой притягательностью, ведь вы Богиня.
Что вас влечёт помимо пандемий и массовых вымираний? Чему посвящаете досуг?
Меня терзает параноидальный приступ, моя психика рвёт и мечет помыслы, но они вновь срастаются, о вас, перед вами.
– О, так милостиво с вашей стороны, я польщена извитостью трогательной мысли, что предрешена в образе ворочающейся живности. Моё бытие произрастает снами воплощений здешних.
Я клеймлю сюдьбы людей, направляю их и даю сгинуть, если они не в силах совладать с сопутствием вселенского веяния, коего коснулась божественная участь, но преодолевая людское в себе, они возносятся в небес обитель. Люблю особ уничтожающих себя осознанно, но создающих необъемлемые прекрасные миры, увлечённых, постоянно жаждущих и страстных, безумных. Порочные вдохновляют и одаряют большим спектром эмоций. С такими хочется быть уничтоженной вместе, но никак не выходит.
– Я до костного мозга пронизан вашим откровением, подобно излучением, искренне, оно создаёт чувство соприкосновения запредельного, незримого, немыслимого. Наверное это и называют душевным родством, всеми сочащимися клетками и всеми колебаниями корпускул, не знаю, что это, но чувство всей вселенной сплетено, словно ещё одно бытие рождается, а старого будто никогда и не было. Опять у меня язык заплетается, и я не пьян, но и не назовёшь меня трезвым. Вы дразните меня, вы издеваетесь над мной, дозировки "вас" слишком малы, я жажду упоения вами и совместной с вами суеты.
– Прошу прощения, но живу я во вселенских глыбах, и мне не хватает вас в дышащих ущельях простирающейся были.
– Я вижу в вас пылкую всеобъемлемость, не встречал доселе качеств божественных, они явились сим,
Пишите мне по небу, пишите мне реками, я буду ждать, так ждут привержено событий, эпохальных ростков, всем отдавшись полностью и целиком, для неё и ей, любимой и родимой, той, что ждёт, той, что не забудет безудержный вой, проникновенную суть. Я ваш, с именем, без имени, я ваш и сам не свой, я ваш всем пылким буйством и вожделеющим чувством, всем искрящим мигом, всей плотью, всей душой.
– Эхом раздавался чей-то голос, сопровождая скользящие вагоны вдоль степи,
В них не люди едут, это вой души груженный до верхов летит, ускользает в струнах серенады звонкой,
Ночью летней изумрудной под шёпот морских волн, о любви поёт, о любви поёт, и тянет ту минуту, растягивает на вечной партитуре песни тон, но миг уходит вновь и за собой уводит, здесь утопает слов незримый поцелуй, забирайте, он ваш и вам дарован.
Сплелись в объятиях проросших богиня и поэт, изъявлять нечего, распускаются цветы вьющихся ветвей.
– О, милая, милейшая, я посвящу столько вам поэзии, сколько будет потребно, и даже если не вовремя сдохнуть дано мне, они будут в созвучиях тонких источать свою суть, пусть сыплется осенью золото, пускай осень пылает стынущей летней жарой в лёгкой прохладе веющего морского ветра, подобно подавленный крик в послевкусии винном, нежелание боли притуплённой блаженством, я вами очарован и вам этим отдан всецело.
Порыв страсти обузданной волей к вам выпускаю,
Не имеет значения, будет и есть ли итог,
Нет места суевериям и ожиданию, лишь непрерывное производное, так закрутился сей узел, и его вовек не расплестая,
Поведать суть его берусь.
Было, значит будет, и в этом жизни дивный жест нами возникший.
Вы мне близки тотально,
Некая умиротворённость с озорницей тиснется,
Я хочу услышать её прижавшись вплотную ухом,
Видеть красоты ваши и только.
Мне кажется, что я избытком страсти случай порчу,
Разубедите меня или выкиньте к чёрту наградив разлукой.
– Портите? Искорените подобную меру из своих помыслов, прошу вас, глупости какие. – Засияли красоты неземные и образ её обнажился ветром с песком играющим, донося прохладу капель оторванных от волн края из бездны пучин, и протягивая руку к ней, в ней утопаю, ничего не нащупываю, не вижу, не понимаю, кто из нас исчез, кого из нас нет, наши касания, порывы осязания, они в разных мирах, но неотъемлемы.
– Ну, что за радость, что за благодать? Я намереваюсь всею плотью, рвением душевным, это мне необходимо, подобно воздух, дневной свет и тьма ночей, я буду говорить с вами даже тогда, когда вас нет, ибо чувствую повсеместно неотлучность присутствия, я собираюсь в один конец, жить для вас без возврата и безвозмездно. С вами рядом всё под силу мне, моя богиня, моя любовь, моя награда.
Мы завертим жаркий вихрь вверх,
Пусть уносит в синь небесную,
И в мерцании ночных камней,
На дне ручьёв вселенских,
Да встретятся алмазы наших дней,
Их сохраним, в память уложа на веки.
Ласточки играют с песней, вьются в волнах омываясь золотом Солнца, издалека прилетели помыслы о них, озорные летуньи морские, посвистывают, почирикивают о своём птичьем, должно быть о гнёздах, о перелётах, об оттепели, что однажды была и была неоднократно забыта, ведь жара плавит образы, неутомимый ветер и какой-то вымысел поэтов, и какой-то замысел заветов.
– О, богиня, вы всюду и вас нет, я с вами навеки,
Вас не мог ли видеть? Вас не мог ли позабыть? Исконно робкую милость, незримую нить событий,
О, как же вы прекрасны, милая! О, как же вы, в сим изяществе лилий зарева дивного, чарующей поспелью смогли в свет нещадный выйти, сам свет изумив?
Мой взгляд словно цепи, словно плетни прикованы, привязаны,
Не смею лишь выйти из берегов ваших, не смею из почвы взойти, я в ожидании сигнала, весточки, писем сотканных грацией нежной руки,
Мне ничего не важно, я сам себе неважен, я здесь и отдан порывам неведомым,
Может быть не буду вашим, может быть и вы моей, но в мире ведь всё наше, там, где миром этим мы явились счесть,
Мой взор плывёт вдоль берега журчащего, выхватывает в нём дивный цвет, подобно незримому порогу,
Переступая который в каждом впервые исходящем стихе.
Общайтесь, люди, общайтесь стихами!
Это есть крайний эвфемизм,
Самые большие секреты остаются неслыханными,
Я утонул, я утонул в любви, моей исщербленностью вымерено, эта роскошная порука скитальчески ускользая по небыли, всё забывая, будто ничего и нету, этот мир безпросветный словно катится по мне.
Зачем же, зачем? А может будет вершение правды?
И вы не слышали главного, этой песни, которую услышать ещё негде,
Музыка, пожалуй, возникни, я призываю вопия сего бытия,
Возрыдает симфония настырная созвучием резонирующих мембран,
Возможно вы угадали случай,
Ведь вы же есть, ведь вы же необъятна,
Небесной далью изгнаний стремились и видали рыдания пред виселицей,
Спадали жизни доколе судьбы прониклись насколько пронизывались обстоятельствами,
Вы здесь и звенья ссыпающихся оков звучащих,
Вы слышите? А может слышали?
И пусть уносит собой безграничное в каждый миг фатальный! Ну как, и вы возникли сим?
Почувствуйте свободу, вездесущую явь!
И непробудный сон, и неведомая ментальность, вновь рассекает бремя быта смыслом, посмертно и пожизненно, и скучно, и не заскучаешь, стон неслыханной мольбы и чаяния,
Где я, где вы, никому сие неведомо, мой бог не раздаёт секреты, моя богиня никому не принадлежит, их ведь словно нет, все святыни тщательно сокрыты от безалаберных укоров и безучастных бредней, и в данной последовательности событий меня словно ещё не было, так никого не ждёт паромная пристань, но однажды судно приходит.
Не тщетность ль? Да нет, безподобно и немыслимо!
Люди оглянувшись всей толпой, повыкатывали очи, и вздымая руки под неодолимой высотой между прочим, дирижировали каждый своим хором, каждый своей симфонией.
Что за площадь, что за базар? Откуда столько дивных всплесков из шлепков ладоней? Да каково вам иллюстрирующим быт и непокорность наделять сей шум и гам довольством?
Мне интересны ваши мысли,
Иного не коснуться,
Пускай ветра о морду мою рвутся,
Я добреду куда ни будь,
В объятиях любви, ей себя я посвящаю,
И ей всю сущность мига отдаю,
Моя стихия, моя слабость, моё могущество,
Ведь сим нагая жизнь, её потоком страсть бурлит,
И ревнивые затоки, тонкостей рассвета знатоки,
Звонкая ахинея с пьяной руганью звучит,
Ничего неуместного в уже возникшем,
Бесстыдно ускользая растворяет ветер мысли,
И раздаваясь лаем произвольничают псы.
Путники моей тревоги, путники моей мольбы, я вас сопровождать готовый до устья Стикса, до дна бездонной глубины, да не подведут меня мои ноги, да ваши крылья вознесут к местам где нерушимые горы во вздохах вытягиваются ввысь и небеса пронзают, с них осыпается порох крови засохшей на остриях вершин, ещё никем не зажжённый, не вышедший облаком, не вспыхнувшей души, и я обезумев крадусь понемногу, к нему потаённому, в себе огонь сохранив.
Ангелы с воронами кружа спускались в золоте небес струящем, изливаясь чистым светом, разгоняясь сквозь облачные петли, воспевали порождая куплет за куплетом, припев за припевом.
И солнца свет, и тень ночей, и пар пустынных миражей, мелькают в ожидании завета, плавится горячим потом лето, это тело мыслит, так уверенно себя узнавая во всём, и смазывает линии границ кем-то когда-то напетых, словно никого здесь нет, словно никогда и не было, но одиночество несметное всегда находит грани стороны иной, и с поры той становится заметно, вот он я, вот и все, вот и всё,
Никакой приметы, лишь всевозможные обличия сует ростка вселенной, где из него поток любви изливает свою песнь.
Знойная жара, она мною повержена и меня повергает, но я знаю, как её оседлать.
Серая хмурь с синевою и морщинистое море, мельтешащие зады и лица, мимо проплывают, летят,
Ветви дикой маслины лезут в глаза,
Ну где же ты, где, лунная дива, свет твоего золота может снова во мне утонет, снова утонет может,
Но вечер уходит, жизнь вся уходит, и ты уходи,
Мошкара в холоде ноет, покушаются на кровопролитие комары,
Заслуженные уроки незаслуженной перед уродами жизни, дарования дарованной плоти и мысли.
Кто-то крикнул из толпы: "Жизнь по определению, это нужда, потребность возжелавшая вольности и ставшая ею, она терпит крушение загинаясь от собственной корысти.
Движение, движение вверх и никакой безысходности!"
– Кто ты, дивный друг, чей голос извергся из толпы?
– Страшные люди, что не знают справедливости,
Должно быть они не знают любви,
Должно быть не знают взаимности,
Немыслимое дарование, немыслимое. Сложнейшее сочетание в виде жизни.
Ни об этом ли?
– Именно, но с той тонкостью, что нитью намотана на мою шею,
Низшие из повадок человеческих, это те, что ниже уже некуда, мнящие поверженность, но сохраняющие завышенную требовательность, чтоб без причины кривить лицевые жерла, под ногами путаться перманентно, истекая ротовою пеною, мерзостная дерзостность или просто выблядочность, страх попутавшая с вдохновением, искрит изъянами, а ни жемчугом, перил обвеиватели изрыгавшие своё назначение коллективным месивом под видом фактора количественного, мол нас много, а качество не обязало ничем, но есть в этом проблема, в стадной инерции количество так или иначе находит определяющий вектор, ни сегодня, ни завтра, но обязательно находит, иного социальная природа ещё не ведает,
Не поэзия это, не поэзия, а какая-то масса увесистая.
– Ведь ты поэт, ещё из тех дремучих своей сущностью непроглядной, зыбучей, подобно скопище атомов. Поэтов нельзя провоцировать, они не то чтобы не вникают в суть или не понимают таковых жестов, они в один прекрасный момент откликаются втройне на ущербность, но когда соизволят счесть.
И толпа в себе разуверилась.
– Ну что за сонный день меня настиг и морит? Ну что за листьев свежих тень играет томно на глазах и тропы кроет?
– Можно заметить разную стилистику жизни в общих очертаниях свойств её проявлений относительно персоны. Стоит развивать эту тему согласно имеющимся сферам общества, государства и быта.
