Керк Монро
На войне с Понтиаком, или Тотем медведя. Повесть о краснокожих и красных мундирах

– Слова моего белого брата хороши. Сонга никогда его не забудет. Если бы все белые люди были такими, как он, не было бы больше сражений, и топор войны был бы зарыт навеки.

Пока охотник и скво смазывали раны спасенного медвежьим жиром, что несколько облегчало его состояние, последняя сказала голосом тихим, но дрожащим от волнения:

– Скажи моей белой сестре, что благодаря его словам я поняла, ка любит Великий Дух своих детей. Они глубоко проникли в мое сердце, и всегда будут желанны мне, как свежая вода в жаркий день.

При первых проблесках зари две темные фигуры проскользнули, бесшумно, словно тени, мимо строений Таутри, пересекли открытое пространство и скрылись в темном лесу. В то же время Трумэн Флэгг, весьма довольный тем, что только что сделал, хотя и не знал еще, каковы будут результаты его поступка, вернулся в свое жилье, растянулся на застеленном шкурами ложе и быстро погрузился в сон.

Несколько позже его разбудил голос его хозяина, кричавшего:

– Эй, Флэгг! Шевелись! Солнце уже два часа как взошло, а ты все еще спишь! Тебе должно быть стыдно!

Когда охотник выполз их своей хижины, зевая и потягиваясь, майор продолжил:

– Я иду навестить наших гостей, или скорее пленников, и ты мне нужен как переводчик. Гости они или пленники, мы не должны позволить им голодать, а если они вполовину так голодны, как я сейчас, то должны себя чувствовать в большой опасности.

Честный солдат удивился, найдя дверь сарая незапертой, и еще больше удивился, когда сарай оказался пустым.

– Что все это значит? – сердить крикнул он. – Среди нас предатель? или это колдовство? Ведь ни один человек, получив такие раны, как этот индеец, всего несколько часов назад, не мог бы убежать без посторонней помощи.

– Вы забыли, что с ним была скво, – возразил охотник.

– Верно, хотя то, как она смогла открыть дверь, выше моего понимания. Ты точно запер дверь, когда привел ее?

Все утро шли длинные, но бесплодные поиски – обыскивали все строения и окружающий лес. Пока все это длилось, майор выглядел сильно обеспокоенным таким поворотом событий; но вид его говорил о том, что он все доволен тем, что ему не пришлось злоупотребить своим гостеприимством, обращаясь в гостем, как с пленником.

Что же до миссис Хистер, то она выражала столь нескрываемую радость по поводу побега, что охотнику пришлось сказать ей правду о своей в нем роли и передать ей слова индианки.

ГЛАВА

V

ДИТЯ ПОТЕРЯЕННОЕ И ОБРЕТЕННОЕ

В этих утренних поисках Трумэн Флэгг принимал активное участие, и оказался единственным, кому удалось найти следы сбежавших оттава. Пройдя по ним достаточно далеко, чтобы понять, что никто из недружелюбных обитателей леса их не преследует, он направил свои шаги к селению сенека. Здесь, хотя и приняли его достаточно холодно, зная о его участии в том, что произошло накануне вечером, все же никто открытой вражды не выказывал, и он без труда смог выведать то, что ему было нужно. Так что, вернувшись в Таутри, он смог доложить майору Хистеру, что Манг не только жив, но и оправился от полученного удара, и что жалоба на него благодаря помощи быстрых бегкнов уже лежит перед сэром Уильямом Джонсоном.

На следующий день это сообщение подтвердилось – появилась делегация вождей сенека, которые принесли записку от губернатора и потребовали, чтобы майор Хистер выдал им пленного оттава. Записка сэра Уильяма, хотя и составленная в весьма учтивых выражениях, все же была очень твердой по сути и недвусмысленно приказывала вернуть сенекам их законного пленника. Майору указывалось также не вмешиваться в отношения между индейцами, так как это могло повредить отношениям между англичанами и их соведями-ирокезами.

Когда майор читал эту записку, румянец гнева окрасил бронзовые щеки старого солдата, и он готов был высказать свои чувства в неподобающих выражениях. С видимым усилием сдержав себя и попросив Трумэна Флэгга перевести его слова, от ответил вождям следующее:

– Братья! Я выслушал ваше требование и понял его. Говорящая бумага белого вождя велит мне отдать вам пленника, который известен как Сонга из племени оттава. Приказу белого вождя нужно повиноваться, и я повинуюсь, если только это было бы возможно но это не так. Выслушайте. Когда я гулял у моего дома, чужак, которого я никогда прежде не видел, выбежал из леса и упал у моих ног. Он был в крови из множества ран и измучен после длинного бега. За ним бежали враги, которые хотели его убить, когда мой сын, маленький ребенок, упал на шею чужака и тем спас его жизнь. Не было ли это знаком от Великого Духа, что он хочет, чтобы чужак остался жив? Мог ли я сделать меньше, чем сделал маленький ребенок? Вы знаете, что не мог. Вы знаете, что ни один воин сенека не позволит быть убитым человеку, нашедшему защиту таким образом. Так что я поднял чужака и отнес его в свой дом. Одновременно я сказал его врагу, что буду охранять его, пока не получу указаний выдать его от большого белого вождя. Теперь вы принесли мне этот приказ, и, если бы чужак был в моем доме, я бы выдал его, но его там нет. Он ушел той же ночью. Как – я не знаю. Он был сильно изранен и лежал в безопасном месте, но утром он пропал. Мне говорили, что он – шаман Метаи. Не могла увести его магия этого круга? Неважно. Он был здесь и ушел. Вы смотрите на меня и хотите получит его, но я не могу его создать. Вот и все. Я сказал.

Величественный старый сенека поднялся, чтобы ответить, и произнес:

– Мы услышали слова моего белого брата, и верим, что все сказанное им – правда, потому что его язык не кривой. Он один из всех белых людей никогда нам не лгал. Он сказал, что пленник убежал, и так оно и должно быть. Но это нехорошо. Наши сердца тяжелы оттого, что этот храбрый пленник сбежал. Что же тогда брат мой может дать нам взамен, чтобы снять тяжесть с наших сердец?

– Я дам вам, – ответил майор Хистер, – два ружья и десять красных одеял, двадцать фунтов пороха и пятьдесят фунтов свинца, кусок синей материи, кусок красной, и пять фунтов табака. Этого достаточно?

– Это достаточно, – ответил вождь, в то время ка глаза его товарищей блестели в предвкушении столь богатых подарков. – Но, – продолжил он, – тут была и женщина. Что брат мой даст за нее?

– Ничего, – твердо ответил белый брат, – потому что она не была вашей пленницей.

– Угх! – пробурчали индейцы.

– Есть еще и Манг, – продолжал дипломат-дикарь, чье поведение полностью соответствовало поведению его белых коллег, а именно – дать как можно меньше и взять как можно больше. – Что даст ему мой белый брат, чтобы помочь ему залечить его раны?

– Я дам Мангу достойный подарок, когда бы он ни пришел ха ним ко мне, потому что не хочу, чтобы между нами была дурная кровь, – таков был ответ, и все индейцы выразили свое доброе согласие.

Хозяин дома Таутри сдержал свое слово в отношении подарков; но Манг так и не пришел за тем, что ему причиталось. Вместо этого он прислал майору Хистеру сообщение о том, что никакой дар, кроме его крови, не будет достойной наградой за его удар и не смоет вражды между ними.

– Если ему так хочется, то так тому и быть, – ответил солдат с легкой улыбкой, получив это сообщение; но жена его побледнела и задрожала, вспомнив выражение ярости на искаженном лице Манга. Угрозы оджибуэя не были пустым звуком – это скоро, к большому своему огорчению, поняли поселенцы, когда скот некоторых из них был убит, строения, стоявшие за оградой, сожжены, и наконец даже сам майор с трудом избежал смерти от пули, выпущенной в него невидимым врагом. Наконец все это стало столь нестерпимым, что сэр Уильям Джонсон велел сенекам выдворить Мангу из своей страны, или же передать его белым для суда, если они и дальше хотят получать дорогие подарки, которые им посылает Великий Отец из Англии, очередная партия которых их как раз ожидает.

Таким образом Ныряльщик утратил любовь принявшего его племени и был силком переправлен через Ниагару, после чего ему под страхом смерти запрещено было даже ступать на ее восточный берег. Совершив это действо, сенека отправились на восток, к длинному дому совета Шести Народов, который располагался в стране онондагов, где они должны были получить свои подарки и обсудить свои дела с другими племенами своего союза.

Прошло два месяца после описанных событий, и в течение нескольких недель в окрестностях дома Таутри не было видно ни одного индейца. Местность стала столь спокойной, что его обитатели совершенно утратили бдительность и, во всяком случае днем, ходили где им хотелось, совершенное не думая об опасностях.

Этот мир был грубо нарушен однажды утром диким криком шотландской няньки, коорая за час до этого пошла с ребенком прогуляться к озеру. Теперь она бежала назад, трясясь от ужаса и что-то неразборчиво выкрикивая. Сначала все решили, что ребенок утонул, но наконец из неразборчивых слов няньки перепуганные родители поняли. Что она оставила его недалеко от воды всего на минуту, чтобы подойти к берегу и напиться. Когда она вернулась, то оказалось, что ребенок пропал и не отзывался на ее зов.

Два дня поисковые отряды обыскивали окрестные леса, но напрасно. Опытного следопыта среди них не было. Трумэн Флэгг был вместе с сэром Уильямом Джонсоном в доме советов в стране онондага. К концу второго дня, когда майор Хистер и большинство его людей все еще продолжали свои бесплодные поиски, мать ребенка с бьющимся сердцем, безо всяких мыслей, вышла к тому месту, где в последний раз видели ее сына. Она уже была там много раз – ее неосознанно, но неудержимо влекло туда.

В то раз, когда она уже хотела возвращаться, до ее ушей донесся плач ребенка. Словно тигрица, у которой украли тигренка, с горящими глазами она ринулась в ту сторону, откуда доносился плач, и в следующий миг ее дитя, живое и в добром здравии, припало к ее груди. Он запутался среди низких веток невысокого кедра, и она выпутала его из этой деревянной ловушки, образованной причудливо перепутанными колючими ветками.

Словно подгоняемая ужасом, она прибежала в дом со своей драгоценной ношей и никому не позволяла забрать ребенка, пока ее муж не вернулся.

Когда ребенка осмотрели, то оказалось, что на нем нет ни одной царапины или синяка, если не считать странного воспаления на левой руке, под самым плечом. Хотя оно быстро зажило, прошло много времени, прежде чем эта тайна была раскрыта: когда Трумэн Флэнн увидел его, он сразу сказал, что это вытатуированный знак индейского тотема.

ГЛАВА

VI

ДЕБРИ

В новой стране перемены, произошедшие за шестнадцать лет, будут более заметными, чем те, что произойдут за целую жизнь в давно существующем сообществе. Так и было в Северной Америке в течение шестнадцати лет, предшествовавших 1763 году. Смертельная борьба между Англией и Францией за владычество в новом мире, начавшаяся в 1755 году поражением английской армии под Брэддоком, четырьмя годами позже завершилась убедительной победой Вольфа на равнинах Абрахама. Годом позже Франция признала свои поражение и уступила Англии Канаду и все свои владения. Владения эти включали в себя длинную цепь небольших фортов, вокруг некоторых из которых группировались небольшие французские поселения, которые располагались в основном вокруг Великих Озер и к югу от них в долине Огайо. Среди них были Ниагара, расположившееся у устья реки того же названия, Преск Иль, расположенный на месте современного города Эри, Сандаски, Детройт, Маккинак, форт Говард у Зеленой Бухте и форт св. Иосифа на южном берегу озера Мичиган. По своему положению самым важным из них был первый из названных, а самым крупным, окруженным самыми процветающими поселениями – Детройт. Этот форт представлял собой окруженное палисадом поселение из сотни тесно стоявших домов, и располагался он на западном берегу реки Детройт. За его стенами на восемь примерно миль в обе стороны были разбросаны поселения французских крестьян, чьи узкие длинные фермы тянулись от речного берега, хотя аккуратные белые домики и строения располагались у самой воды.

Английские поселения накануне войны с Францией еще не перешли за Аллеганы, и в провинции Нью-Йорк западный берег реки Гудзон представлял собой почти сплошные девственные дебри. Через земли Шести Народов проходила, с их разрешения, военная дорога, охраняемая цепочкой фортов, хотя индейцы и понимали, что с окончанием войны все это должно быть прекращено. Начиналась дорога в приграничном городе Олбани. Тут путешественники высаживались из неказистого, но удобного шлюпа, в котором проводили неделю пути из Нью-Йорка, и пересаживались в каноэ или плоскодонку, где им предстояло, отталкиваясь шестами, преодолевать быстрое течение реки Могаук. Так они проходили мимо старого голландского городишка Шенектади, Джонсон Холл и Джонсон Кэсл, форты Хантер и Херкиннер, и, наконец, судоходный участок реки заканчивался у форта Стэнуикс. Отттуда короткий волок через лес приводил их к ручью Вуд (Лесному), где они снова садились в лодки, и ленивое течение несло их в Ройал Блокгауз на берегу озера Онейда. Пройдя по нему к Порт Брювертон у истоков реки Осуэго, по ее быстрым водам они спускались к форту Осуэго на берегу озера Онтарио. Оттуда в любом направлении путь лежал по обширным внутренним озерам, свобода плавания по которым нарушалась только необходимостью совершать утомительный волок вокруг Ниагарского водопада.

Между этими редкими пятнами поселений белых и тонкими линиями связывавших их путей вся эта внутренняя страна была покрыта первобытными лесами, которые, словно волнующееся зеленое море, покрывали равнины, холмы, долины и горы, закрывавшие от солнца бесчисленные широкие реки и быстрые ручьи и простиравшие свою листву над миллионами зверей, птиц и рыб. Здесь обитали индейцы, и до прихода белых леса обеспечивали все их скромные нужды. Их темные лабиринты во всех направлениях были во всех направлениях покрыты их тропами, глубоко протоптанными на протяжении жизни множества поколений, которые образовывали сеть, связывавшую меду собой поселки и важные места. Эти узкие тропки так замечательно связывали все точки по кратчайшему и удобнейшему пути, что, когда белые стали прокладывать там свои дороги, они не могли сделать ничего лучшего, как только приспособить эти тропинки к своим нуждам.

С приходом белых жизнь индейцев претерпела быстрые и значительные перемены. Они стали пользоваться ружьями, ножами, котелками, одеялами и другими вещами, которые сочли полезными и удобными для своего образа жизни, и теперь они хотели иметь все эти вещи, а для этого нужно было продавать меха. Так мехоторговля стала важной частью лесной жизни, и дело это становилось столь выгодным, приносящим такие доходы, что контроль над ним стал главным поводом к вражде между Англией и Францией. Маленькие форты, построенные французами по всей стране, были всего лишь торговыми постами, и в них, пока ими управляли их создатели, французы относились к индейцам с таким уважением и дружелюбием, что завоевали их верную дружбу и сделали их своими верными союзниками во время войны. Но, когда власть французов была повержена, и индейцы, не понимая почему, обнаружили, что теперь они должны будут иметь дело с английскими мехоторговцами, все изменилось.

Войны больше не было, соперников в этой стране не оставалось, поэтому не было более необходимости умиротворять индейцев и завоевывать их дружбу. Вновь прибывшим не было дела до мехов, в отличие от земли. Для этого они продавали ром, а не ружья, пули, порох и ножи. Этого индейцам продавать не разрешали, чтобы не доводить до беды. Теперь для них белые были не друзьями, а хозяевами, притом очень жестокими.

Теперь решено было, что можно не давать больше индейцам подарков, которые во время войны раздавались так щедро, и единственной проблемой, которую хотели решить англичане – избавиться от нежелательных индейцев и сделать это по возможности быстро и без лишних затрат. Маленькие торговые посты, в которых они прежде были желанными гостями, теперь были обителью солдат, одетых в красные мундиры, которые называли их собаками и относились к ним соответственно. Они превратились в голодных оборванцев, которых выгнали из жилищ их отцов, и до них стало доходить, что и права на жизнь им никто теперь не гарантирует. Они впали в отчаяние, и их ненависть к тем, кто прогнал их французских друзей и довел их самих до нынешнего бедственного состояния, стала смертельной. Они ясно поняли, что, если не сбросят эти красные мундиры в море, откуда те пришли, то скоро их народ будет стерт с лица земли. Казалось, что множеству индейцев противостоит горстка белых; но, если последние были объединены под началом одного сильного вождя. То первые были раздроблены на множество маленьких племен под началом множества мелких вождей. Если только нашелся бы такой великий вождь, под началом которого могли бы объединиться все племена, как быстро они смогли бы уничтожить ненавистные красные мундиры и заставить англичан уважать их права. Быть может, когда они начнут сражаться, одетые в белые мундиры французские солдаты снова придут им на помощь. Во всяком случае, заслуживавшие доверия белые говорили им, что так должно произойти, и они в это верили. Если бы только они смогли найти предводителя!

Постепенно среди индейцев крепла уверенность в том, что среди них появился великий вождь, и были готовы нанести могучий удар, который принесет им свободу. От племени к племени, от поселка к поселку шли посланники, несущий широкий пояс с вампумом, и алый топор войны. Они шли от имени Понтиака, военного вождя яростных оттава, верховного шамана сильного общества Метаи, друга Монкальма, верного друга французов во время прошедшей войны, предводителем своих людей во время сражения при Монохагиле, где упрямый Брэддок был убит вместе со своими красными мундирами, и даже ужасные Длинные Ножи из Вирджинии принуждены были бежать.

В самые отдаленные места проникли посланцы могучего вождя, и везде с восторгом встречали его топор войны. Далеко ходил и сам Понтиак, и там, где дети лесов слышали его горячие речи, в них загоралась жажда битвы. Наконец план был закончен. Удар следовало нанести по всем английским постам к западу от Ниагары в один день. Когда они падут, торжествующие орды лесных обитателей должны были обрушиться на поселения и уничтожить их так же, как уничтожали белые их селения, оказавшиеся на их пути.

Пока эта буря собиралась с силами, чтобы пролиться смертельным штормом, под большим секретом об этом сказано было только одному белому, которого звали Грэм Хистер.

ГЛАВА

VII

МАЙОР ВНОВЬ ПРИСТУПАЕТ К СЛУЖБЕ

В начале войны с французами майор Хистер принял предложение своего друга перевести семью в Джонсон Холл, потому что в это неспокойное время дом Таутри стал небезопасным местом. Это он сделал с большой охотой, заботясь о здоровье своей жены, здоровье которой так сильно пошатнулось, что майор, будучи уверенным в том, что сможет отстоять свою лесную крепость от любого внезапного приступа, гораздо больше боялся за женщину, которая была ему дороже жизни.

Увы, все предосторожности оказались тщетными! Во время изнурительного путешествия на восток путешественники попали под сильный ливень, сопровождавшийся холодным пронизывающим ветром. Разгул стихии был таким, что все попытки защититься от него оказались бесполезными, и меньше чем через неделю шумная суета в Джонсон Холле сменилась тишиной в час ее похорон. Суровый солдат так тяжело переживал свою утрату, что поклялся, что никогда более ноги его не будет в доме, где жила она, и, едва устроив жизнь своих детей, ушел сражаться за короля, потому что одна только смерть могла помочь ему соединиться со своей любимой.

Детьми, лишившимися теперь нежной материнской заботы, были Дональд, теперь крепкий двенадцатилетний подросток, и Эдит, хорошенькая девочка двумя годами моложе его. Дональд был не по годам умен и прекрасно знал жизнь леса – эту науку он постигал с помощью наставника, которым был Трумэн Флэгг. В то же время он не был особо начитан и не знал много из того, что обязан был знать любой джентльмен. По этой причине майор решил послать его в Нью-Йорк, в колледж, который в то время назывался Королевским, но позднее ставший известным как Колумбийский.

Против этого решения подросток высказал свои возражения – он заявил, что хочет стать солдатом, а научиться сражаться любой может научиться и без помощи книг.

– Верно, сын мой, сможет, но лишь до некоторой степени, – ответил майор. – Но в военном искусстве, как и в любом другом, все знания мы получаем от тех, кто предшествовал нам, и самое важное написано в книгах, которые они оставили для того, чтобы мы могли над ними подумать. Так что, раз уж современный солдат представляет собой сегодняшнего благородного рыцаря минувших веков, он должен стать джентльменом, а джентльмен без образования будет представлять зрелище столь же нелепое, как и невооруженный солдат на поле боя. Так что, дорогой мой мальчик, прими судьбу свою со смирением и готовься сразиться с врагом, имя которому – невежество. Когда твое образование в Королевском колледже завершится, то, если у меня осталось еще какое-то влияние, в чем я мало сомневаюсь, тебя будет ждать назначение в один из американских полков армии его величества. С тобой я пошлю и нашу девочку, и вы оба будете приняты в доме мадам Ротси, вдовы моего хорошего друга, которая согласилась принять тебя и, насколько это будет возможно, заменить тебе мать.

Майор проводил своих детей до Олбани, где посадил их вместе со служанкой-шотландкой, которая заботилась о них с самого их рождения, на борт грузового шлюпа, который должен был доставить их к их новому дому. Позаботившись таким образом о тех, кто был ему дорог, одинокий мужчина приступил к исполнения своих планов – пойти добровольцем в армию, которая под командованием генерала Джонсона должна была атаковать Краун Пойнт на озере Шамплейн. В этой кампании, в значительной степени благодаря военному опыту и умелому руководству майора Хистера, французская армия, успевшая пройти до южного берега озера Георга, потерпела поражение. За эту победу сэру Уильяму Джонсону был пожалован титул баронета, к которому прилагалось пять тысяч фунтов.

Всю войну майор Хистер провел в разных полках, м всегда был в первых рядах сражавшихся и председательствовал на военных советах, но так и не нашел смерти в бою, чего так страстно желал. Он стоял с Вольфом на равнине Абрахам и при падении Квебека был свидетелем последнего удара по силе Франции в Америке. Всю войну он никогда не возвращался в свое лесное жилище, которой в последний раз видел вместе со своей любимой женой. Хотя он никому не говорил о своем решении никогда более не посещать это место, на второй год войны отряд мародеров из армии Монкальма, которая незадолго до того захватила и разрушила Осуэго, добралась до дома Таутри и сожгла его дотла.

После сдачи Канады Майор Хистер навестил своих детей в Нью-Йорке. Он нашел, что мальчик вырос и изменился до неузнаваемости, жил он в новом здании Королевского колледжа, который уже почти закончил, преуспев в науках, но очень жалел о том, что война завершилась без его участия. Поседевший солдат обнаружил также, что его дочь, Эдит, которой исполнилось пятнадцать лет, стала красивой девушкой, и так стала похожа на свою мать, что он смотрел на нее с болью и восхищением.

Во время своего пребывания в городе майор постоянно консультировал по военным вопросам верховного командующего, сэра Джеффри Армхерста, который наконец предложил ему присоединиться к экспедиции, которую предполагалось отправить далеко на запад, под командованием неустрашимого полковника Роджерса, прославленного рейнджера, чтобы принудить к сдаче самые дальние французские укрепления.

– Роджерс слишком нетерпелив, и ему нужен человек с вашим опытом, чтобы быть ему противовесом, – сказал сэр Джеффри. – Кроме того, учитывая ваш опыт и знание индейцев, я хотел бы поручить вам принять командование над Детройтом, самым важным поселением и торговым постом на западе. Так что, Хистер, если вы принимаете это предложение, то не только послужите королю, но мне лично сделаете большое одолжение.

Желая как можно дольше продолжить службу, не имея никаких иных планов, майор Хистер принял предложение Джеффри и, пустившись в долгое путешествие, присоединился к Роджерсу в форте Ниагара, где, с помощью лебедок и воловьих упряжек, рейнджеры переправляли тяжелые лодки через крутой волок вокруг большого водопада.

Наконец маленькая флотилия снова была на воде и направлялась к южному берегу озера Эри, и за каждым ее движение следили зоркие глаза индейских разведчиков, прятавшихся под укрытием густого леса, и доносивших обо всем вождю этой страны, потому что никогда прежде столь крупные силы англичан не проникали так далеко. Наконец в одном из лагерей рейнджеров посетила большая индейских сашемов, которых возглавлял сам великий вождь, которые спросили их, почему они находятся в этой стране.

Когда в ответ Роджерс рассказал о своих целях, вождь произнес речь, в которой запрещал англичанам двигаться дальше. Внезапно глаза его остановились на майоре Хистере, который только что вышел их своей палатки, чтобы присоединиться к совету. Речь вождя внезапно прервалась, и он, внимательно глядя на седого офицера, спросил – не тот ли он вождь, который жил в большом доме с двумя деревьями в стране сенека.

– Я жил там, – ответил майор, сильно удивленный этим вопросом.

– Хочет ли мой брат из дома с двумя деревьями пройти через страну оттавва?

– Да. Я это и делаю, – был ответ.

– Ради мира или ради войны? – лаконично спросил дикарь.

– Ради мира, – ответил майор Хистер. – Война закончена, и мы идем, чтобы предложить французам мирно передать эти форты англичанам.

– Угх! Это хорошо! Пусть мой белый брат идет с миром, потому что Понтиак знает, что язык его прямой, и то, что он сказал, всегда правда.

С этими словами гордый вождь, сопровождаемый свой свитой из дикарей, покинул лагерь, и больше никто не видел ни одного индейца до самого прибытия в Детройт, хотя, как впоследствии стало известно, сильный отряд воинов Понтиака поджидал их в устье реки Детройт, удерживаемый от нападения на флотилию только приказом своего предводителя.

Ни майор Хистер, ни полковник Роджерс не знали, что теперь можно ожидать от этого могучего вождя, который явно был против их продвижения. Последний не мог его вспомнить, даже встречаясь с ним или беседуя, хотя после того, как он принял командование над фортом Детройт, Понтиак нанес ему несколько визитов, каждый раз говоря о своей крепкой дружбе со старым солдатом, который всегда относился к его народу с большим уважением и был честным. Иногда, правда, Понтиак говорил майору о грубом произволе со стороны других английских офицеров и их жестоких солдат, и о толпах бессовестных торговцев, наводнивших страну. Он говорил, что, если все это будет продолжаться, индейцы восстанут против захватчиков и сотрут их с лица земли.

Полностью поняв положение дел, но бессильный изменить что-то, выходящее за рамки его полномочий, майор Хистер постоянно обращался к сэру Уильяму Джонсону, умоляя его посетить западные окраины и использовать все свое влияние, чтобы притушить растущее недовольство. Сэр Уильям с большой помпой сделал это в 1761 году, как раз во время, чтобы с помощью щедрых подарков и еще более щедрых обещаний предотвратить общее выступление алгонкинских племен. Мир таким образом был восстановлен, но ненадолго, потому что в течение года агрессия со стороны белых стала еще более явственной, а положение индейцев более отчаянным, чем прежде. Понтиак пропал из окрестностей Детройта, и в течение многих месяцев майор Хистер его не видел. В то же время он хорошо знал о жестокостях по отношению к индейцам, и предвидел, что скоро с их стороны последует ответ, и действовать они будут жестоко, в соответствии со своей кровожадной натурой. Не желая сражаться на стороне беззакония и насилия, он в конце концов уговорил сэра Джеффри Амхерста освободить его от своих обязанностей. Прошение было удовлетворено, и в конце 1762 года его сменил майор Глэдуин, известный как храбрый воин, не терявшийся при необходимости решать вопросы при разрешении вопросов с индейцами. Хотя отставка майора была принята, некоторые вопросы на несколько месяцев задержали майора в Детройте, и весной 1763 года он все еще оставался в этом пограничном форте.

ГЛАВА

VIII

ДОНАЛЬД ПУСКАЕТСЯ В ОПАСНОЕ ПРЕДПРИЯТИЕ

Никогда прежде восходящее солнце не видело столь замечательной картины, как та, что предстала ему в маленьком лесном поселке Детройт шестого мая 1763 года. Вся природа радовалась приходу весны и одевалась в свой зеленый наряд. Широкая река несла на юг огромные массы воды из четырех внутренних морей, истекающие из которых реки сливались в одну, и берега ее, насколько хватал глаз, были покрыты белыми домиками и плодородными полями французских фермеров. Над ними мирно поднимались голубые спирали дыма, а домашние животные своим блеянием и мычанием приветствовали друг друга. Более темная масса строений на западном берегу была огражденным поселением, где находился британский гарнизон, жены и дети военных, около пятидесяти мехоторговцев и работники из Канады. Домов за оградой было около ста, в основном это были невысокие, деревянные, и покрыты корой или соломой. Селение было квадратным в плане и открыто со стороны реки, а три другие стороны были окружены деревянными стенами высотой в двадцать пять футов, с бревенчатыми бастионами по углам и блокгаузами напротив всех трех ворот. На бастионах располагались несколько легких пушек, а на реке стояли на якоре две вооруженные шхуны – «Бобер» и «Глэдуин» . На некотором расстоянии от форта вверх и вниз по реке поднимались дымки над многочисленными индейскими стойбищами, потому что все народы окрестных земель завершили зимнюю охоту и собрались там, чтобы продать добычу. По спокойной воде от одного берега до другого то и дело скользили легкие каноэ. Экипажи лодок, направлявшихся на север, покинули форт, и канадские путешественники, одетые в костюмы с бахромой, украшенными бусинами, подпоясанные малиновыми кушаками, заставили утренний воздух звенеть от своих мелодичных песен, пока их лодки, одна за другой, уходили, пеня воду могучими ударами весел.

Недалеко от этой шумной сцены отправления происходила еще одна, намного менее шумная. На корме сделанного из бересты каноэ с веслом в руке и демонстрируя явное нетерпение, сидел один из рейнджеров Роджерса, одетый в костюм из оленьей кожи, готовый отправиться в свой далекий дом в Нью-Гемпшире. Рядом на берегу стояли два человека, высокие, с военной выправкой. Один из них, в повседневной офицерской форме, был пожилым и седоволосым, в то время как другой, стройный и одетый так же, как и рейнджер на каноэ, едва вступил в возраст мужества. Пока это двое стояли рука об руку, молодой сказал: