Кейси Эшли Доуз
Новый мир

Черт, лестница. Как я увижу пометки на скрипучих ступенях, не включая фонаря?

Прошло два дня с того момента, как долбанная дочка Клейбов разбила мое окно. Но я так и не придумал, как его починить, не выходя на улицу. Я не мастер таких дел.

В итоге просто изнутри подпер дыру картонкой, надеясь, что никому не будет дела до моего зашторенного окна с заднего двора.

Но видимо, это не остановило того, кто теперь в моем доме.

Больше всего мне хочется, как в детстве, залезть под одеяло и подождать, пока родители со всем разберутся. Но мне 37, все мои те или иные близкие мертвы, я в доме один и у меня винтовка. Единственный, кто мне может помочь сейчас – я сам.

Правило номер 6 – рассчитывать только на себя. Вытекает из правила номер 2 – никому не доверять.

Спуститься в любом случае надо – гораздо хуже дать себя застать врасплох во сне. Или дать кому бы то ни было затихориться где-то в моем доме в выжидании момента, чтобы меня грохнуть.

Беру фонарик, но пока не включаю его. На ощупь дохожу до лестницы и затихаю.

Прислушиваюсь.

Какой-то шорох на кухне. Кто-то, кто пробрался в дом – сейчас на кухне.

Мне повезло, что кухня за углом – потому я могу включить фонарик, сильно прикрыв его ладонью. Высвечиваю ступени, запоминаю метки, выключаю фонарик и быстро, но бесшумно, спускаюсь вниз.

Не вижу, чтобы на кухне играл фонарик. Значит, этот кто-то шарится в темноте, как и я.

СКРИП!

Проклятье! Половица подо мной скрипит и шум на кухне мгновенно затихает. Решаю не тянуть кота за хвост – тут же врубаю фонарь, направляю перед собой и щелкаю затвором.

Вот оно – вижу какую-то фигуру.

БАМ!

Стреляю.

Фигура падает на пол без единого звука.

Я высвечиваю фонариком теперь уже лучше, когда фигура не может убежать или накинуться на меня.

– Черт бы тебя подрал – рычу я, подойдя ближе и рассмотрев «гостя» – какого хрена ты сюда вернулась?

Лили держится за ногу. Пуля задела ее ногу лишь по касательной, но маленькие девочки типо нее любят устраивать трагедии из-за ничего. Коленку сдерет – больше крови будет.

– Обкрадываешь меня?! – догадываюсь я.

Мысль о том, что она собиралась забрать моей драгоценной еды, ввергает меня в ярость. Я хватаю ее за шкирку и тащу опять к заднему выходу. Но перед тем как захлопнуть дверь перед ее носом, шиплю:

– Увижу в своем доме или на своем участке еще раз – буду стрелять. Клянусь богом, я буду в тебя стрелять, черт тебя дери. Только попробуй здесь появиться хоть еще раз.

Она начинает безмолвно рыдать и что-то показывать мне на жестах, но я отмахиваюсь:

– Я не твоя нянька. Ничем не могу помочь, убирайся.

И захлопываю дверь. Закрываю на все замки.

Чертова девчонка. А если бы я прикрепил что погромче колокольчика? Она бы этим грохотом привлекла к моему дому внимание НОЧЬЮ.

Проклятье.

Может и стоит ее все-таки пристрелить. Пусть она и не из Них, но опасности от нее начинает исходить не меньше.

Но когда я открываю дверь в твердой уверенности, ее уже след простыл.

Сообразительная, когда надо..

Я захожу на кухню и открываю шкафчик, пока Лили протирает тряпкой стеклянную доску. Достаю две консервы и черствый кусок хлеба. В прошлый раз мы взяли 5 буханок. Но это было 3 недели назад. Самая первая – была такая свежая и мягкая, что описать с трудом можно. Зато эта.. едва ли Лили сможет ее порезать.

– Она покрошится – говорю ей, когда Лили уже вытягивает из подставки нож побольше.

Показывает пальцами:

– Нет, внутри она мягче.

– Поверь мне – я стучу хлебом по шкафчику и Лили смеется – видишь? Я же сказал. Не будем резать.

Первое время жизнь с Лили представлялась мне, как жизнь с Майком. Тоже ребенок, младше его всего на пару лет. Такой же геморройный. Но довольно скоро я понял, что Лили сильно отличается от Майка. Она веселее, проще – и что греха таить, намного сообразительнее. От нее намного больше пользы. Она довольная хитрая.

Конечно, в силу своих лет, она не вундеркинд. Но порой мне кажется, что будь у меня вместо ребенка не Майк, а Лили – быть может, и я был бы другим отцом.

Но я не ее отец, она не моя дочь и я даже не собираюсь (и никогда не собирался) примерять на нас эти роли. Мой единственный ребенок погиб в первые дни, и я так и не смог его похоронить в вакханалии ужаса, которая началась в последующие дни. Его тело до сих где-то в морге или где еще, наверное уже давно разложилось и сгнило. Не знаю, как скоро происходят эти процессы. Возможно, так же где-то гниет и его мать, и ее муженек. И мои родители, которые перед этим, скорее всего, убили не одного выжившего.

А с Лили мы просто выживаем друг за счет друга, пока обоим это удобно.

Она помогает мне не одичать, а я ей не умереть. Кто бы мог подумать, что даже невербальное общение с 12-летним ребенком заставит меня мало-помалу отходить от окна, засыпать без винтовки в руках на кровати (а не на полу) и хоть время от времени вспоминать об обычных гигиенических процедурах.

Кажется, это ерунда в сравнении с тем, что творится с миром.. но это помогает окончательно не рехнуться. Какие-то процедуры, идиотские рутинные дела из прошлой жизни, которые ты должен делать каждый день. Они будто держат тебя на этой земле в своем рассудке.

Даже это бритье, где я больше режусь, чем бреюсь.. что-то есть в этом странном ритуале умывания. В завтраке, в радио, где Лили каждое утро пытается найти какой-то новый сигнал и новую волну. Словно.. словно Надежда, что однажды еще все может вернуться, как прежде.

Надо просто переждать. Не сломаться.

Если этого не делать, то всей тяжестью наваливается осознание, что ничто уже не вернется. Не будет, как прежде. И ждать нечего. В лучшем случае – просто не будет становиться хуже. И то маловероятно.

Я откусываю свою половину хлеба, та неприятно крошится во рту. Запиваю ледяным чаем (зачерпнутая в кружку вода из ведра, в которой плавает пакетик липтон) и протягиваю половину хлеба Лили:

– Держи. То еще дерьмо.

Она хихикает и, взяв хлеб, показывает пальцами:

– Потому что ты ешь неправильно. Смотри, как надо.

Лил макает сухой хлеб в свою чашку с водой. Половина, конечно же, тут же падает в чашку (это ведь не горячая вода) но часть хлеба все же делается мягче и Лили без проблем его кусает.

– На вид стало еще хуже – невозмутимо замечаю я и берусь за свою консерву.

…Я, как всегда, сижу у окна с винтовкой, как опять вижу рыжий силуэт, подходящий к моей калитке.

Да, она точно не понимает по-хорошему. Даже суток не прошло.

Едва расцвело.

Щелкаю затвором.

Прости, Марк, но твоя дочь сама виновата. Я дважды ее предупреждал. От нее слишком много опасности. Она привлекает внимание к моему дому. Человек, так часто шатающийся в чужой дом – неизменно привлечет любопытство не столько к себе, сколько к этому дому.

Это вопрос выживания.

Бдительность. Осторожность. Недоверие. Готовность убить.

Я спускаюсь вниз, потому что ее силуэт опять скрывается на моем крыльце. Жду ее возле черного входа, как всегда, но тут слышу звон с парадной двери.

Что она задумала?

Шагая по отметкам, бесшумно переставляю ноги. Гляжу в глазок – стоит. На ее спине ранец.

Я открываю дверь и нацеливаю на нее винтовку. Видимо, в этот раз она видит, что я не шутки шучу, потому что тут же машет головой и снимает ранец. Расстегивает и показывает мне.

Я хмурюсь.

Внутри битком всякого добра. Пистолет, магазины, патроны, револьвер.. Я и не знал, что у Марка столько оружия. Плюс ко всему ножи, гаечный ключ, складной ножик. Еще какая-та дребедень.

Я секунду думаю, после чего оглядываю улицу и быстро запихиваю Лили в дом. Закрываю за ней дверь. Гляжу в глазок, чтобы убедиться, что никто нас не увидел, а если и увидел – то ничего не делает.

Вроде пусто.

Оборачиваюсь к ней.

– Отдаешь мне это? Зачем?

Мотает головой. Быстро даю ей лист и жду. Выясняется, что она притащила сюда все добро отца, чтобы выменять его на еду. Но естественно, девчонка не дура и за все это хочет не один пакет сухого молока. А жаль. Было бы проще если бы ей было лет 6, и тогда бы можно было без проблем запудрить ей мозги.

Но будь ей лет 6 – она бы и не додумалась выменивать у меня оружие на еду.

С одной стороны – оружие мне нужно. С другой стороны – если отдам ей столько еды, то очень скоро придется вылазить на улицу. А там уже далеко не факт, что это оружие сохранит мне жизнь.

– Беру половину – говорю я – и даю за половину. Остальное можешь забирать.

Лили берет лист и дописывает:

– Отдам все за половину, если разрешите остаться хотя бы на пару дней. Пожалуйста. Мне страшно. Родители так и не вернулись.

Я хмурюсь.

Я в доме должен быть один.

– Напомни, за какую футбольную команду болел твой отец в прошлом году, и почему стал болеть за другую?

Она тут же с готовностью пишет ответ на листе.

Правильный.

Смотрю на весь арсенал, что она притащила в своем портфеле.

Думаю.

Прицениваюсь. «За» и «против».

В итоге недовольно защелкиваю оставшиеся замки на двери:

– Ровно два дня – говорю ей – после чего убираешься отсюда, а все оружие остается со мной.

Она энергично кивает головой.

Но за эти пару дней Лили успевает доказать мне, что может быть полезна не только в обмене отцовского оружия. В эти дни как раз накрывается окончательно водоснабжение, и она помогает мне с водой из колодца.

Я могу поспать на диване, потому что половину ночи у окна теперь сидит она. Если заметит что-то подозрительное – сразу должна меня разбудить.

Я был уверен, что из-за Лили моя жизнь осложнится – но с ней в чем-то стало проще. Появился человек (пусть и ребенок), на которого можно было переложить часть обязанностей. Разделить их с кем-то, как и разделить риск.

Оставлять ее было опасно – потому что в одиночестве было спасение. Но с другой стороны, с ней я гораздо быстрее добывал воду и гораздо лучше спал. Это в свою очередь снижало риски и тогда, получалось, что она уже была полезна.

Я долго думал, но все-таки Лили показала себя не как слюнявого ребенка, которому я должен быть нянькой – а как более или менее нормального компаньона, с которым можно делить работу и риски.

Тогда я решил, что можно дать этой попытке шанс. В конце концов, если вдруг что пойдет не так – я в любой момент могу вышвырнуть ее за дверь без каких-либо проблем. Или даже пристрелить…

Но прошло уже 8 месяцев, а «если вдруг» пока так и не наступило. Когда еда кончилась, я разработал схему, по которой мы вместе могли ее доставать. Мне потребовалось около полугода (было бы намного меньше, если бы сохранился доступ в интернет), чтобы выучить язык жестов. И теперь мы можем переговариваться с Лили совершенно беззвучно, прекрасно друг друга понимая.

Это сильно помогает на вылазках за едой и к колодцу. Нам не нужны даже шептания, чтобы переброситься наблюдениями об обстановке. В этом у нас значительное преимущество перед остальными выжившими.

У них уже нет шанса научиться языку жестов. Интернета, электричества – ничего этого нет. Меня же учила сама Лили. Долго, с помощью листов и ручки, объяснений и так далее, но все-таки более или менее я все это усвоил.

Мы можем так общаться.

Они нет.

Механизм прост. Пока умирает кто-то другой – мы живем. Так что да, меня вполне утешает мысль, что мы в чем-то обходим других выживших, и умеем то, что недоступно им.

Значит, когда придет время, мы в очереди на Смерть точно будем не перед ними.

Так что за эти 8 месяцев я пока ни разу не пожалел, что оставил тогда все же у себя Лили Клейб. Кстати, именно она и начала тогда возиться с радио, и в итоге нашла эту волну.. про спасение.

…прошел уже месяц с начала конца. Мы с Лили сидим в гостиной. Она переплетает свои сальные волосы, я постукиваю пальцем по винтовке и слушаю сообщение выживших, которое повторяется уже за сегодня, наверное, раз 20-ый.

Сегодня мы услышали его впервые. Лили впервые попала на эту волну, накрутив колесики и антенны.

Взгляд Лили падает на фотографию на комоде. Фото Майка. Осталось еще со времени, когда мы с Сарой жили вместе. Лили тут же показывает:

– Ваш сын? Я видела его, когда он приезжал.

– Да, Майк – сухо отвечаю я.

Конечно, она видела. Мы ведь соседи.

– Он.. тоже умер?

– Да, его убили в первые дни.

– А у вас остался кто-нибудь?

– Нет. Все погибли.

Кроме Джереми. О судьбе брата мне ничего неизвестно, но для меня он умер многими годами раньше, чем началось все это дерьмо. Но двенадцатилетней девчонке об этом говорить совсем необязательно.

– Как и у меня – грустно показывает она пальцами и поникает плечами.

– Твои тети, дяди, кузины, бабушки?..

– Они перестали отвечать еще до того, как родители ушли в магазин. За несколько дней до этого.

Это значило только одно.

Все они мертвы.

Сквозь помехи радио продолжает доноситься:

– ..безопасность и защита, еда и кров. Повторяю, у нас нет Имитационных. Наши координаты..

День 251

День вылазки.

Раньше, пока еще был доступен магазин неподалеку от моего дома, мы делали вылазки за продуктами раз в неделю-полторы. Больше продуктов просто не могли донести. Однако, когда речь идет не о недели, и даже не о парочке месяцев – одним магазином становится не обойтись.

Мы ведь не единственные выжившие в этом районе и городе.

Сначала опустел ближайший магазин. Через месяц тот, что в соседнем квартале. А еще через пару месяцев единственным оставшимся магазином в нашем городе, где еще оставалось продовольствие – оказался центральный кеймарт. Большой торговый центр, но находился он почти на окраине города.

В обычные дни (прошлого мира) туда можно было добраться, сев на 27 автобус и доехав до конечной. Теперь же для таких путешествий нужна была тачка. А тачка – это риск, потому что шум.

Но пройти пешком 25 миль в одну сторону, потом столько же в другую, даже с пустыми руками за день было нереально. А учитывая, что обратно нам надо было тащится с тяжелеными сумками.. мы бы просто не успели.

Благо, у меня была не тарантайка, что грохочет на всю улицу, но в первый раз выезжать нам было все равно чертовски страшно. Более того, я решился на это только тогда, когда в один из дней увидел в щелку шторы (рано-рано утром) чью-то серую тойоту. Впервые за полгода. Она ехала так медленно, как могла, чтобы быть тише воды ниже травы.

Из-за солнечных бликов я не смог увидеть, кто был за рулем, но кто бы это ни был, очевидно он понял то же, что открылось и нам в последнюю вылазку – продуктов в этих магазинах не осталось. Либо рискуешь и едешь к кеймарт, либо дохнешь с голоду. Других вариантов нет.

Я долго оттягивал этот момент, пока мы уже второй день подряд не сидели на воде, но когда увидел эту тойоту во мне забрезжила надежда. Значит, эта попытка если и безумна, то не категорично безнадежна, раз на нее решился кто-то еще.

А на следующий день, тщательно все обговорив, мы с Лили так же рано утром вышли уже к моей тачке. Она стояла на крыльце, где я ее оставил, когда выезжал последний раз. В тот день я подъехал к дому бывшей жены, и не увидел ее машины. А дверь мне никто не открыл. После этого я вернулся домой, а на следующий день уже отпала любая необходимость выезжать из дома.

…Лили показывает пальцами:

– Нам хватит бензина?

Отвечаю так же жестами:

– Остановимся на ближайшей заправке. Уверен, пока там есть бензин – только начинают пользоваться тачками. Но очень скоро, если так пойдет, он закончится раньше чем еда.

– И что тогда будем делать?

– Ничего. Мы наберем его в канистры достаточно, чтобы нам хватило его на дольше, чем остальным.

– Но когда-то же и он закончится?

– Нам не надо, чтобы его хватало навечно. Главное – чтобы нам хватило его надольше, чем остальным.

– Пока умирают другие – живем мы?

– Верно.

Лили быстро училась. Училась правилам, училась моим взглядам и всему, что было необходимо для выживания. Впрочем, выбора у нее и не было. Если бы ее что-то не устраивало и мы бы не ужились – я бы быстро вышвырнул ее обратно за дверь. А в одиночку двенадцатилетняя девчонка долго бы не протянула, как бы сообразительной для своих лет не была..

В тот день к обеду мы добрались до кеймарта. Это оказалось опасным не только потому, что мы на тачке – но и потому, что это торговый центр. Большой торговый центр, на который нет времени, чтобы весь проверить. То есть мы не могли быть уверены, что в нем никого больше, кроме нас, нет.

Что в нем нет Их.

В тот день мы быстро накидали всего с ближайших стеллажей, избегая скоропортящегося, и убрались обратно. Следующая вылазка получилась уже более продуктивной. Тачку мы всегда ставили за пару кварталов, чтобы не привлекать внимание шумом.

Или видом, если вдруг кто увидит новую машину на запустевшей парковке.

А внутрь забирались через служебный вход.

Все меры осторожности. Каждую вылазку с новой заправки мы набирали, сколько могли, канистр бензина и складывали в гараже. Пара галлонов всегда была в багажнике на случай чего. Так мы делали, пока в один момент бензин на заправках не кончился.

Тот момент, о котором я и говорил Лили.

Это было полтора месяца назад. Теперь все, у кого хватило яиц выезжать за продуктами на тачках, остались при тех запасах бензина, которых были. И их время пошло. У нас же было достаточно канистр в багажнике и гараже, чтобы еще порядком полугода точно рассчитывать на этот торговый центр.

Потом видно будет.

Так надолго вперед смотреть нет смысла. Это слишком большие даты в этом новом мире.

Возможно, у кого-то и кроме нас хватило соображения запасаться бензином. Но вряд ли так поступили все. Канистры занимали много места, и многие могли не церемониться с ними, а этим местом набить еще больше еды, чтобы реже выезжать.

Они не хотели думать о том, что сколько бы еды они не затолкали, когда-то она все равно кончится. Но вот когда кончится бензин – на новый запас еды они уже не смогут рассчитывать.

А заправок намного меньше, чем магазинов. А без бензина отсекаются все возможности дальнего поиска еды.

Все возможности выживания.

* * * * *

Я просыпаюсь от вибрации на два часа раньше обычного.

Шесть часов.

Время подъема для вылазок. Накидываю халат, выхожу в гостиную. В дни вылазок Лили не занимается радио. Вот и сейчас я вижу ее рыжий затылок у окна. Осторожно, как я ее учил, она выглядывает в щелку шторы, не касаясь ее.

– Ничего? – спрашиваю.

Она легла спать в 10. Спала до 2, я в это время следил. В 2 лег спать я и она встала на пост у окна. Перед вылазкой необходимо было дежурить всю ночь. Благодаря тому, что обычно мы высыпались – в такие дни нам хватало и четырех часов сна, чтобы не чувствовать себя погано.

Жестикулирует:

– Ничего. Пусто.

Это хорошо. Я предпочитал не выезжать, если утром уже кто-то отправлялся в кеймарт. Чем меньше пересекаешься с людьми, тем лучше. Это могут быть и Они – выманивают, выжидают людей.

– Тогда умоюсь и выезжаем.

В дни вылазок завтракаем мы в магазине, чтобы не оскуднять наши запасы, раз находимся там. К тому же, в магазине можно поесть и всего, что нерационально тащить домой – сладости например, которые совсем не утоляют голод, или газировка. Шоколадки, чипсы. Все то, что мы никогда не загрузим с собой.

Умываюсь, чищу зубы. Щетина еще не слишком большая, потому я не бреюсь. Она уже колется, но пока недостаточно, чтобы я возжелал опять порезаться. Не перед вылазкой.

Теперь вместо шорт и футболки, я нацепляю джинсы. В них удобнее вести машину. Беру солнцезащитные очки, чтобы солнце не било в глаза и я идеально видел дорогу. Остается самое главное – проверяю магазин, перезаряжаю винтовку. За пояс сую заряженный пистолет – один из тех, что еще тогда притащила Лили. Сама же она на вылазки всегда берет с собой складной ножик, на случай чего.

Мы оба должны иметь возможность обороняться. Со временем я понял, что Лили куда проще совладать с ножом, поскольку слишком затратно на пули учить ее стрелять и попадать в цель. А ножом без проблем можно тренироваться и дома с помощью стен и картонок.

Когда круглыми сутками не остается ничего, как долбаться с радио и швырять ножи – волей-неволей научишься в совершенстве обоим этим делам. Как и без проблем выучишь язык жестов в 37 лет.

Выхожу в гостиную с винтовкой в руках. Лили, в широченной футболке и джинсах Майка (с перешитой пуговицей и перетянутых поясом) уже ждет меня. Тут же вскакивает на ноги. Рыжие волосы собраны в хвост сзади, чтобы не мешать.

– Идем – киваю ей и мы оба спускаемся вниз.

Возле двери хватаю ключи от квартиры и тачки. Щелкаю всеми замками, открываю парадную дверь. Едва мы переступаем порог дома, наше общение переходит лишь на язык жестов.

Бегло оглядываю улицу, закрываю дом. Открываю тачку – Лили тут же забирается на переднее сиденье. Я открываю багажник и убеждаюсь, что у нас есть 3 запасных канистры. Они всегда с нами на случай чего. Остальное – в гараже.

Закрываю багажник и сажусь на водительское сидение. Винтовку бросаю на заднее сиденье, но прикладом вперед, чтобы можно было в случае чего быстро ее схватить. Зеркала давно настроены, как надо – для нового мира.

Завожу машину. Словно в первый раз, все мое тело напрягается. Мы даем себя услышать. Нарушаем одно из главных правил, но это необходимо, чтобы не умереть с голоду.

Вижу, что Лил тоже напрягается.

Жму на газ и мы медленно выезжаем на дорогу. Гнать нельзя – быстрее не значит безопаснее. Быстро едешь – не доедешь. Быструю езду слишком слышно. Медленно же можно остаться незамеченным.

Та тойота, которую я первой увидел – была мудрой. Если бы не окно и не моя слежка – я бы ее в жизни не услышал. Не удивлюсь, если они и бензин так же таскали на запас. Но вряд ли обрадуюсь этому.

Чем больше выживает – тем больше шанс у нас оказаться в очереди спереди.

Но с другой стороны, если остальные будут умирать пачками слишком быстро – то так очередь очень скоро коснется нас, будь мы даже в самом ее конце.

Я надеваю солнезащитки и двигаюсь в уже заученном направлении. Где можно – второстепенными дорогами, не главными трассами. Там, где меньше возможность нас увидеть. Где же такой возможности нет – мы смотрим в оба. Каждое отзеркаленное окно небоскребов, домов и офисов кажется подозрительным.

Будто за нами наблюдают тысячи глаз. Тысячи Их глаз.

Каждый угол, каждый переулок.

Лил обеспокоенно трогает меня за руку где-то на середине пути. Я смотрю в зеркало заднего вида. Далеко позади что-то зеркалит – но это не окно дома или высотки, потому что этот блик на дороге.

Стекло машины.

Где-то позади нас едет машина.

Проклятье!

Я лихорадочно пытаюсь сообразить, куда бы свернуть, чтобы и с дороги не сбиться, но чтобы и улизнуть. На первом же повороте резко заворачиваю, после еще на одном, еще.. Заезжаю во двор, глушу тачку среди прочих заброшенных машин, чтобы была хоть какая-та иллюзия неприметности. Хватаю винтовку.

Мы с Лили тут же перебираемся на заднее сиденье и падаем на пол. Я наблюдаю за происходящим через зеркала.

Ждем.

Гул машины нарастает.. но потом затихает. Она либо проехала, либо так же остановилась. Но даже если остановилась – то слишком далеко, чтобы нас заметить.

А может, они пошли сюда пешком?

Это почти наверняка Они.

Выжившие не стали бы преследовать нас. Если бы это были просто люди, что так же едут в кеймарт, они во-первых сами, увидев нас, постарались бы выбрать другую дорогу. А во-вторых точно не поехали бы следом.

Это точно Они.

Капли холодного пота начинают стекать по моему лбу. Вижу, как дрожат колени у Лил. Не позволяю себе даже глубоко вдохнуть – кажется, даже это будет слишком громко.

Лили вытащила свой складной нож и раскрыла его. Мои пальцы до побеления костяшек вцепились в винтовку. Мы ждем.

Проходит около получаса, если верить наручным часам, батарейки для которых я беру в магазине так же стабильно, как патроны для оружия – прежде, чем я решаюсь встать.

Оглядываюсь.

Вроде ничего.

Перебираюсь на переднее сиденье, еще раз оглядываюсь. Прежде, чем завести мотор, киваю Лили и мы оба выходим из машины. Двери не закрываем – слишком шумно. Обходим за угол, куда надо будет выехать.

Ничего.

Ни машин, ни людей.

Вроде пронесло.

Теперь я позволяю себе выдохнуть. Вытираю лоб тыльной стороной руки. Киваю Лил:

– Порядок, пошли в тачку.

– Это были Они?

– Скорее всего.

– Они точно уже уехали?

– Еще дольше ждать не можем. Иначе не уложимся до заката. В машину.

Лили кивает, больше не жестикулируя, и возвращается в тачку. Я тоже сажусь, опять кидаю винтовку на заднее сиденье. Завожу мотор и выезжаю. До самого кеймарта мы едем в дурном напряжении, и когда за квартал останавливаем тачку (как всегда), то наконец-то можем выдохнуть.

Если бы они дожидались нас или пытались выследить – уже бы дали о себе знать. Если мы все еще без «хвоста» и живы – значит, сегодня нам повезло.

Устало улыбаюсь Лил. Та улыбается в ответ, думая о том же самом. Киваю и мы выбираемся из тачки. Закрываю ее, сую ключи в карман джинс. Опускаю палец на спуск винтовки и проулками мы спешим к заднему корпусу кеймарта.

Когда приближаемся – то еще сильнее замедляемся, стараясь петлять углами, чтобы не быть на виду. Добираемся до служебного входа и заходим внутрь. Спертый прохладный воздух и эхо шагов от плитки говорят о том, что мы вновь смогли добраться до магазина.

Каждый раз это сюрприз.

Мы пробираемся через ненужные отделы, и заходим в продовольственный. Когда мы появились здесь впервые – то я ожидал увидеть все упорядоченное, устрашающе аккуратно разложенное по полочкам. Но нет. То, что мы были далеки от кеймарта, не значило, что на окраине никто не жил. Конечно, продуктов здесь изначально было больше, но все уже было разворочено. В спешке сгребая продукты, люди забывали, что главное быть незаметнее, а не быстрее.

Вот кукурузные палочки валяются на полу, чуть дальше десяток жестянок кошачьего корма. Когда еда совсем кончится, начнут делить и это. Я знаю это, поэтому уже сейчас подбираю и сую в корзину несколько упаковок. Как и с канистрами бензина в гараже – на всякий случай, потому что однажды он точно настанет.

– Мне тоже брать это? – показывает Лил, заметив, как я подобрал кошачий корм.

– Нет, берем как обычно. Это на запас.

Оно коротко кивает. Майк бы так не смог, ему надо было постоянно трепаться, обсуждать все и сразу, докапываться до истины любого слова и поступка. Лили повезло – ее воспитали так, что она готова без лишних вопросов выполнять поручения взрослого. Это спасло ей жизнь, потому что именно ее готовность быть послушным помощником заставила меня оставить ее в своем доме.

Так что Марк с Тессой могут гордиться собой. Про меня же такого сказать нельзя. Да и про Сару тоже.

…Я держу винтовку в руках, направляя ее во все углы попеременно. Меня сильно напрягает, что мы не можем изучить все углы этого центра. Не может быть уверены, что мы здесь одни и хотя бы в какой-то временной пресловутой безопасности.

Гляжу на Лил, перекидываю винтовку через плечо и показываю:

– Не отходи далеко. Чтобы мы видели друг друга. Чтобы могли общаться.

– Хорошо.

– Не больше двадцати шагов. Ни при каких обстоятельствах. Поняла?

Не хватало потеряться здесь. Почему-то я был уверен – стоит нам разделиться, и нам непременно обоим кранты. Хотя, кого я обманываю – если нас найдут Они, то без разницы будет: вместе мы или порознь. Конец будет один.

Лил кивает.

Я оглядываюсь, пытаясь понять, где здесь могут быть консервы, маринад, засолка и прочая ерунда. Даже в старом мире я редко приезжал сюда – кеймарт находится далеко от дома, а после развода с Сарой у меня не было потребности закупаться на неделю вперед, как в последний раз. Меня вполне устраивал магазин возле дома.

Потому я понятия не имею, где здесь что находится. И в лучшие времена. А теперь, когда все разбросано.. придется тратить время на поиски нужной еды.

Хватаю корзинку на полу, аккуратно опускаю на пол те немногие продукты, которые там были. Ерунда, которая нам не нужна – но вытряхивать ее нельзя. Много шума. Если здесь кто-то есть – даже на нижних этажах, и пропустил наше проникновение со служебного входа – то тогда так точно услышит.

Потираю ремень винтовки, перекинутой через правое плечо. Если вдруг что – кидаю корзинку и хватаю оружие. Лил жестикулирует мне рядом с каким-то стеллажом:

– Нашла! Сюда..

..Кидаю в корзину пару банок консервированного хлеба. Прохожу мимо множества круп и макарон, которые практически нетронуты. Вначале их хватали больше всех остальных. Но вскоре даже до самых недалеких дошло, что брать надо то, что долго хранится и что не надо готовить. Потому что готовить нет никаких возможностей.

Ни подогреть воду, ни отварить крупу, ни даже закипятить молоко для каши. Совершенно ничего. Только если пожевать рис вместо жвачки, но вряд ли это сильно насытит. Миную крупы, но пару пачек сушеного мяса кидаю в корзину. На вкус тот еще шлак, но зато хранится долго и уже готовое.

Машинально поднимаю голову и поисках рыжей макушки.

Останавливаюсь.

Ее нет.

Я делаю шаг назад и хмурюсь.

Лили нет.

Осторожно опускаю корзинку и медленно, совершенно бесшумно, снимаю винтовку с плеча. Покрепче беру и опускаю палец на спуск. Когда я возился с хлебом, то видел ее впереди. Иду туда, тихо, шаг за шагом. Проглядывая одновременно сразу все стороны и время от времени оборачиваюсь назад, не оставляя себе слепой зоны.

Правило номер 7 – при вылазке не пропадать с поля зрения друг друга. Не дальше 20-ти шагов.

Лили всегда соблюдала это правило. Безоговорочно. Если я сейчас ее не вижу – значит, у нас большие проблемы. И понятия не имею, где именно – сбоку, спереди, сзади. Кажется, кругом.

Вновь оборачиваюсь, оглядывая слепую зону, и опять продолжаю медленно идти вперед… Когда из угла резко выскакивает силуэт!

Если бы мои руки не вспотели, как чертово мокрое белье после дождя, то уже непременно бы раздался выстрел. Но так силы не хватило – палец лишь соскользнул со спуска, а не вдавил его. Этого мгновения мне хватило, чтобы понять, что этот силуэт – Лили.

На место страху тут же приходит ярость. Я закидываю винтовку на плечо и, сжав зубы, раздраженно показываю:

– Где ты, твою мать, была?! Не дальше двадцати шагов! КАКОГО ЧЕРТА ТЫ УШЛА?!

– Прости, просто я увидела там чоко-пай, я хотела быстро, ты бы и не заметил, а то время..

Я гляжу на сладость в ее руках. Чертовски объемная большая пачка чоко-пая. Да что с ней сегодня такое? Мы никогда не берем сладости! Ни-ко-гда!

Все еще взбешенный ее сумасбродством, я выбиваю пачку из ее рук. Та картонная, но все равно некоторый шум от нее разносится, когда она падает на пол. Нацеливаю палец на Лили, после чего дерганными резкими жестами показываю:

– Мы не берем сладости. Не берем сладкое. Никакое. И не уходим дальше 20-ти шагов. НИКОГДА!

И тут меня озаряет.

Я поспешно делаю несколько шагов назад и вновь хватаю винтовку с плеча, нацеливаю на нее. У меня нет возможности показывать жестами, если я хочу удержать ее на прицеле, потому говорю едва слышным шепотом: