Кейт Волн
Люди

Глава 1

Боль. Интересно буду ли я её чувствовать когда меня будут умерщвлять. Говорят это не больно…

Твердые холодные стены маленькой камеры давят на меня с четырех сторон, а серый потолок – сверху. Я стараюсь не думать о своей клаустрофобии, и просто читать статью в журнале. Мне всегда казалось что если я буду игнорировать проблему которую просто не в силе решить, она потеряет значение для меня. Если она не будет волновать меня, не будет сдавливать горло, то не будет и проблемы. Сначала уменьшится до крошечной, а потом и исчезнет вовсе.

По правилам содержания людей до их умерщвления им нельзя смотреть новую программу по телевизору, нельзя ничего читать и смотреть в интернете, только диски и кассеты, записанные до подписания договора, нельзя читать газеты и журналы, вышедшие после подписания договора.

Маленький красный плеер с пятью песнями и модные журналы десятилетней давности казались мне неимоверно интересными и увлекательными, в данной ситуации, в которой я пыталась абстрагироваться от всего что на меня обрушилось. От того что моя жизнь разрушилась на маленькие кусочки, да на такие что я не могу их отыскать. Их уже не соберешь вместе. Все кончено, хоть и до дня моего умерщвления чуть меньше двух недель, для меня все было кончено в день подписания договора. В момент, в ту самую секунду когда я поставила свою подпись под теми злосчастными словами, которые будут у меня перед глазами всю мою (необычайно короткую) жизнь.

Даю согласие на свое умерщвление.

Горло сдавливает тисками, а в животе завязывается узел. Я резко закрываю глаза, досчитываю до пяти, а потом от восьмидесяти до пятидесяти, и снова открываю глаза. Я сижу на полу, потому что больше негде. На кровати я старалась не лежать и не сидеть в дневное время, потому что потом не могла заснуть ночью. А сон сейчас был моим главным спасителем.

С того дня как я подписала договор прошло две недели, и за все это время я спала часов двенадцать-четырнадцать в сутки. Мне почти ничего не снилось, и это ничего было намного лучше моей реальности.

Так же лучше были журналы и старый плеер. Я запретила себе думать кто читал эти журналы и слушал музыку из этого плеера до меня. Тоже человек который дал согласие на свое умерщвление. Человек которого миссис Филлипсон или ее кухарка приготовили, и подали к столу.

Нужно срочно отвлечься. Такая хорошая музыка и статьи. Как подобрать помаду к наряду, лучшие прически чтобы понравиться парню, и советы по уходу за собой. Одна песня из пяти на иностранном языке. Я не знала о чем она и придумывала свой перевод. Слушая эту песню я представляла, что там поется об уютном домике в маленькой деревне, где вся семья вместе и счастлива. Мне до сих пор не верится что я больше никогда не выйду на улицу, что не увижу маму и брата. Я больше никогда не приду в школу, хотя и не любила ходить туда. На самом деле я рада, что мой мозг и моя психика не дают мне утонуть в океане грусти, скорби и боли. Я просыпалась очень поздно, ближе к вечеру, перечитывала журналы, которые знала почти наизусть, часами сидела в ванной, попеременно включая очень горячую воду, и очень холодную, ела.

Когда я просыпалась завтрак и обед которые мне приносили уже остывал, я съедала все без аппетита до тошноты, а когда приносили ужин, оставляла его до поздней ночи, съедала его и ложилась спать.

Развлечений в камере было мало. Всем людям было разрешено выходить из своих комнат, чтобы пройтись по коридору, пообщаться между собой, но мне честно говоря этого не хотелось. С дня подписания договора, я сидела безвылазно в своей камере.

– Эванс! – громкий, но уставший голос охранника ворвался в маленькое, меньше чем камера, мое личное пространство. – Филлипсоны приглашают тебя к себе на ужин.

Мужчина бросает розовое платье на кровать. Я не сразу вникаю в суть дела и несколько секунд попросту пялюсь на него. В голове с бешеной скоростью летают мысли, сбивая друг друга. Одна хуже другой.

– Ты чего? Давай надевай и пошли. – нетерпеливо произносит тот и выходит из камеры, прикрыв дверь.

Я чувствую слабость по всему телу из-за страха и боюсь, что сердце сейчас остановиться. Хотя какая разница все равно я скоро умру. Договор подписан, и если я умру раньше назначенного дня умерщвления – это будет просто неприятность для Филлипсонов.

Согласно закону было очень много правил для употребления человека в пищу. Его нужно было обязательно умертвить с помощью сыворотки под названием Атландия. (примечание автора: ударение на букву и) А людей которые умерли по любой другой причине употреблять в пищу строго настрого запрещается.

Зачем они позвали меня? Я не хочу идти к ним. Правда не хочу. Если только…

Эрик.

Увидеть Эрика еще раз перед смертью. Пусть даже когда я в таком положении. Мне все равно. Я знаю что Эрик увидит во мне все ту же девушку. Ту которой я была до подписания договора. Я вспоминаю его глаза, в день подписания договора, он будто-бы пытался вымолить прощение. За то что он «гражданин за свободный выбор», (люди которые за то чтобы у всех был свободный выбор, как распоряжаться своим телом и своей жизнью. Чтобы люди могли продать свое тело другому) за то что он не смог меня спасти от такой ужасной участи, за то что у Нас нет будущего и… на самом деле никогда и не было.

Камеры для людей расположены в цокольном этаже дома, я боюсь подниматься наверх, (не хочу чтобы мне показали и дразнили тем чего меня лишили: обычной жизни, свободы, знания и спокойствия, что твоя жизнь не оборвется так скоро) но желание увидеть Эрика сильнее. Оно управляет мной, и я на автомате снимаю белый простой сарафан, надеваю платье и смотрю в зеркало, что расположено на дверце шкафа. В котором висит только еще одно такое же платье только желтого цвета.

Небрежно собранный низкий хвостик из которого торчат тусклые темно-русые локоны, я распускаю и мне кажется что стало еще хуже. Только сейчас я замечаю, что платье слишком короткое и не закрывает колен, такое я бы не надела раньше. Теперь родители не могут мне запретить носить откровенную одежду. С непривычки кажется будто бы я стою голая. Бледно-розовый цвет платья, кажется ярким по сравнению с моей бледной кожей.

Я выключаю песню, третью по списку под названием «Это время», и аккуратно закрываю журнал. Кладу плеер и журнал на маленький, светлый прикроватный комод и выхожу. Пару минут назад мне было плохо, а сейчас стало еще хуже.

Чарли, так зовут охранника что принес платье, молча ведет меня по темному коридору. Две недели прошло с подписания договора, все эти дни я просидела одна и обмолвилась лишь парой слов с Чарли, когда тот приносил еду.

Время что мы идем кажутся мне вечностью. Запутанный коридор с множеством поворотов и тупиков. На стенах и дверях нет никаких обозначений и можно легко потеряться. Не знаю как это делает Чарли, наверное время и опыт помогают ему. Почти во всех камерах тихо, в паре я слышу как кто-то слушает песню, кто-то читает вслух. Я очень плохо помню как меня вели сюда, вообще вся та неделя во время подписания договора как в тумане. Едком ядовитом тумане, который я вдыхала полной грудью, как выброшенная на сушу рыба. Которую поймали, и которой прокололи рот, снимая с крючка. А потом бросили на грязную землю, ждать когда ее огреют по голове и выпотрошат.

От этого сравнения меня передернуло и я попыталась отогнать ужасные мысли.

Я мысленно считаю двери по бокам от меня, бесшумно шевеля губами.

Тут нам навстречу из-за поворота выходит долговязый парень. Я от неожиданности вздрагиваю. Потом поднимаю взгляд на его лицо, расслабленное и осунувшееся. Но больше всего меня настораживают его глаза, пустые, стеклянные. Взгляд в никуда. Он очень медленно, еле волоча ноги проходит мимо нас даже как-будто-бы не заметив. От него у меня прошел холодок по плечам и спине. Что с ним? Почему он так плачевно выглядит? Чарли не как это не комментирует, а я не спрашиваю. В принципе, а как еще должен выглядеть человек приговоренный к смерти.

Наконец мы выходим к лестнице. Поднимаемся по ней и оказываемся возле двери, отличающейся от всех остальных дверей камер. Чарли долго возиться чтобы открыть ее, перебирая многочисленные ключи в связке, а моё сердце начинает биться еще чаще. мерзкий стук звука ключей больно отдаёт в уши. Мужчина сначала берет один ключ немного потертый, прокручивает его в одном замке, а потом приступает к другому. Я замечаю всего пять замков. Осторожность и безопасность превыше всего, чтобы никто не смог сбежать.

Наконец пятый замок открыт и Чарли толкает толстую дверь, пропускает меня вперед, и когда я переступаю порог выходит сам и закрывает дверь на все замки. Я думаю о тех кто остался там, за массивной преградой между ними и свободой, между ними и жизнью. Которые были бы несказанно рады очутиться на моем месте. Мне сейчас сбежать намного легче, хоть и тоже очень сложно. Даже если я выйду из этого дома, куда мне пойти? Мне просто некуда. Дома меня сразу найдут, скрыться в городе, будет нереально, по крайней мере на долгое время, как только Филлипсоны узнают о пропаже (а произойдет это очень скоро) специальное подразделение по поимке беглых согласившихся на умерщвление, сразу начнут меня искать. Согласно новостям и статьям в газетах, на это у них уходит от двадцати минут до трех суток.

Нет, не нужно даже думать об этом. Какой еще побег? У меня нет шансов и нет надежды. Черт! Я же не хотела подниматься, так и знала что подобные мысли полезут в голову, когда внешний мир, обычных людей окажется так близко. Когда прямо перед носом покрутят тем что ты так желаешь, и снова отберут.

В гостиной дома светло и тепло, но у меня снова пробегает холодок по спине, и глаза щипят от света.

– Кейтлин! Как я рада тебя видеть! – миссис Филлипсон появляется из неоткуда и касается моего плеча. – Тебе подошло платье, да? Ты в нем такая красивая.

От наигранно добрых слов не становиться приятно или хорошо. Я чувствую себя еще хуже.

– Спасибо. – почти шепчу и прокашлявшись добавляю, – Подошло.

Я кажется разучилась говорить. Я держу в голове настоящую цель своего нахождения здесь. Это ужасные люди, Кейтлин, не ведись на ее добродушный тон и милую улыбку.

– Ну, пойдем в столовую. Ты голодна? Я приготовила очень вкусную пасту. Ты любишь пасту? – сыплет вопросами миссис Филлипсон пока ведет меня в столовую.

Быстро киваю и пытаюсь сдержать слезы. Домашняя атмосфера напоминает о прошлой жизни, когда я была вместе с мамой и младшим братом. Я кусаю себя с внутренней стороны щеки и пытаюсь перевести мысли в другое русло.

Комната в темно-коричневом и голубом цвете, стол красиво и изящно сервирован, будто бы на праздник, а шторы плотно закрыты.

Я жалею об этом мне бы так хотелось взглянуть на улицу. Наверняка это мой последний шанс увидеть улицу. Я могу подойти, приоткрыть штору и выглянуть. Сейчас. Но я не решаюсь. Нет, не хочу чтобы последний раз я видела солнечный свет летнего вечера, таким образом. Только размышляю специально ли их прикрыли.

– Присаживайся, – миссис Филлипсон указывает на стул. – Я подумала почему бы нам не пригласить тебя на ужин? Нужно было сделать это раньше.

Я с радостью сажусь потому что ноги плохо держат от нервов. Женщина подходит к коричневой деревянной тумбочке, на которой стоит белая ваза с голубыми цветами и фотографии. На одной я замечаю мистера Филипсона и миссис Филипсон c сыном, на другой неизвестные мне люди, а на самой дальней рамке фотография на которой Эрик изображен один. Вспоминаю на миг как я увидела это фото впервые, кажется это было так давно, будто-бы в другой жизни.

Я сижу и не знаю куда себя деть. Миссис Филлипсон сидит напротив меня, постукивая длинными ногтями по пустому бокалу, и смотрит на меня пристально и с интересом. Потом наливает себе вино и делает несколько глотков.

– Тебе наверное одиноко в комнате. – размышляет женщина, теперь не смотря на меня, ну и хорошо.

Повисает неловкая тишина, которую прерывает Грэгори Филипсон.

Отец Эрика и лидер Граждан за свободный выбор, сокращено ГЗСВ. Чудовище для одних и любимец для других. Для меня он был концентратом всего что я презирала и ненавидела.

Его громкие шаги по плитке эхом отдаются у меня в голове.

– Добрый вечер! – низкий голос, который звучит командно даже в такой домашней обстановке.

– Грэгори, наконец-то, – произносит с улыбкой миссис Филлипсон, но в тоне раздражение. Ее красные губы расплываются чуть ли не по всему лицу.

Грэгори с хладнокровием садится за стол и что-то смотрит в своем телефоне.

– Были дела, София. – несколько холодных слов и только.

– А где Эрик? – спрашивает миссис Филлипсон.

– Не знаю. Он приходил домой после обеда?

– Нет. Как ушел утром так и не было. – грустно выдыхает миссис Филипсон и я ей верю.

Я чувствую себя чужой и лишней. Ворвавшейся в чужую хорошую семью где меня не звали, и где мне не рады. Я чувствую такую грусть и печаль. Я не должна быть здесь, я не хочу быть здесь. У меня есть дом, есть семья которая меня любит. Почему я должна находится здесь.

Это несправедливо, и мне до боли в груди сейчас хочется оказаться на своей кухне, за столом вместе с мамой и братом. Пусть еда будет не моя любимая, пусть будет невкусная, я могу вообще не ужинать, только бы оказаться дома, и чтобы никакого договора. Почему это не может быть правдой? Сердце бьется уже в горле, и я чувствую что сейчас расплачусь. Истерика вот вот накроет меня с головой. Я дрожащей рукой беру стакан рядом с собой, но он оказывается пустым. Ищу глазами чем его наполнить и не спросив беру графин с водой. Наливаю и делаю первый глоток. Вода оказывается теплой и сладкой. Противно. Но я пью ее маленькими глотками, сконцентрировавшись на вкусе, чтобы успокоиться и взять себя в руки. Я выпиваю весь стакан и ставлю обратно на стол.

Может сказать что я плохо себя чувствую, и они отпустят меня обратно в камеру? Но тогда я не увижу Эрика.

Я решаю остаться, мне уже нечего терять, и я должна его увидеть.

Мистер Филлипсон все также смотрит в телефон, а миссис Филлипсон вертит в руках бокал с красной жидкостью. Вроде бы они не заметили моего минутного помутнения, и хорошо.

Время тянется. Меня тошнит от нервов и болит голова. Ладони вспотели и я вытираю их об платье под столом.

Я слышу шаги и сразу понимаю что это Эрик.

Он появляется у меня из-за спины поэтому я только слышу его голос, но не вижу.

– Извините за опоздание…– он не заканчивает, видя меня, останавливается на пути к столу.

Я не выдерживаю и оборачиваюсь.

Мы встречаемся взглядами. Он удивлен. Я смотрю на него. Он смотрит на меня.

Он не знал что я буду здесь?

Эрик произносит с вымученной улыбкой:

– Привет, Кейтлин. – он произносит мое имя так, будто бы ему это приносит физическую боль.

– Привет. Эрик. – я выдыхаю его имя, будто-бы в нем мое спасение.

Я смотрю на него как в последний раз, потому что это и вправду последний. День моего умерщвления назначен на следующую неделю, вряд ли мы еще увидимся. Это конец. Если наша история не успела толком начаться может ли она закончится?

Его черные волосы взлохмачены, синие глаза цвета теплого океана, что окружает нашу страну, смотрят прямо, на меня не моргавши. Черная обычная футболка облегает широкие плечи. На шее висит серебряная цепочка, а кулон спрятан под футболку. Я видела его лишь несколько раз (когда тот случайно вылазил из-под одежды) – серый прямоугольник. Он носит его всегда, по крайней мере, каждый раз что я его видела этот кулон был на нем.

– Как прошел твой день, Эрик? – мило спрашивает София, прерывая наш зрительный контакт.

Эрик приходит в себя и садится за стол.

– Нормально, как обычно. – он без интереса нервно водит вилкой по тарелке, бросая на меня быстрые взгляды.

У меня тоже нет аппетита.

– Я видел твоего отца на днях. – начинает Грэгори. – Должен сказать он не выглядит как убитый горем отец. Я бы сказал что его больше волнует сколько лет ему дадут.

– Я и не сомневалась. – едкие слова вылетают и я не успеваю обдумать что говорю.

– Это же твой отец. Как ты можешь говорить такое? – встревает София.

– Мы все знаем Луиса. Не нужно давить на Кейтлин. – слова поддержки Эрика отдаются теплом прямо в сердце.

– Никто и не давит. – бросает София. – Мне лишь грустно, что у Кейтлин с ее отцом такие отношения. Это ужасно когда родители не любят и не оберегают своих детей.

Я согласна с ней, но мне очень хочется бросить, что когда одни люди едят других это тоже ужасно, но я сдерживаюсь.

– У них была довольно не обычная ситуация, дорогая. – парирует Грэгори. – Но я согласен с тобой, он даже не попытался. Будто бы Кейтлин была обязана расплачиваться за его ошибки. Он знал на что идет, знал что может пострадать не только он, но и вся семья, но все равно занимался этим.

– Может хватит! – громко и твердо произносит Эрик. – Кейтлин неприятно это все выслушивать.

– Ладно… извини, Кейтлин.– отвечает Грэгори понуро.

Я удивляюсь что он умеет просить прощения.

– Да, прости, мы не хотели поставить тебя в неловкое положение. – подхватывает София.

– Проехали. – выдавливаю из себя я. Мне ужасно неловко, и не хочется заострять на этом внимание.

Мой отец работал на обычной работе. В офисе. Никаких подробностей, потому что он был не особо разговорчивым, точнее он вообще не разговаривал с нами, за редким исключением. А чтобы опуститься до того чтобы рассказать как прошел его день и чем он занимался сегодня, и речи быть не могло. Он приходил вечером с работы и его отдыху никто не смел мешать, ни жена, ни дети.

Месяц назад все узнали что помимо своей работы в офисе, он занимался незаконной продажей людей. Подробностей я не знала, это было засекречено. Но того что рассказали нашей семье и общественности, мне хватило.

Он работал в маленькой компании которая составляла договоры о продаже людей, и забирала себе процент со сделок. Одни обращались чтобы предложить себя на продажу, другие чтобы выбрать из имеющегося ассортимента людей кого-нибудь себе. Мой отец неофициально проводил часть продажи. Люди желающие купить другого человека платили меньше чем они заплатили бы официально, и оставались в выигрыше, а отец присваивал все деньги себе.

Отец увлекся и начал слишком много договоров проводить нелегально, и тогда компания заметила что выручка стала значительно меньше. Начались проверки, отца взяли с поличным и после нашли множество нелегально составленных договоров. Его забрали в место содержания под стражей, сразу же с работы, в тот же день.

Всем эти занималась Организация следящая за порядком, всего что касается каннибализма, которая называется Ордо. Она следит чтобы все законы и правила были соблюдены, а если кто-то их нарушит – наказывает.

Я помню день когда сотрудники Ордо пришли к нам домой. Мы были дома втроем, я, мама и брат. Брат был в своей комнате, а мне с мамой пришлось разговаривать с гостями.

Они были отстраненными и холодными, говорили четко и ровно. Они рассказали что отца будут судить и скорее всего ему дадут срок. Но преступление его было буквально против основ на которых держались правила об умерщвлении. Все договоры должны быть под контролем страны. Но отец в глазах правительства, ГЗСВ и Ордо, возомнил себя выше страны и распоряжался жизнями людей.